ПОВЕСТЬ О ЛИЦАХ ПОТЕРЯННЫХ И ЛИЦАХ ОБРЕТЕННЫХ

Назад: глава шестая БАМБУК РАСТЕТ КРЕСТОМ

Пока одни сражаются, другие живут воспоминаниями о чужих победах или надеждами на чужую победу.

«Записки на облаках», Содзю Иссэн из храма Вакаикуса

глава первая
КЛЕЦКИ ВАЖНЕЕ ЦВЕТОВ

1
«Ты смеешься над нами, негодяй?!»

Картина была совершенством: и не хочешь — засмотришься.

Луна сияла мягким перламутром. Верхним краем она пряталась за облаком, чьи очертания напоминали акулу с разинутой пастью. Акулу окаймлял светящийся ореол. Небесную хищницу вырезали из плотной бумаги, наклеили на черный задник, усыпанный золотой крошкой звезд — и с превеликим тщанием обвели по контуру драгоценной серебряной краской.

Спускаясь с небес на землю, лунный свет вычерчивал контуры домов и заборов, воротных столбов, пожарной вышки и деревьев, грезящих о весенней листве. Кое-где набухшие почки лопнули, выбросив острые зеленые язычки. Цветы ранней сливы уже облетели, им на смену шла цветущая сакура, отвоевывая свое место в суетном мире рождений и смертей. Мастерство художника достигло таких высот, что нежный запах тоже казался результатом движения мягкой кисти.

Торюмон Хидео, старшина караула ночной стражи, провел ладонями по лицу. Блаженный аромат никуда не делся, зато наваждение сгинуло. Картина пришла в движение: облачная акула надвинулась на лунный диск, вознамерившись проглотить его целиком. Свет потускнел, сделался зыбким, призрачным. Порыв ветра взъерошил кроны деревьев, качнул фонарь на углу.

По улице пошли в пляс заполошные тени.

Нисимура с Икэдой не успели заметить, что их старшина на миг исчез душой и разумом, выпал из будничного мира улиц Акаямы. Всякий раз, когда с ним случалось такое, Хидео делал себе строгий выговор. Дело стражника — охранять покой горожан, а не воспарять мыслями неведомо куда!

По крайней мере, во время дежурства.

Он не знал, случалось ли с ним что-то подобное до фуккацу, в те времена, когда нынешний Хидео был женщиной по имени Мизуки, а прошлый Хидео — сыном этой Мизуки. Во всяком случае, сын об этом ничего не рассказывал, хотя делился с матерью всем, особенно в последние годы. Сама же Мизуки в юности, обучаясь в додзё своего отца, практиковала краткие формы медитации, но это были другие виды сосредоточения.

Нагоняя ушедших вперед Икэду с Нисимурой, Хидео размышлял о причинах тайных грез. Неужели это происходит из-за того, что дух женщины живет в теле мужчины? Надо бы спросить Рэйдена: случалось ли такое с другими людьми, сменившими пол после фуккацу? Пусть выяснит в служебных архивах…

Что за глупость! Стыдись, дуралей! Отвлекать сына-дознавателя от службы?! Выказывать постыдное любопытство, терять лицо?! Конечно, он не станет обращаться к сыну. Прежней женщине по имени Мизуки такая глупость даже в голову бы не пришла.

И прежнему старшине караула — тоже.

— Куда дальше, Хидео-сан?

Они остановились на перекрестке, под фонарем. Качаясь под напором ветра, фонарь без устали бросал на заборы и стены мазки рыжей охры. Квартал стражники знали как свои пять пальцев: могли бы пройти из конца в конец с закрытыми глазами. Но маршруты патрулирования старшина всякий раз выбирал иные — дабы злоумышленники не могли предугадать, где и в какое время объявится ночная стража. Однажды это помогло схватить вора: будучи уверен, что патруль пройдет по другой улице, мерзавец угодил прямиком в распростертые объятия Нисимуры.

Хидео указал направо:

— Туда. За мной!

Эта улица шла по самому краю квартала, вдоль ограждающей стены. Фонарей, как помнил старшина, здесь было три: первый они миновали, второй скрывался за углом, шагах в ста впереди; третий висел у квартальных ворот. Хорошо хоть, луна прогрызла дыру в брюхе облака и засияла в полную силу. Ее света хватало, чтобы уверенно шагать, не опасаясь влететь в колдобину, которых здесь была уйма.

— Стоять!

Кто там? Почудилось?

Он замер, навострив уши, вглядываясь в ночь до рези под веками. Лунное серебро, угольные провалы теней. Над стеной качались ветви клена, еще не успевшего одеться в зелень листвы. Никого, ничего. Похоже, эти ветки и привлекли внимание старшины.

— Все в порядке. Идем дальше.

Возле безымянного переулка, ведущего вглубь квартала, Хидео задержался.

— Ждите меня. Я быстро.

Икэда хмыкнул с пониманием. Во время обходов стражники не раз справляли здесь нужду. Хидео предпочел бы сделать это в более подходящем месте, но выбирать не приходилось. Ломиться к чужим людям во двор посреди ночи? Будет скандал, начнутся жалобы, разбирательства. А естеству не прикажешь: до конца смены он не дотерпит.

В переулке воняло. Этим местом, как нужником, пользовалась не только стража и не только ночью. Сделав десяток шагов, старшина остановился, задрал полы верхнего кимоно и распустил завязки на штанах. Труднее всего, подумал Хидео. После случившегося с ним фуккацу он долго не мог заставить себя справлять малую нужду стоя, как мужчина. Все время тянуло присесть на корточки.

Ничего, выучился.

Тугая струя ударила в темноту. В следующий миг темнота ожила, словно нанесенное оскорбление придало ей сил. Шустрая клякса скользнула к забору, вскинулась, метнулась вверх. Клякса уродилась быстрой, но руки старшины оказались быстрее. Плеть сама прыгнула в ладонь, развернулась в воздухе атакующей змеей. Взмах, захлест за горло, рывок на себя. С задушенным хрипом клякса превратилась в человека, рухнула с забора на землю. С Хидео свалились штаны, стреножив старшину, моча ударила веером, забрызгала одежду, свою и чужую, но сейчас это не имело значения.

Позже придут и стыд, и брезгливость, но это будет потом.

Хидео рванулся вперед. Всем своим весом — он знал, что упадет — обрушился на беглеца. Ударил локтем: раз, другой. Наощупь перехватил чужую руку, хотел крикнуть, призывая на помощь подчиненных — и не успел. Сверху навис фонарь Нисимуры. Упав на колени рядом со старшиной, Икэда завернул пленнику вторую руку за спину.

Все, выдохнул Хидео. Не вырвется.

Первым делом они связали задержанного. Приказали лежать и не дергаться. Икэда с Нисимурой были начеку, готовые пресечь любую попытку к бегству. Лишь после этого Хидео встал, отряхнулся, натянул мокрые штаны. На лице его не отразилось ярких чувств, но патрульные все поняли — сделали вид, что ничего особенного не произошло.

Задержание, обычное дело.

— Поднимите его.

Стражники вздернули человека на ноги.

Человека ли? В последнем Хидео усомнился. Багровая физиономия, вислые плечи. Волосы коротко подстрижены, напоминают шерсть, густую и жесткую. Из-под соломенного плаща виднелось кимоно: добротное, неброское, без узоров. Так мог одеться лавочник, ремесленник, слуга…

— Кто ты такой?

Пленник уставился в землю.

— Назовись!

— Меня зовут Кицунэ-дзару

— Ха! Обезьяна!

Ясное дело, Икэда не мог смолчать.

— Ты смеешься над нами, негодяй?! Это не имя, а глупая кличка!

— Нижайше прошу простить меня, господин, — обезьяна поклонилась со всем возможным почтением. Со связанными за спиной руками это было не так-то просто, но Кицунэ-дзару справился. — Это мое настоящее имя.

— И оно указано в храмовой выписке?

— Да, господин.

— Выписка с собой?

— Да, господин.

— Показывай!

— Не могу, господин. У меня руки связаны.

Старшина мысленно обругал себя за оплошность.

— Где ты хранишь документы?

Сейчас попросит развязать его, чтобы он мог достать бумаги. Этот трюк был стражникам хорошо знаком.

— В правом рукаве.

Не попросил, надо же. Умная обезьяна!

В рукавном кармане обнаружился мешочек из хорошо выделанной кожи. В мешочке — бамбуковый футляр. В футляре — документы. Нисимура поднял фонарь повыше, чтобы старшина мог читать. Храмовая выписка. Да, действительно, Кицунэ-дзару. Какие же родители додумались так назвать сына?! Год рождения. Описание. Внешний вид соответствует. Что тут еще? Ага, грамота департамента надзора. Слуга Куросавы Хигаси, правительственного инспектора из Эдо. Разрешение на передвижения днем и ночью. Без ограничений. В любом городе, между городами и по всей территории Чистой Земли. Две печати. Две подписи.

— Развяжите его, — приказал Хидео.

Икэда удивленно вскинул брови. Это не помешало ему развязать человека-обезьяну.

— Что же ты сразу не сказал?

— О чем, господин?

— Что ты слуга инспектора?

Кицунэ-дзару с отменным равнодушием пожал плечами:

— Вы бы не поверили, господин. Никто не верит.

Это правда, молча согласился Хидео. А в то, что у обезьяны есть грамота департамента надзора — тем более. Подобные разрешения старшине доводилось видеть нечасто. Принадлежность к службе тайного сыска в таких документах не указывалась, но Хидео прекрасно понимал, что перед ним шпион мэцукэ. Низший ранг, не чета его господину. Впрочем, даже с низшими мэцукэ лучше не связываться. Задерживать Кицунэ-дзару не было никаких причин: с его грамотой он мог плясать в полночь на пожарной вышке, распевая откровенную похабщину.

— Зачем же ты прятался?

Обезьяна не ответила.

— Почему побежал?

Кривая усмешка:

— Кто останется на месте, если на него справляют нужду?

Ну да, отметил Хидео. Любой, на кого в темноте справят нужду, не возмутится, не отскочит прочь с грязной бранью, не набросится на обидчика. Он будет выжидать до последнего, а потом рванет через ближайший забор. Все так делают, кто бы сомневался?

— Ты выполняешь поручение своего господина?

Вид обезьяны напомнил старшине известную троицу обезьянок, чьи статуэтки, вырезанные из дерева, продают в любой лавке. «Не вижу, не слышу, не скажу,» — лапы закрывают глаза, уши, рот. Разумеется, поручение тайное. Но ведь никто не спрашивает обезьяну, в чем это поручение состоит. Или то, что он выполняет поручение — тоже тайна? Так об этом не догадается лишь дурак.

— Ты свободен. Можешь идти.

Старшина вернул слуге бумаги.

— Благодарю вас, господин. Нижайше благодарю!

Слуга поклонился, отступил на шаг в глубину переулка — и сгинул во мраке без единого звука.

2
«Чем мы заслужили такое благоволение?»

Мама кричала так, что у меня сердце кровью обливалось.

Отца из дома выгнали. Он сгоряча взялся было принимать роды, но повитуха заявила, что не потерпит такого бесстыдства. Когда же отец возразил, что принимал роды не раз и не два, более того, рожал сам и вполне успешно — повитуха чуть не лишилась чувств. Она ничего не знала про фуккацу в семье Торюмон. Вернув себе ясность мысли, повитуха заорала так, что мама могла бы у нее поучиться, и отец выскочил из дома, хватаясь за голову.

Вернуться он не осмелился. Бродил по двору, курил трубку.

Стук в ворота я проморгал. Отец и вовсе ничего не слышал, кроме мамы. Нас спас бдительный Мигеру — он выскочил на улицу, где и задержался на некоторое время. Приглашать гостя во двор, кто бы там ни был, Мигеру не стал.

— Посыльный, господин, — доложил он, вернувшись. — Вам велено явиться в управу.

И добавил, понизив голос:

— Говорят, срочно.

Два часа назад я дал соседскому мальчишке, околачивавшемуся поблизости, монету — и погнал его в управу с прошением. Так, мол, и так, младший дознаватель Рэйден умоляет позволить ему сегодня остаться дома. Мальчишка обернулся быстрее быстрого, не иначе, крылья отрастил. В управе знали про мои обстоятельства. Записка от секретаря Окады даровала мне выходной день. И вот на̀ тебе! Что такого срочного могло произойти в нашем ведомстве, если понадобилось отменять уже дарованное разрешение?

— Я с вами, господин, — Мигеру все понял правильно.

Сгоряча я чуть не наорал на него. Хотел оставить дома, но быстро остыл. Чем он тут поможет? Мудрыми советами?! Ладно, если задержусь, пошлю его к отцу — узнать, чем дело кончилось: братом или сестрой.

* * *

Всю дорогу до управы я пробежал, не останавливаясь. Мне хотелось как можно быстрее покончить с навязанным мне делом. Да, вы совершенно правы: глупость, неслыханная глупость! Как и Мигеру, вряд ли я был способен чем-то помочь матери в ее тяжком женском труде. Но мне казалось, что мое присутствие, пусть даже во дворе, хранит матушку от беды, словно я был не младшим дознавателем, а ходячим амулетом от сглаза.

Что ни ждет меня в управе — скорей бы отпустили!

На службе мне все время хотели всучить лошадь. Казенную лошадь, не подумайте! Еще не хватало, чтобы Карп-и-Дракон устраивал торговлю со своими дознавателями. Секретарь Окада трижды составлял распоряжение и грозил подать его начальству на подпись. Архивариус Фудо заводил со мной разговоры о том, как сладостно ездить верхом — и как мучительно попусту бить ноги. Господин Сэки в моем присутствии пугал окружающих тем, что он станет делать с нерадивыми самураями, вечно опаздывающими, куда их ни пошли. Я кивал архивариусу, не опаздывал к господину Сэки, бил поклоны перед секретарем и оставался безлошадным.

Хорошо им советовать! Лошадь — это корм. Лошадь — это конюшня. По нашим зимам навесом да коновязью не отделаться. Ухаживай за ней, скреби, расчесывай! Нет уж, я на своих двоих успею дальше и примечу больше, чем сидя в седле. А если выпадет дальняя дорога, так возьму коня в служебной конюшне — и верну обратно, радуясь, что я не конюх.

Не могу же я сказать, что в придачу к лошади мне нужна сущая безделица — двойная прибавка к жалованью!

Ага, вот и красные ворота.

В зале для приемов и разносов ничего не изменилось. Карп на стене выныривал из пены, старший дознаватель Сэки сидел на помосте. Справа от него прохаживался инспектор Куросава, разодетый как на свадьбу. Прятаться за ширмой инспектор на этот раз не стал. С разбегу падая на колени, я мельком огляделся: нет, архивариуса Фудо в зале не было.

Знать бы, почему, но отсутствие архивариуса меня насторожило.

— Мы вас слушаем, инспектор, — буркнул господин Сэки. Похоже, ситуация нравилась ему не больше моего. — Вы сказали, что объявите нечто важное. Для меня, правда, осталось загадкой, почему вы отказались делать это сразу…

Благой будда! Инспектор вынудил господина Сэки ждать меня? Боюсь, с этого дня моя служба превратится в ад.

— …настояв на присутствии младшего дознавателя Рэйдена. Полагаю, у вас на то имелись веские причины. В противном случае я готов счесть это оскорблением. И вину за это я возложу не на младшего дознавателя…

Я ткнулся лбом в пол. Ничем иным я не мог скрыть радость, вспыхнувшую на моем лице.

— …а на вас, инспектор. Повторяю: на вас лично. Итак, что вы хотели нам объявить?

Инспектор расцвел, как летний пион. Казалось, он услышал не угрозу, а изысканную похвалу.

— Ах, Сэки-сан! Мои действия вызваны обстоятельствами самого высокого свойства. Сейчас вы все поймете и ваш гнев сменится восторгом.

Вряд ли, подумал я, исподтишка наблюдая за старшим дознавателем. Восторг? Скорее уж его гнев сменится яростью.

— Но перед тем, как огласить вам новость, — инспектор всплеснул руками, — позвольте мне, недостойному, передать вам скромные подношения. Эй, там! Внесите!

В зал гуськом вошло трое слуг. Знакомого мне Кицунэ-дзару среди них не было. Я вспомнил, что рассказывал отец о ночном задержании слуги инспектора. Я еще спросил отца: «Почему обезьяна хотела скрыться? Что, трудно было сразу предъявить патрулю грамоту?» Отец пожал плечами: «Не знаю!» Поведение Кицунэ-дзару заслуживало отдельных размышлений, но я отложил их на потом.

Первый слуга поднялся на помост и разместил слева от господина Сэки пару плетеных столиков. Двое других, действуя со всей возможной почтительностью, разложили на столиках одежду — чистую, тщательно выглаженную, даже отсюда видно.

— Господа дознаватели! — инспектор заливался соловьем. — Примите, не побрезгуйте!

— Это от вас? — неприятным тоном осведомился Сэки Осаму. — Чем мы заслужили такое благоволение?

Откажется, понял я.

— Нет, Сэки-сан, это не мои дары.

— Чьи же?

— Эту одежду преподносит вам Фудзивара Кэнсин, да хранят его боги!

У старшего дознавателя отвисла челюсть. У меня тоже, да так, что я испугался: вот возьмет и стукнется об пол! Фудзивара Кэнсин? Первый министр правительства? Второй человек в Чистой Земле после сёгуна?! И такая гора шлет подарки ничтожествам вроде нас с господином Сэки?!

Хорошо, что старший дознаватель не умеет читать мысли. Ох, и досталось бы мне за ничтожество!

— Рэйден-сан! — господин Сэки закашлялся. Ему было трудно проглотить свой собственный отказ, уже готовый прозвучать. — Встаньте! Первый министр оказал нам великую честь. Идите сюда, примите дары с нижайшей благодарностью! Вы меня слышали? С нижайшей!

— Сперва осмотрите подношение, — инспектор наслаждался происходящим, не скрывая удовольствия. — Так было велено. Вы должны видеть, что принимаете.

Стараясь не торопиться, хотя мне хотелось нестись стрелой, я взошел на помост. Обождал, пока господин Сэки выберет свой столик, приблизился ко второму. Что тут у нас? Три кимоно? Нижнее из белого хлопка. Два шелковых: алое без узоров, синее с вышивкой. Розовые лепестки сакуры? Это что-то значит? Самураю приличествует скромность. Самурай носит темные цвета: серый, черный, коричневый. Здесь, как я вижу, скромностью и не пахнет. Ткань дорогая, из Сэндая. Должно быть, красиво, когда одно кимоно выглядывает из-под другого. Что еще? Накидка без рукавов, с плечами-крыльями. Черно-красный пояс. Достаточно длинный, чтобы я обернулся им трижды. Складчатые штаны из шерсти. Еще одни штаны из шелка. Первые дорожные, вторые парадные.

Предстоит дорога, тут и к гадателю ходить не надо.

На штанах по семь складок. У каждой свое значение, как учил меня настоятель Иссэн. Доброжелательность, честность, вежливость, мудрость, искренность, верность, почитание старших. Я пригляделся: три складки из семи украшал дополнительный шов, сделанный красной нитью. Что тут у нас? Честность, верность, искренность. В вежливости, мудрости, почитании старших и доброжелательности мне было отказано.

Хотел бы я знать, какие складки отмечены у господина Сэки!

— Я на коленях благодарю господина Фудзивару за его подарки, — Сэки Осаму действительно встал на колени. — Я не знаю, чем я заслужил такую милость.

— Восторг, — напомнил инспектор.

— Мой восторг не знает границ. Передайте первому министру, что я в любой миг готов отдать за него жизнь. Куда мы едем, инспектор?

Две складки определились. Вежливость у старшего дознавателя была прошита красным три раза. Мудрость — четыре.

— Вам, Сэки-сан, — инспектор поклонился в ответ, — отлично известна цель нашей новой поездки. Она, кстати, полностью совпадает со старой. Мы едем в деревню Фукугахаму. Помните такую?

— Там что, остался кто-то живой?

К господину Сэки вернулась его обычная ядовитость.

— О, Сэки-сан! Сейчас там великое множество живых!

— И что вы планируете с ними сделать? Напоминаю, Тэнси мертв. Вы отыскали ему замену?

Инспектор расхохотался:

— К сожалению, нет. Но это не имеет значения. Мы едем в Фукугахаму, таков приказ господина Фудзивары. Помимо приказа добавлю, что таково желание кое-кого, кто стоит выше господина Фудзивары. Вы меня поняли?

Что тут было понимать? Формально выше первого министра стояли двое: император и сёгун. Фактически — один только сёгун. У меня заныло под ложечкой. По спине побежали струйки холодного пота. Внезапная честь могла означать что угодно, от повышения по службе до приказа вспороть себе живот.

Обзавестись лошадью — для этого я нуждался в двойной прибавке к жалованью. С другой стороны, зачем мертвецу лошадь?

— Когда мы выезжаем? — хмурясь, спросил Сэки Осаму.

И прозвучал ответ:

— Немедленно.

Клецки важнее цветов, вспомнил я старую поговорку. Лепестки сакуры украшали кимоно, дарованное младшему дознавателю Рэйдену. Но если честно, я бы предпочел этим дивным цветам миску супа с рисовыми клецками.

Сытнее и безопасней.

3
«Чтоб я сдох, настоящие самураи!»

Дорогу я вам описывать не буду.

Я извертелся в седле, желая, чтобы она закончилась как можно скорее, эта дорога. Начни я по-новой вспоминать поля, рощи, мосты, почтовые станции — вас охватит такое же желание. Замечу лишь, что на этот раз господин Сэки не подвернул ногу. Когда мы поднялись в горы, он оставался целехонек.

Это сильно облегчило наш путь.

Слуги тащились позади. Временами я оглядывался, но не ради Мигеру. Мои глаза безошибочно находили Кицунэ-дзару: всякий раз обезьяна что-то жевала на ходу. Наблюдая движение его челюстей, я вспоминал рассказ отца о задержании слуги инспектора. Итак, заслышав приближение патруля, ты спрятался в переулке? Да, хитрец? Раскрыт по чистой случайности, пытался сбежать, был пойман, затем отпущен. Полагаю, ты мог бы оказать страже куда большее сопротивление, чем оказал в действительности. Я не стал делиться с отцом историей разбойника, которого ты уложил в Фукугахаме. Хвала богам удачи, что в переулке все закончилось без членовредительства! Изувечь ты моего отца, изувечь мой отец тебя — в любом случае последствия оставляли бы желать лучшего.

И все же почему ты прятался? Опасался стражи?

С грамотой в рукаве, да?!

Предъяви ты бумаги сразу, без попытки скрыться, и дело закончилось бы, не начавшись. Ну, допустим, стража не поленилась бы, доложила начальству: так и так, слуга инспектора Куросавы шляется по ночам, прыгает по заборам. Что сделало бы начальство? Пожало бы плечами, сунуло рапорт в архив. Что еще? Предупредило бы инспектора: пусть ваш прыгучий слуга не выходит ночью без особой нужды. А если нужда заставила, так делай, болван, вот что: при виде патруля объяви вслух свое имя и звание…

Начальство. Предупредило бы.

Инспектора.

Вывод, к которому я пришел, был безумней бешеной собаки. Эй, обезьяна! Ты пряталась, потому что не хотела, чтобы о твоей поздней прогулке узнал твой собственный господин? Инспектор Куросава? Пройди патруль мимо, и об инспекторе можно забыть: никто ничего не узнал бы. Как я жалел, что не спросил отца — подал он рапорт о происшествии или нет? И если подал, то сообщил ли начальник стражи о его рапорте досточтимому господину Куросаве?

Спросить у инспектора? Вот он, качается в седле. Нет, за такую дерзость мне не поздоровится. Чином не вышел — допрашивать инспекторов надзора. А наседать на слугу и вовсе без толку — отмолчится, негодяй. Хуже того, кликнет господина: наседают, мол, за язык клещами тянут, спасите-помогите!

— Рэйден-сан!

— Да, господин инспектор!

— Вы не знаете, почему сакура в горах расцветает позже, чем в Акаяме?

— Увы, нет, господин инспектор!

— Жаль, жаль. О чем же вы тогда размышляете, если не о сакуре?

— О прогулках под луной, господин инспектор!

— Сейчас? Днем?

— Почему бы и нет?

— О, да вы человек тонкой натуры!

— Ни о чем он не размышляет, — буркнул Сэки Осаму, вырываясь вперед. — Просто у него лицо от рождения такое.

— Какое, Сэки-сан?

— Глуповатое. Начинает дремать, и кажется, что мысли посетили.

Думаете, я обиделся? Ничуть.

Когда мы выехали на склоны, откуда мне в свое время открылась бамбуковая роща, оказавшаяся кладбищем — признаться, я испытал некоторый трепет. Увидеть кресты над могилами безвинных жертв Тэнси — мне это казалось дурным предзнаменованием. За время нашего пути я не раз предпринимал попытки выведать у инспектора Куросавы, с какой целью нам велели посетить злополучную деревню, и не преуспел в своих действиях. Да что я! Господин Сэки — и тот заводил с инспектором легкомысленные беседы о пустяках, расставляя собеседнику коварные ловушки. С легкостью, удивительной при его телосложении, инспектор выпутывался из сетей, избегал силков, отшучивался и юлил. В итоге старший дознаватель оставался с носом, что злило господина Сэки до чрезвычайности.

Для меня это была хорошая школа как упорства, так и изворотливости.

— Смотрите!

— Что там, Рэйден-сан?

— Кладбище! Оно вовсе и не кладбище!

Задыхаясь от изумления, я смотрел вниз. Роща крестов исчезла, скрылась за забором. Выстроенный из того же бамбука, что и кресты — ствол к стволу, плотно связанные лохматыми веревками — забор на локоть, если не на два, возвышался над крестами. Отсюда, со склона, кресты все равно были бы видны, но над кладбищем натянули своеобразную крышу — гирлянды самого причудливого вида. Тысячи бумажных журавликов, цветов, пятицветных облаков шуршали на ветру, как морской прибой. Над ними парили воздушные змеи: драконы, черепахи, птицы, чудовища с головой тигра и телом дельфина. Хвосты змеев были украшены флажками и привязаны к заборным столбам. Разглядеть кресты и могильные холмы за всем этим великолепием не представлялось возможным.

Господин Сэки цокнул языком. Для него это было высшей формой изумления. Инспектор же восхищался так, что делалось ясно: кладбище, превращенное в живой праздник, для господина Куросавы не в новинку.

Придерживая коней, мы спустились к Фукугахаме. На здешней крутизне животные легко могли сломать ноги, приходилось осторожничать. Вынужденная медлительность рвала мне сердце на части, хотелось нестись во весь опор. Ага, вот и ворота. Я вспомнил, какими они были, и не поверил своим глазам. Хлипкую изгородь из трухлявых жердей сменила новенькая ограда. Прорехи исчезли, ограду украшали штандарты с гербами знатных кланов. Столбы ворот блестели красным лаком и золотом резных наверший. Крыша представляла собой двух драконов, летящих в разные стороны, один над другим. Створки отсутствовали, неведомые строители превратили деревенские ворота в храмовые «насесты».

Входи без спросу, беседуй с богами!

Насчет «без спросу» я погорячился. Ворота охраняла пара стражников, вооруженных копьями. Наконечники копий так сияли на солнце, что я сперва залюбовался, а уж потом сообразил, что наконечники боевые, выкованные из стали. Такие копья я видел впервые.

Ехать дальше? Страшновато, да. Но не поворачивать же обратно?

— Кто бы это мог быть? — задумчиво протянул левый страж, когда мы приблизились. — Эй, Гондза, ты как думаешь?

— Погонщики скота? — предположил Гондза.

— Негодяи! — голос Сэки Осаму опасно зазвенел. — Что вы себе позволяете?!

— Неужто самураи? — удивился левый страж, чьего имени я пока не знал. — Вот ведь нелепица! А по виду и не скажешь…

Гондза свирепо выкатил глаза:

— Назовите ваши имена!

— Сэки Осаму из Акаямы!

— Торюмон Рэйден из Акаямы!

— Куросава Хигаси из Эдо!

— Самураи! — осклабился Гондза. — Чтоб я сдох, настоящие самураи! Суровые воины! Видишь, Кацу? И вовсе они не погонщики. Самурай без меча, друг мой, это то же самое, что самурай с мечом, только без меча!

— Добрый ты, — не сдавался Кацу. — Тебе и собака тигр! Как же не погонщики, если с плетками?

— Тут ты прав. Если они самураи, так откуда плетки?

— Издеваетесь? — господин Сэки спешился. — Ничего, вы у меня поплатитесь за свою дерзость. Кто ваш господин?

— Первый министр Фудзивара! — гаркнули оба.

И вытянулись в струночку.

— Я лично доложу господину министру о вашем вызывающем поведении. Уверен, наказание не заставит себя ждать.

— Самурай, — Кацу расплылся в ухмылке. Передние зубы у него выдавались вперед, как у крысы. — Истинный буси! А раз так, извольте сдать ваши плеточки. На хранение, не подумайте дурного…

— Приказ господина Фудзивары, — добавил Гондза. — Всех касается.

Кусая губы, старший дознаватель сдал Гондзе свои плети. Страж отнес их к изгороди, положил в большой ларь, разделенный перегородкой на два отделения. Из того же ларя он достал некий предмет — длинный, узкий, завернутый в полотнище красного шелка.

— Если вы самурай, — продолжил Кацу, делая вид, что не замечает, как багровеет лицо Сэки Осаму, — то и ходите как самурай. Вот, примите, не побрезгуйте!

Когда господин Сэки принял подношение из рук Гондзы, шелк стек на землю, будто струя крови. В руках старшего дознавателя остались два меча, большой и малый. Клинки прятались в ножнах, обтянутых кожей ската.

— Суньте за пояс, — подсказал Кацу. — Вот, здесь проушина, не выскользнут.

— Приказ, — напомнил Гондза. — Приказ господина Фудзивары.

Старший дознаватель смотрел на мечи. Потянул малый из ножен: да, сталь. Острая даже на вид.

— Это какая-то шутка?

— Какие тут шутки? — Кацу стукнул древком копья оземь. — Говорю же, первый министр распорядился. Если не желаете, поворачивайте обратно.

Сэки Осаму раздумал спорить. Сунул оба меча за пояс, встал у воротного столба, дожидаясь нас. Все это время краем глаза я наблюдал за инспектором. Куросава, как и господин Сэки, кусал губы. Но было видно, что сдерживает он не гнев, а смех. Знал, уверился я. Знал заранее и был готов. Так встречают всех, и это не впервые. Что из этого следует? Что за нами наблюдают. Для одних стражников с инспектором такой спектакль не устроили бы.

Зрителей я не видел, но это ничего не значило.

— Лошадок оставьте здесь, — предложил Гондза, когда мы спешились, сдали плети и вооружились дареными мечами. — Не извольте беспокоиться, тут рядом коновязь.

— Отведем, — прибавил Кацу, — сдадим конюхам.

И оба гаркнули, как в первый раз:

— Добро пожаловать в Страну Восходящего Солнца! Банзай!

Лошади заплясали от их вопля.

глава вторая
ВОРОНЫ И ПАВЛИН

1
«Чего они ждали?»

Я не узнавал Фукугахаму.

Первые два дома по правой стороне улицы — я хорошо их помнил — превратились в единое строение. На крыше желтела свежая солома. Изнутри неслось ржание и глухой перестук копыт. Конюшня, догадался я. На полсотни лошадей, не меньше.

Это же изменение постигло две развалюхи по левой стороне. Вторая конюшня? Стражи у ворот говорили о коновязи. Сколько же людей должно сюда приехать?!

Уже приехали, мысленно поправился я.

Мимо прошли — прошествовали! — три самурая в шелковых одеждах. Каждый щеголял своими цветами: лиловый с золотом, молодая трава с серебряными лилиями, темно-бордовый с черным шитьем. Над самураями гордо реяли коси-саси — кожаные флажки всадников на палках, воткнутых сзади за пояс. Гербы на флажках — у всех троих разные — были мне незнакомы.

Жаль, Фудо рядом нет!

Самураи, как и мы, были при мечах. Стальные, подумал я. Острые. И поежился, словно меня уже щекотали лезвием. Что-то в этих мечах, а может, в том, как самураи их носили, показалось мне странным, неестественным. Но понять, что именно, я не успел, а теперь уже и не выясню — красавцы удалились, оставив мне скупую возможность любоваться флажками за их спинами.

Нас эти господа не удостоили даже взгляда, словно ни меня, ни господина Сэки, ни даже инспектора Куросавы на свете не существовало. Они не из Акаямы, уверился я. Откуда же? Если нам повелел явиться сюда первый министр… Неужели из само̀й столицы? Надменность самураев стала понятной. Небось, считают всех вокруг неотесанной деревенщиной.

А чем я не деревенщина?

Часть хибар исчезла, как и не было: вместе с пристройками, сараями и заборами. От них остались голые участки земли. Оставшиеся дома преобразились: крыши заново перекрыты, стены укреплены, дворы чисто подметены. Над ними реяли флаги и воздушные змеи, пусть их было и меньше, чем на кладбище.

Праздник? Какой?!

Кроме любования цветущей сакурой, ничего в голову не приходило.

Повсюду я видел слуг, занятых делом, и самураев, разодетых в пух и прах. Претерпела разительные изменения и улица, единственная в Фукугахаме. Ее тщательно выровняли, а посередине обустроили идеально прямую полосу — шириной в семь сяку, присыпанную чем-то рыхлым, с белой каймой по краям. Начинаясь от ворот, дальним концом полоса упиралась в площадь. Ее длину я на глазок оценил в два тё. Я шагнул ближе, желая получше рассмотреть это чудо, и спиной ощутил интерес господина Куросавы.

Инспектор хотел знать, как поведет себя младший дознаватель Рэйден. На другой стороне улицы замедлила шаг компания самураев. Ага, и на нашей стороне кое-кто пошел медленнее, оборачиваясь через плечо. Из-за меня? Нет, конечно. Разве суровых воинов интересуют ошибки и промахи глупого молокососа?

Да, конечно, уже поверил.

Все, кого я видел, передвигались по краям улицы, не ступая на полосу с белой каймой. В шаге от полосы остановился и я. Оправил накидку, перевязал шнур заново; сунул мечи поглубже за пояс. И, ускорив шаг, нагнал инспектора с господином Сэки.

Похоже, я разочаровал зрителей. Чего они ждали? Что я ступлю на полосу? Нарушу какое-то правило? Присяду или наклонюсь? Трону землю рукой? Дам повод для насмешек или наказания?!

Мне не понадобилось касаться полосы, чтобы выяснить: ее покрывал толстый слой опилок пополам с желтым песком. По краям шла узкая кайма белого песка — точно такой же служил символом правды, образовывая круг в зале суда. Наверное, эта полоса была посвящена богам.

Зачем?

Для какого-то торжества? Поэтому здесь запрещено ходить?

Наверняка инспектор Куросава прятал в рукаве разгадки всех загадок Фукугахамы. Но инспектор лишь улыбался, восхищался и удивлялся. Говоря по-простому, он скрывался от нас, как стеснительная красавица за ширмой. Видимо, новички служили частью общего представления. Я что, должен чувствовать себя униженным? Нет, не чувствую, слово чести. Что же касается господина Сэки, то его лицо сохраняло всегдашнее выражение недовольства жизнью, смертью, богами и буддами. Определить по лицу истинные чувства старшего дознавателя не представлялось возможным.

Выглядывая из-за широких спин начальства, я обнаружил, что на деревенской площади собралась целая толпа гостей. Вдруг там удастся что-нибудь разузнать? Кажется, господин Сэки тоже так решил. Он едва заметно ускорил шаг. Для старшего дознавателя это было высшим проявлением нетерпения.

Мы прошли мимо открытой харчевни. На широкой веранде ели-пили с полдюжины гостей. За харчевней в небо поднимались три прозрачных столбика дыма — во дворе готовили еду сразу на трех жаровнях. Я потянул носом и рот мой наполнился слюной. Что же там жарится? Пойти посмотреть? Всего одним глазком!

Ага, так меня и отпустили…

На веранде объявился хозяин. С поклоном вручил самураю в темной одежде его заказ. О чем-то спросил. Самурай кивнул, выпил чашку саке, обернулся — и наши взгляды встретились. Моя рука сама нащупала плеть.

Плеть? Меч!

2
«Ты ведь бил изо всей силы?»

Убрать руку с оружия стоило немалого труда. Разум говорил: «Не станет же он при всех? среди бела дня?! без всякого повода?!.» Сердце же утверждало, что от Ивамото Камбуна, моего безумного родича, можно ожидать чего угодно.

Сердцу я верил больше.

«Почтение? — я услышал слова Камбуна, сказанные зимой, как если бы он говорил сейчас. Увидел блеск ножа в его руке, как если бы нож сверкнул перед моими глазами. — Дитя, что тебе известно о вражде между нашими предками? Вражде, завещанной нам по наследству? Ты хочешь перебраться через эту пропасть по мосту из пирожков?»

Безумная мысль посетила меня. Спросить в харчевне пирожки? Вдруг поможет? Безумной мысли вторили разумные: если Камбун здесь, значит, тоже получил приглашение. Теперь понятно, почему его освободили, затеяв пересмотр дела. Первый министр хотел видеть Ивамото Камбуна, убийцу безликих, в Фукугахаме. Только ли первый министр?

Ради чего?!

Вопросы множились, ответы прятались. Меж тем Камбун встал и направился прямиком ко мне. На темной ткани его кимоно, справа и слева, были вышиты серебром две разинутые волчьи пасти. При Камбуновой бедности такая одежда ему не по карману. Значит, подарок. И, судя по волкам, с намеком.

— Не ожидал увидеть вас здесь, Рэйден-сан.

Чудо из чудес: Камбун улыбался! Если есть в мире человек, довольный жизнью, сейчас он стоял передо мной.

— Я тоже рад видеть знакомое лицо.

Сказал — и почувствовал всю двусмысленность сказанного. Надеюсь, Камбун не сочтет мои слова шпилькой. Только ссоры мне не хватало!

— В самом деле? — он прищурился. Должно быть, пытался оценить мою искренность. — Вы забыли, что я ненавижу вашу семью? Но хочу заметить, Рэйден-сан, что к вам лично я с недавних пор испытываю подлинное уважение. Хотите узнать причину такого отношения?

Я кивнул.

— Вы самурай, настоящий самурай. Коварство и беспощадность — два качества, какими вы обладаете в избытке. Собой вы рискуете с той же легкостью, что и другими. И знаете, что? У нас с вами больше общего, чем вам кажется. Я вижу мечи за вашим поясом? Они вам к лицу.

Я не нашелся, что ответить. Это похвала или оскорбление? Сказать по правде, я всегда был о себе иного мнения. Но Камбун и еще госпожа Йоко… «Я бы гордилась таким учеником, как вы. Вы точно знаете, куда бить, и не промахиваетесь.»

Почему мне не нравится, когда меня хвалят?!

— Здесь подают замечательную жареную утку, — Камбун обнажил в улыбке желтые прокуренные зубы. — Попробуйте, не пожалеете.

Лишь сейчас я заметил, что в левой руке он держит заостренную палочку с нанизанными на нее ломтиками утиной грудки. Так вот что жарили за харчевней!

— Благодарю, — пробормотал я. — Непременно воспользуюсь вашим советом.

Словесный поединок я проигрывал вчистую. Куда он смотрит? Мне за спину?! Боги, там же Мигеру! Сейчас Камбун пожелает рассчитаться за удар клюкой в заснеженном тупике…

— Славный удар, — сказал Ивамото Камбун. — Будь у тебя меч, я бы не встал. Мало кто из имеющих лица способен на такое. Ты ведь бил изо всей силы? Не задумывался, убьешь меня или нет?

— Изо всей силы, — хрипло отозвался Мигеру.

— Это хорошо. Ты защищал господина. Это правильно.

И он вернулся в харчевню.

* * *

Инспектора и господина Сэки я нагнал у площади.

— Вы проголодались? — обернулся ко мне Сэки Осаму. — Я видел, как вы пускали слюни у харчевни. Можете отлучиться и перекусить. Потом вернитесь сюда. Если нас не будет, не беспокойтесь. Мы сами вас найдем.

— Благодарю, Сэки-сан!

Несясь обратно, я обратил внимание, что разительные изменения не затронули большой дом с крестом на крыше. Храм кириситан выглядел так же, как и во время нашего первого визита в Фукугахаму. Добротные стены без окон. Двери закрыты. В дом никто не заходил и не выходил из него.

Пока бога не тронешь — он не проклянет.

В харчевне я последовал совету Камбуна. Жареная утка на вкус оказалась восхитительной! Впрочем, мне не с чем было сравнивать: раньше я никогда не пробовал мясо. Ну да, утка — птица. Все равно не пробовал. Мама говорила, в детстве, после тяжелой болезни, мне давали мясной бульон. Это помогло, я быстро окреп.

Сам я этого не помнил.

3
«Они не боятся, что ты их выдашь?»

На площади, по левую сторону полосы, менее чем в двух дзё от нее, шумная компания окружила самурая в полном боевом облачении. Самурай был великаном. Он возвышался над толпой, словно демон преисподней, готовый растерзать зевак голыми руками. Подойдя ближе, я увидел, что это вовсе не самурай, а воинский доспех, укрепленный на шесте. Зеваки тыкали в доспех веерами и наперебой обсуждали достоинства и недостатки пластинчатых лат. У каждого имелось на этот счет выстраданное, обоснованное, исключительно верное мнение, противоречащее высказываниям остальных.

Пахло дракой.

К моему изумлению, меж самураев затесались трое южных варваров, одетых по своей моде. Двое, пожилой и молодой, были во всем черном, как два ворона, с красным вычурным крестом на груди — вероятно, эмблемой их службы или гербом господина. На головах варваров красовались шляпы с круглым верхом и широкими полями. Я впервые видел, чтобы шляпы так богато украшали перьями и пряжками с драгоценными камнями. Третий, толстяк с багровым лицом пьяницы, разоделся как павлин, а на плечи накинул темно-синий плащ. Вся троица была вооружена длинными прямыми клинками, а на поясах у них висели кинжалы необычной формы. Рукояти длинных клинков были упакованы в корзинки из металлических прутьев. Я вспомнил корзинку, которую плел Мигеру для своей волшебной клюки, и мне стало ясно, что делал безликий на самом деле.

Встреть я компанию лесных тэнгу с носами-клювами и руками-крыльями — и то удивился бы меньше. Рядом с варварами бледнело все — кладбище, превращенное в праздник, улица с полосой, посвященной богам, признание моих достоинств, высказанное Камбуном. Гром и молния! Южные варвары! Вы видели их кожу? У толстяка белей, чем у гейши Акеми! Вы видели их глаза? Это же блюдца! Вы видели… Вот не видели и не надо.

Не знаю, послышалось мне, или Мигеру охнул на самом деле.

— Мигеру!

— Да, господин.

— Ты знаешь, кто это?

— Тот, что постарше — Филипп Уртадо де Мендоса. Старший помощник…

Мигеру замялся. Судя по его голосу, безликий с трудом сдерживал слезы.

— Нет, — справившись с собой, закончил он. — Уже не помощник. Сейчас он, должно быть, капитан «Меча Сантьяго». Помощником дон Филипп был раньше, когда «Мечом Сантьяго» командовал я. Это было еще при моей жизни, господин.

Такого подробного ответа я не ожидал.

— Ты о толстяке или о черном?

— О черном, господин. Толстяка я не знаю. Судя по одежде и внешности, он голландец.

— А второй черный?

— С ним я тоже не знаком. При мне его не было на борту. Полагаю, это лейтенант флота, недавно присланный на корабль из Испании. Очень знатный человек, раз дон Филипп взял его с собой.

— Чьи гербы у них на одежде?

— Вы про крест, господин? Это не герб, это знак ордена Сантьяго: крест в виде меча.

— Это по-твоему меч?!

— Это меч, господин.

Издевается, что ли? Нет, не рискнет.

— Хорошо, пусть будет меч. Идем дальше.

— Вы позволите обратиться к вам с просьбой, господин?

Голос Мигеру дрожал.

— Говори.

— Я никогда не просил вас ни о чем. Я не имею на это права. Если вы мне откажете, я приму это как должное. Я…

— Чего ты хочешь?

— Я бы хотел поговорить с этими людьми. С доном Филиппом и лейтенантом.

— Поговорить? Как? Думаешь, они узнают тебя?

— Я не скажу им, кто я. Тот я давно умер, к чему тревожить прах мертвеца? Я представлюсь вашим переводчиком. Все, что они ответят мне, я буду переводить вам слово в слово. Если вы захотите что-то спросить, я переведу и это. Вы только позвольте мне добавлять кое-что от себя. Они все равно не поймут, что сказали вы, а что прибавил я.

Предложение Мигеру показалось мне заманчивым. Даже если он и задаст какой-то свой вопрос, это не уронит моего достоинства. Если же он что-то утаит от меня… С другой стороны, откажи я ему в просьбе, так мне и вовсе ничего не удастся узнать.

Я огляделся. Господин Сэки с инспектором куда-то исчезли. Слуг за мной они не посылали, значит, какое-то время я мог считать себя свободным. Далеко уходить, конечно, не следует. Рано или поздно я понадоблюсь, и тогда за мной пошлют.

— Хорошо, Мигеру. Идем.

Мы подошли к чучелу в доспехе. Самураи к этому времени разошлись без драки, нам никто не мешал. Мигеру заговорил с варварами. Я старательно делал вид, что он переводит воронам и павлину мои вопросы, я же с нетерпением жду ответа. Пока они тараторили свою невнятицу, я глядел на кресты-мечи, украшавшие одежду воронов — клан Сантарагу, сказал Мигеру — и прикидывал, как можно орудовать таким мечом. По всему выходило, что никак. Впрочем, если насадить на древко, выйдет неплохая рогатина на кабана.

— Я сказал им, кто вы, господин. Что вы самурай из службы Карпа-и-Дракона и никогда раньше не видели варваров.

— Ты так им и сказал: варваров?

— Я сказал: жителей других стран. Разве для вас это не одно и то же?

— Продолжай.

— Они представились. Толстяк — Якоб Ван Дер Глост, капитан корабля «Grot Maan», принадлежащего Адмиралтейству Амстердама. Дона Филиппа я вам уже называл. Молодой испанец — Рикардо де Лара, лейтенант флота. Я был прав, господин, он из прекрасной семьи. Casa de Lara — один из знатнейших родов Кастилии. Будьте с ним осторожны, судя по виду, он забияка.

— И что он мне сделает? — я засмеялся. — Убьет? Это будет неравноценный обмен. Я не слишком потеряю в годах, зато выиграю в теле. Он выше и сильнее меня. Представляю, что скажет секретарь Окада, когда я в облике этого Рикарду-доно явлюсь на службу!

Черные вороны тоже засмеялись.

— Они поняли меня? — удивился я.

— Нет, господин. Они решили, что вам показался смешным их вопрос. Я еще не перевел его вам. Узнав о месте вашей службы, дон Филипп спросил, не мешает ли вам ваша молодость бороться с кознями дьявола? «В святой инквизиции нет столь юных монашков, — сказал он. — А если даже и есть, то их берегут для особой работы.» Он всегда был похабником, господин.

— Козни дьявола?

— Так они называют фуккацу, господин.

— Скажи им, что молодость — недостаток, от которого легко избавиться. Достаточно подождать, и вот ее нет. Здравый же смысл — добродетель, которую не купишь на рынке.

Мигеру перевел. Толстяк зашелся хриплым хохотом, хлопая себя ладонями по ляжкам. Старший ворон улыбнулся, младший положил руку на кинжал.

— Дон Филипп говорит, что вы рассудительны не по годам. Он восхищается вашим начальником, который рассмотрел ваш талант под незрелой оболочкой. Вам не стоит обижаться, господин.

— Я не в обиде. Спроси у них, впервые ли они посещают Чистую Землю?

Они тарахтели долго. Временами я кивал, явно невпопад, и Мигеру подавал мне знаки: сейчас, уже заканчиваем!

— Не впервые, — наконец повернулся он ко мне. — Ван Дер Глост посещает такие празднества в третий раз, дон Филипп — во второй. Первый раз здесь только дон Рикардо. Таких, как я, они тоже видели. Я имею в виду каонай в рыбьих масках.

Слуги дознавателей, отметил я. Выходит, праздники, сходные с нынешней Фукугахамой, уже имели место раньше. Мы с господином Сэки — не первые дознаватели, кто побывал тут со своими слугами. Значит, на праздники всегда приглашают дознавателей из ближайшего города. И все потом молчат о том, что здесь увидели.

«Где-то там, — вспомнил я слова инспектора Куросавы, произнесенные им за миг до убийства Тэнси, — сидит на лотосе будда Амида. Делами фуккацу, как бы они ни были скрытны или неприятны, должна заниматься служба Карпа-и-Дракона. Вдруг будда разгневается, если я отстраню вас от дела, которое предписано вам изначально? Я решил не рисковать.»

Похоже, не только инспектор решил не рисковать расположением будды Амиды — даже если и пришлось рискнуть разглашением тайны, в чем бы она ни заключалась.

— Они говорят, — закончил Мигеру, — что им по душе варварские забавы.

— Варварские?!

— Жителей других стран, господин. Кроме того, здесь они имеют возможность заключить выгодные контракты. Законы законами, карантины отдельно, а деловые люди всегда найдут общий язык и возможность набить карманы золотом.

— Кто их пригласил?

— Министр Фудзивара, господин.

— Ты тоже наезжал к нам? При жизни, когда был капитаном?

— Нет, господин. Я ничего не знал о таких связях. Полагаю, ко мне боялись обращаться с подобными предложениями. У меня был скверный характер и быстрая шпага.

Я посмотрел на младшего ворона.

— По-моему, — сказал я, — у Рикарду-доно тоже скверный характер и быстрый меч.

— Да, господин. Но это совсем другое дело.

— Спроси у них, не боятся ли они заразиться даром будды Амиды? Подхватить метку злого духа? Мало ли, вернутся на борт, убьют кого-нибудь, а тут раз — фуккацу!

Когда Мигеру перевел варварам мой вопрос, они снова разразились громким смехом. Со стороны могло показаться, что мы — лучшие друзья.

— Нет, господин, они не боятся. Дон Филипп сказал: здравомыслящий человек не верит во всякую чепуху. Дьявол, если захочет, найдет нас и в Севилье. Ван Дер Глост добавил, что польза без риска невозможна. А дон Рикардо…

Мигеру замялся.

— Что Рикарду-доно?

— Дон Рикардо сказал, что не может упустить шанс показать всяким…

— Кому?!

— Показать всяким желтым макакам, чего на деле стоит испанский идальго! Не поддавайтесь, господин, он нарочно вас бесит. Хочет спровоцировать драку.

Молодой ворон глядел на меня с вызовом. Я скорчил самую добродушную гримасу, на какую был способен.

— Ты долго говорил с ними. О чем ты мне не успел поведать?

— На кораблях не знают, где они. Команде было сказано, что капитаны плывут на другой корабль карантинной армады.

— И никто ничего не заподозрил?

— Догадываются, конечно. Но такие поездки приносят слишком большой доход, чтобы люди рискнули развязать язык. У нас говорят, золото склеивает губы. Отплыли они на шлюпках, на веслах сидели верные матросы. Затем, ближе к острову, перебрались в ваши лодки. Их ждали, господин. Все было оговорено заранее.

— Они не боятся, что ты их выдашь?

— Кому, господин? Его величеству Карлосу Второму? Карлосу Одержимому? Его величество болен падучей, ему не до мертвецов и их доносов. Адмиралу флота Антонио Газтанета? Святой инквизиции? Нет, меня они не боятся. Они спросили, где я так хорошо выучил испанский. В Мадриде, сказал я, на Пласа-Майор, еще при жизни. Они сочли это шуткой, славной шуткой. Они смеялись, я смеялся тоже. А что? Это действительно смешно.

— Тебе трудно называть меня господином? — внезапно спросил я. — Трудно, да?

— Я привык, господин. Мне надо учиться смирению.

глава третья
ПОКОРИТЕЛЬ ВАРВАРОВ

1
«Выказывайте усердие и повиновение!»

— Господин младший дознаватель!

Кицунэ-дзару спешил ко мне со всех ног. В скоплении самураев и их слуг он лавировал с поистине обезьяньей ловкостью.

— Следуйте за мной, прошу вас!

— Тебя послал твой господин?

— Он сказал, это срочно. Вас ждут.

Ждут, оценил я. Меня или всех нас?

— Иди, я за тобой.

Инспектор с господином Сэки ждали меня там, где единственная улица Фукугахамы выходила к дальнему краю деревни. Здесь, по другую сторону площади, полоса с каймой из белого песка отсутствовала.

— Нам следует поспешить, — объявил инспектор.

Я не узнавал Куросаву. Ни намека на улыбку, ни тени благодушия. Предельная собранность, как перед боем.

— Господин первый министр желает нас видеть.

Он словно прочел мои мысли.

Ведомые инспектором, мы двинулись по улице настолько быстро, насколько позволяли приличия. Миновали дом мельника Сабуро — его тоже подновили и украсили гирляндой бумажных фонариков. Наверняка их зажгут вечером. Мне вспомнилась Тошико: дочь мельника мы забрали в Акаяму. Не бросать же девушку в мертвой деревне на поживу волкам и разбойникам? Инспектор проявил к девушке неожиданное участие, взяв ее к себе в услужение.

О причинах подобного великодушия я догадывался. Девушку следовало держать под присмотром, чтобы не болтала лишнего. Кроме того, я видел, что у Куросавы еще остаются сомнения насчет фуккацу: от хитреца Тэнси следовало ждать подвоха.

В любом случае это была лучшая участь, на какую могла рассчитывать Тошико.

Инспектор свернул вправо, в узкий проход между домами. Этой тропинки я не помнил. Если она тут и была, я не обратил на нее внимания, когда впервые посетил Фукугахаму. Тропинку с большой тщательностью вымостили плоскими камнями — черными и белыми. Даже наш князь не постыдился бы такой дорожки в своем саду.

Нам открылся знакомый склон с полудюжиной развалюх. На россыпь трухлявых грибов они уже не походили, да и развалюхами их никто не назвал бы. Две исчезли, как не бывало, остальные выглядели новенькими, построенными не далее чем вчера. Склон, когда-то — сплошная грязь, сейчас зеленел первой весенней травой, едва успевшей проклюнуться. Там, куда уходила мощеная тропинка, кипели, пенились, трепетали на ветру нежно-розовые облака.

Цветущая сакура.

От такой красоты у меня перехватило дух. Вспомнилось, как мы с отцом и матерью любовались цветением деревьев в нашем крошечном саду. Отец, матушка! Надеюсь, у вас все хорошо. У меня уже есть маленький брат, да? А если и сестра, так ничего, я все равно рад. Простите меня, я не мог остаться в Акаяме. Знаю, что не виноват, что долг превыше семейных уз. Знаю, а сердце болит…

Мы шли наверх, к розовым облакам.

Под деревьями были разбит чайный павильон. Четыре столба, плетеная крыша — много ли надо, чтобы любоваться сакурой в свое удовольствие? В павильоне отдыхал юноша моих лет, одетый просто и буднично. Ему наливала чай молоденькая дама, в своих ярких нарядах похожая на бабочку. Две служанки ждали поодаль, не позовет ли их госпожа. Вне павильона, поглядывая в нашу сторону, прохаживался статный мужчина лет сорока, облаченный в узорчатую парчу.

— Господин Фудзивара, — инспектор указал на мужчину. — Первый министр.

И добавил:

— Бегом! Выказывайте усердие и повиновение!

Мы побежали.

2
«Не найдешь — пеняй на себя!»

За пять шагов до павильона земля содрогнулась: то пал на колени инспектор Куросава. Ударил ладонями перед собой, ткнулся лбом в землю. Мы с господином Сэки последовали его примеру. Поглядывая исподлобья, я видел, как первый министр идет к нам. В правой руке он держал изящный хлыстик, которым похлопывал себя по бедру.

— Куросава Хигаси, надо полагать?

— Да, господин! — рявкнул инспектор.

— Кто это с вами? Старший дознаватель Сэки Осаму?

— Да, господин!

Знает, уверился я. Знает и все равно спрашивает. Сейчас спросит про меня.

— Почему вы так поступили?

Спросил не первый министр. Вопрос задал юноша, который за миг до этого пил чай из лаковой чашки. Юноша продолжал сидеть, не предпринимая попытки шагнуть к нам. На меня он не глядел, но я нутром чуял, кому адресован вопрос.

Я дрожал и молчал.

— Отвечайте! — велел министр.

— Ваши спутники, — продолжил юноша, любуясь чашкой, — выказали уважение господину Фудзиваре. Их поза ясно говорит об этом. Их головы склонены по направлению к министру. Ваша поза говорит о том, что вы выказываете уважение мне. Вы хотели оскорбить господина Фудзивару?

— Отвечайте! — повторил министр.

В его голосе таилась угроза.

— Великий господин! — я осмелился приподнять голову. — Я, неразумный, подумал, что в первую очередь уважение оказывается высшему. Это не значит, что я недостаточно уважаю господина Фудзивару. Напротив, я считаю его равным богам. Но в вашем присутствии я не могу склониться перед кем-то другим.

Юноша улыбнулся.

— Великий господин? Уважение к высшему? Глупец, с чего ты решил, что я выше господина Фудзивары?!

— Неслыханная дерзость! — пробормотал старший дознаватель. — Немыслимая глупость!

Краем глаза я заметил, что молодая дама повернулась к нам. Лицо ее выражало живейший интерес. Не будь брови дамы тщательно выщипаны и замазаны белилами, они без сомнений взлетели бы на лоб, к бровям нарисованным. Притихли и служанки, боясь веселым щебетом помешать госпоже.

— Великий господин! — я понимал, что на острове Девяти Смертей уже готовят для меня отдельную пещеру в скалах, узкую как гроб. — Здесь, в Фукугахаме, все достойные люди одеты наипышнейшим образом. Они разряжены в пух и прах, словно цветущая долина весной! Даже мой родич Ивамото Камбун щеголяет серебряной вышивкой. При этом ваше досточтимое кимоно и ваша глубокоуважаемая накидка с плечами-крыльями…

— Мое кимоно? Моя накидка? Что с ними?!

— Они самого скромного цвета. Такой бывает у терракотовой посуды, не покрытой глазурью. Все, что украшает ткань — это переливающаяся отделка из толченой ракушки. Не удивительно ли?

Юноша внимательно осмотрел себя. Так внимательно, насколько это было возможно без бронзового зеркала, покрытого ртутной амальгамой. Кажется, он впервые задумался о том, как выглядит рядом с остальными.

— Моя одежда, — он нахмурился, озабоченный услышанным. — Она еще чем-то отличается от одежды других людей?

Я молчал. По спине текли ручьи пота.

— Говори!

— Да, великий господин!

— Что с ней не так?

— Если мне позволено будет заметить, в Фукугахаме я видел знатных господ, одетых в монцуки. На их кимоно и накидках красовались фамильные гербы или гербы их господ. У одних они были вышиты на груди, справа и слева. У других — на спине, между плечами. У третьих — на обоих рукавах. И только у вас гербы вышиты сразу в пяти местах: два на груди, два на рукавах и один на спине. Я не видел его, но уверен, что он там есть.

— Глупец! Лгун!

— Умоляю о прощении!

— На моей одежде нет гербов! Ни бабочек, ни цветка о пяти лепестках!

Он уже признался мне во всем, но еще не знал об этом.

— Вы правы, великий господин. Ни бабочек, ни цветов. Но там черной нитью вышиты три монеты. Эйраку цухо — «вечное счастье через богатство». Мой учитель, монах Иссэн из храма Вакаикуса, говорил мне, что этот символ украшал знамя величайшего из князей. При нем Страна Восходящего Солнца превратилась в Чистую Землю. Бабочки и цветок — гербы его клана.

Юноша вернулся к изучению чашки. Полагаю, это помогало ему собраться с мыслями.

— Хорошо, — произнес он тоном, не сулящим ничего хорошего. — Моя одежда. Три монеты. Твои дерзкие домыслы. Видишь эту чашку?

— Да, великий господин!

— Если тебе дорого твое благополучие, ты немедленно найдешь еще один способ выделить меня среди других. И этим способом должна быть моя чашка. Не найдешь — пеняй на себя!

— Благодарю вас, великий господин!

— За что?

— Вы слишком милостивы ко мне. Вы нарочно предложили самое легкое решение, видя, насколько я глуп. Когда мы приблизились к вам…

— Продолжай.

— Вы пили чай, в то время как господин Фудзивара стоял за вашей спиной. Кто может наслаждаться чаем, когда первый министр стоит?

— И кто же?

— Два человека: божественный император и непобедимый сёгун! Я слышал, что император — человек в годах. Быть им вы никак не можете. Что мне оставалось подумать? Великий полководец, покоритель варваров! Вы — наш сёгун, князь Ода Кацунага!

Юноша не отрывал взгляда от чашки.

— Назови себя! — велел он.

— Торюмон Рэйден из Акаямы, великий господин!

— Младший дознаватель? Это ты первым отыскал девицу, необходимую для завершения всего этого?

Сёгун обвел рукой деревню.

— Мне повезло, великий господин! Все заслуги принадлежат моему господину, старшему дознавателю Сэки Осаму!

Старший дознаватель плотнее ткнулся лбом в землю. Кажется, этого он не ожидал. Если что, пещеру на острове Девяти Смертей надо будет выбрать попросторней, на двоих. А то и на четверых, учитывая телосложение инспектора Куросавы.

— Скромность, — задумчиво произнес сёгун. — Прекрасное качество. Скромность, верность, наблюдательность. Господин Фудзивара, вам не кажется, что этот молодой самурай битком набит добродетелями?

— Даже чересчур, — согласился министр.

— Полагаете?

— Их так много, ваша светлость, что они вываливаются наружу.

— Отвратительны внутренности, когда они выпадают из распоротого живота, — наставительно произнес сёгун. — Драгоценные камни, выпавшие из кошелька, прекрасны. Я желаю, чтобы дознаватель Рэйден сопровождал нас.

Дознаватель? Сёгун оговорился, я — младший дознаватель! Когда я представился, Ода Кацунага так и сказал: младший дознаватель. Я глянул на затылок господина Сэки. Берегись, предупреждал затылок. Здесь так же легко возвыситься, как и пасть.

— Будет исполнено, ваша светлость! — поклонился министр.

Сёгун встал:

— И вы тоже, — эти слова адресовались Сэки Осаму и инспектору Куросаве. — Да, больше никаких «великих господинов». Титулуйте нас просто: «ваша светлость», как любого другого князя. Здесь я не сёгун, здесь я не более чем глава клана Ода, как бывало встарь, до нисхождения будды Амиды. Следуйте за нами, разделите наше веселье. Благодаря дознавателю Рэйдену сегодня мы трижды испытали самое изысканное наслаждение. В первый раз — у ворот, когда вам вручили мечи. Во второй раз — на улице, когда Рэйден-сан удержался и не вступил на дорожку для скачек. И наконец здесь, за чаем, обсуждая наши отличия от других. Здесь — в особенности. Рэйден-сан, мы рассчитываем на вас. Надеюсь, это не последние радости, которые вы нам доставите. Ты согласна со мной, дорогая?

— Да, господин мой! — чирикнула дама.

И зарделась так, что это было заметно даже под белилами.

3
«Добро пожаловать в Страну Восходящего Солнца!»

— Я Хосокава Хадзимэ из Эдо! Прошу удостоить меня поединка!

— Я Омура Досан из Киото! Прошу удостоить меня поединка!

Мы сидим на помосте, обустроенном на площади, сбоку от дорожки для скачек. Теперь я знаю, для чего служит полоса с белой каймой, и не удивляюсь тому, что она посвящена богам. Сёгун расположился в центре, на складном походном стуле, с веером в руках. Мне велели сесть рядом, на крашеной циновке, по левую руку от сёгуна. Место по правую руку принадлежало первому министру. Для господина Фудзивары постелили три циновки, одну поверх другой, и бросили пару мягких подушек.

К моему соседству министр отнесся благосклонно. Худшие опасения не сбылись — если господин Фудзивара и поглядывает в сторону такого ничтожества, как я, взгляд министра остается приветливым, а на губах играет еле заметная улыбка.

Инспектор, Сэки Осаму и кучка знати, приближенной к владыке, размещены за нами, во втором ряду. Там же, с трех сторон огороженная расписными ширмами, расположилась и молоденькая дама со служанками. Я уже выяснил, кто эта дама — инспектор тайком шепнул мне, что это госпожа Такако из рода Сакаи, благородная супруга сёгуна Кацунаги.

Я верчусь так, словно циновка жжет мне колени и зад. Надеюсь, господин Сэки увидит мое беспокойство и оценит по достоинству. В смысле, поймет, как трудно мне сидеть впереди начальства. Если бы не высочайшая воля, разве бы я посмел?!

— Начинайте! — велит сёгун.

И взмахивает веером.

Два самурая, стоявшие на земле перед помостом, выхватывают мечи. Их разделяет довольно большое расстояние, шагов пятнадцать, не меньше, и сходиться они не спешат. Я в ужасе гляжу на мечи: стальные, острые. Зимние убийства безликих, а позже схватка в переулке хорошо показали мне, что можно сделать таким мечом. Сенсей Ясухиро до сих пор отлеживается…

— Вы знакомы с господином Ясухиро? — спрашивает сёгун. — Ясухиро Кэзуо, так его зовут?

В присутствии владыки следует думать осторожнее. Не зря болтают, что уши государей открыты тайным помыслам.

— Да, ваша светлость!

— Жаль, что он не смог приехать. Мы на него рассчитывали. Как его рана?

— Он очень страдает, ваша светлость. Меч рассек мышцы у него на боку, рана воспалилась. Когда я его видел в последний раз, он уже ходил. Но было видно, что каждый шаг дается ему с трудом.

— Его донимала боль?

— По сенсею невозможно определить, испытывает он боль или нет. Но думаю, что да, рана оказалась болезненной.

— Жаль, очень жаль. Наше приглашение пропало втуне.

Сёгун поджимает губы, как обиженный ребенок:

— Он разочаровал нас, этот Ясухиро. Мы ждали от него большего. Вы согласны с нашим мнением?

— Да, ваша светлость!

Что еще я могу ответить? Скажи сёгун, что у людей подмышками растут кусты жимолости, я бы и это подтвердил.

Самураи сходятся. Когда расстояние между ними не превышает трех шагов, оба замирают. Хосокава выставляет меч вперед, наклонив острие к противнику. Омура поднимает меч над головой. Рукава Омуры падают вниз, обнажают жилистые предплечья. Сенсей предупреждал нас, что перед серьезной схваткой рукава следует подвязать специальным шнуром. Омура либо не знает об этом, либо демонстрирует таким образом презрение к сопернику.

— Кацу! — ревет Хосокава.

То ли заявляет о победе, то ли выказывает уважение сёгуну.

— Кацу! — откликаются зрители.

Гости, съехавшиеся в Фукугахаму, занимают всю площадь. Впрочем, деревенская площадь невелика, а значит, и гостей не так уж много. Их нет лишь перед помостом — заслонять обзор сёгуну рискнул бы только безумец, и того быстро уволокли бы силой.

Первым атакует Омура. Самураи так быстро схватываются, взмахнув мечами, что мне не удается разобрать их действия. Клинки рассекают воздух, сталкиваются раз, другой — и скрещиваются намертво. Каждый из соперников давит, свирепо глядя в глаза другого. Оба боятся разорвать вынужденную связь, попасть в неудачное положение — так легко напороться на чужое лезвие. Наконец самураи отпрыгивают назад и снова изготавливаются к бою.

«Нельзя сражаться, если боишься убить врага, — на ум приходят слова моего двоюродного прадеда, Камбуна из длинной вереницы Камбунов, безумцев, к которым благоволили сёгуны. — Фуккацу, не фуккацу — схватке надо отдавать всего себя, без раздумий и колебаний. Страх перед убийством? Страх за свою собственную жизнь? Два страха как один?! Это плевок в кодекс самурая. Яма на пути воина.»

Здесь, в Фукугахаме, путь воина вымостили наилучшим образом. На нем нет ям. Нет страха перед убийством. Здесь бьются так, как это делали до сошествия будды Амиды. Притворяются, что ничего не знают о фуккацу.

Стыдно признаться, но меня охватывает ужас.

«Жаль, что он не смог приехать, — сказал сёгун, имея в виду сенсея Ясухиро. — Наше приглашение пропало втуне. Он разочаровал меня…»

Приглашение в Фукугахаму помимо нас с господином Сэки получили еще два жителя Акаямы: Ивамото Камбун и Ясухиро Кэзуо. Когда они получили это приглашение? Весной? Зимой? После истории с убийствами каонай — или до нее?!

Если это случилось до покушений на безликих…

Я полагал, что сенсей и Камбун убивают каонай острыми мечами, готовясь к поединку за право возглавлять школу. Сейчас мои выводы подверглись серьезному испытанию. Что, если школа ни при чем? Неужели Камбун и сенсей готовились к поединкам в Фукугахаме?!

Как нас приветствовала стража у ворот?

«Добро пожаловать в Страну Восходящего Солнца!»

4
«Считаете меня умалишенным?»

— Кацу!

Хосокава стоит на коленях. Меч его валяется на земле. Лицо Хосокавы белым-бело̀, левой рукой он зажимает правое плечо. Между пальцев брызжет пульсирующий фонтанчик ярко-красного цвета. Кажется, у Хосокавы рассечена не только мышца, но и кровеносная жила. Усмехаясь, Омура смотрит, как его поверженный соперник пытается взяться за меч и не может. Трижды Хосокава тянется к рукояти и трижды стонет сквозь зубы, вновь хватаясь за плечо. Наконец он встает, из последних сил кланяется в сторону помоста, где сидит сёгун, и бредет прочь. Ноги его заплетаются: сказывается потеря крови.

Я вижу, как к Хосокаве подбегают двое. Помогают снять кимоно, суют подмышку туго скрученный валик ткани, сгибают пострадавшую руку в локте — и крепко приматывают к груди витыми шнурами. Подхватив несчастного, добровольные лекари тащат его на другой конец деревни — куда именно, я не знаю.

Сёгун взмахивает веером.

— Я Асакура Сингэн из Нагасаки! Прошу удостоить меня поединка!

— Я Гото Кейдзи из Овари! Прошу удостоить меня поединка!

Вскоре Асакуру уносят. После пары незначительных порезов он едва не лишился ноги. Победитель и сам стоит с трудом: вся его одежда в крови.

Втайне я восхищаюсь самураями, что бьются перед нами. Они сражаются так, словно фуккацу не существует, отдают поединку всего себя, при этом исхитряясь остаться в живых. Залитые кровью, причиняя увечья друг другу, они балансируют на краю пропасти, чудом сохраняют спасительное равновесие. Ужасная мысль приходит мне в голову: неужели нас, дознавателей Карпа-и-Дракона, пригласили именно по этой причине? Если кто-то сорвется с обрыва, если фуккацу все-таки произойдет — не мы ли должны будем оформить факт возрождения согласно установленным правилам, дабы будда Амида продолжал безмятежно улыбаться?!

Сёгун — поклонник давних традиций. Эпоха Воюющих Провинций — его идеал. Но можно быть уверенным, что новые традиции он соблюдает так же неукоснительно. Даже если желания сёгуна далеки от этого — у него что, есть выбор?!

— Кацу!

Новый взмах веера.

— Я Маэда Такато из Сакаи! Прошу удостоить меня поединка!

— Я Ивамото Камбун из Акаямы! Прошу удостоить меня поединка!

Мой родич держит меч обеими руками. Принимать какую-либо стойку он не собирается, клинок опущен вниз, словно огородная тяпка. Камбун стоит, следит, как Маэда Такато подбирается к нему. Ступни Маэды не отрываются от земли; кажется, самурай перемещается по скользкому, готовому подломиться льду. Меч Маэды подрагивает у левого плеча, словно древко флага-невидимки.

Маэда прыгает. Маэда рубит: раз, два.

Маэда промахивается.

Наверное, кто-то заметил, как мой родич переступил с ноги на ногу, повернувшись к Маэде сперва одним боком, затем другим. Зависть к зоркости неизвестного наблюдателя охватывает меня. Лично я подозреваю, что эти действия Камбуна — плод моего неуемного воображения. Может, все было так, может, иначе. Точно известно одно: Маэда промахивается.

Когда он наносит третий удар…

Нет, когда он еще только поднимает меч для удара…

Нет, когда он лишь собирается это сделать…

Камбун делает встряхивающее движение запястьями. Так стряхивают капли росы с кленовой ветки, прежде чем поставить ее в вазу. Кончик меча чиркает по рукам Маэды. Тяжелые капли, красные как листья клена осенью, срываются с них. Маэда вскрикивает от неожиданности, но оружия не бросает.

Мой родич пронзительно визжит.

Все, что происходит дальше, я уже видел. Считаете меня умалишенным? Это вы зря. Я это видел в доме сенсея Ясухиро, когда сенсей демонстрировал на Мигеру способ убийства безликого. Только в первом случае у Мигеру в руках была маска слуги дознавателя, завернутая в ткань, а Маэда Такато вооружен острым клинком.

…в один шаг хозяин дома преодолевает расстояние, отделявшее его от безликого, и наносит удар боевым мечом — фамильным клинком, доставшимся сенсею от предков…

В один шаг Ивамото Камбун преодолевает расстояние, отделявшее его от Маэды, и наносит удар боевым мечом.

…защищаясь, Мигеру вскидывает маску. Раздается глухой лязг. Каонай пятится в угол, прикрываясь маской, Ясухиро атакует…

Защищаясь, Маэда вскидывает меч. Раздается глухой лязг. Самурай пятится, прикрываясь клинком, Камбун атакует.

…Ясухиро рубит наискось, Мигеру сдавленно охает. Левая рука моего слуги повисает плетью, маска со стуком падает на пол…

Камбун рубит наискось, Маэда сдавленно охает. Левая рука его повисает плетью, меч без звука падает на землю.

Нет.

Прежде чем маска падает, меч возвращается.

Прежде чем меч падает, клинок Камбуна возвращается.

На возврате, ни на миг не прервав движения, мой родич вспарывает противнику живот. Застонав сквозь зубы, Маэда падает на колени, прижимает к животу здоровую руку. Он пытается зажать рану, не дать кишкам вывалиться наружу дымящимся клубком. Меч Камбуна взлетает, солнце горит на полированной стали. Меч взлетает — и обрушивается на шею раненого самурая.

…замер в волоске от нее…

Нет, не замер.

Голова Маэды катится по земле.

«Если голова не была отрублена полностью, — сказал мне зимой сенсей Ясухиро, — убийца скорее всего поскользнулся.»

На этот раз Ивамото Камбун не поскользнулся.

* * *

Я заслуживаю смертной ссылки.

Я вскочил, не смущаясь присутствием сёгуна и первого министра. Я закричал. Утешением на острове Девяти Смертей мне послужит то, что к ссылке вместе со мной приговорят господина Сэки — старший дознаватель тоже вскочил и закричал.

Голова Маэды лежала у помоста. Опустив меч, как в начале схватки, Камбун смотрел на нас. Это был его взгляд, не Маэды. Когда он поклонился сёгуну, это был его поклон. Когда он пошел прочь, это была его походка. Когда он вытер меч платком и вернул клинок в ножны, это были его движения, и ничьи больше.

Фуккацу не произошло.

— Сакура! — отвечая моему воплю, вскричал сёгун. — Сакура зацвела!

И зашелся громоподобным хохотом, указывая на нас веером.

— Сакура зацвела! — откликнулся первый министр.

— Сакура! — подхватила площадь. — Сакура цветет!

— Первый цветок распустился!

— Первоцвет!

Смеялись все.

глава четвертая
ДРАКОН И ТИГР

1
«Куда он ведет, твой путь?»

— Вот, к примеру, рыба. Хорошо приготовленная, она прекрасна. Прекрасна она и сырая, нарезанная тонкими ломтиками. Но и в первом, и во втором случае соусы, маринад и соленья не будут лишними. Они полнее раскроют вкус тунца и морского окуня, оттенят вкус лосося с Хоккайдо, подчеркнут достоинства нежной форели, выловленной в реке Нагарагаве. Короче, доставят дополнительное удовольствие…

«Жареный тунец, — вспомнил я. — С дайконом, имбирем и васаби.» Любимое блюдо моего отца. Ответ на вопрос старшего дознавателя Сэки Осаму. Тогда это был прямой вопрос и прямой ответ. Сейчас же инспектор Куросава подразумевал нечто иное.

Что?

Я уже догадывался, что. Вернее, кто здесь соус и маринад.

Благодаря скудному освещению — единственному масляному фонарю — казалось, что лицо инспектора, широкое как луна, колышется в облаках пара. Колеблется, меняет очертания подобно зыбкому призраку.

Одно лицо, больше ничего.

Все остальное скрывала банная бочка, в которой расположился инспектор. Нам с господином Сэки выделили другую бочку, одну на двоих. Иначе горячей воды не напасешься.

— Новичков вроде вас приглашают всякий раз, когда проводятся поединки в деревнях, подобных Фукугахаме. Обычно это дознаватели из местной службы Карпа-и-Дракона. Полагаю, вам не надо объяснять причины такого выбора? В конце концов, происходящее в Фукугахаме имеет прямое отношение к делам вашей службы.

— Скорее уж не происходящее!

Инспектор хихикнул басом. Пар над его бочкой пошел волнами, лицо господина Куросавы приобрело жуткое сходство с демоном Нукэ-куби.

— Ловко подмечено, Сэки-сан! Вот именно, не происходящее. Созерцание новичков, не знающих, чего им ждать — острая приправа к основному блюду: поединкам. Сёгун и его свита получают от этого тончайшее, не сравнимое ни с чем наслаждение. «Сакура зацвела!» Они смеются и радуются, видя ваше смятение. Кстати, ваше смятение было наивысшей пробы. Вы уже видели убийство без фуккацу, но были уверены, что случай с Тэнси уникален. Это чудо, считали вы, а чудо не происходит дважды. Да еще в одной и той же деревне! Разрешите вас поздравить, вы кричали просто великолепно.

— Доставить удовольствие сёгуну, — провозгласил Сэки Осаму, — величайшая честь.

Тон его был столь холодно-официален, что я испугался: как бы вода в нашей бочке не покрылась коркой льда! С другой стороны, жаль, что этого не произошло. Лед в бочке совсем не помешал бы. Как я до сих пор не сварился, ума не приложу.

А инспектор, представляете, еще потребовал ту бочку, где вода погорячее!

— Уверен, сёгун был доволен вами.

— Мы исполнили то, что от нас требовалось?

— В наилучшем виде, заверяю вас!

Следующую реплику Сэки Осаму я представил себе так же ясно, как если бы сам готовился ее произнести. Искушенный в интригах Куросава понимал это не хуже меня — и нисколько этому не противился. Более того, потворствовал.

— Умоляю простить мою дерзость, инспектор. Но смею напомнить, что вы не до конца выполнили свое обещание.

— Неужели?

В бочке инспектора хлюпнуло, часть воды пролилась на пол. Похоже, Куросава всплеснул руками.

— Какое именно?

— Еще в первое наше посещение Фукугахамы вы обещали сообщить нам все подробности происходящего здесь. Не хочу показаться назойливым, но пока что вы ловко уклоняетесь от этого. Сёгун получил удовольствие? Неужели теперь мы не можем присоединиться к знатокам вроде вас?

— А ведь правда!

Из бочки возникла широченная ладонь. Инспектор звонко хлопнул себя по лбу. Во все стороны полетели брызги.

— Самурай держит данное слово. С другой стороны, я сказал, что поделюсь с вами этими сведениями, но я ведь не сказал, когда я это сделаю?

Улыбка растянула губы Куросавы:

— Ладно, не злитесь. Сейчас самое время.

Рассказ инспектора

Я, Куросава Хигаси из Эдо, правительственный инспектор надзора, рассказываю вам то, что не предназначено для чужих ушей. Это государственная тайна. Быть приобщенным к ней — большая честь и еще бо̀льшая ответственность. Не сомневаюсь, что у вас достанет сил нести этот груз. Иначе по окончании моей повести я бы потребовал от вас обоих покончить с собой.

Не ждите от меня ответов на все вопросы. Мне самому известна лишь малая часть происходящего. Идет третий год с того дня, как меня посвятили в секрет деревень, уничтоженных Тэнси. Знаю, что все началось раньше. Знаю, что у меня были предшественники в инспекции надзора.

Десять лет назад? Тридцать? Пятьдесят?

Не спрашивайте, я не отвечу.

Мне было поручено наблюдать за перемещениями Тэнси и отмечать момент, когда очередная деревня кириситан полностью опустеет после его визита. Полностью опустеет… Надо запомнить эту игру слов.

Простите, я отвлекся.

В моем подчинении достаточно людей, чтобы обеспечить наблюдение как за деревней, так и за Тэнси в дни его странствий. В последнее время приходилось много разъезжать, но я всегда любил путешествовать. Когда Тэнси уходил, оставляя за спиной кладбище с крестами, я отправлял сообщение в столицу. Ответа или каких-то дополнительных распоряжений я не ждал, заранее начиная подготовку к приезду в деревню сёгуна со свитой.

Строительство требует времени, иначе я бы не успел.

Мы с вами говорили о чудесах. Чудеса бывают разные. Никто не знает доподлинно, что делал Тэнси с такими деревнями, как Фукугахама. Искренняя вера? Сила духовного подвига? Отсутствие земной корысти? Смерть как спасение? Отражение Небесного Хэрая на земле?!

Все сразу?!

Так или иначе, закон, дарованный нам буддой Амидой, переставал действовать на территории вымерших деревень. Здесь не оставалось места для фуккацу. После того, как Тэнси уходил, убийца здесь убивал, убитый умирал, и ничего не происходило сверх того.

Да, Страна Восходящего Солнца. Да, уже не Чистая Земля.

Нет, не навсегда.

Три месяца, четыре. Потом Чистая Земля возвращалась, и все становилось как раньше. Надо было успеть подготовить деревню и доставить удовольствие сёгуну, прежде чем чудо иссякнет. Здесь можно сражаться, как встарь, острыми мечами. Не обязательно насмерть — вы это сами сегодня видели. Суть в другом: в возможности убить или умереть без фуккацу.

К этому не принуждают. Желающие всегда находятся — вернее, их находят доверенные люди. Все, кому были предложены бои без фуккацу, считали такое приглашение великой честью и подарком богов. Явить свою доблесть? Бесстрашие? На глазах у самого сёгуна?! Узнать, на что ты способен на самом деле? Возродить традиции славных предков?

Может ли истинный самурай мечтать о большем?!

Сложность организации тайных праздников заключается в том, что нам не хватало двух обстоятельств — мертвой деревни и ухода Тэнси. Я умолчал о главном, третьем обстоятельстве. Чтобы в деревне окончательно прекратились фуккацу, требовалось еще одно условие. После ухода Тэнси в деревню должен войти южный варвар, человек кириситанской веры.

Уголек, от которого загорится костер.

Не спрашивайте, кто и когда выяснил это первым, кто донес об этом сёгуну, был ли тот сёгун отцом нынешнего, дедом или прадедом. Как я уже сказал, у меня нет ответа. Знаю лишь, что наши местные кириситане для такого не годятся.

Да, для этого и приглашают варваров.

Нет, они ни о чем не догадываются. Торговые сделки и увлекательное зрелище. Для варваров — достаточная причина, чтобы посетить Чистую Землю. Всегда находятся желающие.

* * *

— Почему Тэнси умер без фуккацу? — хрипло спросил господин Сэки, вцепившись в края бочки. Со стороны могло показаться, что старший дознаватель тонет в океане, цепляясь за обломки судна. — Ведь с нами не было варваров! Если третье условие имеет решающее значение…

Инспектор вздохнул:

— Я думал об этом. И не нашел решения. Могу лишь добавить, что из-за смерти Тэнси у меня были серьезные неприятности. Если бы не великодушие первого министра, который воззвал к милосердию нашего сёгуна и уговорил пощадить меня, я бы сейчас не имел удовольствия беседовать с вами. Его светлость Кацунага молод, сёгуном он стал еще ребенком, три года назад. Когда сёгун Нобутада, досточтимый отец его светлости Кацунаги…

Плеск воды означал второй глубокий вздох:

— …когда он узнал, что его болезнь неизлечима, он принял монашество. Титул он передал сыну при поддержке первого министра Фудзивары. В те годы первый министр имел большое влияние на юного сёгуна. Сейчас оно уменьшилось, съежилось, как обрезок кожи на палящем солнце. Кое-кто даже считает, что господину Фудзиваре грозит отставка. Но его сло̀ва все-таки хватило, чтобы сохранить мою жалкую жизнь…

Не знаю, искренне ли возносил Куросава хвалы сёгуну и министру. Возможно, то был умело скрытый сарказм. Зато я знал другое, о чем не ведали инспектор и старший дознаватель.

Дух важней тела. За время своей недолгой службы я успел в этом убедиться. Тело моего слуги принадлежало сельскому дурачку, но в нем обитал дух южного варвара. Был ли Мигеру кириситанином при жизни? Без сомнения! Остался ли он тверд в своей вере? Кому молился презренный каонай, понимая, что обрек себя на адские муки?

Теперь я знал ответ на этот вопрос.

Уголек, от которого загорелся костер. Костер, на котором сгорел Тэнси. Тэнси, опустошивший Фукугахаму. Пустая Фукугахама, куда пришел слуга дознавателя по имени Мигеру. Дон Мигель де ла Роса, даже если я и не могу произнести это имя вслух

Круг замкнулся, фуккацу прекратились.

Это карма, подумал я. Прячься от нее в чужих телах, Тэнси, ищи защиты у чужих богов, но твоя карма все равно настигнет тебя. Назовись посланцем небес, но придет день — и ты отправишься в дальний путь, который вымостил сам, от начала до конца.

Куда он ведет, твой путь? Нет, не на небеса.

В последнем я был уверен.

2
«Разве бы я осмелился?»

У помоста прохаживался молодой варвар в черном — тот, кого Мигеру представил мне как Рикарду-доно из клана Дерара. Меч варвара, длинный, прямой и узкий, был обнажен. Время от времени Рикарду-доно чертил мечом в воздухе быстрые кресты. Клинок свистел, Рикарду-доно кричал.

Вопли его напоминали воронье карканье. Да и сам варвар сейчас походил на хромого ворона Ятагарасу, глашатая святилища Кумано.

Возле Рикарду-доно, стараясь не попасть под меч, суетился мой соотечественник — судя по виду, мелкий чиновник лет сорока. Вид у чиновника был такой, словно он присутствовал на собственных похоронах. Он то хватался за горло, как если бы его душили призраки, то начинал тараторить скороговоркой, обращаясь к варвару. Рикарду-доно игнорировал все старания чиновника — или отвечал такое, отчего чиновник всплескивал руками, а на щеках его загорались багровые пятна.

Толстяка я не видел. Наверное, сидел в харчевне. Пожилой черный — Фирибу-доно, сказал Мигеру — отошел подальше, к дорожке для скачек. Всем своим видом он показывал, что осуждает молодого горлопана за его выходку. Самураи — из тех, кто успел вернуться на площадь — хохотали, улюлюкали и тыкали в Рикарду-доно пальцами. Это не смущало молодого варвара, напротив, подзадоривало к новым воплям.

Я глянул на помост. Сёгун со свитой еще не вернулись. После того, как Камбун убил своего соперника, а сакура в нашем лице зацвела, радуя его светлость, Ода Кацунага объявил, что вспотел от возбуждения и нуждается в омовении. Разумеется, вести сёгуна в общественную баню никто и не подумал. Это мы — люди служивые, неприхотливые, а его светлости подвели коня и помогли сесть в седло. Выше по склону, за чайными павильонами, в банном домике уже все было готово для отдыха великого господина. Туда сёгун и поехал в сопровождении свиты, а следом носильщики несли паланкин с госпожой Такако.

Нам с Сэки Осаму было разрешено отлучиться, но ненадолго. Сёгун желал видеть нас рядом, когда вернется на помост. Должно быть, на сакуре распустились еще не все цветы. Следовало ждать подвоха.

— Едут, — бросил господин Сэки, угадав мои мысли.

И указал пальцем на склон.

Кавалькада приближалась. Разрумянившийся после омовения сёгун ехал впереди, о чем-то беседуя с первым министром. Взгляды обоих были прикованы к Рикарду-доно. Министр хмурился, сёгун демонстрировал прекрасное расположение духа.

Я побежал к ним навстречу. За мной кинулся чиновник, мигом забывший про Рикарду-доно. Несмотря на возраст, бежал он резво. Я даже позволил ему обогнать себя, желая услышать, какую весть он несет господину.

Растяпа! Болван!

Вечно лезешь впереди копья в схватку!

Это я не вам. Это я себе.

Я перешел на быстрый шаг, давая вырваться вперед тяжеловесному инспектору и господину Сэки, человеку немолодому, отвыкшему от беготни. Не хватало еще оскорбить их своим первенством в забеге! Вкупе с благоволением сёгуна, какое он подчеркнуто выказывал мне, это грозило серьезными неприятностями. Сёгун уедет в Эдо и забудет про младшего дознавателя Рэйдена. Инспектор, надеюсь, тоже уедет. А господин Сэки останется. Господин Сэки ничего не забывает…

Короче, к сёгуну я прибыл последним. Упал на колени, ткнулся лбом в землю. К этому моменту чиновник закончил свой доклад. На долю моих ушей — вот досада! — не досталось ни словечка.

— Встаньте, Рэйден-сан, — обратился ко мне сёгун.

Тон господина Кацунаги выдавал раздражение. К счастью, оно было вызвано не мной. Глядя исподлобья, я видел, что настроение всадника передается коню. Гнедой жеребец фыркал, прядал ушами. Когда он заплясал, сёгун без труда сдержал коня.

— Встаньте, я желаю выслушать ваше мнение.

Инспектору и старшему дознавателю он встать не предложил.

— Этот человек, — его светлость взмахнул плеткой, указывая на чиновника. Несчастный сжался так, словно плеть была боевой, — только что изложил мне смысл речей варвара. Он утверждает, что варвар… Как его имя?

— Рикарду-доно, — осмелился подсказать я. — Рикарду-доно из клана Дерара.

Чиновник уставился на меня, выпучив глаза. Сёгун, впрочем, тоже.

— Я в вас не ошибся, Рэйден-сан, — меня одарили улыбкой. Нет, двумя улыбками: первый министр тоже решил подбодрить такую букашку, как я. — Я сразу распознал в вас того, кто берет зонтик раньше, чем вымокнет. Вы внимательны к мелочам и не боитесь говорить правду в лицо государям. Таких людей я ценю. Молодость не значит глупость или наивность…

Кажется, речь была предназначена не мне.

— Итак, по словам переводчика Рикарду-доно восхищается моим гостеприимством и воинским мастерством наших самураев. Варвар утверждает, что в его стране тоже есть умелые бойцы, но им не сравниться с теми, кто сражался сегодня. Как вы полагаете, Рэйден-сан, это похоже на правду? Говорите честно, я ненавижу лесть!

— Не знаю, ваша светлость!

— Не знаете? Вы меня разочаровываете.

— Язык варваров мне неизвестен. Но я готов выяснить смысл речей Рикарду-доно и передать вам его в точности!

— Каким же образом?

— Мой слуга знаком с языком южных варваров.

— Безликий? — вмешался первый министр. — Я правильно понял, что вы хотите поставить мерзкого каонай пред очами его светлости Кацунаги?! Бросить собачий кал перед драконом?! Даже статус слуги дознавателя не умаляет гнусности выкидыша кармы!

— Неслыханная дерзость! — пробормотал Сэки Осаму.

Я пал на колени:

— Разве бы я осмелился? Я всего лишь хотел спуститься вниз, выяснить у моего слуги, что кричит Рикарду-доно — и вернуться к великому господину…

— К нашей светлости, — напомнил сёгун. — Продолжайте, Рэйден-сан.

Похоже, он не гневался. Более того, судя по лицу Кацунаги, он был готов приказать, чтобы Мигеру привели сюда вопреки заявлению первого министра. Неужели я попал между молотом и наковальней?

— Если ваша светлость не сочтет это проявлением неуважения…

— Не сочтет.

Сёгун с вызовом глянул на первого министра. Господин Фудзивара склонил голову, подчиняясь. Лицо сёгуна прояснилось, сейчас это было лицо победителя.

— Поспешите, Рэйден-сан. Мы будем ждать вас здесь.

3
«Когда находишь золотую монету…»

— Ты уверен?

— Да, господин.

— Варвар говорит именно это?

— Да, господин.

Мигеру поудобнее перехватил свою клюку. Если бы не покорность его позы, я бы решил, что мой слуга намеревается драться.

— Я предупреждал вас, господин — дон Рикардо забияка. У таких разум приправлен лишней долей перца. Когда во рту все горит, вкус еды теряется. Остается пожар, который не залить водой.

— Чем же его заливают?

— Кровью, господин.

Мигеру взглянул туда, где разгуливал Рикарду-доно.

— Сталь из Толедо, — произнес Мигеру. Таким тоном говорят об умерших друзьях, чье общество тебе более недоступно. — У этого прохвоста есть деньги на хорошее оружие.

— Тореду?

— Ваши кузнецы, господин. Я всегда восхищался их мастерством. У меня на родине…

Он осекся.

— Когда я был жив, господин, — продолжил Мигеру после долгой паузы, — я знал одну поговорку. Из дерьма, шутили у нас, не выковать меч. Ваши кузнецы — мастера, им это удается.

— Что ты себе позволяешь? — возмутился я. — Тебя наказать, да?

— Меня можно избить, господин. Почему нет? Но от этого у вас не появятся богатые рудники. Даже если бить меня каждый день, утром и вечером, руды не прибавится.

— Жди здесь. Нет, жди у начала тропы, ведущей вверх.

— Мой вид оскорбит знатных людей, господин.

— Спрячься, там есть кусты. И вообще постарайся держаться поблизости. Но так, чтобы не бросаться в глаза. Сможешь?

— Да, господин.

Назад: глава шестая БАМБУК РАСТЕТ КРЕСТОМ

Дальше: глава пятая ЛИСА И ВОРОН