Глава 53

Четырнадцатое сентября 1939 года Мартин Лютер Кинг-младший, одетый рабом, принял участие в празднике по случаю премьерного показа «Унесенных ветром». Десятилетний мальчик вместе с другими хористами баптистского хора Эбенизера в Атланте исполнял черную музыку для белой публики, собравшейся на праздничном вечере Молодежной лиги, а неподалеку, на Пичтри-стрит, спешно докрашивали фасад Большого театра Лоу, преображая здание в подобие Тары, родного гнезда Скарлетт О’Хара, так ею любимого.

Следующий вечер наполнил все сердца восторгом. Лучи прожекторов освещали небо, в то время как трехсоттысячная толпа напирала на солдат, выстроившихся по обеим сторонам длинной красной ковровой дорожки. У входа в театр толклись и мелькали красавицы Атланты в кринолинах и кружевных перчатках, кавалеры в песочного цвета сюртуках и бриджах, юноши в дедовских мундирах с длинными, неудобными шпагами. Каждая улица щетинилась флагами конфедератов. Убери прожектора, и можно было бы подумать, что генерала Гранта разбили при Аппоматтоксе, и случилось это только вчера.

В 19.30 начали прибывать Слезник, Флеминг, Митчелл, Вивьен Ли, и вечер засверкал роскошью, вспышками и огласился криками. Звезды – большие, средние и малые – выныривали из автомобилей. Даже не имеющим отношения к кино надо было пройти по красной дорожке. («А кто это, вы знаете?») Когда появился Кларк Гейбл, солдатам пришлось удерживать толпу силой – не то бы его раздавили.

Бринкли было нетрудно заставить себя поверить, что все это затеяли ради него, доктора.

И секунду-другую он так и думал. Когда пришел их черед, он сопроводил Минни, пройдя вместе с ней по дорожке под сдержанные аплодисменты, какими встречали неузнанных знаменитостей. Наблюдавший эту сцену зоркий корреспондент «Сатердей ивнинг пост» описал Бринкли, как «бодро шагавшего достойного вида господина со светлой бородкой и едва наметившимся брюшком – типичный доктор из голливудского фильма».

В Америке и знаменитых и безвестных считают элитой. Возможно, этим и объясняется, как Бринкли удалось всего месяцы спустя после того, как его уничтожили в зале суда в Дель-Рио, вырвать приглашение на важное светское мероприятие, куда могли пробиться лишь сливки общества. Неужели ему вновь удалось оказаться на вершине? Появившаяся в апреле того же года статья в «Пост» описывала его предприятие в Литтл-Роке как вполне успешное: штат из тридцати пяти человек, две тысячи писем в неделю. Ну а катастрофа в суде – это мелочи («Несмотря на постоянные, в течение пятнадцати лет, усилия злопыхателей сбросить его с пьедестала и заглушить его голос, доктор, как продолжают называть Бринкли его приверженцы, все еще на коне»). Со времени суда, как утверждала Минни, ее муж получил «пятьсот тысяч никем не инспирированных писем» с призывами баллотироваться в президенты.

Увы, все это было лишь декорацией и фальшью, такой же грубой, как наспех наложенная краска на фасаде театра Лоу. Как и предсказывал Фишбейн, официальное признание судом и присяжными Бринкли мошенником дало толчок новым судебным искам против короля козлиных желез. Адвокат из Литтл-Рока уведомил Фишбейна, что его клиент подает в суд, требуя с Бринкли шестьсот две с половиной тысячи долларов за то, что тот «оскопил моего клиента, сделал его импотентом и калекой». Другая жалоба вменяла Бринкли в вину «преступную халатность, в результате которой пациент умер на операционном столе от обильной кровопотери». Ко времени премьеры «Унесенных ветром» признанного «короля мошенников» ожидали иски на три миллиона долларов, несмотря на его новую политику возвращать деньги в случае смерти пациента!

Даже его администратор в Литтл-Роке подал на него иск за злоупотребления.

Между тем обладающая особо тонким нюхом на поживу Финансовая инспекция начала преследовать его за неуплату налогов.

«Я не заплатил аренду за клинику «Кантри-клаб», меня буквально душат долги, – писал Бринкли в июне 1940 года одному из своих штатных докторов. – Мне пришлось уволить ряд сотрудников, почти вдвое снизить плату докторам, медсестрам и офисным работникам; сейчас мои дела в этом штате хуже, чем когда бы то ни было».

Пытаясь добиться отмены приговора, он дал возможность апелляционному суду нанести ему новые оскорбления. Верховный суд отказался пересматривать дело. Тем не менее из его копировального аппарата пачками вылетала все новая и новая реклама.

Дорогой друг, ты не захотел сэкономить 25 долларов в январе.

Ты отказался воспользоваться шансом сэкономить 22,5 доллара в феврале.

Неужели и в марте ты не захочешь получить скидку в 20 долларов?

С каждым месяцем твоя скидка становится все меньше…

Двадцать четыре уважаемых жителя Дель-Рио направили просьбу мистеру и миссис Бринкли перевести клинику обратно в город, «где большинство граждан сохранили неколебимую веру в них, где их уважают и любят». Бринкли был человеком сговорчивым, и он бы согласился, но теперь, когда его, как фурии, преследовали кредиторы и жалобщики, он и думать не мог о переезде, во всяком случае до тех пор, пока не уладит финансовые дела и этот бурный поток исков и жалоб не прервется.

Многие считали доктора способным на смелый шаг, но мало кто ожидал от него шага настолько неожиданного, как заключение договора с авиационным училищем Дилли.

В то время как по Европе, как лава, распространялась война, вступление в которую Америки казалось более чем реальным, мир остро нуждался в героях. Так же остро он нуждался в месте, где люди, малодушные и эгоистичные, могли бы укрыться и подождать, пока все кончится. Чуткий Бринкли надеялся поспособствовать как тому, так и другому. Никто не думал, что он сумеет противостоять призыву. Но трудно было найти лучший мотив для отъема денег.

Зачем заниматься шагистикой за 21 доллар в месяц, когда вы можете получить хорошо оплачиваемую работу в авиации? Вам предстоит решить, что для вас лучше – рыть окопы и таскать на себе винтовку или стать профессиональным механиком в защищенном от снарядов месте. Наши курсанты оказываются нарасхват прежде, чем успевают завершить обучение…

Пока этим не стал заниматься Бринкли, училище Дилли в Канзас-Сити было скромным заведением, где обучали авиасборке и авиамеханике. Большой рекламой и лживыми гарантиями доктор сумел привлечь десятки абитуриентов. Большим преимуществом училища было то, что его выпускники не подлежали призыву. Так, во всяком случае, уверял Бринкли. Его попытка солгать столь нагло, не боясь разоблачения, вызвала оторопь, когда бюро «За честный бизнес» подало в суд на Бринкли. Менее чем за год училище обанкротилось, и Бринкли обвинили в растрате средств корпорации.

К декабрю 1940 года Минни находилась в таких расстроенных чувствах, что предпочла на время уехать. Она поспешила туда, где была некогда счастлива. «Нассау прекрасен, – писала она знакомой, – как белая жемчужина в оправе из бирюзы. Видела Виндзоров. Она выглядит плохо и жалко. Он – невысокий, хорошенький, наверняка гомосексуалист».

Когда в начале 1941 года в Сан-Антонио Бринкли объявили банкротом, у него было триста тысяч активов, долгов – более чем на миллион. В бухгалтерии дыр оказалось больше, чем могло бы быть в судне, и это не случайность. «Я не очень-то люблю вести записи», – объяснил он.

Нельзя сказать, что они с Минни очутились на улице. Закон о банкротстве защищал от конфискации их особняк, мебель, одежду, бриллианты, страховки, фотографии доктора и один автомобиль. Как вскоре выяснили кредиторы, он попытался оставить себе и остальное – задача, к решению которой он приложил максимум хитрости и изворотливости. Уже перед самым судом он перевел активы на Минни, Малыша Джонни и некоторых друзей. «Это было началом, – писал журналист, – увлекательной игры в кошки-мышки, ставкой в которой были полтора миллиона долларов».

Двадцать четвертого марта, когда обанкротилась и миссис Бринкли, расстроенные кредиторы атаковали зал федерального суда в Дель-Рио, требуя компенсации. Вертя в пальцах кольцо с самым большим из своих бриллиантов, доктор любезно сообщил суду, что, хотя он и не в состоянии объяснить, куда делась большая часть его денег, он может предложить джентльменам частичное возмещение – шесть лошадей, девяносто голов скота, сорок уток и гарпунную пушку, как бы предлагая это в качестве хлеба и рыбы. Акции в угледобыче и недвижимость тоже могли бы что-то стоить, но, к сожалению, радиостанция принадлежит мексиканскому правительству, а клиника записана не на его имя.

Игра в наперстки по сокрытию имущества в конечном счете оказалась проигранной. Это был крах, но он не сдавался. Он сел за книги, пытаясь заочно получить сан, а после консультации с астрологом через государственного секретаря штата Техас стал добиваться членства в сенате США. «Я банкрот, – объявил он, – и денег вести избирательную кампанию у меня нет. Так что избрать меня может только свободное волеизъявление тех жителей Техаса, которые любят меня и доверяют мне». Свободного волеизъявления не последовало, и вскоре от своей идеи он отка-зался.

Но хуже, гораздо хуже было то, что Штаты и Мексика, прекратив свои долгие распри, наконец-то пришли к согласию относительного распределения радиочастот. Изгнание из эфира Бринкли явилось частью этого соглашения. Когда летом 1941 года мексиканские солдаты захватили «XERA», корреспондент «Ассошиэйтед пресс» телеграфировал, что станцию обвинили в «новостных трансляциях, несовместимых с принципами нашего континента, производимых иностранцем, симпатизирующим идеям нацизма». Через границу поползли слухи, что Бринкли является нацистским шпионом.

Только 21 июля в письме к жене, отправленном из Канзас-Сити, Бринкли признал, что все потеряно:

Дорогая моя! Я думал, что мое сердце разорвется, когда ты сообщила по телефону, что «XERA» сровняли с землей. До этого времени во мне еще теплилась надежда.

Я болен, едва держусь на ногах, и сил моих больше нет…

Люблю, папа.

Через три дня с ним случился инфаркт.