Глава 30

Шесть недель спустя – 15 июля 1930 года – эксперты Медицинского совета штата Канзас собрались для рассмотрения вопроса о лишении доктора и второй его лицензии.

Возле отеля «Канзас» в Топеке толпились перенесшие операцию по подсадке козлиных желез. Они прыгали, кувыркались и демонстрировали прессе стойки на руках. Хотя не было еще и девяти утра, но солнце уже пекло, заливая площадь. Однако прибывший на «Кадиллаке» Бринкли оказался застегнутым на все пуговицы, при воротничке, сверкая бриллиантами, украшавшими его галстучные булавку и зажим. Причем камень в одном из двух его колец был величиной с человеческий глаз. Гнетущая атмосфера возбуждения нависла над толпой – никто, в том числе и сам доктор, – не знал, что его ждет. В Висконсине такой же Медицинский совет штата обвинил в колдовстве фермера Генри Дорна.

В зал заседания набилось семьдесят пять человек. Но если и права была поддерживавшая Бринкли газета, утверждавшая, что согнал их сюда «злобный фанатизм известного всем лица из АМА», то само это лицо в зале отсутствовало. Опасаясь, что его появление может спровоцировать толпу на демонстрации, а то и что-нибудь похуже, Фишбейн держался в отдалении. Он хотел, чтобы заседание выглядело выражением воли местных граждан, а не аутодафе, организованным кем-то со стороны. Но, оставаясь за кулисами, на советы он не скупился.

«Проклятый мошенник!»

«Грязный лжец!»

Едва началось первое заседание, как разгорелась яростная перепалка с переходом на личности между адвокатом Бринкли Фредом Джексоном и репортером «Стар» А. Б. Макдоналдом. Трое или четверо удерживали Джексона в кресле, а он, отбиваясь, все порывался броситься на журналиста с кулаками. Порядок был восстановлен, но данный инцидент может служить барометром, показывающим всю степень царившего в зале напряжения, усугубленного усиливающейся духотой. К полудню крайне жаркое даже для Канзаса лето превратило зал заседаний в адскую камеру пыток.

Один только Бринкли оставался в пиджаке. Первые дебаты он просидел за столом защиты, покуривая ароматизированные сигары, и горделиво оглядывал зал с видом хозяина кафе, отдыхающего за выносным столиком. За его спиной сидел, злобно упираясь взглядом ему в затылок, покалеченный им пациент Джон Занер.

Другой его бывший пациент, Р. Дж. Хиббард, давал показания первым. Его медленная шаркающая походка была достаточно красноречива. Его жена, выступившая вслед за ним, рассказала, что, вернувшись домой после трансплантации козлиных желез, мистер Хиббард три дня провел в постели в бессознательном состоянии.

Звучали все новые и новые показания травмированных и покалеченных. Шестидесятилетний Чарлз Зигенхарт сообщил, что вместо того, чтобы после операции на простате зашить разрез, Бринкли залепил кровоточащую рану лоскутом резинового сапога и отправил его домой. Смотритель общественного парка Грант Иден поступил в клинику, приехав на том же автобусе, что и Джон Занер. В клинике над ним, как и над Занером, поработали, после чего он пошевелиться не мог. На его письмо с жалобой Бринкли сообщил, что съездил на охоту, и описал свою поездку, а завершил письмо словами: «В вашем состоянии виноваты вы сами. Счастливого Рождества». Среди прочих прозвучало и свидетельство Роберта Кэрролла, брата Коры Мэдокс. Его выразительный рассказ об истории с оружием, которым махал Бринкли в клинике, еще раньше был опубликован в «Стар». «Я чувствовал шедший от него запах виски, – говорил Кэрролл. – Он выдвинул ящик письменного стола, достал револьвер и сказал, что моя сестра не выйдет из клиники, если только через его труп, пока ему не заплатят еще сто долларов». Кэрролл вместе с братом вернулись в клинику, прихватив собственное оружие, и вызволили сестру с помощью приемов, бывших некогда в ходу на Диком Западе.

К третьему дню опроса свидетелей, 17 июля, один из членов совета, находясь под впечатлением от услышанного, прервал заседание требованием немедленного вынесения обвинительного приговора. После того как этому эксперту растолковали права Бринкли, на свидетельскую трибуну поднялся Джон Занер.

Поначалу его горестная повесть как две капли воды походила на остальные: он рассказал о том, как произведенная в милфордской клинике операция (он с неохотой признал, что это была подсадка козлиных желез) лишила его здоровья – физического и душевного. Через день-другой после того, как все это произошло и когда боли резко усилились, он встретился в холле «с этим смешным усатым человечком».

«Доктор, мне раз в пять теперь хуже, чем было раньше, до приезда к вам в клинику».

«Это совершенно нормально и ожидаемо: полностью здоровым вы почувствуете себя только через год».

«Но мне сказали, что я поправлюсь через три дня! Ваша жена так сказала!»

«Должно быть, вы ее неверно поняли. Можете впоследствии приехать, и я вам сделаю вторую операцию».

Занер вернулся к себе в Ленексу, где слег и исхудал. Поглощенный собственным несчастьем, Занер даже не заметил ни новых обоев, ни новых абажуров в доме. Не обращал он внимания и на то, как возрастало нетерпение Минервы, как раздражало ее понимание, что дни идут за днями, а муж через Стикс все никак не переправится. После двух недель ожидания ее терпение лопнуло. «Я от тебя ухожу», – сказала она. Состояние Занера не позволило ему возражать и спорить. Он дал ей два тысячи долларов и попросил одного из своих работников, Пэта Макдугана, отвезти ее обратно к родителям в Индиану.

Вполне возможно, что Минерва давно крутила роман с Макдуганом: в свое время именно она не дала мужу его уволить. Когда они отправлялись в путь, Макдуган сказал Минерве, что ехать, имея при себе две тысячи долларов наличными, для женщины небезопасно, и тысячу четыреста долларов она отдала на хранение ему. В Канзас-Сити они остановились в мотеле, и в ту же ночь Макдуган исчез вместе с деньгами и машиной.

Минерва вернулась домой с целым букетом разочарований и единственным желанием: превратить жизнь мужа в ад. Она даже притащила его на заседание. После того как Занер с трудом спустился со свидетельского возвышения, она представила совету письменное показание, оспаривавшее слова мужа. Там говорилось, что, «вернувшись из Клинического центра Бринкли, Занер не следил за своим здоровьем, ходил под дождем и выполнял тяжелые физические работы, что и свело на нет всю пользу от операции».

Другими свидетелями со стороны обвинения выступили специалисты-медики. Томас Дж. Орр с медицинского факультета Канзасского университета утверждал, что операция по подсадке козлиных желез, которую, как уверяет Бринкли, он делает, «абсолютно неосуществима»; профессор урологии назвал всю процедуру «до смешного глупой»; третий свидетель заявил, что единственным следствием подобной операции могла бы быть лишь внесенная хирургом инфекция. Еще один свидетель рассказал о том, что видел собственными глазами.

Годом ранее доктор Р. Р. Кейв с Манхэттена специально приехал в клинику Бринкли «из чистого любопытства». Кейв уже к тому времени успел ознакомиться с иллюстрированным рекламным проспектом, в котором Бринкли описывал ход произведенной им сложной четырехфазной операции – как он перемещает артерию и нерв таким образом, чтобы увеличить поступление крови и обеспечить оптимальные условия для прохождения нервных и импульсов в соответствующие органы… что укрепляет их и омолаживает; как он сокращает увеличенную простату, пресекая доступ в нее крови. Но когда Кейв посмотрел, как производится операция, он был крайне удивлен тем, что не увидел «ни малейшей попытки сделать хоть что-то из заявленного», что доктор «всего лишь поместил в мошонку пациенту «маленькие шарики» и зашил разрез». «На протяжении всей операции, – добавил доктор Кейв, – этот пациент горько жаловался на сильную боль… Но Бринкли уверял, что это ему «кажется».

На перекрестном допросе юристы Бринкли только и могли что оскорблять экспертов.

Реплика: За такие медицинские рекомендации я бы гроша ломаного не дал!

Ответ: Я могу сказать то же самое и о ваших юридических советах.

В общем, к 22 марта, когда дали слово защите, шансы выиграть у адвокатов были весьма невысоки.

Опровержения, как и ожидалось, начались с града свидетельских показаний. Леонидас Ф. Ричардсон из Йорка, Небраска, восхищался тем, какие чудеса сотворили козлиные железы: вылечили его диабет, а также больные почки и простату. «Можно сказать, в мгновение ока». Следующий свидетель, вернувший себе молодость шестидесятивосьмилетний старец, предложил собранию продемонстрировать прыжок через стол. Некоторые из этих счастливых приверженцев Бринкли не были уверены, правда ли были награждены железами козла или нет. «Но если были, – сказал один, – то я не удивлюсь, потому что в последнее время меня тянет на зелень». По очереди, один за другим, они поднимались на трибуну – президент банка, доктор, нефтепромышленники, клерки, общим числом сорок человек, пока Медицинский совет не объявил перерыв.

Затем выступил сам Бринкли. Снаружи в сто трехградусной жаре изнемогала Топека, внутри было лишь немногим лучше, но пиджака Бринкли не снимал.

– Разденьтесь, вам будет удобнее! – посоветовал ему адвокат.

Доктор покосился на стол, за которым сидели обвинители, и добродушно рассмеялся:

– Может статься, потом будет еще жарче, так что пока раздеваться я погожу! – И тут же, погасив улыбку. «Я здесь для того, чтобы защититься от несправедливых нападок на меня как на врага, от дискредитации моих профессиональных качеств, – сказал он. – Тему обсуждения следует понимать даже шире. Речь идет о праве медиков изобретать и применять новые методы лечения, даже те, что не одобрены пока людьми, контролирующими АМА».

Направляемый адвокатом Фредом Джексоном, Бринкли целый день отвергал речи, отвергал, одно за другим, все обвинения. Коснувшись его не раз процитированного заявления об отсутствии смертных случаев в его клинике, он сказал следующее: «Я не так выразился. Я имел в виду лишь то, что ни один из моих пациентов не умер от проведения ему многофазовой операции – ни оставаясь в клинике, ни, как я полагаю, потом, будучи из нее выписанным». Он сказал, что все направленные против него утверждения, ложны и порождены либо злобой, либо невежеством. Он не слабоумный. И не ушибленный поленом по голове. Что же до утверждений, будто бывший некогда его коллегой Макс Торек считает его шарлатаном, то доктор Торек, как выразился Бринкли, милейший человек и они с ним добрые друзья. После пары-другой тонких шуток он весьма снисходительно отозвался о происходящем, назвав его «маленьким представлением, которые мы все здесь разыгрываем», выступление свое Бринкли к пяти часам вечера завершил.

Когда на следующее утро Бринкли вновь вышел на трибуну для перекрестного допроса, пиджака на нем уже не было.

Несколько часов подряд Уильям Смит пытался снять с него броню напускного апломба. Не удалось. Впрочем, выяснилось, что в этом не было нужды: иной раз невежество, прорвавшись наружу, выдает себя само.

Вопрос: В своих проспектах вы утверждаете, что изменяете количество крови, поступающее к тестикулам, и вмешиваетесь в процесс передачи им нервных импульсов. Это так?

Ответ: Да, сэр.

Вопрос: И это способствует лучшему их функционированию?

Ответ: Полагаю, что да. Таково мое мнение.

Вопрос: Каким же это образом?

Ответ: Этого я объяснить не могу.

Вопрос: Так утверждается в каком-либо учебнике?

Ответ: Не знаю.

Вопрос: Вы это слышали на занятиях в медицинском учебном заведении?

Ответ: Не думаю, что так.

Вопрос: Что же натолкнуло вас на подобного рода идею?

Ответ: Результаты проведенных мною операций.

Бринкли еще раз подтвердил, что операция его «неопасна». После чего Смит, схватив пачку документов, потряс ими в воздухе. Это были подписанные Бринкли свидетельства о смерти пациентов его клиники – мужчин и женщин, молодых и старых. Сорок один человек, некоторые из них при поступлении в клинику были совершенно здоровы, скончались либо непосредственно от его руки, либо находясь под его наблюдением. По меньшей мере шесть человек явились жертвами операций по пересадке козлиных желез, когда что-то пошло не так. Другие умерли от нефрита, перитонита, аппендицита, септического тромбоза и гангрены. Если в 1930 году Бринкли не стал преступником в глазах закона – этого не произошло, то разве приведенные доказательства уже сами по себе не являются скандалом? Этот человек стоял во главе настоящей фабрики смерти!

Он попытался защититься, действуя во многом так же, как и в Вашингтоне, продолжая все ту же игру с малыми шансами на успех. Он пригласил совет к себе в Милфорд – посетить клинику, чтобы собственными глазами увидеть операцию.

Члены жюри очень неохотно, но согласились совершить эту поездку.

Приехали. Увидели.

Два дня спустя лицензию Бринкли отозвали.