Глава 44

Женский голос, хриплый от желания, спрашивал: «Можно ли вернуть мужчине сексуальную силу?»

Мужской голос отвечал: «Обратитесь в клинику Бринкли в Литтл-Роке, Арканзас, и вложите в письмо десять центов…»

Арканзас?

Они прекрасно ладили, так, по крайней мере, это выглядело, но спустя некоторое время после возвращения Бринкли домой они с Дель-Рио рассорились. Между ними встрял другой мужчина – Джеймс Миддлбрук, местный хирург, который в отсутствие Бринкли, в то лето, когда последний путешествовал за океаном, перенял его методику и стал предлагать копию его лечения за одну пятую его действительной стоимости. Миддлбруку хватило наглости рекламировать свои услуги через соперничавшую с «XERA» радиостанцию, также вещавшую через границу. Бринкли наносил ответные удары, бушуя и проклиная самозванца на волнах «XERA» («Некоторые мужчины были введены в заблуждение… Некоторые поплатились за это жизнью…»). Соперничество стало таким непримиримым, что обе стороны обзавелись группой поддержки – крепкими парнями, дежурившими на железнодорожной станции и перехватывавшими клиентов, едва те сходили с поезда. Рассказывали о случаях, когда совершенно посторонних людей, приехавших совсем по другому делу, хватали, запихивали в машину и, несмотря на их протесты, отвозили к одному или другому из двух соперников.

Жители города разделились на партии. Когда один из сторонников Бринкли заприметил прогуливавшегося возле отеля «Розуэлл» человека Миддлбрука, он не счел для себя возможным пройти мимо. «Он здесь затем, чтобы обворовать мистера Бринкли, – решил хитрый Генри Кроуфорд. – Я повалил его на тротуар, а он пополз от меня и очутился под машиной».

Бринкли считал, что после всех благодеяний, которые он оказал Дель-Рио, отцы города обязаны выдворить оттуда захватчика. Когда те от вмешательства уклонились, он перевел практику в Литтл-Рок, Арканзас. Как это нередко происходит с решениями, принятыми сгоряча и в припадке ярости, он только осложнил этим себе жизнь. Теперь ему приходилось еженедельно сновать туда-сюда – из арканзасской клиники на радиостанцию в Мексике. Минни, с самого начала предупреждавшая его, что он совершает ошибку, осталась в их особняке.

Клиника в центре Литтл-Рока открылась 28 января 1938 года. Расположенная на углу Двадцатой и Шиллер-авеню, она представляла собой здание из стекла и хромированной стали и вмещала сорок коек. Доктор купил также обанкротившийся загородный клуб в пятнадцати милях от города и предлагал выздоравливающим пациентам зелень и гольф. В ресторане подавали блюда традиционной английской кухни, а маленький оркестр в танцевальном зале наигрывал мелодии танго.

Но даже и после этого дело в Литтл-Роке шло без особого успеха. Очень скоро Бринкли начал осознавать, что в большом городе ему никогда не достичь того, чего он смог добиться в тихой заводи, став там самой крупной из рыбин. Позднее понял он и то, что заигрывание с нацистами лишь отвлекает от дела.

Через несколько месяцев после того, как доктор перевел свой клинический центр в Арканзас, то же самое сделал и Норман Бейкер. В городке Эврика-Спрингс (получившем некоторую известность благодаря источникам «чудодейственной целебной воды») он занял отель «Кресент» – расположенное на этом холме громоздкое пряничное здание с башнями. Переименовав отель в «Бейкеровский противораковый центр», он покрасил стены кабинета в лиловый цвет, обзавелся двумя автоматами и вставил в окна пуленепробиваемое стекло. Старомодный вестибюль был перекрашен в яркие красно-оранжевые с черным тона. Бейкер даже приглашал к себе предприимчивого Миддлбрука, того самого, кто вытеснил из Дель-Рио Бринкли. Он предложил ему работу в Эврика-Спрингс, обещая сто тысяч долларов в год и личный самолет. Каким ударом бы это могло стать для нашего шарлатана – вечной соломинки в его глазу! Однако Миддлбрук отказался.

Чем дальше, тем больше. Бейкер скатывался в своих радиобеседах к правому консерватизму.

Глава 45

Едва состоялось открытие клиники в Литтл-Роке, как в январе и феврале 1938 года на книжных прилавках появилась книга Фишбейна «Современные шарлатаны в медицине», где вся грязь и ложь деятельности Бринкли были обозначены четче и яснее прежнего. Бринкли выступал здесь «отъявленным мошенником, от профессиональных «достижений» которого так и разит шарлатанством самого грубого свойства… Не обладая даже подобием медицинского образования, а только с помощью купленных дипломов и хитрых политических интриг этот законченный и циничный шарлатан… продолжает демонстрировать свое незаурядное мастерство опустошения карманов и вымогательства денег у доверчивых американцев». Каждая строка работы служила одной цели. Подобно Холмсу, преследовавшему Мориарти, Фишбейн пытался инициировать полное разоблачение, заставить Бринкли раскрыть все карты. Заменой Рейхенбахскому водопаду должен был стать в данном случае гражданский суд, так как, к несчастью, согласно законодательству США, уголовному суду шарлатаны-убийцы не подлежали. Бринкли надо было заставить подать иск за клевету и довести процесс до конца. Если он это сделает, если проглотит наживку, то заседание Канзасского медицинского совета покажется ему ласковым поглаживанием по головке и яблочным пирогом на детском утреннике.

Никто не сомневался, что человек, уже не раз называвший АМА не иначе как «шайкой мошенников и негодяев, обманом дорвавшихся до власти», по достоинству оценит новую позорную пощечину и вспылит. Так и случилось: несколько недель подряд Бринкли бушевал и спускал пар по радио. Но этим все и ограничилось. Игра Фишбейна на первый взгляд могла показаться проигранной. Прошло два месяца, прежде чем Бринкли объявил, что подает в суд за клевету и требует двести пятьдесят тысяч долларов компенсации за моральный ущерб. Оценивая этот шаг много лет спустя, один психолог писал: «Эта длительная борьба с его Немезидой, Моррисом Фишбейном, и Американской медицинской ассоциацией теперь, задним числом, представляется неизбежной, словно он намеренно навлекал на себя преследование».

Но почему бы ему и не делать этого? Долгие годы преследование воспринималось Бринкли не столько как неприятность, сколько как неизбежное следствие и доказательство его силы. Но к 1938 году он стал не только одним из самых известных в мире медиков, но и новым игроком на политической арене. Во-первых, как ту, так и другую репутацию требовалось защитить. Во-вторых, его все сильнее донимали претензиями бывшие пациенты. Побив злейшего из своих противников, публично одолев его в Колизее, он тем самым пошлет сигнал всем оппозиционерам. В-третьих, процесс окажется поединком арийца с евреем. По космологическим представлениям Бринкли, исход поединка сомнению не подлежал.

Отбросив эти соображения – эмоциональные побудительные мотивы, стратегические выкладки, жгучий позор воспоминания о встрече на корабле, Бринкли имел достаточные основания верить в свою победу. Влияние Фишбейна в АМА обнаруживало признаки некоторого ослабления. В организации поднимали голову мятежники, обвинявшие его в том, что он рассматривает журнал как свою личную трибуну и подавляет несогласных, запрещая малейшие сомнения и дебаты, единственным ответом на которые было, что он «не может печатать взгляды всяких недоумков». Подобные высказывания, конечно, не прибавляли ему популярности.

Новая статья, опубликованная в «Форчун», также явилась доказательством раскола в рядах его сторонников: «Многие доктора ощущают, что поведение доктора Фишбейна (судя по его выступлениям и шуткам) не всегда согласуется с достоинством, которого требует от нас профессия… Поскольку одним из главных моральных принципов Ассоциации является запрет на саморекламу, некоторые медики полагают, что доктор Фишбейн ставит себя в положение несколько щекотливое, ибо куда бы он ни направился, это немедленно находит отражение в жирных заголовках первой полосы. Возможно, это и не так плохо, поскольку, популяризируя себя, Фишбейн тем самым популяризирует и АМА, превращая Ассоциацию из сообщества чисто академического в коммерчески выгодное предприятие. Но при всей своей незаменимости он не обладает той социальной чуткостью, которой требует наше непростое время». Иными словами, его обвиняли в том, что он в своей деятельности не учитывал Депрессию.

В ноябре 1937 года группа членов АМА объединилась в организацию, назвавшуюся Ассоциацией здравоохранения и обосновавшуюся в Вашингтоне. «Идея объединения состояла в том, чтобы облегчить лечение пациентам выдачей «премий» по предварительно собранной медицинской страховке и увеличить доходы врачей выплатой им из этих «премий» фиксированной заработной платы». Это было зачатком контроля, и руководство АМА, включая и Фишбейна, отвечало на это решительными возражениями, критикуя этот план как попытку «социализации медицины» и угрожая его пропагандистам исключением из АМА. Поддержав мятежников, Министерство юстиции США осудило Фишбейна и двадцать его сторонников, подведя их под антитрестовский акт Шермана.

Менкен бросился на защиту друга. В своей колонке он обрушился на мятежников, этих «подлых клеветников», добавив: «Мне посчастливилось быть хорошо знакомым с доктором Фишбейном… Я глубоко убежден в том, что нет в нашей стране журналиста более талантливого, более честного, более умного и более храброго». В том же ключе в августе 1938 года Менкен обратился и к заместителю генерального прокурора Штатов Турману Арнольду, призывая его закрыть дело против АМА: «Атака на Фишбейна – это позор и злые козни… Никто в нашей стране не сделал так много для поднятия уровня американских лечебных учреждений, для защиты американцев от патентованных лекарств и шарлатанов. В области последнего его работа превосходит своей эффективностью деятельность всех реформаторов Капитолийского холма, вместе взятых… Меня глубоко возмущает, что человек, принесший столько пользы, человек такой неподкупной честности подвергается столь откровенной травле, а правительство США это санкционирует».

Неудивительно, что Бринкли унюхал запах крови. Чем больше мазали дегтем Фишбейна, называя его ретроградом и реакционером, тем легче будет альтернативному целителю одолеть его в суде. Это была сладостная минута – в кои-то веки за все время их войны судить станут не Бринкли.