Глава 46

Пэтси Монтана, Подружка Ковбоя, не любила впутываться в чужие дела, но Э.П. и Сара Картер в который раз находились в ссоре: их совместные выступления продолжались, но вне сцены они не разговаривали. «Если Э.П. надо было что-то сказать Саре, – поясняла Пэтси, – он звал меня, и мне приходилось передавать ей слова мужа. Ужасно неудобно».

В феврале 1939-го терпение Сары лопнуло. В последние месяцы на «XERA» она в полной мере осознала масштабы своей радиоаудитории. Однажды во время вечернего выступления она без предварительной договоренности спела песню, посвятив ее утерянному возлюбленному Кою Бейзу в надежде, что тот услышит ее в Калифорнии:

 

Ах, лучше б никогда нам не встречаться,

Не знала б я, как этот мир жесток,

И не пришлось тогда б нам расставаться,

Когда покинул милый мой порог.

Всегда я буду помнить поцелуи

И синеву любимых добрых глаз,

И потому ночами я тоскую

И проклинаю расставанья час…

 

Чувства Э. П. особенно задело то, что песню «Вспоминаю синие глаза» написал он, вернее не написал, а аранжировал из когда-то услышанных мелодий. Кой узнал по радио голос бывшей возлюбленной, приехал в Техас, и они поженились.

Внезапно звучание песен Картеров изменилось. Радиослушателям ничего не сообщили, и они могли только догадываться о том, что Э.П. покинул группу. В другое время это доставило бы Бринкли сильные страдания, но сейчас его мысли были далеко.

19 февраля 1939

В адвокатскую контору «Моррис и Моррис» в здании Промышленного банка, Сан-Антонио, Техас

Джентльмены!

Фил Фостер (другой адвокат) сейчас, находясь в моем кабинете, присутствует при написании этого письма. Мы обсудили с ним статью Фишбейна, и я выступаю со следующими предложениями относительно снятия свидетельских показаний, личности свидетелей, их выступлений и прочего.

Во-первых, выступать в суде я не намерен. Проведя четырнадцать часов на свидетельской трибуне в Топеке (на заседаниях Медицинского совета в 1930 году), я хорошо представляю, с чем мне пришлось бы столкнуться. Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы выдержать два или три дня перекрестных допросов с пристрастием, касающихся вещей эфемерных и не поддающихся определению, как было бы в данном случае.

Во-вторых, мы вынуждены сами инициировать судебную тяжбу и опровергнуть все и каждое из утверждений Фишбейна. Это будет сделано не мной, а другими свидетелями, выступления которых судья и присяжные посчитают более убедительными, чем выступление истца, лица заинтересованного и потому пристрастного.

Мы сможем доказать, в случае если это будет признано необходимым, с помощью выступлений пациентов, вылеченных и удовлетворенных нашим лечением, что они предварительно были осмотрены членами Медицинской ассоциации, провозгласившими себя нравственными камертонами в области медицины, и всем им было рекомендовано удаление простаты, как не поддающейся лечению. Спустя месяцы или даже годы эти пациенты обратились ко мне и были вылечены и теперь здоровы…

Многое из того, что здесь сказано, имеет под собой разумные основания. Так, он совершенно прав в своем желании рассказать присяжным о весьма серьезных анализах и осмотрах клиентов, поступавших в клинику. «Пациенту осматривали полость носа с помощью электрической лампочки, осматривали гланды, делали рентген зубов, проктоскопом и сигмоскопом исследовали прямую кишку, делали рентген желудка, исследовали желчный пузырь и почки».

Но при этом тон письма изобличает его автора как человека, находящегося во власти агрессивных эмоций и потому ослепленного и не совсем понимающего реального положения вещей. Судя по всему, он не осознает, что, подав исковое заявление о клевете, будет вынужден давать показания по требованию другой стороны, но дело даже не в этом. Бринкли так привык манипулировать истиной, что продолжает делать это, даже готовясь к важнейшему в его жизни и судьбоносному процессу, общаясь с собственными адвокатами.

«Что же касается калифорнийского обвинения, то это настолько мелкое и смехотворное дело, что оно рассыпалось на стадии следствия.

В 1925 году я посетил Королевский университет Павии, где прослушал заключительный курс и получил диплом. После этого я выдержал экзамены, приравнивающиеся в Италии к государственным квалификационным [длились они, по его уверениям, тринадцать дней], и теперь имею право осуществлять медицинскую практику в Италии».

Послать в суд вместо себя адвокатов, вооружив их вместо фактов благими пожеланиями, конечно, может помочь делу не больше, чем упорное нежелание ответить за обманы по почте: «Это серьезное заявление нуждается в том, чтобы Фишбейн представил соответствующие доказательства, так как дядюшка Сэм уже проводил расследования этой темы и выяснил, что я чист, как стеклышко».

Необъяснимым образом он был уверен в том, что хранить в секрете состав «формулы 1020» (синей воды) его законное право. «Полагаю, что каждый доктор или аптекарь согласится со мной в том, что рецептуры и составы – это личная собственность доктора Б. и в качестве таковых являются секретами фирмы, подлежащими разглашению лишь с согласия доктора Б.».

Обманывая всю жизнь других, он кончил тем, что стал обманывать себя: «На корабле Фишбейн так боялся меня и моей жены, что всякий раз, когда мы к нему приближались, спешил улизнуть. Этот человек находился в постоянном страхе, боясь встретиться со мной лицом к лицу. Однажды он сидел на палубе и читал. Я остановился напротив и стал смотреть на него в упор, и он буквально позеленел. Евреи от страха не бледнеют, а зеленеют».