Часть 19. Операция «Меркурий»

Уже три недели наша бригада сражается на Днепропетровском плацдарме в составе частей качественного усиления, выделенных для поддержки второй ударной армии – так теперь называется бывшая армейская группа генерала Горбатова. Делая ставку на проверенные в другой истории кадры и отстраняя тех, кто и в ПРОШЛЫЙ РАЗ не оправдал доверия, товарищ Сталин и СССР вообще резко выигрывают в темпе, в то время как в Германии наступило что-то напоминающее наш тридцать седьмой год. Как пишет газета «Правда» (информацию для которой наверняка сливает наша разведка), гестапо ищет и успешно находит среди германских генералов заговорщиков против фюрера, а также английских агентов и прочих врагов народа.

Тут, под Днепропетровском, нашим главным оппонентом работает генерал Холлидт – он командует штурмующим наш плацдарм сводным бедламом, то есть армейской группой своего имени, состоящей из остатков немецкой 50-й дивизии, а также румынских и итальянских частей, солдаты которых считают себя потомками древних римлян, хотя имеют к последним весьма опосредованное отношение. Пока этот германский генерал находится вне списка тех, кого гестаповцы подозревают в противогосударственных преступлениях, и в меру своего разумения стремится в них никогда не попадать. Чтобы его не сочли советским шпионом он с энтузиазмом, достойным лучшего применения, гонит против нас своих подопечных волна за волной, требуя у румынского и итальянского командования все новых и новых маршевых пополнений. А весь секрет – в немецких пулеметных командах, что ставят позади атакующих частей с приказом стрелять в любого, кто без приказа прекратит атаку. Холлидт жалеет только немцев, а остальных тратит с особым азартом. Неарийских жизней ему не жалко. До нас довели информацию, что в самое ближайшее время на фронте появятся еще и французы с бельгийцами (причем в своей довоенной форме), но пока таких экзотических зверьков мы тут не видели.

Именно поэтому нас пополнили людьми и техникой прямо на передовой, а не отвели в тыл. Наши взводные опорные пункты как волноломы встроены в полевую оборону стрелковых полков, а средства артиллерийской разведки и управления огнем нашего самоходного артдивизиона координируют действия нескольких дивизионных и армейских гаубичных полков. Стандартная схема качественного усиления линейных частей, отработанная еще при переходе ко второй фазе Смоленского сражения, когда броня, и огневая мощь частей и соединений экспедиционных сил складывались с многочисленностью советского пехотного заполнения. Обычным советским стрелковым дивизиям пока не хватает огневой мощи для того, чтобы без остатка размолоть в мясной фарш набегающую грудь в грудь, отчаянно вопящую по-румынски и по-итальянски полупьяную человеческую массу. Пространство перед нашими окопами засыпано сплошным ковром мертвых разлагающихся тел, и, несмотря на то, что еще далеко не лето, смердит настрелянный нами зверинец со страшной силой добротной свалки пищевых отходов.

Ну и, конечно же, на поле боя имеется воронье, шакалье и трупные черви. Последние – самые спокойные и приятные, ибо они делают свое дело, не оглашая окрестности мерзким хохотом, воем, а также карканьем. Тут не бывает перемирий для уборки погибших, и даже опытные бойцы и командиры, прошедшие Испанию, Китай, Халкин-Гол и Финскую войну, тихо сходят с ума от омерзительного зрелища. Но все равно каждое утро немцы начинают с лобовой атаки, стремясь добавить новых трупов в эту мешанину. Картина практически такая же, как в нашей истории подо Ржевом, но только тогда из жесткой необходимости оттянуть немецкие резервы от Сталинграда землю трупами устилала именно советская сторона. Но теперь, без всякой военной необходимости, только исходя из приказа Гитлера «восстановить положение», так же поступает противник, стремящийся любой ценой сбросить нас в Днепр. Только генерал Холлидт готов платить любую цену только жизнями румын и итальянцев, как будто стремится вытеснить нас с позиций не мытьем так катаньем. В результате сносно существовать в окопах возможно только при восточном ветре. Тогда миазмы приходится глотать уже нашим оппонентом. Идея сжечь всю эту смердящую падаль зажигательными снарядами наталкивается сразу на несколько возражений. Во-первых – таких снарядов потребуется очень много, а это долго и дорого. Во-вторых – запах у горелой падали будет ничуть не лучше, чем сейчас, а даже хуже. В-третьих – стоит нам тут прибраться хотя бы таким варварским способом, как немцы накидают нам новых свежих трупов. За Холлидтом не заржавеет.

Одним словом, больше всего это похоже на истерику, которую до недавних пор никто не торопился пресекать. Правда, по данным разведки, несколько дней назад Муссолини назначил командующим итальянской экспедиционной армией наследного итальянского принца Умберто, и тот сразу же начал собачиться с Холлидтом по поводу неоправданных потерь своих войск. Ну ничего: милые бранятся – только тешатся. Однако сегодня утром вместо традиционной атаки, в которую бросали подошедшие за ночь маршевые пополнения, над линией фронта неожиданно наступила тишина. Видимо, итальянский принц добился своего – и Холлидта сняли за бестолковую растрату человеческого материала. Но все равно так называемые союзники Гитлера должны уже понять, что их держат в этой антикоминтерновской банде исключительно в качестве предназначенного в расход дешевого пушечного мяса.

И вообще, затишье – это повод оглядеться по сторонам и подвести некоторые итоги. Ветер сегодня дует с востока, из заднепровских степей, и несет он не вонь разлагающихся трупов, а свежую прелесть цветущих трав. Это запах не только вступившей в свои права весны, но и грядущего наступления. Земля под ногами почти подсохла и лишь кое-где на мягкой почве остается отпечаток каблука. На восточном берегу Днепра накапливаются четыре свежие стрелковые дивизии. Это предназначенный для будущего наступления второй состав^[34] армии генерала Горбатова – части с опытом ликвидации котла под Пярну и прорыва на Карельском перешейке. И можно не сомневаться, что то же самое творится и на других плацдармах, а в районе Киева и под Херсоном накапливается не только пехота, но и тяжелые танковые кулаки, в том числе и дивизии славных экспедиционных сил. А это значит, что скоро все танцы с бубнами, исполняемые вокруг нашего плацдарма румынскими и итальянскими хлопчиками, уже не будут иметь ровным счетом никакого значения.

Придет месяц май; завоют, заулюлюкают над Днепром «Катюши» и «Грады», слитными залпами ударят тяжелые гаубицы и, наконец, взревут моторы и побегут по степи стремительные как ртуть подвижные соединения под красными боевыми знаменами. Как это бывает, мы видели (то есть сами участвовали в боях) во время Смоленской операции и прорыва под Ригой. И враг, даже если и захочет, ничего не сможет поделать против этого натиска, ибо мощь на нашей стороне собрана неодолимая. И дело тут не только в славных экспедиционных силах. Красная Армия уже совсем не та, что была прошлым летом. Теперь даже обычные стрелковые дивизии РККА способны не только к стационарным оборонам и лобовым штыковым атакам на вражеские позиции. Сейчас, после полугода упорных боев с «подстраховкой» наших экспедиционных сил местные красноармейцы значительно ближе к идеальным солдатам сорок пятого года, чем к бойцам и командирам сорок первого, терпевшим от немцев одно поражение за другим.

А всего-то для этого потребовался новый боевой устав, из которого по настоянию наших товарищей выкинули нереалистичные заморочки в стиле «малой кровью, на чужой территории», немного нового оружия, возросшее доверие к командирам, потому что их назначают теперь не за красивые глаза и не по знакомству. В прошлое ушла тупенькая генеральская масса мирного времени: разные Павловы, Тимошенки, Еременки, Голубевы (и несть им числа), а на их место заступили Рокоссовские, Черняховские, Василевские, Горбатовы и прочие «гинденбурги» отечественного разлива, зачастую перескакивая через звания и должности. И это радует. Некогда ждать, когда подполковник Черняховский естественным путем дорастет до маршала. Маршалы Победы нужны нам уже сегодня, в крайнем случае, завтра. Вот и растут военные гении под чутким руководством Верховного как грибы после дождя, при тягостном недоумении тех, кого, наоборот, разжалуют и понижают в должности. И жить теперь становится легче, жить становится веселее. Впрочем, это кому как… немцам в ближайшее время будет явно не до веселья.

Все было как всегда в таких случаях: на длинном столе в кабинете вождя, за которым обычно рассаживаются совещающиеся, была расстелена большая карта-склейка, охватывающая территорию Европы от Москвы до Вены с востока на запад и от Ленинграда до Стамбула с севера на юг. А больше и не надо: на эту весенне-летне-осеннюю кампанию дальше меридиана Вены планы советского командования не распространяются. Впрочем, на данные момент на карте были изображены только этапы развития первой наступательной операции кампании под кодовым наименованием «Меркурий», намеченной на май – начало июня.

Вождь прошелся рядом с этой картой, внимательно рассматривая нанесенные на нее условные обозначения и, обведя взглядом генералов, спросил:

– Товарищи, а почему вы назвали операцию «Мэркурий» – у вас что, для названия не нашлось какого-нибудь бога посолиднее этого мелкого древнегреческого прохвоста?

– А потому, товарищ Сталин, – ответил командующий экспедиционными силами генерал-лейтенант Матвеев, – что Меркурий – это, говоря языком двадцать первого века, покровитель гибридной войны, где воедино сплетаются общевойсковые боевые действия, тайные операции, дипломатия и самая обычная торговля, когда деньги или дефицитный товар меняют на военные и политические преимущества. Кроме того, Меркурий – покровитель скорости, а именно за счет скорости мы планируем переиграть противника. В современной войне побеждает не тот, кто сильнее (не зря же говорят: «сила есть – ума не надо»), а тот, кто умнее и быстрее. Наоборот бывает только в том случае, если силы совсем уж неравны.

Вождь с некоторым с удивлением посмотрел на командующего экспедиционными силами.

– Скажите, товарищ Матвеев, а тогда прошлым летом, немецкий вермахт тоже оказался быстрее и умнее нашей Красной Армии? – спросил он.

– Быстрее – да, – ответил тот, – но не умнее. Подлость – не ум, а весь расчет плана «Барбаросса» основывался на вероломном нарушении пакта о ненападении, которое должно было привести к фатальному опережению в развертывании застигнутой врасплох Красной Армии. Большого ума во всем этом плане не было, потому что случись Западным округом командовать товарищу Жукову, а Прибалтийским товарищу Коневу – и план «Барбаросса» немецкие генералы уже на рубеже старой границы отправили бы в сортир, где ему и место. Да и в реальности это случилось всего-то на триста километров восточнее Минска, так что гениальным германский план нападения на Советский Союз назвать нельзя. Подлым, вероломным и коварным – можно, а вот гениальным или даже хоть сколько-нибудь умным – нет. Пройти от границы до Москвы за шесть недель, при этом растянув коммуникации на тысячу километров – да раньше такое нормальному немецкому генералу, педанту и аккуратисту не могло даже прийти в голову. Смоленское сражение, несмотря на то, что оно развивалось крайне неблагоприятно для Красной Армии, с немецкой точки зрения было уже чистейшей импровизацией. А это было начало конца, даже без помощи с нашей стороны. А уж когда пришли экспедиционные силы, то немцев перестала спасать даже скорость, поскольку наши подвижные соединения оказались в разы быстрее моторизованных корпусов вермахта. Впрочем, товарищ Сталин, мы с вами об этом уже беседовали, и не раз.

Когда Жуков и Конев услышали свои фамилии в таком сугубо положительном ключе, то сразу приосанились; однако Сталин, кивнув, сухо заметил:

– Да, товарищ Матвеев, мы прекрасно помним, как вы говорили о том, что нэмцы составляя свои замечательные планы, грубо недооценили стойкость и упорство советских бойцов. Теперь мы хотим знать, не сделали вы подобной ошибки, составляя СВОЙ замечательный план «Меркурий». Немец – противник серьезный и до сих пор способен больно наказывать за ошибки.

– Нет, товарищ Сталин, – вместо Матвеева ответил генерал-лейтенант Василевский, недавно утвержденный на должность начальника Генштаба^[35], – подобной ошибки мы не сделали и силу возможного вражеского сопротивления учли точно. В отличие от немцев, которые до двадцать второго июня прошлого года с Красной Армией не сталкивались и силу ее возможного сопротивления определяли, исходя из бредней господина Розенберга о сверх- и недочеловеках, а не из фактических данных. У нас история совсем другая; мы с этими немцами воюем уже десять месяцев, и при этом видели их всякими: и когда они, радостно гыгыкая, перли вперед не разбирая дороги, и когда бежали от нас поджав хвост. Последним тестом на немецкую вшивость стали операции по захвату плацдармов на правом берегу Днепра. Они-то и показали, что хоть первый страх перед экспедиционными силами у немцев уже прошел, но тем не менее их армия уже далеко не та, какой была всего год назад.

– Скорее, – добавил генерал-лейтенант Матвеев, – это Красная Армия совсем не та, что была прошлым летом. Насколько нам известно, стрелковые дивизии, введенные на плацдармы для поддержки ударных частей, выполнили свои задачи в полном объеме и точно в срок, да и потом не попятились ни на шаг, несмотря на все истерическое стремление командования противника скинуть советские десанты в воду.

– В успехе операций на днепровских плацдармах, – хмыкнул Сталин, – основную роль сыграли мотострелковые десантно-штурмовые бригады РВГК, вооруженные и оснащенные скорее по вашим, чем по нашим стандартам. Можно сказать, товарищ Матвеев, что эти войска нового строя выполнили все главные задачи: они и Днепр форсировали в кратчайшие сроки, и плацдармы с боя взяли, и, встав в оборону вместе со стрелковыми дивизиями, стали той костью, которую враг так и не сумел разгрызть… В старой армии такие войска, чтобы отличить их от обычной пехоты, называли гренадерами…

– В своем подавляющем большинстве личный состав этих бригад – это ваши же бойцы и командиры с боевым опытом, – парировал командующий экспедиционными силами, – «настоящие люди», как писал о них в нашем прошлом ваш писатель Борис Полевой. Наших добровольцев там совсем немного, да и то, по сути, они уже больше ваши, чем наши люди. Чтобы из 21 века пойти в добровольцы РККА, надо быть совершенно особенным человеком, чуждым нашему миру. Технику и оружие – не хуже тех, что поставляются нами из-за Врат – вы делать научитесь, дело это нехитрое, а вот без настоящих людей, которых у вас как раз в достатке, эта самая техника не будет стоить ровным счетом ничего. Хороших генералов можно подыскать, хороших командиров – обучить и воспитать, но все будет без толку, если у вас не будет хороших солдат.

– Так вы считаете, – вождь кивнул в сторону карты с нанесенным на нее планом «Меркурий», – что для нашей Красной Армии при поддержке ваших экспедиционных сил такая сложная наступательная операция является вполне выполнимой? Это же как Смоленская операция и прорыв к Риге вместе взятые. А то, как нам известно, в вашем прошлом в данный период войны проваливались значительно более простые наступательные замыслы, и нам бы очень не хотелось попусту растратить подаренное нам преимущество…

Генерал Матвеев пожал плечами.

– Красная Армия образца ТОГО сорок второго года, – сказал он, – действительно не была готова ни к чему кроме локальных наступательных и контрнаступательных операций. Причин тому множество. Не хватало опыта, хорошего оружия, не была разработана новая тактика и еще не завершилась чистка генеральского корпуса. Сейчас все эти проблемы закрыты. Противник, наоборот, за десять месяцев войны понес буквально невосполнимые потери и не только в живой силе и технике, но и в способных командирах и генералах. Почти все немецкие генералы, что в другой истории противостояли нашим войскам в весенне-летней кампании, на сегодняшний день либо мертвы, либо сидят у нас в хранилище для отработанных кадров… В результате Красная Армия относительно нашего прошлого значительно усилилась, а германская, наоборот, сильно ослабела…

– Ну хорошо, товарищ Матвеев, – сказал Верховный, набивая табаком свою «фирменную» трубку, – можете считать, что вы нас убедили и мы действительно напрасно тревожимся за исход операции. А теперь давайте узнаем – как на перспективу плана «Меркурий» смотрит командующий Юго-Западным фронтом товарищ Жюков.

– Я, товарищ Сталин, – откликнулся упомянутый, – на Брянском фронте вместе с ними, – (кивок в сторону Матвеева), – уже не одного Манштейна съел. Ну и научился кое-чему тоже, в том числе и их патентованной наглости. Так что вы не опасайтесь, артиллерия прорыва и первые эшелоны армий у нас уже развернуты и готовы к наступлению, подвижные соединения – 2-я Таманская и 4-я Кантемировская дивизии экспедиционных сил, мехкорпуса Катукова и Лизюкова, а также кавалерия Доватора и Белова – выведены на исходные рубежи на Киевском плацдарме и готовы войти в прорыв сразу по получении приказа. Стрелковые дивизии вторых эшелонов и прочие резервы свернуты в походные колонны и также ждут команды двигаться вперед. С киевского плацдарма удар механизированными частями будет нанесен встык между немецкой шестой армией и венгерскими частями в общем направлении на Белую Церковь. После прорыва фронта основные силы механизированных частей продолжат двигаться в общем направлении на Умань, а кавалерия обойдет немецкий фланг и с юга на север пройдет гребенкой по вражеским тылам, чтобы Паулюс не скучал. Одновременно с основной группировкой фронта наступление начнется на Кременчугском и Днепропетровском плацдармах, только там все намного проще. Наступать с малых плацдармов будут только стрелковые дивизии, и на глубину порядка ста, а не пятисот километров. Но там мы тоже можем быть уверены, что товарищи Черняховский и Горбатов нас не подведут…

– Очень хорошо, товарищ Жуков, – кивнул Вождь, выпустив первый клуб плотного белого дыма, – мы рады, что вы уверены в собственных силах. Теперь нам хотелось бы послушать, что по этому поводу скажет командующий Южным фронтом товарищ Конев.

– У нас тоже все готово, – кивнул плотный бритоголовый генерал, – 27-я Севастопольская и 6-я Ченстонховская дивизии экспедиционных сил на Херсонском плацдарме во взаимодействии с мехкорпусом товарища Лелюшенко нанесут удар в направлении на Николаев-Умань. Тем временем кавалерия, подрезая тылы румынской армии, двинется на Кировоград и Кривой рог, где должна будет соединиться со стрелковыми дивизиями, наступающими с Запорожского и Никопольского плацдармов. Отдельно с Одесского плацдарма, также в направлении на Умань наступает 144-я мотострелковая дивизия экспедиционных сил и мехкорпус Рыбалко…

– Замечательно, товарищ Конев, что вы наизусть выучили свою диспозицию, – перебил генерала Сталин, – вы мне лючше скажите – уверены вы в успехе операции «Меркурий» или нет?

– Полностью уверен, товарищ Сталин! – твердо ответил генерал-полковник Конев, – операция подготовлена в полной тайне и со всей возможной тщательностью, так что враг о ней даже не подозревает. Наш удар должен стать для немцев и их пособников полной неожиданностью.

– Ну вот и хорошо, – кивнул Вождь, – что все и во всем уверены, и только товарищ Сталин будет беспокоиться до самого последнего момента. Кстати, на полный эффект внезапности можете не рассчитывать. Не так ли, товарищ Матвеев?

– Так точно, товарищ Сталин, – подтвердил командующий экспедиционными силами, – немецкое командование ожидает нашего удара в период с десятого по двадцатое мая – то есть ровно в тот момент, когда они сами год назад были готовы начать операцию «Барбаросса». При этом никакого нарушения секретности с нашей стороны не было. Гальдер вычислил нас на кончике пера, исходя из конфигурации линии фронта, трехмесячного затишья на фронтах, а также подготовительных десантных операций на Днепре. Поскольку войска ударных группировок уже выведены на исходные позиции и находятся в двадцатичасовой готовности, то рекомендую начать наступление на рассвете второго мая.

– Очень хорошо, товарищ Матвеев, – сказал Верховный и спросил у новоиспеченного начальника генерального штаба: – А вы, товарищ Василевский, как относитесь к такому предложению?

– Поддерживаю, товарищ Сталин, – ответил тот, – наступление полностью подготовлено, и дальнейшие задержки и отсрочки пойдут только во вред.

– В таком случае, – сказал Сталин, – есть мнение, что хорошим специалистам своего дела необходимо оказывать полное доверие. Второго мая так второго мая. Исполняйте, товарищи!

Вождь поставил свой автограф «И-Ст.» в правом-нижнем углу карты и Директивы Ставки о начале наступления, после чего обвел взглядом присутствующих.

– Ну вот и все, товарищи, – сказал он, после некоторой паузы, – исторический, можно сказать, момент. Начало полного изгнания немецко-фашистских оккупантов и их прихвостней с нашей территории. А сейчас товарищи генералы могут быть свободными, а вот товарища Иванова я попрошу пока остаться. Есть еще один важный разговор.

Верховный главнокомандующий, нарком обороны и генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин;

Посол РФ в СССР – Сергей Борисович Иванов.

Когда тяжелая дверь в приемную закрылась, начисто отрезав самый главный кабинет страны от внешнего мира, Верховный молча с вопросительным выражением на лице посмотрел на посла Российской Федерации.

– Есть несколько «горячих» новостей из-за Врат, – пояснил тот, – которые пока необязательно знать ни вашим, ни нашим военным, но которые я должен официально сообщить вам как главе Советского государства.

– Товарищ Иванов, – насторожился Верховный, – эти ваши «новости» как-то связаны с предстоящим наступлением?

– Прямой связи нет, – пожал плечами собеседник советского вождя, – сообщение, которое я намерен вам передать, касается скорее фундаментальных вопросов мироздания, которые тем не менее, в силу природы вещей, неизбежно повлияют на все принимаемые нами и вами военные и политические решения.

– Так, – с подозрительностью в голосе сказал Сталин, – надеюсь, вы мне не сообщите, что ваша Российская Федерация вдруг решила прекратить поддержку Советского Союза в его борьбе с немецко-фашистскими захватчиками?

– Совсем наоборот, товарищ Сталин, – Сергей Иванов улыбнулся «фирменной» мефистофельской улыбкой, – принято решение по максимуму, в пределах проницаемости Врат форсировать нашу помощь Советскому Союзу, чтобы тот как можно скорее покончил с гитлеровской Германией и установил контроль над всей территорией Европы вплоть до ее Атлантического побережья.

В кабинете вождя на некоторое время наступила тишина. Потом Сталин медленно, будто растягивая удовольствие (а на самом деле собираясь с мыслями) взял со стола трубку и принялся набивать ее табаком из раскрошенных папирос «Герцеговина Флор».

– Товарищ Иванов, – произнес Верховный, не отрываясь от своего священнодействия, – как выражались в прежние времена – скажите на милость, а с чего это вдруг такая немыслимая щедрость? Ведь ваш президент, товарищ Путин, помимо всех своих положительных достоинств, еще и скуп как Шейлок, чахнущий над грудой злата.

– Станешь тут Шейлоком, после наших девяностых, – проворчал посол Российской Федерации, – и вообще – Владимир Владимирович у нас не скупой, а сильно бережливый, ни рубля не даст на то, что не сможет контролировать. Но вам ничего давать не надо, за все вы платите сами, а посему скупость тут не имеет к делу отношения. Главная причина в том, что наши ученые-физики, исследуя Врата, получили довольно неожиданные сведения о структуре Мироздания, внутри которого существуют два наших мира плюс еще неизвестное количество иных миров…

– Та-а-ак! – сказал советский вождь, уминая большим пальцем табак в трубке. – А вот с этого момента, пожалуйста, поподробней. Каким образом структура, как вы говорите, Мироздания, понятие сугубо отвлеченное и оторванное от политической действительности, была способна повлиять на уровень поддержки, которую ваша буржуазная Российская Федерация оказывает нашему Союзу Советских Социалистических Республик?

– Прежде наши ученые считали, что Врата имеют сугубо естественное происхождение и представляли их в виде эдакого пространственно-временного смерча, Мальстрёма, соединившего два наших мира, случайным образом совпавших по пространственной кривизне. Но чем дальше шли исследования, тем больше эта гипотеза казалась притянутой за уши. Более того, выяснилось, что Врата, соединяющие наши миры, имеют не естественное, а вторичное техногенное происхождение и являются следствием интерференции помех от значительно более мощных первичных врат, имеющих неоспоримо техногенное происхождение. И те Врата соединяют предельно близкую к нам пару миров, опережающую нас с вами, как говорят ученые, буквально на один исторический квант.

– Еще один товарищ Сталин и еще один президент Путин? – скептически хмыкнув, спросил Верховный.

– Что-то вроде того, – кивнул Сергей Иванов, – при этом их Врата не имеют ограничения по пропускной способности, а если такие ограничения вдруг появляются, то они строят дополнительные установки, источником энергии для которых, как правило, являются атомные электростанции. И как раз грузопоток, порожденный этой неограниченной межмировой торговлей, расшатывает стенки реальности, вызывая образование в наших мирах вторичных Врат. Наши ученые считают, что потенциал наших Врат растет не столько в силу наших собственных усилий, сколько в результате все время нарастающего грузопотока между теми двумя мирами.

– Да уж, картина, – сказал Сталин, чиркнув спичкой, – прямо коммунизм или рог изобилия в каждый дом. Даже зависть берет – за то, что кому-то целая река, а кому-то тощий ручеек. А нельзя ли и нам, товарищ Иванов, тоже разработать такую машину, чтобы она создавала Врата в нужном нам месте и с нужной мощностью?

– Пока до такого наши ученые еще не додумались, – ответил Сергей Иванов, – пока на очереди стоит испытание установки, при небольших затратах энергии создающей Врата там, где уже естественным путем накопилось достаточное количество вторичной энергии и ослабла ткань реальности. И только после того как будет исследован такой наполовину естественный прокол между нашими мирами, можно будет приступать к следующему этапу исследований. А так как один конец таких полурукотворных Врат будет находиться в вашем мире, то без вашего содействия и разрешения нам точно не обойтись.

– Ну что же, – после некоторых раздумий сказал Верховный, – упрочнение связей между нашими мирами – дело хорошее. Но только прежде чем давать свое разрешение, хотелось бы знать, где именно ожидается появление новых Врат и как их возможное появление связано с желанием вашего руководства поскорее отдать нам всю Европу.

– На самом деле, – ответил Сергей Иванов, – это вопрос взаимосвязанный. Для начала надо сказать, что следующие Врата могут образоваться в окрестностях Сталино (по-нашему Донецка), на спорной территории непризнанной Донецкой Народной Республики, отделившейся в результате Гражданской войны от буржуазно-националистической Украины. На данный момент это пока единственный район местности с таким потенциалом, других не обнаружено. Но формирование новых Врат в непосредственно близости от линии фронта вялотекущего конфликта приведет к его мгновенной гальванизации, ибо иностранные хозяева нынешних украинских властей будут толкать их к тому, что это место должно быть немедленно захвачено. Это к нам они лезть боятся, а вот в случае с республиками Донбасса их жадность может стать больше осторожности.

– Да… – сказал Верховный, – как там у вас там все запущено. Власть на Украине захватили какие-то бандиты, и вы даже не можете их приструнить.

– Это, товарищ Сталин, – парировал Сергей Иванов, – реальность, данная нам в ощущениях. Не мы придумали такой мир, он достался нам в наследство от потерпевших полное фиаско руководителей коммунистической партии Советского Союза. В их неумелых руках первое в мире государство рабочих и крестьян, а также вторая по мощи мировая держава превратилась в руины, распавшись по границам бывших братских республик, а слово «социализм» еще двадцать лет ассоциировалось только с отсталостью и нищетой. Мы сами шаг за шагом вытаскивали себя за волосы из такого положения, и чем больше были наши успехи, тем сильней давил на Россию коллективный Запад. И Украина с Республиками Донбасса – это тоже точка давления, вынуждающая нас к капитуляции и заставляющая растрачивать материальные ресурсы и политический авторитет…

– В таком случае, – жестко сказал Сталин, – вам следовало драться за свои интересы и своих людей, а не прятать голову в песок так называемых Минских соглашений. Вы должны были бы уже знать, что мировая буржуазия держит свое слово, только пока ей это выгодно, и тот, что желает сэкономить, обойдя неприятность, потом будет платить дважды или трижды сверх того, что он потерял бы сразу, объявив злу открытую войну.

– У нас, – сказал Сергей Иванов, – страна, до предела уставшая от схватки с мировым злом за счастье всего человечества. Вы думаете, что наши добровольцы идут к вам на помощь сражаться за торжество Мировой революции и Всемирную Коммунистическую Республику? В гробу они видали такие идеалы! Они сражаются за Советский Союз как за Большую Россию, чтобы ни одна тварь больше не смела приходить с мечом на нашу землю, они встают плечом к плечу в один строй со своими дедами, потому что те – родные им люди, за которых только и стоит воевать. Правда, надо сказать, что именно это война подвела и наш народ и руководство к пониманию, что нынешняя Украина – это явление нетерпимое, чего бы там ни говорил тот самый коллективный Запад. Сколько бы мы ни пытались, как вы метко заметили, прятать голову в песок Минских соглашений, бандитская по своей сути власть на Украине никуда не денется. А Гордиевы узлы, как учил Александр Филиппович, положено разрубать мечом, а не распутывать ногтями и зубами.

– Какой Александр Филиппович? – не понял Верховный.

– Македонский, товарищ Сталин, Македонский, – ответил Сергей Иванов. – Он тоже был политик и полководец, который думал, что сражается за счастье всего человечества, но человечеству его счастье, видимо, не особо-то было и нужно… Ну да ладно, давайте вернемся к нашим баранам, точнее, к хохлам, которые от этих баранов не особо и отличаются. Все норовят увязаться за каким-нибудь козлом: то за Петлюрой, то за Бандерой, то за кровавым пастором Турчиновым, в юности советским комсомольским вожаком. Одним словом, я уполномочен сообщить, что если вы даете добро на принудительное открытие новых Врат, то со своей стороны мы заблаговременно признаем республики Донбасса в качестве независимых государств в границах соответствующих областей и правопреемников домайданной Украины. После этого мы заключим с этими республиками договоры об обеспечении их безопасности, на основании которых введем к ним ограниченные контингенты своих войск и под угрозой применения силы потребуем от вооруженных сил Украины покинуть территории признанных нами независимых государств.

– На таких условиях мы согласны на открытие дополнительных Врат, – кивнул Сталин, – тем более что, насколько я вас понял, некоторое время спустя формирование этого явления может произойти самопроизвольно. А что касается вашей Украины, то навести там порядок лучше поздно, чем никогда. Со своей стороны должен вам сказать, что мы сейчас предпринимаем все возможные меры, чтобы ваша история у нас никогда не повторилась.

– Но и Украина – далеко еще не самая главная новость, – сказал Сергей Иванов. – По вполне вероятному предположению наших ученых ТОТ товарищ Сталин СВОЮ Европу уже взял и вовсю пользуется всеми ее ресурсами, в том числе и золотыми запасами. Так что не исключено, что дикие, никем не контролируемые Врата могут начать появляться не только на территории Советского Союза, но и в Западной Европе. Одно дело, когда на этой стороне эти территории будет контролировать союзная нам Красная Армия, и совсем другое – если недобитый Третий Рейх… Если только это случится, то НАТО влезет сюда мгновенно без всякого мыла и мы опять будем иметь ту же картину, только в профиль…

Некоторое время Сталин молчал, как бы собираясь с мыслями, потом спросил:

– Товарищ Иванов, скажите, а почему вы думаете, что эти самые войска НАТО сразу же не нападут на нашу Красную Армию – так же, как ваши экспедиционные силы напали на немецкий вермахт?

– Во-первых, – ответил Сергей Иванов, – на вермахт наша армия не нападала. Он сам вторгся на нашу территорию, после чего, с учетом предыдущего анамнеза, боевые действия были уже в порядке вещей. Во-вторых – за оставшееся время мы обязуемся так натаскать и вооружить части Красной Армии, что американцы просто побоятся на них нападать, а если нападут, то пожалеют, потому что наши экспедиционные силы тоже будет стоять с Красной Армией в одном строю. А иначе нас там, дома, в двадцать первом веке, просто не поймут люди. Ведь мы же с вами союзники и обязались помогать вам не только против Гитлера, но любого агрессора, кем бы он ни был…

– Ну что же, товарищ Иванов, – с достоинством кивнул Верховный, – я рад, что вы придерживаетесь такой взвешенной позиции. Конечно, перспектива того, что в нашу войну с Гитлером может влезть Америка вашего мира, не особо радует. Хотелось бы мирной передышки лет на двадцать-тридцать, но тут уж ничего не попишешь. Ни вы, ни мы, как я понимаю, не в силах тут ни на что повлиять, а до ТЕХ товарища Сталина и президента Путина, которые все это у себя затеяли, НАМ просто не достучаться…

– Вы все правильно все понимаете, – согласился Сергей Иванов, – как говорил умнейший человек Марк Аврелий: «делай, что должно и да случится что суждено.»

Сталин свое мягкой тигриной походкой прошелся туда-сюда по кабинету.

– Ну хорошо, товарищ Иванов, – сказал он, – а теперь последний вопрос. Наши военные говорят, что кампания этого года и без всяких дополнительных условий спланирована с расчетом на максимально быстрое продвижение Красной Армии вглубь Европы, правда, пока только на южном направлении. На севере мы планировали оттеснить врага до линии госграницы в расчете на то, что все остальное ваш крысиный волк сдаст нам без боя под угрозой тотального уничтожения. Скажите, какие еще дополнительные силы и средства вы готовы предоставить в наше распоряжение, чтобы еще больше ускорить продвижение Красной Армии на запад?

Сергей Иванов пожал плечами.

– В основном наша поддержка Советского Союза будет косвенной, – сказал он, – дополнительных дивизий в составе экспедиционных сил не планируется. В условиях, когда там у нас, также нарастает градус противостояния, это было бы неразумно. Наша авиация интенсифицирует свои полеты, и удары высокоточным оружием по объектам в глубоких вражеских тылах станут для врага обычным явлением. Кроме того в распоряжение вашего командования будут переданы дополнительные подразделения сил специальных операций, которые займутся тем, чем у немцев занимался Бранденбург-800. Пусть ни Муссолини, ни адмирал Хорти, ни кто еще из этой своры, не спят по ночам спокойным сном. Кроме того, вам окажут помощь наши дипломаты, которые будут договариваться с теми, кто хочет договориться. Только условия с вашей стороны должны быть достаточно мягкими. Как нам кажется, будет достаточно, если страны, решившие перейти в этой войне на сторону нашей Антигитлеровской коалиции, станут народными демократиями и конституционными монархиями, а не подвергнутся тотальной советизации. В послевоенной политике ивам предстоит пройти между Сциллой оппортунизма, сдающего врагу действительные завоевания Революции, и Харибдой троцкизма, стремящегося к огосударствлению всего и вся. Кроме всего прочего, товарищ Сталин, вы уже знаете, что бывает с социалистическим государством, если оно тотально монополизирует в своих руках все, вплоть до продаж штанов и починки ботинок. Мы это проходили на своей шкуре и не советуем вам даже пробовать. Ничего хорошего из этого не получится. Но этого же боятся и наши потенциальные союзники и попутчики в Европе. Можно сказать, что добрым словом и пистолетом можно сделать гораздо больше, чем просто добрым словом или просто пистолетом…

– Да уж, – хмыкнул Сталин, – наговорили вы тут. Иудушка Троцкий в гробу, наверное, от злости перевернулся. ТАКОЙ нашей победы в Европе он всяко не предвидел. А ведь у него в нашей партии еще очень много сторонников. Прямо они сказать ничего не смеют, но мы знаем, сколько злобы способна затаить эта публика. Но поскольку марксизм – это не догма, а руководство к действию, то кого-то мы переубедим, а кого-то… ну да ладно, не стоит сейчас о плохом, хотя нам совершенно не жалко людей, которые вредные указания руководства исполняли даже с большим энтузиазмом, чем полезные…

Выслушав эту тираду, Сергей Иванов пожал плечами, показывая что судьба коммунистических ультраортодоксов – это ВНУТРЕННЕЕ дело руководства ВКП(б) и Советского Союза, а Российской Федерации оно совершенно не касается. Если так называемая «оттепель» наступит еще при жизни нынешнего вождя и одновременно резко сократится давление на нее извне, то тогда в стране, уставшей от политических бурь и военных невзгод, полностью исчезнет социальная база для какого-либо подобия хрущёвщины. А уже одно это стоит очень дорогого.

После того как зимнее контрнаступление в Белоруссии завершилось стабилизацией линии фронта по реке Березина, нашу бригаду вывели в тыл (как и предсказывал еще в Пуховичах майор Кунгуров), на переформирование в механизированный корпус нового поколения. Переформировывали нас долго, можно сказать, со вкусом, тем более что на фронтах все это время стояло затишье. Повторение зимней войны двухлетней давности при этом было не в счет, потому что лесисто-болотистая местность даже зимой не очень хорошо подходит для действий крупных подвижных соединений. Самыми большими тактическими единицами, задействованными в той операции, были танкосамоходные батальоны: рота на запортальных Т-55 и две роты наших местных 122-миллиметровых штурмовых самоходок на шасси Т-34. Служат на таких самоходках асы стрельбы прямой наводкой, попадающие в амбразуру дота уже вторым-третьим снарядом. И никаких тебе героев, ползущих к вражеской огневой точке со связкой гранат.

А знаю я это потому, что два таких батальона после завершения боевых действий в Финляндии вошли в состав моего корпуса, став ядром для формирования двух новых механизированных бригад. Всего таких мехбригад в составе корпуса пять – как пальцев на руке. В составе каждой механизированной бригады: один танкосамоходный батальон – десять Т-55 и двадцать штурмовых артсамоходов СУ-122; два танковых батальона на Т-34-М2 по тридцать машин; два мотострелковых батальона – тридцать модернизированных запортальных БМП-1, часть которых вооружена 37-мм автоматической пушкой, а часть 23-мм зенитной спаркой. Последняя по цели типа «атакующая пехота» производит эффект, сравнимый только со взмахом косы-литовки на росистом лугу. Вжик! – и все кончено. В качестве средств огневой поддержки мотострелковые батальоны имеют по одному автоматическому миномету «Василек» на роту и батарею из четырех 120-мм минометов. И то и другое – на шасси БТР-50. Ну и на сладкое – дивизион запортальных самоходок 2С1 с тонкой противопульной броней, но нормальными углами возвышения. С учетом наличия в бригаде двадцати штурмовых артсамоходов танкосамоходного батальона, а в составе корпуса буксируемого артполка, укомплектованного пушками-гаубицами МЛ-20, даже хорошо укрепившийся противник жить будет недолго, зато бурно и интересно.

Но главное – не в технике, а в умении бойцов и командиров ею владеть. Кого-то (в основном из состава переданных в корпус танкосамоходных бригад) прежде уже учили как следует, а всем остальным, пришедшим из госпиталей с маршевым пополнением, пришлось устраивать дополнительные фронтовые университеты. На войне так: сколько живешь – столько учишься. Учишься у других своих товарищей, знающих и умеющих больше тебя, у инструкторов с той стороны Врат и даже у противника. Тот, кто забронзовел в своем превосходстве, как правило, упускает инициативу и вскоре сам оказывается битым; побеждает же тот, кто не просто учится, но и делает это быстрее, чем его враг.

С учетом нашей боевой подготовки и уровня техники эффективность у наших мехбригад нового поколения не идет ни в какое сравнение с танковыми дивизиями времен начала войны. Я прекрасно помню, как моя двадцатая танковая, брошенная командованием в лобовую атаку на вражеские противотанковые позиции, за один бой потеряла все свои танки. Дальнейшие подвиги мы совершали в пешем порядке, сдерживая рвущихся вглубь советской территории немецких захватчиков. Случись мне выполнять ту же задачу мехбригадой нового штата, с учетом опыта, полученного за десять месяцев войны, я бы и дело сделал, и потерь серьезных не понес. В том числе и потому, что автоматические пушки модернизированных БМП очень хороши в качестве средства ПВО. По реальным воздушным целям мы пока не стреляли, не довелось; навыки стрельбы по самолетам отрабатывались на конусах^[36]. Но даже при таком упражнении было понятно, что одиночные вражеские самолеты, атакующие нашу колонну, будут обречены, да и от массированного налета не удастся отбиться без серьезных потерь. А дело в том, что и 37-мм автоматическая пушка, и 23-мм спарка в своих первых жизнях были зенитными орудиями. А как мы мучились в начале войны! Тогда даже одиночный мессер, мающийся от безделья ввиду отсутствия в небе советских самолетов, мог обстрелять нас из своих пулеметов или сбросить пару осколочных бомб. И это не говоря уже о массированных налетах, подставиться под которые означало заполучить совершенно ненужные тяжелые потери. А теперь пусть люфты боятся нас, а не наоборот.

И ведь боятся. Когда нас перебрасывали к фронту (в эшелонах, с целью самообороны от вражеской авиации), часть боевых машин находилась на платформах с расстопоренными башнями и дежурными наводчиками на боевых постах. Стервятники Геринга, собравшиеся было совершить налет на наш эшелон, едва заметив разворот поднимающихся стволов в их сторону, шарахнулись от эшелона стаей вспугнутых ворон. Вот это я понимаю – авторитет. Но все-таки – это кто же тут приучил их бояться с виду таких безобидных машин? Или, может, дело в том, что сверху мы слегка напоминаем соединение экспедиционных сил, а этих веселых ребят белокурые бестии боятся просто до икоты, потому что те никогда не поленятся обидеть одинокого люфта. Впрочем, немецкой авиации под Киевом совсем немного, и то был единственный случай, когда мы увидели в небе вражеские самолеты. Уже позже я узнал, что немецкий «ас» тут очень пуганый и предпочитает атаковать какие-нибудь вовсе беззащитные цели вроде санитарных поездов или маршевых пополнений стрелковых дивизий, а то и вовсе срывать зло на каких-нибудь мелких населенных пунктах, не имеющих прикрытия сил ПВО.

И вот сейчас мой корпус сосредоточен неподалеку от Одесского шоссе в лесном массиве под хутором Теремки. Тут же, только на другой стороне дороги, сосредоточена вторая гвардейская Таманская дивизия экспедиционных сил. Я знаю, что по ту сторону Врат она числится одним из лучших соединений, что и подтвердилось уже здесь, в Смоленской битве, когда гвардейцы-таманцы лихо гоняли всяческих покорителей Европы. Немного южнее, у Днепровского шоссе точно так же в лесном массиве сосредоточены механизированный корпус генерала Лизюкова и 4-я гвардейская Кантемировская дивизия – не менее славная, чем Таманская, таким же образом гонявшая фрица под Смоленском и при прорыве к Риге. А Голосеевский лес, расположенный между двумя этими бронированными кулаками, весь без остатка заполнен кавалерийскими корпусами генералов Доватора и Белова. А уже за нами и кавалеристами, ввернутые в походные колонны, стоят стрелковые дивизии второго эшелона, готовые войти в прорыв вслед за подвижными соединениями. И вся эта сила в серых предутренних сумерках ждет только одного – сигнала к наступлению. До линии фронта тут всего три километра, а там, на той стороне – позиции двадцать девятого армейского корпуса немцев, и его солдатам и офицерам жить осталось несколько минут.

В тот момент, когда стрелки часов показывают пять ноль-ноль, а ночная тьма едва-едва сменилась предутренними сумерками, неверную фронтовую тишину вдруг разрывает грохот артподготовки. Даже на слух понятно, что плотность огня в два, а то и в три раза превышает то, что наша артиллерия выдавала на Жлобинском плацдарме полгода назад. Точно так же откуда-то из района Жулян бухают двенадцатидюймовые морские транспортеры, частым огнем бьют артполки РВГК и артиллерия экспедиционных сил. Сборная команда орудий двух времен и стволов – в несколько раз больше, чем под Жлобиным. Огонь ведут и наши местные, советские, гаубицы: Б-4, МЛ-20 и А-19, и тут же импортные из-за Врат: «Гиацинты», Д-20 и «Мста-Б», а также самоходные орудия экспедиционных сил «Пионы» и «Мста-С». Где-то у самой передовой тяжело кашляют двухсот сорока миллиметровые минометы, расчищающие пехоте путь от вражеских долговременных укреплений, и грохочет что-то очень крупнокалиберное, выведенное на прямую наводку (как бы не «Ее Величество Б-4»). Фронт тут стоит с середины августа, и после Смоленского побоища немцы, понимая, что однажды мы придем за своим добром, зарылись в землю как последние кроты, обросли бетонными укреплениями, опутались колючей проволокой и отгородились минными полями. Но, как говорят, против лома нет приема, особенно если вместо лома используется сверхтяжелый миномет или гаубица Б-4, прозванная «Сталинской кувалдой»…

Чтобы обозреть полосу предстоящего прорыва, я поднимаюсь на наблюдательную вышку, смотровая площадка которой замаскирована среди крон деревьев, и вижу: в самом деле, вместе с минометами М-240, по дотам первой линии немецкой обороны прямой наводкой бьют сверхтяжелые рубочные штурмовые артсамоходы. Во время переформирования нас, командиров будущих мехкорпусов, свозили в Кубинку и показали образцы новой техники, в том числе и той, что нам пока не по чину. Если смотреть на штурмовой артсамоход спереди, со стороны противника, то возникает ощущение сокрушающей мощи и непреклонной решимости. Сплошной, не пробиваемый никакими противотанковыми средствами, наклоненный под острым углом лобовой лист, прикрывающий собой мотор, место мехвода и гусеницы, массивный наплыв маски орудия и – не короткий, не длинный, а вполне себе пропорциональный восьмидюймовый ствол. Т-55 по сравнению с этой «красавицей» выглядит как изящный балетный танцовщик рядом с профессиональным цирковым силачом. Воистину «Сталинская Кувалда» – так что гарнизонам немецких дотов, увидевших ТАКОЕ, вышедшее на них в пятистах или восьмистах метрах, остается только исповедоваться и молиться. Два-три фугасных снаряда раскидывают в стороны земляную обваловку и открывают бетонное тело дота, а потом один утяжеленный бетонобойный пробивает метр-полтора фортификационного железобетона и рвется внутри. И взять этого монстра в лоб им совершенно нечем, разве что чем-то подобным, монструозным, выведенным на прямую наводку.

Перетряхивающее кишки грохотание артподготовки продолжалось час двадцать минут. Когда наша артиллерия перенесла огонь в глубину вражеской обороны, а на первой линии немецких траншей все более-менее стихло, румяное майское солнышко успело уже высоко подняться над горизонтом. И теперь его розовые лучи подсвечивали повисшую над полем боя пелену из пыли и пороховой гари, которая медленно оседала на истерзанную землю. Вот это я понимаю – перепахать… Воронка на воронке, с торчащими из этого месива обломками бетонных плит, какими-то бревнами, покосившимися столбами с висящими на них лохмотьями проволочных заграждений. В то же время западнее полосы будущего прорыва, на границе подвергшейся артиллерийской обработке вражеской обороны, что-то продолжало гореть багровым, чадным пламенем.

В отличие от наступления под Жлобиным, первыми на нейтралку вышли не стрелки-пехотинцы, а ощетинившиеся бульдозерными отвалами массивные инженерные машины разграждения, катя перед собой тяжелые шипованные колеса минных тралов. В верхней части корпуса этих машин, по размерам и форме напоминавших довоенные танки КВ-1, были установлены маленькие башни со спаренными автоматическими пушками, которые, поворачиваясь из стороны в сторону, подслеповато высматривали потенциальную опасность. И только вслед за ними, пригнувшись и стараясь укрываться за бульдозерными ножами, мелко семенили бойцы штурмовых групп, вооруженные автоматами и реактивными пехотными огнеметами. Но даже такой шквал огня отнюдь не гарантировал тотального поражения. Под тралами захлопали мины – чаще противопехотные, но время от времени и противотанковые; да и немцы в окопах умерли не поголовно и кое-кто старался дать отпор даже в такой, безнадежной для них, ситуации. То тут то там начинали татакать пулеметы и хлопали винтовочные выстрелы, но только все это было уже не более чем бессмысленное сопротивление. Бульдозерный нож пулями и осколками не пробивается даже в упор, а в ответ в немцев летели плевки из огнеметов и ручные гранаты, стрекотали спаренные автоматические пушки разградителей. Штурмовые группы – они для того и созданы, чтобы с минимальными потерями давить разрозненное сопротивление в такой местности, где сам черт сломит ноги, руки и свернет себе шею.

Потом по следам, проделанным тяжелыми машинами и означающими безопасность, сначала жидкой цепочкой, а потом все гуще и гуще, вперед побежала наша советская пехота – занимать полностью разбитую и разрушенную первую траншею. Мало-мальски тактически грамотному человеку было понятно, что как раз сейчас из глубины вражеской обороны к линии фронта спешат наспех сколоченные временные кампфгруппы из писарей, поваров и сапожников, задачей которых будет хоть немного приостановить наше наступление. А ведь впереди, в четырех километрах от только что прорванной линии траншей, находится передовой рубеж фортов Киевского Ура, оставленных нашими войсками еще в начале августа, во время первого немецкого штурма города, и наверняка приспособленная фашистами под свои нужды. Ага, восьмидюймовые артсамоходы вслед за пехотой тоже потянулись на проделанные проходы, и туда же летят снаряды продолжающих артподготовку гаубичных батарей – а значит, прежде чем мы сумеем вырваться на оперативный простор, там, на линии фортов, предстоит вторая серия эпического представления, именуемого «прорыв вражеской долговременной обороны». Наше время наступит позже, когда командование даст добро и сначала Таманская дивизия, а потом уже и мой мехкорпус, устремятся вперед, в проделанную пехотой и штурмовыми частями дыру в немецких боевых порядках.

Ну, у этих бошей все не как у людей. Как я ни доказывал, что во французской армии носил звание сержанта, в легион меня записали в звании рядового. А все дело в том, что полковник Симон Перье, который вызвался командовать набранной в нашем лагере восемнадцатой пехотной бригадой, на все командные посты (до командиров отделений включительно) расставил своих людей. При этом немецкое начальство отнеслось к этим безобразиям наплевательски. Как нам сказали, наше дело – сдохнуть за Великую Германию и фюрера под русскими пулеметами прежде немцев, а то, как это будет организовано, их не касается. Тем более что ни о какой добровольности и речи не шло. Подождав три дня и, несмотря на все призывы Старика^[37], не получив никакого по-настоящему массового потока добровольцев, немцы просто объявили мобилизованными всех содержащихся в лагере французских военнопленных. И только такие как я, что сами вызвались служить бошам, на всю оставшуюся жизнь заполучили клеймо предателей-коллаборационистов.

На те же мысли наводило то, что формирование бригады было организованно из рук вон плохо. Все делалось наспех и кое-как. Нам выдали нашу же военную форму образца сорокового года и почти сразу стали грузить так называемую бригаду в эшелоны. При этом прибывшие с полковником Перье сержанты едва успели познакомиться со своими солдатами, а офицеры с сержантами. Радио Виши, которое нам дозволялось слушать, говорило, что прямо сейчас на Днепре идут тяжелые бои, в которых европейские армии (венгры, румыны и итальянцы) отбивают ожесточенный натиск свирепых большевистских орд и непостижимых «марсиан», стремящихся ворваться в Европу и установить тут свои порядки. И какого черта я записался добровольцем? Воевать с большевиками – это всегда пожалуйста, но вот против «марсиан» не потянули даже боши, всего за месяц разгромившие нашу французскую армию. Но выбора у меня уже не было, и поэтому не оставалось ничего кроме как смириться со своей судьбой.

Типа, что был назначен командиром моего отделения, зовут сержант Анри Дюран. Он из клики полковника Перье (то есть прибыл в лагерь вместе с ним), и единственный из нас имеет настоящий боевой опыт. А еще мне известно, что он «красный» до кончиков ногтей и первой его войной была гражданская война в Испании, где он воевал на стороне республиканского правительства. Но тут никому нет до этого дела, потому что всем нам так или иначе предстоит умереть – ради того, чтобы европейская цивилизация продолжала жить. Впрочем, большинство моих товарищей со мной не согласны. Нет, говорят, никакой европейской цивилизации, а есть Милая Франция, которая страдает под пятой бошей. Мало кто хочет умирать за Гитлера и Германию, и совсем никто не верит, что это пойдет на благо французскому государству и народу.

С такими настроениями мы и тряслись в эшелоне через половину Европы. Сначала нас везли под конвоем, будто мы продолжали быть военнопленными, а наше оружие – старые винтовки Лебеля и Бертье, а также ручные пулеметы Шоша – находилось в отдельном опломбированном вагоне (вот вам и желание выйти из лагеря свободным человеком, в форме и при оружии). Говорят, что это из-за того, что мы можем потревожить тихую жизнь местного немецкого населения, которое уже привыкло, что все неарийцы могут передвигаться только под конвоем. Еще говорили, что мы, французы, настолько испорчены, что можем прямо так, на ходу, соблазнять немецких девушек и тем самым портить кровь высшей арийской расе. Да уж, сейчас в Германии легче встретить древнего пещерного человека, чем здорового, не израненного до полной инвалидности, мужчину в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. И в полях, и на заводах все больше работают пленные, какими мы были до недавнего времени, да белобрысые арийские фрау и фройляйн. Все зрелые мужчины бошей – от юных молокососов до ветеранов прошлой войны – или служат в рядах вермахта или уже гниют в русской земле, завоевать которую они хотели для расширения своего жизненного пространства. При этом, по словам парней, уже имевших тут, на работах, интрижки с женским полом, особенно падки до скромной мужской ласки не юные девицы, а молодые вдовы, которым уже некого ждать с Восточного Фронта. Какая жалость, что боши сначала напали на Францию, а не на Большевистскую Россию – тогда нам и вовсе не о чем было бы беспокоиться… И вот теперь мы, так же, как и боши, будем гнить в сырой земле, а большевики с «марсианами» придут в Германию и будут в свое удовольствие мять на сеновалах этих сметанно-белых арийских баб. Как подумаю об этом – аж зависть берет. За что этим русским такое счастье?

Потом, когда поезд пересек венгерскую границу, охранявший нас немецкий караул сошел с эшелона – и мы, французы, оказались предоставлены сами себе. При этом гауптман Лемке, прежде командовавший этим караулом, продолжил состоять при полковнике Перье в качестве представителя германского командования, – вероятно, потому, что неплохо владел французским… Как говорят люди, этот самый Лемке немец родом из Эльзаса. Их семья была вынуждена уехать из родных мест после того, как после прошлой Великой Войны Эльзас вернулся в состав Франции, – и вот теперь он лютует, вымещая на нас невзгоды своего бездомного детства. По его мнению в те моменты, когда он пьян (а пьян он всегда), все мы – неблагодарные безродные собаки, не понимающие своего счастья сдохнуть за фюрера и Великую Германию, и он будет только рад, когда всех нас зароют в тамошнюю жирную землю… Впрочем, чего взять с боша, особенно боша, потерявшего голову он страха и злобы, ведь Восточный Фронт все ближе, и смерть там ждет не только нас, но и его тоже.

Если по Венгрии мы ехали почти с ветерком, останавливаясь только на крупных станциях, чтобы сменить паровоз, то после въезда на оккупированные земли Совдепии наше продвижение замедлилось. Чем дальше на восток, тем медленнее шел эшелон, а если смотреть по сторонам, взгляд постоянно натыкался на признаки войны, идущей неподалеку. То на разъезде прогремит навстречу нам санитарный поезд, увозящий от войны тяжелораненных белокурых бестий, то под откосом обнаружится безнадежно разбитый паровоз, то чуть поодаль от путей под стук колес промелькнет кладбище, полное новеньких березовых крестов, под которыми лежат те завоеватели этой земли, которым уже не суждено вернуться в свой фатерлянд. Разнесенные в щебень станционные здания и плохо засыпанные воронки от бомб крупных калибров на этом фоне кажутся мелочью, как и то, что оружейный вагон по приказу полковника Перье давно вскрыт, и винтовки с пулеметами розданы солдатам. Патроны (по одной обойме) выдаются тем, кто заступает в караул, потому что в лесах, мимо которых проезжает наш поезд, много прокоммунистических бандитов-партизан.

Разрушения на железной дороге тут настолько велики, что наш эшелон едва ползет. У железнодорожников бошей усталые, безнадежные лица. Видно, что они уже не ждут от этой войны ничего хорошего и что нечто страшное тут может наступить уже в самое ближайшее время, буквально с минуты на минуту. Поэтому они любой ценой стремятся протолкнуть очередную порцию пушечного мяса поближе к фронту, иначе голодный Зверь, которого перестали кормить свежатиной, возьмет и их жизни тоже. Уже несколько раз нам приходилось вылезать из вагонов, чтобы, взяв в руки кирки и лопаты, помогать восстанавливать разбитые бомбами пути. По таким наспех отремонтированным участкам, которых по мере приближения к фронту становилось все больше, поезд тащился едва ли не со скоростью пешехода. Таких разрушений на войне никто из нас не видел даже в сороковом году, когда боши, ошалевшие от свой неожиданной победы над лучшей армией Европы, парадным шагом маршировали по нашей Милой Франции. Честное слово, мы, пожалуй, быстрее попали бы туда куда стремимся, если бы просто вылезли из вагонов и пошли пешком. Тогда я еще подумал, что мы имеем все шансы не доехать до фронта и погибнуть где-нибудь здесь от авиационного налета, потому что чем дальше на восток, тем чаще мы видели пролетающие в небе большевистские и марсианские самолеты. Последние, как правило, были без винтов, с отогнутыми назад крыльями, но и у тех и у других опознавательными знаками служили красные пятиконечные звезды. Неужели правду говорят о том, что «марсиане» с большевиками состоят в прямом родстве и потому вступились за них как за самую свою ближайшую родню?

В течение нескольких дней с восточной части горизонта доносилась постоянно усиливающаяся фронтовая канонада. Сначала это было отдаленное громыхание, слышное только в те моменты, когда поезд стоял неподвижно, но это ворчание все приближалось и приближалось, пока вчера вечером не стало таким громким, что его не мог заглушить даже стук колес. Мы приближались к тому рубежу, который еще не удавалось пересечь ни одному живому человеку. Настроение среди моих товарищей совсем упало: нам было жалко своих никчемных жизней; а я еще и клял себя за то, что добровольно записался в легионеры, получив за это прозвище «коллаборационист», хотя правильнее было бы назвать меня идиотом. Только человек, полностью лишенный умственных способностей, из сиюминутных соображений мог добровольно вскочить в поезд, на полном ходу несущийся прямо в ад.

Единственным, кто в нашем вагоне оставался бодр и весел, был сержант Дюран и еще несколько ему подобных. Помимо всего прочего, сержант рассказывал, как он сражался в интербригадах, причем не столько против испанских франкистов, сколько против немцев и итальянцев, которые, готовясь к новой Великой Войне, воевали на стороне Франко целыми дивизиями. И русские большевики тоже присылали к республиканцам своих добровольцев воевать против Франко. Мол, нормальные ребята, хорошие бойцы, верные товарищи, младенцев не едят и все такое. И вообще, чтобы не было новой Великой Войны, надо было останавливать Гитлера и Муссолини еще в Испании, а наше правительство пошло у них на поводу – вот и заполучило немецкий парад на улицах Парижа, как семьдесят лети назад….

Одним словом – чистейшая коммунистическая пропаганда, и ничего более.

И ведь вокруг этого Дюрана сразу же образовался кружок поклонников и почитателей с увлечением слушавших его рассказы. Явных «красных», как сам Дюран, среди них не было, в основном это были наши «патриоты», яро ненавидящие бошей. Можно сказать, что, поскольку офицеры ехали отдельно, сержант стал неформальным командиром нашего вагона. Но при этом я не понимал причин оптимизма его сторонников, ведь вряд ли большевики и их покровители будут разбираться в том, кто из нас какие исповедует. Точнее, в этом не будут разбираться их пулеметы, которые одинаково настригут и «красных» и «коллаборационистов», и французских «патриотов», и тех, кому на все напревать и хочется прожить подольше и желательно получше.

Конечно, стоило бы доложить об этом «красном» гауптману Лемке, только это бесполезно. Были уже прецеденты. Следующим утром доносчика, такого же добровольца, как и я, просто не обнаружили в вагоне. «Пытался погадить в открытую дверь и выпал на повороте», – не моргнув глазом доложили очевидцы. Да как же выпал – скажите прямо, что тюкнули беднягу по башке тяжелым предметом и вышвырнули, взяв за руки, за ноги, спиною вперед как куль с дерьмом! И ведь никто не стал разбираться; просто никому из немцев не было интересно, кто из нас и как сдохнет. А среди наших коллаборационист – это почти покойник, который живет только до первой ошибки, которая станет для него последней. Вот поэтому я и молчу, только поддакивать этому Дюрану не буду, все равно не поверит, что я стал сторонником большевизма. Пусть лучше все идет как раньше. Я – дурак, который по неразумию вляпался в дерьмо и теперь не знаю, как от него очиститься. А насчет того, что будет в дальнейшем – все мы надеемся на лучшее, и сержант Дюран с его сторонниками не исключение.

Сегодня утром, когда наш эшелон буквально из последних сил втащился на станцию Фастов, громыхание канонады достигло максимума. Казалось, сотни тяжелых орудий стреляют где-то поблизости, и знающие люди поспешили сообщить, что мы уже совсем близко к фронту – километров пятьдесят, не больше. К тому же перед самым нашим прибытием по станции был нанесен бомбовый удар (явно не первый за последнее время) и теперь, когда эшелон пытался затормозить у того места, где недавно стояло здание вокзала, перед нами предстала картина ужаса и разгрома. Почти все здания на стации были разрушены и горели. Повсюду стелился удушливый черный дым, а на путях, которых тут было не менее десятка, стояли остатки того, что совсем недавно было вагонами. Вся станция перед нашим прибытием была забита поездами, но лишь небольшая часть из этих составов являлась военными эшелонами, а остальные… В основном из разбитых вагонов по путям рассыпались груды самых разнообразных вещей, словно под бомбовый удар попала кочующая лавка старьевщика… но больше всего впечатлял большой белый рояль, вдребезги разбитый вместе с вагоном.

– Никто не грабит завоеванные земли с таким энтузиазмом, как боши, – сплюнув, сказал Дюран, – но этим уже точно ничего не потребуется, потому что в аду их примут даже без молитвы.

И ведь точно – стоило мне присмотреться, как я обнаружил, что среди обломков вагонов, вещей и прочего хлама в художественном беспорядке валяются трупы в серых мундирах немецких солдат и зелено-коричневой униформе венгерской армии, а также мертвые эсесовцы в своем пятнистом камуфляже. Последних было особенно много на перроне у здания вокзала, к которому сейчас и подходил наш эшелон. Видно, место для него во всей этой кутерьме освободили еще до того, как начался налет, а потом всем стало уже не до нас. Соседний путь до налета занимал эшелон с какой-то венгерской частью. Сейчас от вагонов остались только голые остовы, вокруг которых валялись посеченные осколками трупы в мундирах табачного цвета. Очевидно, когда начали падать бомбы, венгры только начали разгрузку, потому что часть солдат еще находились в изрешеченных в щепы вагонах, другие же валялись по соседству между путями. Создавалось впечатление, что пока не прозвучали первые взрывы, никто ни о чем не подозревал. Обычно по сигналу воздушной тревоги люди успевают отбежать от эшелона значительно дальше, и раненых бывает в несколько раз больше, чем убитых, не говоря уже о том, что большая часть подвергшихся налету солдат вообще не получает ни царапины. Но тут все было не так, совсем не так. Только некоторые выжили во время налета и сейчас стонали или звали на помощь; остальные умерли почти одновременно, даже не успев испугаться, словно самолеты, сбросившие бомбы, были быстрее молнии или совсем бесшумными^[38].

– Если бы мы прибыли сюда полчаса назад, то лежали бы рядом с этими уродами, – кивнул на трупы эсэсовцев сержант Дюран, – чувствую, что здесь не обошлось без тех, о ком немцы совсем не любят говорить вслух. Ясно, что сегодня утром русские начали наступление, прорвали фронт – и теперь боши кидают в эту дыру все, что оказалось у них под рукой.

«Ну вот и все, – обреченно подумал я, – сейчас мы умрем…»

Но, как оказалось, полковник Перье имел по этому поводу совершенно особое мнение. Выйдя на перрон и оглядевшись по сторонам, он первым делом обернулся и из своего револьвера пристрелил этого упыря Лемке. Говорят, в ту Великую войну наш полковник был лейтенантом штурмовиков, и ему не впервой выбивать мозги бошу, глядя тому прямо в глаза. Эльзасский алкаш даже пикнуть не успел, как очутился у врат ада. И что радует – он уже там, а мы пока живы…

Покончив с представителем германского командования, который в виде еще одного трупа присоединился к своим приятелям, полковник произнес перед восхищенными слушателями горячую речь, которая произвела на нас гораздо большее впечатление, чем воззвание маршала Петена.

«Солдаты, – сказал он, – Милая Франция стонет под пятой бошей, но сейчас судьба дала нам шанс выбрать, на чьей стороне нам сражаться: на стороне наших жестоких угнетателей или на стороне их врагов. Два года назад наша родина была унижена и ограблена, и здесь мы тоже видим, что боши первым делом занимаются как раз грабежом. Лично я всегда выбираю Францию. И это не Франция предателя Петена, которого мы еще будем судить и повесим, а Свободная Франция генерала де Голля, которому законный президент Лебрен негласно передал свои полномочия^[39]. Среди нас есть люди, которые по неразумию добровольно вступили в этот французский легион и сейчас уже в этом раскаиваются. Мы посмотрим на их поведение и, если они делом докажут верность нашей Милой Франции то мы их простим. А тот, кто думает по-другому, пусть проваливает в ад. К черту Петена, Лаваля и других предателей нашего народа; наши настоящие союзники – это русские, которые сейчас бьют бошей в хвост и в гриву. Пришло время повернуть винтовки в правильном направлении и показать бошам, что зря они напали на нашу милую Францию. Ура! Ура! Ура!»

Едва полковник Перье закончил говорить, как наши солдаты, высыпавшие вслед за ним на перрон, разразились восторженными криками одобрения и запели «Марсельезу». Да это и не удивительно, ведь полковник предложил им не только жизнь, но и честь. В том числе и таким как я – которые совершили ошибку, но потом в ней раскаялись. Тем более что большая часть офицеров и почте все сержанты заранее находилась с ним в сговоре, а в таких условиях, при отсутствии всяческого контроля, заговор просто обречен на победу. Еще я подумал, что эсесманы, сейчас в виде трупов валяющиеся на перроне, ждали не кого-нибудь, а именно нас. В эту пользу говорили пулеметы, которые были расставлены так, чтобы держать под обстрелом весь наш эшелон. Но они там же, где и гауптман Лемке, а мы пока живы и намереваемся оставаться в живых и дальше. Русские будут тут через пару-тройку часов, и наше дело, как сказал сержант Дюран, занять оборону на станции и удерживать ее от разрозненных вражеских частей, отходящих от места прорыва. А потом можно поднимать белый флаг и стройными рядами идти в русский плен, который будет для нас, надеюсь, даже и не пленом, а шагом к истинной свободе.