Глава 31

После такого человек помельче, хныча, уполз бы в тень. Бринкли же вместо этого стал баллотироваться в губернаторы.

О своем кандидатстве он объявил в Уичито 20 сентября, через три дня после лишения его медицинской лицензии. «Тысячи канзасцев направили мне письма с призывами выдвинуть свою кандидатуру на выборах губернатора, – сказал он. – Судя по почте, которую я получаю, жители Канзаса считают, что меня преследуют, что разбирательство моего дела было настоящей расправой, и, пока я стою на ногах, я буду продолжать сражаться». Он обещал публике «не начинать кампанию мести», за исключением только одного простительного повода: «Вы, возможно, помните, что несколько месяцев назад я подавал исковое заявление о привлечении к суду Американской медицинской ассоциации и ее секретаря Морриса Фишбейна… С того времени одному известному во всем мире детективному агентству удалось добыть информацию касательно этой Медицинской ассоциации». Бринкли пообещал доказать, что АМА повинна в «настоящем крупномасштабном рэкете».

В его битвах за лицензии, в обоих случаях им проигранные, его могущественные друзья ничем ему не помогли. С этого времени руководить всеми будет он сам. Став губернатором, он для начала смог бы протолкнуть в Медицинский совет своих людей. Но до выборов оставалось только пять недель. Крайне мало даже для попадания в список кандидатов. Ветераны политических баталий считали его участие в избирательной кампании делом сомнительным, если не глупым.

Однако за эти короткие недели Бринкли сумел всколыхнуть весь штат своим решением. Канзасские избиратели сорок лет не участвовали в столь бурной кампании, в ходе которой появились новые правила проведения выборов в Америке. Люди посторонние, лишь смутно знающие (как, впрочем, и теперь), что такое Канзас, могут путаться в очевидных вещах. Дело в том, что Канзас, начиная с кровавого возникновения в пятидесятых годах девятнадцатого века, всегда специализировался на всевозможных ужасах с участием фанатиков и демагогов на фоне страшных катаклизмов. Здесь вцеплялись друг в друга мертвой хваткой аболиционисты и рабовладельцы, готовя гражданскую войну, Джон Браун замышлял поход на Харперс-Ферри, Кэрри Нейшн разжигала пламя в салунах, а популисты вроде Босоногого Джерри Симпсона и Мэри Элизабет Лиз («Сейте не хлеб, сейте бурю!») пламенными речами толкали фермеров на решительные действия против «врагов рода человеческого с их проклятыми ипотеками». И при этом библейских масштабов бедствия: саранча, гессенская муха, коровья моль, и то и дело небо обрушивает на землю бури и торнадо! Сухой закон, введенный в Америке в 1918 году, в Канзасе был принят еще в 1881 году. Психиатр Карл А. Меннингер, начавший свой профессиональный путь в медицинском колледже Гарварда, вспоминая впоследствии своих товарищей – канзасцев, говорил: «В своем аболиционизме, отношении к сухому закону, популизме, антитабачном законодательстве, в восхищении Бринкли они с величайшей серьезностью доходили до крайности».

«Вот он, мам! Посмотри!»

Туда-сюда, из конца в конец штата, носясь в своем шикарном, синем с золотом, аэроплане, предыдущим владельцем которого был Чарлз Линдберг, Бринкли собирал такие толпы, каких ни один канзасский политический деятель даже не видел.

Бринкли не был похож на очередного унылого оратора, который, вцепившись в микрофон, бубнит что-то невнятное. Выступления были теми шоу, которые он вел, будучи еще квакером-целителем, только теперь представление было грандиознее, ярче, и вместо бутыли с «лекарством от всех хворей» он предлагал универсальное лечебное средство для оздоровления политической жизни штата.

Как удалось человеку, лишь недавно публично уничтоженному, растоптанному, добиться такой поддержки, завоевать стольких сторонников? Существовало распространенное мнение, что Медицинский совет штата осудил Бринкли, говоря его словами, «несправедливо и без должных оснований». У. Дж. Клагстон, много лет выступавший с политическими обзорами и анализировавший политику внутри штата Канзас, писал, что даже те, кому не нравился Бринкли, считали «несомненным, что Медицинский совет в данном случае подменил собой и судью, и присяжных, и прокурора – пусть не официально, но фактически». Короче, Бринкли подвергли линчеванию, и это дискредитировало любые свидетельства по подозрению, что все это инспирированная «Стар» месть ему, Бринкли. Война была столь яростной и велась столь долго, что шла уже во вред нападающей стороне.

Но избиратели поддерживали Бринкли не только из простого сочувствия. Когда, стоя на трибуне, он метал громы и молнии, направляя их в сторону и правительства, и АМА, и тех темных сил, что вознамерились его погубить, люди, до смерти напуганные Депрессией, отождествляли себя с ним. Ведь и они чувствовали свою беспомощность перед лицом власти, ведь и их грозились уничтожить банки, шериф, одним словом – «власти»! Сама природа, казалось, ополчилась на них: небывалая засуха, случившаяся тем летом, словно тоже участвовала в заговоре: урожай зерновых снизился, как писали газеты, почти вполовину, продажи винограда упали на две трети, груш – вполовину, яблок – на треть, мясная промышленность загибалась. Простым людям отчаянно требовался спаситель. Кто же лучше всех подойдет на эту роль, как не старый знакомый доктор в свеженьком терновом венце мученика!

Поющий ковбой Рой Фолкнер, самая яркая из звезд «KFKB», обычно открывал представление, вразвалку выходя на сцену – с гитарой, в широкополой шляпе. Он пел о бивачных кострах и вольных жителях прерий. Потом его сменял дядюшка Боб Ларкин, непревзойденный скрипач-виртуоз; «Госпел-квартет» пел длинный, в четырех частях, гимн, славя будущего губернатора. Оркестр Стива Лава вносил свою лепту в копилку общего веселья набором музыкальных номеров, а на сцену в щель между исполнителем йодлей и прорицательницей протискивалась Минни с Малышом Джонни.

Медсестры в больничных шапочках кружили между зрителей, раздавая воздушные шары, трещотки и леденцы, методистский священник произносил речь, предваряя появление доктора рекламным выступлением, по мощи и убежденности своей сравнимое лишь с проповедями Иоанна Крестителя. И вот наконец на сцене материализовывался «народный избранник» в белом костюме, с цветком подсолнуха в петлице. Утихомирить публику при его появлении удавалось не сразу, но когда восторги стихали и Бринкли открывал рот, чтобы заговорить, откуда-то из глубины кулис выскакивал Малыш Джонни в костюмчике лорда Фаунтлероя и обвивал ручонками ноги отца, отчего толпа вновь приходила в неистовый восторг, и приветственные крики возобновлялись.

Моррис Фишбейн не проявлял озабоченности, по крайней мере публично. Он не обращал внимания на попытки занять кресло губернатора, какие делал «этот параноик, так жаждущий света рампы и готовый использовать любые средства, только бы добиться желаемого».

Профессиональные прогнозисты все еще иронизировали по поводу Бринкли. Но время шло, и постепенно они начинали понимать, что этот умелый продюсер и устроитель цирковых зрелищ так же умело раздает народу обещания всяких благ. Успех имеют даже не сами обещания – бесплатных учебников, снижения налогов, пенсий по старости и увеличения количества осадков, – а то, с каким блеском и по-новому он все это делает.

Шикарный личный самолет, который он приобрел, был не просто эффектным театральным жестом – он нужен был Бринкли в качестве показателя широкого числа сторонников его как кандидата. А когда Бринкли не был в воздухе, он был в эфире. Бринкли сумел связать радиовещание с политикой так крепко, как до него никто не смел даже мечтать. При всей своей занятости он уделял в среднем по пять часов в день вещанию по радио, гипнотизируя слушателей своим голосом. (Как рассказала одна газета, в те редкие дни, когда он никуда не ездил, он «проводил у микрофона все время – с 6.46 утра и до темноты».) Чтобы его слово дошло до избирателей-иммигрантов, он привлекал к вещанию заместителей – людей, обращавшихся к избирателям по-шведски и по-немецки. И чем больше он работал, тем больше, как казалось, веселел и развлекался. Когда известный журналист обрушился с критикой на его кандидатуру, Бринкли послал ему в подарок козла.

Новшества, которые он применял в ходе своей шумной избирательной кампании, подняли внимание к нему на такой уровень, которого он при всей своей популярности ранее достигнуть не мог. Это внимание оказывали ему теперь политики всей страны, начавшие приглядываться к его деятельности и анализировать ее, то же самое делала и пресса – основные газеты и журналы. На протяжении двадцати лет такие газеты, как «Нью-Йорк таймс», например, из своеобразного снобизма или высокомерия почти не освещали на своих страницах перипетий его жизни и карьеры (в то время как профессора Воронофф и Штейнах пользовались у них большим уважением). Теперь же ситуация изменилась. Хотя и не все статьи, посвященные Бринкли, являлись хвалебными, никакой, даже самый придирчивый, анализ уже не мог повлиять на избирательское большинство. В штате Канзас по-прежнему правило бал радио «KFKB».

Политиканов начал охватывать страх. Лидеры двух основных партий сожалели, что не так взвешенно подошли к выдвижению своих кандидатов – демократа Гарри Вудринга и республиканца Фрэнка Хока. Кандидаты были схожи как двойники – оба новички в политике, оба холостяки. Правда, один увлекался вязанием. Но какой контраст с Бринкли, чьи страдания от рук ретивых чиновников давали плоды поистине удивительные, принимавшие вид массового психоза.

В воскресный день 26 октября, за девять дней до выборов, доктор назначил встречу с избирателями Уичито за городской чертой, на лугу, где паслись коровы. После полудня собравшаяся толпа насчитывала от тридцати до сорока тысяч человек. Каждый раз, как в небе показывался ястреб, люди вскрикивали и начинали показывать пальцем: «Это он! Он летит!»

И час настал – наконец-то они не ошиблись! Аэроплан сделал несколько кругов над толпой, чем привел ее в бешеный восторг, и опустился на траву. Когда машина остановилась, толпа ринулась к ней. «Поберегись, ребята! – Через громкоговорители вопил чей-то голос. – Под пропеллеры попадете, в клочки разорвет!» Через несколько секунд открылся боковой люк, и Бринкли, в темно-синем костюме, пурпурного цвета галстуке и белой соломенной шляпе, вылез из аэроплана, чтобы слиться воедино с «вопящей от восторга, прыгающей в радостном предвкушении, полной энтузиазма напирающей со всех сторон толпой» оголтелых поклонников. За спиной Бринкли с трудом пробивали себе путь Минни и Малыш Джонни. Кто-то рассказал, как мальчик сквозь слезы проговорил: «Не хочу больше руки пожимать!»

Новая, специально сооруженная по такому случаю трибуна имела солидный и внушительный вид. Небольшой американский флаг, осенявший трибуну, трепетал под ветром прерии. Бринкли начал пробираться к флагу. «Мужчины на костылях, женщины с зобом, дети с нарывами на коже, хромые и косолапые – все его клиенты вопили при его приближении». Кто-то затянул песню, и сорок тысяч глоток подхватили ее:

 

Гляди, как небо широко,

Как зреет хлеб в полях…

 

Последние строки утонули в реве восторга, и невидимый голос в громкоговорителе, с трудом прорвавшись сквозь рев, представил Бринкли, назвав его «Моисеем, призванным вывести нас всех из дебрей отсталости». Но любая метафора меркла в сравнении с героем-кандидатом, когда, встав перед толпой, он широко раскинул руки, словно желая обнять всех и каждого.

На этот раз не было ни Одинокого Ковбоя, ни Фенольо с его волшебным аккордеоном. Даже о политике он не сказал ни слова. Ведь встреча проходила в воскресенье, а воскресенья доктор посвящал чтению Святого Писания и размышлениям над его главами. И в конце концов, что по сравнению с этим соблазны губернаторства! «Ради спасения своей души я бы и от должности президента США отказался! – кричал он. – Пусть весь мир во владение мне предложат – тоже откажусь!»

Стоя под жарким солнцем, он прочел проповедь о страстях Господних с рассказом о собственном посещении Святой земли, о впечатлениях от Иерусалима и Палестины, о том, как впервые увидел Вифлеем – тут голос его дрогнул – и как потрясло его это место рождения Спасителя, так живо напомнив ему его собственное скромное происхождение и его бедное детство. Он стоял на том самом месте, где фарисеи подвергали осмеянию Христа. Он находился возле храма, в котором Господь крушил, переворачивая столы жадных «меняльщиков», продававших свою душу ради прибыли.

Сделав паузу, доктор неспешно выпил стакан воды. Затем, встрепенувшись, он опять простер руки к толпе и воскликнул:

– Я тоже прошел тот крестный путь, которым Господь наш Иисус шел на Голгофу. Я стоял возле его могилы. Мне ведомы его чувства!

Слова эти исторгли стон из толпы.

– Люди во власти возжелали расправиться с Господом нашим побыстрее, пока не пробудился простой народ. А вы, стоящие здесь, пробудились ли вы?

О да, пробудились, и полностью!

У подножия лесенки, ведущей на трибуну, оставили места для больных и увечных, и, когда доктор спускался с трибуны, они ринулись к нему, моля взглянуть, моля прикоснуться!

Когда в третий вечер после этого события милфордский чудотворец вновь собрал множество людей на встрече в «Уичито-форум», туда пришли люди самого разного возраста и общественного положения («норка и тюленья кожа мешались тут с самой скромной одеждой»). Вожди двух крупнейших партий запаниковали и в одиннадцатом часу вечера стали консультироваться с генеральным прокурором штата Уильямом А. Смитом, выступавшим главным обвинителем на заседании Медицинского совета (Бринкли называл это своим «Гефсиманским садом»), пытаясь изобрести способ остановить Бринкли в его притязаниях и запретить ему продолжать кампанию, сняв с выборов его кандидатуру. И, как они надеялись, такой способ был найден. Первого ноября, за три дня до голосования, Смит выступил перед журналистами.

Правила относительно внесения в избирательные бюллетени фамилий дополнительных кандидатов изменены. Ранее избирателю разрешалось в любой форме выражать свою волю, и вписывать фамилию в бюллетень можно было как угодно – Верховный суд штата смотрел на это достаточно снисходительно. Теперь же избирательная комиссия установила жесткий стандарт, и фамилия доктора может быть вписана единственно возможным образом – Дж. Р. Бринкли, иначе засчитываться поданный голос не будет.

Новшество противоречило американской демократической традиции, составной частью которой, правда, являлось тайное воровство голосов на выборах, но теперь, когда до решительной битвы оставалось только три дня, времени для протестов уже не было. Бринкли активизировался на радио, спешно наладил производство тысяч карандашей с рельефно выполненной, правильно написанной его фамилией, а к финальным встречам с избирателями привлек чирлидеров, чтобы те, скандируя, обучали толпу: «Дж – точка! Р – точка!..»

«Наши противники, – запальчиво выкрикивал он, – высокомерно полагают, что народ глуп и в невежестве своем думает, что луна сделана из сыра! Вас считают идиотами! Так я скажу своим оппонентам, что день выборов станет крупнейшим за всю историю конкурсом по правописанию! Множество немцев, русских, литовцев и представителей других народов, плохо зная английский, сейчас ночи не спят, тренируясь в правильном написании фамилии Дж. Р. Бринкли!»

Но к рассвету судьбоносного дня ничего не было ясно, кроме погоды. Местная прорицательница, поднаторевшая в знании «народных настроений», объявила по «KFKB», что доктор Бринкли выиграет с подавляющим большинством голосов. Другие гадать не осмеливались. Как утверждалось в одной радикальной статье, «обозреватели, почти тридцать пять лет с поразительной точностью предсказывавшие результаты, сейчас находятся в тупике».

«Дж – точка! Р – точка!..»

Весь день эти крики неслись из каждого громкоговорителя и каждого мегафона, который только смогли ухватить сторонники Бринкли. Явка была громадной. К вечеру дня голосования, когда стали поступать первые результаты, по словам У. Дж. Клагстона, «положение было очень тревожным, так как предварительные расчеты показывали, что Бринкли сильно опережает остальных… Его фамилию на бюллетене вписали столь многие, что счетная комиссия не могла снять его кандидатуру, даже когда она, напрягшись, постаралась сделать это главной целью подсчетов».

Голоса считали в течение двенадцати дней. Окончательные результаты выглядели следующим образом:

Вудринг (дем.): 217 171

Хок (респ.): 216 920

Бринкли (независимый): 183 278

Но это без учета бюллетеней с вписанными туда «Доктором Бринкли», «Доком Бринкли» и прочими неправильными вариантами его фамилии, которые, согласно новому правилу, делали эти голоса недействительными, не говоря уже о вольнодумцах, выразивших на бюллетене свое желание наделить Бринкли полномочиями вице-губернатора, сенатора США, Верховного судьи Канзаса и прочими высокими должностями. Огромная популярность доктора распространялась, как это выяснилось, и на три округа штата Оклахома.

Сколько же поданных за него голосов было отвергнуто? «Де-Мойн реджистер», негосударственная газета, так отвечала на этот вопрос:

Если бы не тот факт, что один из каждых шести его сторонников не сумел правильно написать на бюллетене его фамилию, доктор Дж. Р. Бринкли, трансплантолог козлиных желез, чья лицензия в сентябре была отозвана Медицинским советом, являлся бы сейчас избранным губернатором штата. Бринкли набрал больше 183 тысяч голосов, хотя и не значился в списке кандидатов. Считается, что от 30 до 50 тысяч избирателей намеревались отдать за него свой голос, но по ошибке испортили бюллетень.

Это беспрецедентное событие. В 1924 году, когда за пост губернатора Канзаса в качестве независимого кандидата сражался знаменитый Уильям Аллен Уайт, он получил на выборах только 149 тысяч голосов, при том что его фамилия была в списке. Бринкли, начавший кампанию с опозданием, ведший ее по радио и облетая штат на аэроплане, сумел увлечь за собой толпы народа, большие, чем кто-либо другой из политиков, не исключая Рузвельта, Брайена, Уилсона или Эла Смита.

Если когда-нибудь остро требовался пересчет голосов, то это был именно тот случай, и не только из-за массовости поддержки трансплантолога козлиных желез. Кандидат от республиканцев Хок пришел к финалу, глубоко его не удовлетворившему, так как от демократа Вудринга он отстал всего на двести пятьдесят один голос. Но вместо того, чтобы поднимать разбирательство в суде, как ожидалось, Хок и партия съели это без возражений – слишком велик был риск, как решили они, что в результате пересчета в кресле губернатора окажется Бринкли.

Таким образом, дело было за доктором. Сторонники умоляли его продолжать борьбу. Эта принятая в последний момент поправка относительно вписанной фамилии – чистое надувательство и попрание авторитета Смита, говорили они. Апелляция все поставит на свои места.

Однако по размышлении доктор решил не оспаривать результатов выборов. Как пояснил У. Дж. Клагстон: «Политтехнологи Бринкли убедили его не затевать борьбы и не требовать пересчета. Они доказали ему, что гораздо спортивнее на данном этапе смириться, а на следующих выборах вновь выдвинуть свою кандидатуру – тогда у него будет достаточно времени, чтобы оказаться в списке».

Итак, доктор согласился не искать обходных путей и подождать два года. Но избиратели сочли Бринкли обворованным. Даже Гарри Вудринг, человек, произнесший слова клятвы при вступлении в должность губернатора, позднее признал, что «Бринкли хватило бы голосов для победы, если бы были учтены все неправильные бюллетени». Постепенно к этому же мнению пришел и Хок. Но и без того избирательная кампания доктора во многих отношениях оказалась успешной. Во-первых, она продемонстрировала, что действиями достаточно смелыми и вызывающе эффектными можно смыть с себя любой позор. Во-вторых, самым долговременным эффектом, который возымела кампания Бринкли, стала примененная им тактика – соединение политики и радио, виртуозное использование им радиоволн для завоевания голосов избирателей – и его сногсшибательные полеты на аэроплане. Это была поистине новаторская избирательная кампания, избирательная кампания нового века. Ее уроки взяли себе на заметку Хьюи Лонг, Пэппи О’Дэниел в Техасе и многие другие.

Но при этом осенью 1930 года доктор виделся не столько первопроходцем, сколько человеком, потерпевшим поражение. Всего за несколько месяцев он проиграл выборы, потерял «KFKB» и утратил лицензию на право медицинской практики. У него не осталось ничего. Кроме нового озарения.