Глава 41

Когда в 1936 году президент Франклин Рузвельт переизбрался на второй срок, его соперником от республиканцев выступил губернатор Канзаса Элф Лэндон, в петлице которого красовался подсолнух, как было это у Бринкли. Для доктора президентская кампания этой осени явилась тяжелым испытанием, терзающим его муками несбывшихся надежд.

Но часть его мечтаний все же претворилась в жизнь – он разбогател и катался теперь как сыр в масле. Такое богатство, несомненно, приносило ему немалое утешение. Редко, когда человек столь расчетливый, мог тратить их так безоглядно.

Еще в начале 20-х годов во время поездки в Нью-Йорк он купил Минни несколько ожерелий, шубку и панду. Этим было положено начало серии безудержных трат, длившейся целых два десятилетия. Особого размаха его траты достигли в Дель-Рио, где он купил себе дюжину – целое стадо – «Кадиллаков». Но «Кадиллаками» траты не исчерпывались: он купил дом, построенный в стиле посольской резиденции, и участок при нем на берегу Рио-Гранде – шестнадцать акров чистого самопопустительства – полу-Версаль, полу-Барнум и Бейли.

Подъездная аллея к этому дому была шире главной улицы Дель-Рио. Окаймленная рядами привозных пальм и пятирожковых уличных фонарей, горевших всю ночь, аллея упиралась во внушительного вида чугунные въездные ворота, увенчанные резной надписью с именем Бринкли. За воротами раскинулся сочный ухоженный луг, похожий, по замечанию одного из гостей, «на гигантское поле для гольфа», – остров отдохновения, со всех сторон окруженный дикой полынью. Здесь же были пруд с водяными лилиями и фонтаном, райские кущи сада с оранжереей и розарием и маленьким передвижным зоопарком, где бродили гуси и павлины и меланхолично жевали стебли сельдерея вывезенные с Галапагосских островов гигантские черепахи, где расхаживала парочка фламинго и ковыляли одуревшие от жары пингвины. А также пальмы, которые подпитывала таявшая четырехсотфунтовая глыба льда, и гигантский бассейн с подсвеченной водой и десятифутовой вышкой для прыжков в воду. В мозаичном бордюре бассейна повторялось имя Бринкли.

Вечерами усадьба напоминала сказочную страну. Люди съезжались издалека лишь затем, чтобы, остановив машину возле ворот, полюбоваться взлетавшими к небу струями фонтана, переливавшимися всеми цветами радуги.

Хотя все это изобилие не могло не тешить сердце человеку, чье имя, светясь неоновым светом, то и дело вспыхивало над бассейном, отражаясь в воде вместе с отражением скульптур вокруг, оно несло и некоторые неудобства. «Помню, как раздражался он, – вспоминала Минни Бринкли, – когда, въезжая в усадьбу, он должен был останавливать машину и ждать, пока трехсотфунтовая черепаха медленно переползет аллею». Но вот наконец он входит, встречаемый женой и эскадроном прислуги, – герой, вернувшийся с очередной войны. Венецианские зеркала в холле множат его отражение. Четырнадцать комнат, полных персидскими коврами, дедовскими швейцарскими часами, шахматами из ценнейших пород дерева, каррарским мрамором и бронзой, красивейшими безделушками – памятью о летних путешествиях, рады принять в себя хозяина. Кто-то, описывая жилище доктора, написал, что его дом «роскошью не уступает дворцу какого-нибудь эрцгерцога». Но такое уподобление предполагает некую связующую нить, объединяющую все это богатство идею. Но таковой не оказывалось – объединяло все лишь страсть к приобретению.

Отдыхать он любил в гостиной. Когда темнело, люстры богемского хрусталя, вспыхивая, заливали ярким светом две тысячи четыреста квадратных футов драгоценных сокровищ, главным из которых был огромный, под стать собору, орган. (Не умея играть, Бринкли нанял органиста из китайского театра Громана в Голливуде, чтобы тот услаждал его слух своей игрой.) Также он купил пианино розового дерева, которым ранее владела кинозвезда Норма Толмедж. Среди находившихся в доме сокровищ были старинный шестисотлетний гобелен, подаренный ему китайским правительством, хрустальные вазы с выгравированной на каждой грани фамилией «Бринкли», коллекция духов и огромные фотопортреты хозяина дома. Самый впечатляющий из них был раскрашен от руки и изображал Бринкли одетым в адмиральский китель и стоящим возле своего рекордного улова. Назывался фотопортрет «Тунец и я». Витая мраморная лестница в стиле модерн вела наверх к овальной формы спальне и к ванным комнатам, выдержанным в алом и фиолетовом цветах.

Как любил повторять Бринкли, «для босоного мальчишки из округа Джексон в Северной Каролине так подняться – очень даже неплохо». Но по крайней мере одна из посетительниц, жительница Дель-Рио Зина Уорли, отозвалась об усадьбе Бринкли весьма сдержанно: «Судя по вычурности и вопиющему безвкусию всего, что я увидела, Бринкли человек невежественный во всем, что не касается его профессии. Видимо, его снедает тщеславие, и успех он измеряет исключительно в долларах и степенях влиятельности… Должно быть, это страшное дело – пытаться убедить всех в том, какой ты великий человек, и все время рваться к чему-то необычному. Такие люди, по праву внушая нам страх, в то же время, по-моему, фигуры трагические».

По меньшей мере дважды Бринкли, перекрашивая стены своего дома – красный цвет он менял на светло-зеленый, – перекрашивал соответственно и «Кадиллак». Каждый год на Рождество они с Минни готовили корзины с едой и распределяли их среди бедных. Щедрые денежные пожертвования Бринкли принесли ему благодарность и дружбу главы Техасского сообщества одиноких сердец Дж. Эндрю Арнетта и руководителя Молодежных лагерей отца Флэнагана.

Доктора избрали президентом Ротари-клуба Дель-Рио.