глава пятая ЛИСА И ВОРОН

Назад: ПОВЕСТЬ О ЛИЦАХ ПОТЕРЯННЫХ И ЛИЦАХ ОБРЕТЕННЫХ

* * *

— Варвар храбрец, — сказал сёгун, когда я передал ему содержание воплей Рикарду-доно. — Впрочем, это не отменяет его вызывающего поведения. Как, вы говорите, он назвал наших самураев?

— Желтыми обезьянами, ваша светлость!

— И какого он мнения об их воинском мастерстве?

— Самого низкого, ваша светлость!

— Восхищался ли он нашим гостеприимством?

— В определенной степени, ваша светлость.

Чиновник с облегчением перевел дух. Я же решил, что не стоит до смерти топить беднягу-переводчика. В конце концов, заявление Рикарду-доно о том, что жирная еда, шелковый плащ и теплый нужник делают человека слабым — разве эти слова при должном воображении нельзя было принять за восхищение гостеприимством?

— Ваше мнение, Кэнсин-сан?

Сёгун повернулся к первому министру.

— Такой вызов бросают не впервые, — Фудзивара подъехал ближе. — При господине Нобутаде, вашем досточтимом отце, варвары дважды участвовали в схватках без фуккацу. Я слышал, что подобное видел и ваш глубокоуважаемый дед, господин Нобуёши. Но в силу возраста я не был свидетелем тех случаев.

— Мои благородные предки разрешали поединки с варварами?

— Да.

— То, что не унизило моего отца и деда, — сёгун подбоченился, — не может унизить и нас. Напротив, это послужит нашему возвышению. Варвар презирает наших самураев? Отлично! Чем выше дерзкий задирает нос, тем больней его падение. Рэйден-сан!

— Я здесь, ваша светлость!

— Пусть ваш слуга будет поблизости. Если я потребую, вы получите от него точный перевод речей варваров.

В словах Кацунаги сквозил явный вызов министру Фудзиваре. «Бросить собачий кал перед драконом?!» Похоже, дракон с легкостью согласился бы на это, лишь бы досадить тигру.

— Да, — прибавил сёгун, обращаясь ко мне, — и вы тоже не отходите далеко. Рядом со мной мало людей, в чьей честности я могу не сомневаться. Когда находишь золотую монету, жаль ее потерять.

Я пал ниц, благодаря за оказанную честь.

глава пятая
ЛИСА И ВОРОН

1
«Вы и впрямь золотая монета!»

— Я Омура Досан из Киото! Прошу удостоить меня поединка!

Что отвечает Рикарду-доно, я не знаю. Надеюсь, сёгун не пошлет меня к Мигеру выяснять это. Судя по тону варвара, его речь далека от вежливости.

— Начинайте! — велит сёгун.

Взмах веера.

Омура выхватывает меч. Меч Рикарду-доно обнажен, варвар держит оружие в вытянутой руке на уровне плеча. Острием он целится в глаза противника. Я впервые вижу такую позу, когда плечо, кисть и острие меча образуют прямую линию. По-моему, это адски неудобно. Ноги Рикарду-доно выпрямил и свел вместе. Носок правой устремлен в сторону Омуры. Это больше похоже на танец актера, исполняющего роль женщины, нежели на боевую изготовку самурая.

Нет, не впервые. Нет, это может быть удобно.

Да, я уже видел эту манеру боя.

Вечер, дождь, буря. Грязь перед рыбной лавкой торговца Акайо. Я в грязи. Банда Куро-бодзу. Хохот, насмешки. Мигеру с моими плетями. Ноги выпрямлены, задники сандалий упираются друг в друга. Правая рука поднята на уровень плеча. Рукоять длинной плети выставлена вперед, кончик смотрит в лицо бандиту.

Я моргаю. Бандит превращается в Омуру Досана.

— Кацу! — ревет Омура.

И атакует без подготовки.

Клинок Омуры рассекает воздух быстрее, чем я могу за ним уследить. Будь на месте варвара кто-то из самураев, он уже пал бы мертвым. Но меч Рикарду-доно слишком длинный. К тому же варвар все время двигается, не позволяя Омуре приблизиться на расстояние рубящего удара. Все, что попадает под меч самурая, это сверкающая полоса стали.

Омура пытается обойти чужой меч.

Тщетно.

Всякий раз после того как клинки сталкиваются, острие варварского оружия вновь смотрит в глаза Омуре. Имей меч лицо, он бы улыбался. У него есть причины для смеха. Я вижу, как сильно выщербилось лезвие клинка Омуры от резких столкновений с мечом Рикарду-доно.

«Сталь из Толедо. У этого прохвоста есть деньги на хорошее оружие. Меня можно избить, господин. Но от этого у вас не появятся богатые рудники…»

— Безумец! — слышу я.

Это Мигеру. Повинуясь моему приказу, он сидит на земле у левого края помоста. Согнулся в три погибели, чтобы даже верхушкой своего капюшона не оскорбить взор сёгуна.

— Безумец! — повторяет Мигеру.

Я знаю, о ком он говорит.

Омура кричит и падает. Только что он предпринял маневр, какой был бы хорош против копья. Против длинного и узкого меча этот маневр оказался вовсе не хорош. Выясняется, что оружие варвара обладает еще одним качеством, неприятным для соперника: гибкостью. Острие пронзило Омуре бедро. Омура пытается встать, не может. Сделав шаг вперед, варвар упирает клинок, красный от крови, в грудь Омуры. Смерть дрожит между ключицами самурая, смерть без фуккацу.

Рикарду-доно смеется. Убирает меч.

Отступает.

Можно ли услышать тишину? Я слышу. Самураи на площади молчат так, что становится страшно. Кажется, еще миг, и они кинутся на варвара всей толпой. Сомнут, разорвут на части, не считаясь с потерями. Лишь присутствие сёгуна и первого министра сдерживает их.

— Я Сибато Кэйдзи! — взрывается тишина. — Прошу удостоить меня поединка!

— Я Хаяси Саданобу! Прошу удостоить…

— Прошу удостоить…

— Я Ёсида Сюдзо!

— …поединка!

— Я Отани Умако! Прошу…

— Я…

— Я!..

— Я!!!

— Ивамото Камбун, — произносит господин Фудзивара.

В этом гаме я слышу первого министра лишь потому, что он склонился к сёгуну. Мне холодно, я замерзаю. Рядом со мной сидит ледяная дева Юки-онна. Дышит ли его светлость? Кажется, даже лицо сёгуна покрылось инеем.

Один ли я такой? Всех на помосте знобит. Весна, день, солнце в небе — все утрачивает значение, лишается тепла перед зимней стужей высочайшего гнева.

— Дать разрешение кому-то другому — это значит лишь прибавить нам позора. Я не уверен и в этом человеке, но больше мне некого предложить.

— Нет!

Сегун шипит. Сёгун взбешен.

— Выставляйте всех, изъявивших желание. Одного за другим!

— Он их убьет, ваша светлость.

— Пусть! Пусть убивает! Варвар тоже не железный. А когда он утомится, мы выставим Камбуна.

Война, вспоминаю я. Путь коварства и обмана.

— Одна победа против многих поражений? Одна сомнительная победа против многих несомненных поражений? Ваша светлость, не кажется ли вам, что такая стратегия…

— Ясухиро Кэзуо, — сёгун не слышит. Сёгун кричит на человека, которого здесь нет. Кричит так, словно рассчитывает, что его услышат. — О, Ясухиро! Мерзавец! Как же ты подвел меня, негодный!

Мне ясно, чем грозит сенсею его отсутствие в Фукугахаме. Боюсь, сёгун злопамятен. Праздник закончится… Нет, не так. Испорченный праздник закончится, наступят суровые будни. Для сенсея они будут суровей обычного.

— Если мне будет позволено, — вмешиваюсь я.

И умолкаю.

— Рэйден-сан?

Сёгун отворачивается от первого министра. Смотрит на меня:

— Говорите, я слушаю.

Я говорю.

— Я не ошибся в вас, Рэйден-сан, — сёгун смеется. Сёгун доволен. — Вы и впрямь золотая монета. Так унизить варвара? Лишь самый изощренный разум мог придумать такую проделку. Господин Фудзивара, вы слышите? Мы довольны дознавателем Рэйденом. Мы очень им довольны. Что вам нужно для вашей затеи, Рэйден-сан?

— Перерыв, ваша светлость. Небольшой перерыв.

Сёгун взмахивает веером. Шум стихает.

Веер хлопает меня по плечу:

— Я предоставляю вам полную свободу действий.

2
«Дарэмо Домо из Ицумо»

— Досточтимый Фирибу-доно!

Я низко поклонился.

— Я удостоен высокой чести передать вам подарок великого полководца, покорителя варваров, — сейчас это звучало насмешкой, но я решил не заострять внимания на опасных мелочах. — Это два прекрасных меча работы Канезуми, одного из лучших мастеров нашей страны.

Слова Мигеру еще звучали в моих ушах: «Из дерьма не выковать меч. Ваши кузнецы — мастера, им это удается.» Думаете, я сердился на слугу? Ошибаетесь. Обидные на первый взгляд слова оказались искренней похвалой.

Переводчик затарахтел на варварском наречии. Я был уверен, что на сей раз он не исказит ни словечка. Когда от точности перевода зависит твоя голова, вернее, живот, а вокруг умирают без фуккацу — знание чужих языков становится идеальным.

Мигеру я с собой не взял.

— Фирибу-доно, — переводчик обернулся ко мне, — благодарит его светлость за щедрый дар.

Я шагнул вперед и протянул варвару мечи, заранее уложенные на предплечья моих рук. Поклонившись в ответ, Фирибу-доно принял мечи как подобает: подставив свои предплечья между моими. Я думал, он что-нибудь сделает не так, но этот человек все делал правильно.

Малый меч варвар сунул за пояс, а большой аккуратно извлек из ножен. На клинке сверкнуло солнце, я на миг ослеп. Когда я проморгался, то обнаружил, что варвар любуется подарком. На лице Фирибу-доно читалось восхищение: подлинное или притворное, не знаю.

Я ждал. Ловушка была расставлена, он не мог пройти мимо.

— Чем Фирибу-доно, — произнес переводчик, выслушав варвара, — может отплатить его светлости за оказанную честь?

— Досточтимый Фирибу-доно хочет доставить удовольствие великому господину? Нет ничего проще. Если Фирибу-доно соблаговолит одолжить на краткий срок свой меч и кинжал, наш повелитель возрадуется. Заверяю, что оружие будет возвращено в целости и сохранности.

Пожилой варвар нахмурился. Он чуял подвох, но не понимал, в чем он состоит. Впрочем, как бы то ни было, отказаться он уже не мог.

— Фирибу-доно сделает это с радостью.

Я принял у ворона его меч и кинжал.

— Прошу уважаемого Фирибу-доно, — я говорю медленно, чтобы переводчик успевал за мной, — подняться на помост. Место подле сёгуна уже приготовлено для него. Это большая честь, больше, чем подарок.

Для ворона заранее припасли стул. Мне неизвестны обычаи варваров, но я предполагаю, что этому человеку будет трудно сидеть по-людски — на пятках, опустившись на колени.

* * *

— Я Дарэмо Домо из Ицумо!

Самураи хохочут: игра слов пришлась им по вкусу. Имя и место рождения нового бойца может значить как «Никто Никак из Никогда», так и «Всякий На-Самом-Деле из Всегда» — в зависимости от того, отрицает боец или спрашивает.

— Прошу удостоить меня поединка!

Густые брови Рикарду-доно сходятся на переносице: точь-в-точь как у его старшего товарища. Тонкости речи варвару недоступны, но смех его злит. Я очень на это рассчитывал и оказался прав. Что бы ни вышло из моей затеи, смех над варваром и злость варвара — два слоя целительной мази на уязвленном самолюбии сёгуна.

Похоже, Рикарду-доно понимает мой замысел. Лоб его разглаживается, а на губах возникает презрительная усмешка. Хорошо, соглашаюсь я. Это ненадолго.

Усмешка исчезает.

Гримаса недоумения коверкает черты варвара. Надменно вскинув подбородок, он следит, как противник занимает место напротив него. Темно-лиловое кимоно без гербов. Черная накидка с капюшоном. Из-под капюшона на Рикарду-доно смотрит маска лисы-оборотня: белая с алыми разводами. Зубы лисы обнажены в усмешке, словно лиса — вор, укравший эту усмешку у варвара. В руках лисы — меч и кинжал, одолженные у Фирибу-доно.

Рикарду-доно не боится. Он заинтригован, хоть и пытается это скрыть.

— Mucho sabe la zorra, — кричит молодой варвар, — pero mа̀s sabe el que la toma!

Переводчик тут как тут:

— Много знает лиса, но ловец знает больше!

Надо запомнить, отмечаю я. Пригодится.

3
«Берегись его, мальчик!»

Мне повезло: сёгун оказался страстным любителем театрального искусства. Всякий раз, покидая столицу, он брал с собой малую труппу любимых актеров, чтобы те развлекали господина в минуты отдыха. У актеров нашлась подходящая маска. За одеждой дело тоже не стало.

— Вы могли бы мне приказать, господин, — сказал Мигеру, выслушав меня. — К чему интересоваться, чего хочет презренный каонай и чего он не хочет?

— Это будет бой, Мигеру.

— Я понял, господин.

— Возможно, насмерть.

— И это я понял, господин.

— Поэтому я не приказываю, а спрашиваю твоего согласия.

— А вот теперь я вас не понимаю, господин.

За миг до того, как он продолжил, я догадался, что сейчас услышу. Гром и молния! Рэйден-сан, сёгун предоставил вам полную свободу действий. И что вы сделали? Выставили себя дураком. Нет, хуже, чем дураком!

— Допустим, я откажусь, — задумчиво произнес Мигеру. — Что тогда?

— Тогда я прикажу тебе! И ты подчинишься!

— Это я понял, господин. Это я понял с самого начала. Извините мою тупость, но я не понимаю другого. Зачем спрашивать согласия, если в случае отказа вы намерены приказать? Добиться своего силой?

Я охрип. Лишился голоса.

Сёгун уже одобрил мою идею. Одобрил? Он пришел от нее в восторг. «Побить варваров их же оружием? Это прекрасное решение, в духе полководцев нашего славного прошлого! Моя благодарность, Рэйден-сан, превзойдет самые смелые ваши ожидания.» Когда же я объяснил, что Мигеру в прошлой жизни, прежде чем потерять лицо, убивал, и не раз, а значит, он не скован ограничениями Чистой Земли, сёгун захлопал в ладоши. Как мальчишка, честное слово! Нельзя так думать о великом полководце, покорителе варваров, но над своими мыслями я не властен.

Отступать было поздно. Желание Мигеру не имело значения.

Зачем же я его спросил?

Кто здесь мальчишка, сёгун или я? Чей язык торопится впереди здравого смысла? Кому сейчас стыдно? И перед кем? Перед безликим слугой?

Перед самим собой?!

— Посмею ли я ослушаться? — Мигеру размышлял вслух, делая вид, что не замечает моего смятения. — Конечно, нет. Я буду сражаться. О да, я буду сражаться по приказу.

«Каков слуга, таков и хозяин!» — крикнул мне однажды некий забияка, желая оскорбить и затеять драку. Забияка был прав. Только я бы сказал иначе: «Каков хозяин, таков и слуга.» Мигеру, ты знаешь, куда следует бить. Ты тоже не промахиваешься.

Я представил, как мой слуга выходит на площадку. Как он сражается по приказу. У меня богатое воображение. Я все увидел будто воочию. Биться с каонай — само по себе позор. Так или иначе, Рикарду-доно будет в проигрыше. Но если варвар победит без достойного сопротивления, сёгун вряд ли останется доволен.

— Блестящая идея, господин.

Все это время прохвост Мигеру следил за моим лицом. Так я в свое время требовал от него, чтобы он снял маску, и наблюдал за его лицевой плотью. Пытался определить, врет он или говорит правду, грустит или злится. Я изучал Мигеру, Мигеру изучал меня.

Ему было проще.

— Поражение или победа, дон Рикардо в любом случае будет опозорен. Я имею в виду, в глазах сёгуна. Хорошо, я буду сражаться.

— По приказу?

— По своей воле.

Я ждал, когда он назовет меня господином. Не дождался.

— Оружие, — Мигеру попробовал на вкус забытое слово. — Espada y daga… Меч и кинжал. Жаль, что здесь нет оружия, к какому я привык. Разве что чудо…

— Чудо? — улыбнулся я.

И сдернул ткань с клинков Фирибу-доно.

Мне не нужно было видеть лицевую плоть Мигеру, чтобы понять, что творится с моим слугой. На пять ударов сердца он замер. Рыбьи глаза маски уставились на клинки. Пальцы коснулись рукоятей меча и кинжала.

Изумление.

Осознание.

Понимание.

О да, он понял. Нет, я не про оружие, которым снабдил Мигеру до того, как заговорил с ним о схватке. Он понял иное: выставляя его на бой, я делаю все возможное, чтобы сёгун забыл об отсутствующем здесь сенсее Ясухиро. Разочарование будет искать выхода, а молодой Ода Кацунага мстителен не меньше, чем его предки.

Безликим слугой я прикрывал убийцу безликих.

— Превосходные клинки, — пальцы Мигеру сжались крепче. — Настоящая толедская сталь. Видите волчью лапу? Это клеймо мастера.

Он замолчал. Я не уходил, хотя мне и следовало торопиться.

— Моя жизнь — пустой звук, эхо в горах, — клинки шевельнулись. Солнце отразилось в полированном металле. — Я мертвец. Что бы я ни натворил, меня нельзя наказать сильнее, чем я уже наказан. Мальчик, ты — другое дело.

Спросите меня: почему я не оскорбился из-за «мальчика»? Почему не обругал наглеца? Не затаил зла? Спросите и я вам не отвечу.

Не знаю. А если знаю, так не скажу.

— Сёгун? Милость этого парня переменчива, как погода в море. Полный штиль? В любой момент готовься к шторму. Берегись его, мальчик. Я сделаю, что смогу. Но я всего лишь слуга. У меня ничего нет, даже лица.

Он был непочтителен к сёгуну. Был непочтителен ко мне.

— Да, — кивнул я. — Я буду осторожен.

Я возвращался к помосту, но мне казалось, что я лежу в грязи у дома торговца Акайо. Меня хлестали струи дождя. Надо мной стоял Мигеру, только вместо плетей он держал клинки из стали, клейменой волчьей лапой. Он сражался за меня.

В эту грязь я швырнул себя сам.

4
«Куда положу глаз, туда положу и пулю»

Лиса стоит, как до нее стоял Ивамото Камбун.

Лисьи лапы висят вдоль тела. Камбун держал меч двумя руками, отчего меч приобретал сходство с огородной тяпкой. Лиса вооружена мечом и кинжалом. Корзинка из прутьев, в которую упакована рукоять кинжала, касается бедра лисы. Острие меча, одолженного старым вороном, чертит на земле неизвестные мне иероглифы. Движется только острие — слабо, еле заметно.

Лиса не движется.

Молодой ворон приседает, сгибая колени. Оба его крыла выставлены вперед. Ворон поворачивается к лисе боком, угрожает кинжалом. Крыло с мечом поднимается вверх, над головой. Длинный клинок наискось перечеркивает пространство перед вороном. Приглашает лису: ну же!

Лиса неподвижна.

«Искусство боя парой стальных мечей, — слышу я голос сенсея Ясухиро, — утеряно. То, что сохранилось, недостоверно. То, что известно мне, скорее догадки и предположения. Теория без практики мертва. Лягушка в колодце не знает большого моря…»

Полагаю, сенсей отдал бы десять лет жизни за то, чтобы рана не помешала ему присутствовать в Фукугахаме. Гнев сёгуна? Мстительность сёгуна?! Это не устрашило бы сенсея. Но возможность увидеть не просто искусство боя двумя мечами, а чужое искусство? В деревне, где нет фуккацу?!

Там, где я вижу колодец, Ясухиро увидел бы море.

Ворон срывается с места. Вспорхнув, налетает на лису. Отскакивает, налетает вновь. Рубит, колет — от плеча, от локтя. Крылья его стремительны, клюв беспощаден. Расстояние между ним и лисой пульсирует, сокращаясь и удлиняясь, будто свежая рана.

Звон, лязг.

Всякий раз лиса делает шаг в сторону. Там, где я бы отступил, лиса идет по кругу. Воронья сталь пляшет, блестит, пытается войти в этот круг. Сталкивается с лисьей сталью, отступает. Лиса хлещет в ответ, как плетями — от локтя, от запястья. Ворон бранится сквозь зубы. Я знаю, что у во̀ронов нет зубов. Я не знаю языка варваров. Но у меня нет сомнений, что это брань.

Черная одежда распорота в двух местах. К красному кресту, вышитому на костюме ворона, добавляется несколько линий, тоже красных.

— El bastardo! — каркает ворон.

Лиса молчит.

Я смотрю на зрителей. Ищу в толпе Ивамото Камбуна, моего безумного, беспощадного родича. Ага, вот он. Следит за поединком, весь внимание. Как зверь, почуявший чужой взгляд, поворачивает голову, встречается со мной глазами. Улыбается? Нет, показалось.

Я забыт.

Камбун вновь поглощен поединком.

Неужели он понял, кто скрывается под маской лисы?!

— Increible! — вскрикивает Фирибу-доно.

Старшего варвара посадили рядом со мной. Видно, что он испытывает яркие переживания. Раскраснелся, подался всем телом вперед. Думаю, ему легче было бы там, на площадке для поединков, нежели здесь, на помосте.

— Невероятно! — переводит чиновник.

Фирибу-доно продолжает что-то бормотать.

— Он говорит, — чиновник старается изо всех сил, — что самурай в маске лисы сражается как человек высокого роста, с длинными ногами и руками. Внешне он вовсе не таков, нельзя понять, откуда у него эти ухватки. Но, как ни странно, ему это удается! Если бы варвар не знал, что некий hidalgo… э-э… некий самурай пропал без вести и наверняка умер, он решил бы…

Зря я отвлекся. Пропустил важное. Ворон с лисой сошлись вплотную, клинки скрещены в самом невозможном сочетании. Я вглядываюсь — и не могу понять, что означает эта изысканная композиция. Что-то подобное было во время поединка Омуры с Хосокавой. Но там скрестились два клинка, а здесь их четыре.

Знать бы, как ворон высвободился?

Рукоятью кинжала он бьет лису в морду. Время выбрано неудачно, способ тоже не слишком удачен — лиса успевает отшатнуться. Но кончик одного из прутьев корзинки цепляется за край маски.

Рывок оставляет Мигеру без актерской личины.

С дикой скоростью ворон отлетает назад. Впору поверить, что перед ним взорвали праздничную ракету с серой и древесным углем. То, что не могло сделать оружие, сделала лицевая плоть каонай. Ворон испуган, ворон в ужасе.

— El es un leproso! — вопит он.

Я не знаю, что делать. Вспороть себе живот?

Мигеру опускает оружие вниз. Стоит, как стоял в начале поединка. То, что заменяет ему лицо, бесстыдно обнажено в присутствии толпы самураев, первого министра, сёгуна.

— Слышите? — кричит Мигеру. — Этот человек говорит, что я прокаженный!

Гогот самураев служит ему ответом. Смеются все, даже сёгун.

— Он боится подхватить от меня эту заразу!

Гогот превращается в бурю. Многие хватаются за животы.

— Сказать ему, как получают такую болезнь?

— Да! — откликаются самураи

— Сказать!

— Только пусть выедет из Фукугахамы!

— Здесь он не заразится!

— Это прекрасно! — сёгун вытирает слезы платком. — Это чудесно! Такое унижение варвара… Рэйден-сан, вы меня не разочаровали!

— Рэйден-сан умен не по годам, — соглашается министр Фудзивара. — У моего господина острое зрение. Среди множества людей мой господин всегда примечает того, кто достоин возвышения.

Сёгун недобро щурится:

— Это так, мой дорогой Фудзивара. Я примечаю, а вы обходите этих людей почестями и должностями. Сколько раз я уже говорил вам об этом?

Первый министр смущен. Он кланяется и умолкает.

Меж тем Рикарду-доно уже оправился от потрясения. Он не понимает, что кричат ему самураи, но смех ясно говорит варвару: ты ошибся, это не проказа.

«Что же это?!» — читается во всей позе варвара.

Мигеру что-то говорит Рикарду-доно. Оборачивается к помосту:

— Я объяснил ему: это маска. Маска под маской, и снова маска. Никто не увидит больше моего настоящего лица.

— Га-а! Никто!

— Никто и никогда!

— Га-а-а! Никогда!

— Даже если сорвет с меня одну маску за другой! И знаете, что он ответил?

— Что?! — вскипает толпа.

— Что же? — спрашивает сёгун.

Я вижу чудо: безликий — кумир самураев.

— Что это обет безумца! Наиглупейший из всех обетов!

— Ха! Дурной варвар!

— Пустая башка!

— Ему неведомо, как теряют лица!

— Дарэмо Домо!

— Эй, Никто Никак! Просвети болвана!

Зрители насмехаются. О, насмешка понятна Рикарду-доно без перевода! Чем платят за презрение? Сталь из Тореду приходит в движение, ворон отправляется в полет. Краткий миг лязга и скрежета. И вот клинки скрещены вновь, но это длится недолго. Лязг возвращается, усиливается, четыре полосы стали брызжут искрами.

Три полосы.

Меч Рикарду-доно выныривает из скрежещущего водоворота, летит в толпу. Кто-то ловит меч, торжествуя, поднимает над головой. Но никто не смотрит на удачливого самурая, не восхищается его ловкостью. Все взгляды прикованы к месту схватки.

Варвар лежит на спине. Мигеру наступил на его руку, вооруженную кинжалом. Острие клинка безликого упирается варвару в ямочку между ключицами. Капюшон упал ниже, лицевая плоть моего слуги почти не видна.

— Donde pongo el ojo, — говорит Мигеру, — pongo la bala.

Я не понимаю. Рикарду-доно понимает.

глава шестая
БОГИ НЕ ТЕРПЯТ ИЗМЕНЫ

1
«Все ли в восхищении?»

Закатное солнце валилось за горы, невысокие в наших краях. Казалось, что на хребтах полыхает пожар, изображенный живописцем. В огне корчились обугленные, точно вырезанные из черной бумаги силуэты кривых сосен. По всей деревне зажигали фонари, большие и малые, гирлянды и факелы. Стойки для последних слуги загодя расставили вдоль улицы. Столичные самураи громко обменивались впечатлениями с провинциалами, на время позабыв о разнице в положении, дарованной чинами, и надменности, присущей им от рождения.

Победа Мигеру была у всех на устах. Этот Рикарду, утверждал каждый второй из гостей, даже не понимает, в какой степени он опозорен! Наверняка, вмешивался в разговор каждый третий, он уверен, что все дело в поражении. Проигравший жалок! Вот-вот, поддакивал каждый четвертый. Видите? Он недоумевает, отчего мы так веселимся. Проиграть схватку, тем более если соперник сильнее тебя, а ты дрался честно — позор из мелких, терпимых. «В чем же дело?» — небось, думает бедняга.

Одно слово: варвар!

Больше всех доволен был сёгун.

— Вы видели? — восклицал он, не зная устали. — Вы все видели?!

— Да, господин!

— Кому дозволено насмехаться над храбростью наших воинов?

— Никому, господин!

— Человек чести на его месте уже покончил бы с собой!

— Воистину!

— Варвар, знай свое место! Живи в унижении!

— Банзай!

Победа Мигеру над заморским выскочкой превращалась в триумф, поднимала престиж Чистой Земли до небывалых высот. По всему выходило, что титул «великого полководца, покорителя варваров» Ода Кацунага носит не зря. В порыве великодушия его светлость возвестил, что дозволяет моему слуге до конца праздника щеголять в одеждах, какие он носил во время поединка, и в лисьей маске.

— Ни один каонай доселе, — возвестил Кацунага, — не удостаивался такой чести!

К счастью, у Мигеру хватило ума исчезнуть с глаз долой. Ну да, сейчас знатные господа радуются победе над варваром. Но очень скоро они вспомнят, что безликий мерзавец посмел выдать себя за самурая и украл у них всю славу.

Обо мне сёгун тоже не забыл: прилюдно воздал хвалы за острый ум и находчивость — и пообещал награду. Первое, что мне захотелось после этого — найти убежище Мигеру и разделить его на двоих. «Милость этого парня переменчива, как погода в море…» Говоря простым языком, чем выше взлетишь, тем больнее падать.

Я уже ловил на себе косые взгляды.

— Мой дорогой зять, — сёгун все не мог успокоиться. На этот раз жертвой его восторгов пал первый министр. — Не кажется ли вам, что праздник удался как никогда?

— Вы совершенно правы, — согласился Фудзивара. — Это лучший праздник за все годы.

— Все ли в восхищении?

— Вы не найдете ни одного хмурого лица, ваша светлость!

— Хочу напомнить вам, дорогой зять, что нас ждет еще одно захватывающее зрелище! Разве оно не достойно богов?

— О да, мой господин! Боги ликуют.

— И это была ваша идея. Мы это ценим, поверьте. Отчего же вы не взяли с собой вашего прелестного сына? Раньше вы брали его в деревни, подобные Фукугахаме.

— Он заболел, ваша светлость.

— Надеюсь, ничего опасного?

— О, нет! Обычное недомогание. Знали бы вы, как он расстроился! У меня сердце кровью обливалось, когда я велел ему остаться дома.

— Бедное дитя! Лишиться такого развлечения…

Сёгуна окружила свита. Меня как бы между делом оттеснили подальше. Сказать по правде, я не имел ничего против.

— Решаете очередную загадку, Рэйден-сан?

Инспектор Куросава улыбался. Впрочем, он всегда улыбался.

— Склоняюсь перед вашей проницательностью, инспектор.

— Если я в силах чем-то помочь… Надеюсь, вы не захотите выведать у меня государственную тайну?

— Разве что семейную? Скажите, его светлость и господин Фудзивара — родственники? Я слышал, как сёгун назвал первого министра зятем.

— А вы не знали? — удивился Куросава. — Я думал, это известно даже столбам ворот Расёмон. Господин Фудзивара женат на старшей сестре нашего сёгуна. У них есть сын девяти лет. И господин Фудзивара, и его светлость в мальчике души не чают. Многие даже спорят, чья любовь сильнее: отца или дяди.

— А у его светлости дети есть?

Ну вот зачем я это спросил? Вечно лезу куда не следует.

— Как вы могли заметить, Рэйден-сан, его светлость — ваш ровесник. Это значит, что он еще очень молод. У вас есть дети?

— Откуда? У меня и жены-то нет!

— У его светлости жена есть. Но детьми они пока не обзавелись. По окончании праздника его светлость с супругой намерены отправиться в храм Сандзюсангэн-до. Там они станут просить тысячерукую Каннон о даровании наследника.

Я поклонился:

— Благодарю. Это больше, чем я хотел знать.

2
«Не пропущу ни за что!»

— Ябусамэ!

Глашатаи драли глотки, словно кричали в последний раз в жизни:

— Все приглашаются на незабываемое зрелище! Ябусамэ!

Столичные самураи разразились приветственными кличами.

Ябусамэ? Слово казалось знакомым. Да, я видел его в исторических хрониках, которые давал мне читать настоятель Иссэн. Конная стрельба из лука? Неужели? И я это увижу?!

Боги, спасибо за великую милость!

На помосте сёгуна не было. На площади, в пределах видимости — тоже. Увели куда-то, а без него не начнут. Пока господин Кацунага вернется, пока все соберутся… Значит, у меня есть время прогуляться по деревне и рассмотреть приготовления к состязаниям.

Другого случая не представится.

Деревня тонула в вечерних тенях. Фонари и факелы, казалось, горели ярче обычного, разгоняя мрак на площади и улице. Но между домами копилась тьма. Я двинулся вдоль памятной полосы — скаковой дорожки, по которой будут нестись соревнующиеся лучники. Со мной поравнялись трое слуг: двое тащили корзины со стрелами, третий — связку пустых колчанов. Я ускорил шаг, стараясь держаться рядом, выудил пару стрел из ближайшей корзины. Детьми мы мастерили луки со стрелами из тростника, с глиняной нашлепкой вместо наконечника. Сравнить наши поделки с настоящими стрелами было все равно что сравнить перепелку и дракона.

Слуга хотел что-то сказать, но не осмелился.

Ага, а стрелы-то разные. У той, что с белым оперением, наконечник тупой, в виде репки. Железный, не из глины, но тупой. А у этой, с алыми перьями, наконечник хищный, острый. Я взвесил стрелы на ладонях. Тупая определенно тяжелее. Спрашивать у слуг о причине таких различий я не стал. Еще не хватало выказать себя дремучей деревенщиной. Вот уж они надо мной посмеются!

Я вернул стрелы в корзину.

Из конюшни выводили и седлали лошадей. Суетились конюхи, самураи покрикивали на них, приказывали тут подтянуть, тут ослабить. Отдельно от всех, презирая суматоху, стоял дородный чиновник в багровых одеждах, с широким черным поясом и черной шапкой на голове. В руке он сдержал сложенный веер.

Судья, кто же еще! Подаст сигнал к началу состязаний.

Больше смотреть было не на что. Я повернул обратно. Площадь опустела, последние гости спешили отойти к ее краям. Напротив помоста в рыжем трепетании факелов были хорошо видны три деревянные мишени — квадратные, на шестах высотой около семи сяку. Там же стоял и самурайский доспех, который я по наивности принял за великана.

Тоже мишень?!

Обернувшись, я увидел, как помост затапливает людской прибой: вернулся сёгун в сопровождении свиты. Я дождался, пока Ода Кацунага усядется на стул, и поспешил занять свою циновку. Сёгун поднял веер, требуя тишины. Гомон стих, его светлость выждал еще немного и провозгласил:

— Начинайте!

Судья в дальнем конце улицы тоже взмахнул веером. Еще двое судей в багровых одеждах расположились возле мишеней, справа и слева. Храбрые люди! Я представил, что произойдет, если лучники промахнутся, и меня прошиб холодный пот.

Грянул топот. Он несся от ворот, ведущих в деревню, прямо к нам. Это по взмаху веера первый всадник пустил коня в галоп. Ближние факелы слепили глаза, не позволяя видеть все в подробностях. Исчезая в тенях, лучник всякий раз возникал на десяток шагов ближе. Казалось, он приближается рывками.

Топот копыт сделался дробным, рассыпчатым. Эхо? Нет, это веер отправил второго лучника вслед за первым.

Когда первый всадник возник в ярком круге света от факелов, окружавших площадь, и праздничных фонарей, я смог рассмотреть его как следует. Двуцветное кимоно, черное с голубым. За спиной бьется на ветру накидка тех же цветов. Витые красные шнуры затянуты под подбородком. Иначе нельзя удержать на голове шляпу: круглая тулья, загнутые поля, наверху пушистое перо цапли.

Лошадью всадник правил одними ногами. Руки его были заняты луком, натягивали тетиву к самому плечу. Как он держится в седле! Я бы свалился давным-давно. И лук уронил бы, и стрелу, и все свое самурайское достоинство…

Резкий свист. Неожиданно громкий удар.

Треск.

Крайняя слева мишень разлетелась на куски.

— В цель! — судья у мишени поднял веер. — Тэкитю!

Всадник пронесся дальше. Я даже не понял, когда он успел выхватить из колчана вторую стрелу. Прежде, чем он миновал площадь, залитую сполохами и трепетанием огней, еще одна мишень с треском превратилась в жалкие обломки, словно от удара молнии.

— В цель!

Влетев в темноту за пределами площади, стрелок растворился в ней.

Ему на смену уже мчался второй. Свисту вторил разочарованный ропот зрителей: стрела канула во мрак, не задев мишень. Хорошо хоть, в судью не попал! Следующий выстрел превратил ропот в гром ликующих воплей. Оглушительный звон, и тот утонул в этой буре.

— Тэкитю!

Шлем, венчавший укрепленные на шесте доспехи, ощутимо вздрогнул и покосился. Стрела угодила прямо в смотровую щель, под козырек.

Третий лучник проскакал быстрее остальных. Последняя мишень взорвалась, как если бы в ее центре подожгли пороховой заряд. Глухой лязг — и шлем кувыркнулся наземь. Зрители орали так, что боги, должно быть, оглохли.

— В цель!

— Тэкитю-у-у!

— Это восхитительно! Замечательное искусство!

Сёгун лучился довольством.

— Ваше мнение, Рэйден-сан?

— Я потрясен, ваша светлость! — говоря это, я ничуть не погрешил против истины. — Но почему такой громкий звук?

— В ябусамэ лучники используют стрелы с тупыми наконечниками, — сёгун придал себе вид знатока. — Стрела не вонзается в мишень, а разбивает ее на куски. Вам понравилось?

— О да, ваша светлость! Благодарю, что просветили меня, ничтожного.

Сёгун важно кивнул.

Тем временем слуги сменяли мишени на шестах и водружали шлем на место. Сидевший справа от сёгуна министр Фудзивара привстал:

— С вашего позволения, я отлучусь. Отдам распоряжения мастеру-ханабиси…

— О да! — кивнул сёгун. — Пусть начинают сразу после того, как судьи объявят победителей. Но поскорее возвращайтесь! Иначе вы пропустите самое интересное.

— О, заверяю вас! Не пропущу ни за что!

Ханаби я видел всего два раза, когда наш даймё устраивал особо пышные городские празднества. «Огненные цветы» и впрямь были похожи на цветение вишни или хризантем. Распускаясь в небе, они увядали стремительнее, чем их живые братья и сестры. Это наводило на мысли о скоротечности жизни. Вся Акаяма восхищалась зрелищем. Каковы же тогда ханаби, которые запускают для услаждения взора самого сёгуна?

Фудзивара поклонился. Отступив на три шага, он сошел с помоста.

Забыв о первом министре, я смотрел в дальний конец улицы. Участок перед конюшнями был освещен едва ли не так же ярко, как площадь перед нами. Даже отсюда я хорошо видел самураев, садящихся на коней. Вот слуги подали им луки…

Отмашка!

Во второй раз я уже знал, чего ожидать. Несмотря на это, первый же лучник привел меня в восторг. Все три стрелы с лязгом и звоном ударили в доспех. Все три остались торчать в узкой щели под козырьком шлема. Будь в доспехе живой воин, две стрелы вошли бы ему в глаза, а третья — в переносицу.

Невероятное мастерство!

После этого деревяшки, разлетаясь с громким треском, не произвели на меня прежнего впечатления.

Интересно, чем удивит меня третий заезд?

3
«Все, кто верен клану Ода…»

Кто у нас следующий?

Наряды стрелков великолепны. Лиловое с золотом, молодая трава с серебряными лилиями, запекшаяся кровь с черным шитьем. При таком освещении цвета выглядят иначе, чем днем, но я все равно узнаю̀ всадников. Это три гордеца, которые не удостоили меня и взгляда, когда я впервые встретил их на улице Фукугахамы.

И флажки над ними прежние, с неизвестными мне гербами.

И мечи за поясами.

Самураи один за другим уже бросают лошадей в галоп, когда я понимаю, что мне показалось неестественным в этих мечах. Рукояти их торчат в другую сторону, нежели у меня, инспектора или Ивамото Камбуна. Я правша, инспектор и Камбун — тоже. Следовательно…

Стрелкѝ приближаются.

Луки они держат в правых руках. Тетивы натягивают левыми.

Три стрелка-левши. Мишени по левую руку от дорожки. Помост — по правую. «С вашего позволения, я отлучусь. Отдам распоряжения мастеру-ханабиси…» Пустует место министра Фудзивары. Корзина со стрелами. Острые вперемешку с тупыми. Разное оперение: красное, белое. Каких стрел больше? «Отчего же вы не взяли с собой вашего прелестного сына? Раньше вы брали его в деревни, подобные Фукугахаме…»

В следующий миг я совершаю неслыханную дерзость, немыслимую глупость. Это будет стоить мне жизни сейчас, если я прав, или потом, если я ошибся.

— Защищайте сёгуна! — кричу я.

И в прыжке сбиваю господина Кацунагу на помост, закрывая его своим телом.

Телохранители сёгуна если и запоздали, то самую малость. Один уже хватал меня за шиворот, когда его поразила стрела. Могучее тело рушится на нас с сёгуном, бьется в агонии. Сёгун что-то кричит, дергается, как рыба на берегу, но выбраться из-под меня ему не под силу. А я не могу выбраться из-под двух громадин, потому что к первому телохранителю присоединился второй.

Оба лежат без движения, служа нам щитом. Это кстати, потому что стрелы сыплются градом. Я слышу, как они вонзаются в трупы, вспарывают одежду и бесчувственную плоть.

Страх сковал меня. Вдруг жадное острие найдет младшего дознавателя Рэйдена? Проникнет в случайную щель? Или того хуже, тяжеленный щит из мертвецов сломает мне хребет?

— Скорее! Берегите его светлость!

Я дышу полной грудью. Тяжесть исчезла, в свете фонарей я вижу инспектора Куросаву. В каждой руке он держит по мертвому телохранителю, закрывая их телами сёгуна, а значит, и меня.

Я сказал: стрелы сыплются градом? Я ошибся. Страх, как известно, рождает черных чертей. Луки с колчанами только у конных убийц. Длинный лук в толпе зрителей вызвал бы недоумение, а следом — подозрение, так что стреляют, не покидая седел, лишь эти трое. Ну, может, еще кто-то, прячущийся между домами или на крышах. Большое расстояние, вечерние сумерки и скверное освещение сводят их стрельбу на нет.

Всадники опустошили колчаны. Надо ловить момент, пока им не поднесли новые. Будь я заговорщиком, позаботился бы о запасе стрел.

— Боги не терпят измены!

Кто это кричит? Ага, господин Сэки. Хвала небесам, старший дознаватель жив.

— Corijo tu! Besa mi culo!

И Рикарду-доно жив. Я вижу, как блестит сталь его клинков, расчищая место вокруг молодого ворона. Куда он пробивается? К нам? Ну да, Фирибу-доно — его господин, капитан корабля, а Фирибу-доно здесь, на помосте.

Наверное, боги и впрямь разгневались. Еще бы! Дорожка для скачек посвящена им, а ее взяли и использовали для такого постыдного дела, как покушение на господина. Вечер и суматоха не позволяют увидеть, быстро ли сбежались тучи, но дождь полил как из ведра. Налетает ветер, усиливается, срывает фонари и швыряет их друг в друга. Если раньше пламя факелов напоминало цельные, вытянутые к небу лоскуты ткани, то сейчас оно превращается в рваную дерюгу. Каждый третий факел гаснет, темнота отвоевывает большие участки пространства.

Темнота кипит, ярится пеной.

— За мной! — ревет инспектор. — Следуйте за мной!

Он поднимает мертвецов и швыряет вниз, в группу вооруженных людей, пробивающихся к помосту. В Фукугахаме вооружены все, но эти мерзавцы успели обнажить свои мечи с недвусмысленными намерениями.

— Шевелитесь! Все, кто верен клану Ода, сюда!

Я вскакиваю, поднимаю растерявшегося сёгуна. Забрасываю его руку себе на плечи: так мне легче тащить господина Кацунагу, потому что сам идти он не может. Не думаю, что он ранен или сильно расшибся. Ему надо дать время, говорю я себе. Он опомнится, придет в себя и возглавит нас. А пока я должен беречь его для этого.

— Прыгайте, господин! Я поддержу вас!

Если бы я его не потянул, он бы не прыгнул. А так мы даже устояли на ногах после прыжка. Я удивлен такому повороту дела, но быстро замечаю, что вторая рука господина Кацунаги вцепилась в плечи Сэки Осаму. Вдвоем мы подняли сёгуна, как мешок с рисом — да простят мне это низкое сравнение! — и без помех переставили с помоста на землю.

Сверкают мечи.

4
«Это настоящий ад»

Сколько человек преградило нам путь?

Пять? Шесть? Больше?!

Боясь отпустить сёгуна — по-моему, он плохо держится на ногах — я неуклюже выхватываю свой собственный меч, но оружие мне без надобности. Четыре клинка бьют по дерзким: с тыла в них врезается Рикарду-доно, который наконец проложил себе путь к помосту, а в лоб самураев-изменников атакует Мигеру, выскочив из своего укрытия. Какое счастье, что я растяпа и бездельник! Слово чести, я собирался вернуть оружие старшему ворону, да так и не вернул в праздничной суете! У моего слуги все еще меч и кинжал Фирибу-доно. Волчья лапа далекого Тореду, выбитая на стали, придает безликому сил, а гнев, каким пылает Рикарду-доно, способен поджечь гору.

Я впервые вижу, что людей можно перемолоть, как зерно в мельничных жерновах.

— Все, кто верен клану Ода…

Инспектор машет рукой, указывая путь. Судя по жестам, Куросава зовет всех, кто остался предан господину, пробиваться за помост. Этот путь ведет на западный край площади, и дальше — вверх по склону, к цветущим сакурам, где обустроена резиденция сёгуна. Полагаю, инспектор намеревается укрыть господина в одном из домов, после чего нам останется лишь одно — биться насмерть, не позволяя убийцам войти под крышу к намеченной жертве.

— Нельзя! — истошно ору я, срывая горло. — Туда нельзя!

У меня нет времени объяснять инспектору, что его план — подарок разъяренной погоне. Вступи мы на узкую тропинку, и нам ударят в спину, вынудят пятиться, отбиваясь, не позволят в тесноте поддержать друг друга. Дождь сделает гладкие камни, которыми вымостили тропу, скользкими как лед. Кто-нибудь обязательно поскользнется, покатится вниз. Нас вырежут по одному раньше, чем мы доберемся до резиденции. А даже если нам и повезет укрыть сёгуна в доме — вряд ли изящные строения, предназначенные для отдыха и развлечений, имеют что-то общее с крепостью, которую можно оборонять.

Вместо долгих речей, самоубийственных в нашем положении, я обвожу мечом площадь и примыкающую к ней часть скаковой дорожки. Инспектор видит меня, он должен понять. Кое-где кипят жаркие схватки: заговорщики режут верных и даже сомневающихся. На стороне изменников внезапность и решимость довести дело до конца. Многие, кто присоединился бы к нам, дай им боги время оценить ситуацию, уже испустили дух. Остальных вынуждают сражаться за свою жизнь, напоминая с каждым ударом, что Фукугахама — территория без фуккацу.

Это подтачивает боевой дух самых храбрых.

Я не сомневаюсь, что в харчевне сейчас режут поваров и разносчиков. В конюшнях убивают конюхов и мальчиков на побегушках. Резиденция сёгуна? Действуя из лучших побуждений, инспектор привел бы нас в ловушку. В резиденции нас ждали бы трупы прислуги и клинки заговорщиков.

Я задыхаюсь, борюсь с головокружением. Вот она, Эпоха Воюющих Провинций. Эра большой резни, традиции славных предков. Я по уши сыт этими традициями.

Где-то взрывается шутиха, запасенная для торжества «огненных цветов». Летит в небо, рассыпается колючими искрами. Рукотворные звезды обрамляют черный крест.

— Туда! За мной!

Мы с Сэки Осаму тащим сёгуна. Мигеру и Рикарду-доно расчищают дорогу. Гулко топоча, нас догоняет инспектор Куросава. В бой он не вступает, держится позади. Не знаю, согласен ли он с моим планом. Какая разница, если сёгун с нами, а значит, Куросава вынужден сопровождать господина? Инспектор кого-то несет на руках. Еще один труп? Зачем? Чтобы бросить его во врагов?!

Труп шевелится, стонет. Рыдает, тоненько повизгивая.

Женщина.

Госпожа Такако, жена сёгуна.

К нам присоединяются еще несколько человек. Надеюсь, это друзья, потому что у меня нет ни времени, ни возможности выяснять их имена. Кричит от боли Фирибу-доно: стрела вонзается ему в плечо. Варвар скрежещет зубами, хрипит. Ломает древко, чтобы оперение не мешало ему двигаться. Наконечник застрял в мышцах, его не выдернуть без опасных разрывов. Старший ворон перебрасывает меч в левую руку, вонзает клинок в чью-то грудь.

Высвободив оружие, он бежит дальше.

Храм вырастает перед нами. Креста уже не видно: мы у дверей, а крест слишком высоко. По счастью, двери не заперты. Еще с первого посещения Фукугахамы я помню, что это самый лучший, самый прочный дом в деревне. Каменное основание создано не людьми — храм стоит на пригорке, здесь начинается скальный выход. Стены сложены из крепких досок, окон нет.

Врываемся внутрь.

Когда последний из нашего маленького отряда оказывается под защитой стен, я оставляю сёгуна на попечение господина Сэки. Кидаюсь к дверям, рублю наотмашь какого-то шустрого изменника. Хочешь последовать за нами? Я укажу тебе путь! К моему удивлению, это легко, даже легче, чем хлестать плетью. Изменник роняет меч, хватается за шею. Мне в лицо плещет горячим, влажным. Бью изменника ногой в живот, смотрю, как мертвец летит наружу, во тьму.

Фуккацу! Сейчас я отправлюсь в ад!

Застарелые привычки не вытравишь за один день. Я каменею, прощаюсь с жизнью. Никакие доводы здравого смысла не способны переубедить младшего дознавателя Рэйдена. Убийца должен умереть, убитый должен жить, таков закон. Здравствуй, преисподняя! Бес-великан с лицом инспектора Куросавы отшвыривает меня прочь. Куда он дел госпожу Такако? Сбросил в пропасть с кипящей смолой? Как успел?! Бес захлопывает двери, наваливается на них всем громадным телом. Снаружи стучат, ломятся, но бес тяжелей горы.

— Брус! — вопит он. — Давай брус!

Где в пекле брус? Ага, вот он. С трудом подняв навесной брус, передаю его бесу. Тот вставляет брус в крюки, приколоченные к дверям, отходит назад. Дверь содрогается, но держится.

— Это настоящий ад, — бес пыхтит как дракон. — Ваше мнение, Рэйден-сан?

— Это ад, — соглашаюсь я.

глава седьмая
НАГРАДА ПО ЗАСЛУГАМ

1
«Это мой подарок вам, Рэйден-сан!»

— Ваша светлость! Вы слышите меня?

Кричали из-за двери.

Доски глушили голос, но он звучал разборчиво и был вполне узнаваем. Первый министр Фудзивара стоял у входа в храм. Первый министр Фудзивара обращался к сёгуну.

— Ваша светлость, отзовитесь!

Я нашел сёгуна взглядом. Великий господин Кацунага забился в дальний угол, распростерся на полу. Будь он водой, впитался бы в деревянные доски. Рядом с сёгуном сидела госпожа Такако. Я слышал, как она всхлипывает. Сёгун прятал лицо в коленях жены, рука дамы гладила волосы супруга. Движение было мертвым, механическим. Куклы в театре Нингё-Дзёрури, и те движутся естественней.

Думаю, господин Кацунага не понимал, где он.

— Ваша светлость! Это я, ваш верный слуга!

Я содрогнулся. В словах Фудзивары должен был звучать сарказм, но этого не было. Первый министр считал себя верным слугой господина, загнанного в ловушку, осажденного убийцами. Я иначе представлял себе верную службу.

— Ваша светлость! Если я не дождусь ответа, я велю поджечь этот дом!

Повернувшись к двери спиной, я обвел взглядом наш отряд. В храме было темно. Кто-то прихватил с собой факел — я не знал, кто именно — но факел горел вяло, угасал. Тем не менее, я узнавал каждого: должно быть, сердцем видел. Мы с инспектором. Сёгун с благородной супругой. Два южных варвара с «Меча Сантарагу». Мигеру. Кицунэ-дзару. Челюсти слуги инспектора мерно двигались: обезьяна что-то жевала. А может, меня ввела в обман игра теней. Старший дознаватель Сэки. Без слуги — тот, должно быть, погиб во время нашего бегства.

Ивамото Камбун.

В суматохе я не заметил, когда мой родич присоединился к нам. Сейчас он сидел неподалеку от сёгуна: прямой, безгласный. Меч, который воткнули в пол.

Я не доверял этому мечу.

— Ваша светлость! Смерть в огне — плохая смерть!

Все молчали. Никто, кроме госпожи Такако, продолжавшей бездумно гладить волосы мужа, не шевелил и пальцем. Я ждал, что кто-нибудь старше меня возрастом и чином обратится к господину Кацунаге, привлечет его внимание к происходящему.

Этого не происходило.

— Великий господин! — я подбежал к сёгуну, упал перед ним на колени. — Первый министр обращается к вам. Великий господин, соблаговолите ответить! Надо вступить в переговоры, найти способ решить дело миром…

— Ты!

Не вставая, даже не садясь, сёгун ткнул в меня пальцем. Он было шевельнулся, но сразу же вернулся к прежней позе. Похоже, он верил, что пока жена гладит его, с ним не может случиться ничего плохого.

— Кто ты такой? Назовись!

— Я Торюмон Рэйден, ваша светлость. Младший дознаватель, вы еще приказали мне сопровождать вас…

— Золотая монета?

Сперва я решил, что говорю с безумцем. Но быстро вспомнил слова сёгуна, произнесенные им, когда он велел мне не отходить от него далеко:

«Рядом со мной мало людей, в чьей честности я могу не сомневаться. Когда находишь золотую монету, жаль ее потерять.»

— Ты! — он мотнул головой. Так молодой бычок бодает рогом ствол дерева. Я опустил взгляд, не в силах видеть это. — Говори от нашего имени! Прикажи Фудзиваре, пусть покончит с собой! Пусть вспорет себе живот! Немедленно!

— Великий господин! Сейчас неподходящее время…

— Пусть он умрет! Сейчас же!

— Великий господин!

— Иди!

Что мне оставалось делать? В мертвой тишине, объявшей храм, я двинулся обратно. Я чувствовал себя зародышем в яйце, вокруг которого бушует ураган, грозя в любой миг расколоть хрупкую скорлупу. Инспектор посторонился, давая мне встать вплотную к дверям.

— Господин Фудзивара! Вы меня слышите?

— Кто ты такой? Назовись!

Я едва сдержал смех, неуместный в моем положении. Первый министр дословно повторил вопрос сёгуна, обращенный ко мне. Ну что же, ответ тоже не блещет разнообразием:

— Я Торюмон Рэйден, мой господин. Младший дознаватель…

— Золотая монета? Как же, помню. Вы там самый старший, Рэйден-сан, или самый храбрый? Его светлость говорил правду, у него чутье на таких, как вы. Мне искренне жаль, что ваша судьба печальна. Вы заслуживаете лучшей участи. Что велел передать мне господин Кацунага? Он сдается?

— Он приказывает вам покончить с собой.

— Разумно, — согласился министр, хотя я не видел в приказе сёгуна ничего разумного. — Еще до захода солнца я бы подчинился. Способ избран верный, ошибка лишь во времени. Рэйден-сан, посмотрите на его светлость. Вам не кажется, что его правление — беда для страны? Мне стоит большого труда сглаживать последствия его разрушительных действий и взбалмошных поступков.

Фудзивара беседовал со мной так, словно кроме нас с ним здесь никого не было. В какой-то мере так оно и есть, понял я. В понимании министра так оно и есть. Фудзивара действительно расположен ко мне, но это не помешает ему лишить меня жизни. Не удивлюсь, если после завершения своего мятежа он велит пособникам покончить с собой, как велел это сёгун самому министру.

Мертвые языки не болтают.

То, что говорит министр — крамола, заслуживающая самого строгого наказания. Но после покушения на сёгуна любая крамола — пустяк, песчинка рядом с утесом.

За моей спиной о чем-то спросил Рикарду-доно. Старший варвар ответил короткой фразой и угрюмо замолчал.

— Мигеру! — борсил я через плечо. — Что там у вас?

— Дон Рикардо интересовался судьбой Ван Дер Глоста, — откликнулся мой слуга. — Дон Филипп сказал, что видел голландца мертвым. Его зарезали, сказал он.

— С кем это вы? — вмешался первый министр. — Его светлость отдал какое-то распоряжение? Отвечайте, я хочу знать.

— Варвары, — пояснил я. — Они удручены смертью своего соотечественника.

Фудзивара рассмеялся:

— Ван Дарагоросту? Он им не соотечественник. Рэйден-сан, вы мало что знаете о жизни за морем! Передайте варварам, что в самом скором времени они последуют за Дарагоросту. Их казнят за ужаснейшее из преступлений!

— Ужаснейшее?

— Своим вредоносным колдовством они скрыли Фукугахаму от взора будды Амиды. Отменив таким образом закон фуккацу, варвары при поддержке самураев-изменников убили нашего несчастного сёгуна. Лишив его воскрешения, они хотели породить хаос в стране. Их цель — всеобщее уничтожение закона фуккацу и захват наших островов. Но я, первый министр Фудзивара, отомстил за твою гибель, Ода Кацунага! С варварами покончено, с изменниками тоже. Ни один заморский демон не проникнет больше на Чистую Землю. Мое сердце скорбит над телом повелителя; мое сердце ликует, ибо коварный замысел сорван. Вам нравится такая версия?

— Не нравится! — крикнул я.

И ничуть не покривил душой.

— Жаль, Рэйден-сан. Я думал, вы оцените. Тэнси мертв, других деревень не будет. Фукугахама — последний шанс разыграть эту превосходную пьесу. Раньше я колебался, но мне не оставили выбора. Так или иначе, моя версия — то, что услышат люди. То, во что поверят, поскольку я не оставлю им выбора, как его не оставили мне. Пусть сёгун выйдет из дома, его смерть будет легкой. Его и ваша, Рэйден-сан, и всех остальных. В противном случае вы сгорите. Уверяю вас, гибель в огне ужасна.

Огонь.

В памяти моей взорвалась шутиха. Огненный цветок взлетел в небо, рассыпался колючими искрами. Небо горело надо мной. В нем стоял черный крест.

— Сгорим? — я расхохотался. — Вы и впрямь хотите поджечь дом?

— Почему нет?

— Да вы глупец, Фудзивара, — слово «господин» я опустил. Я учился у Мигеру и наука пошла мне впрок. — Это не дом! Вы что, сами не понимаете?

— Не дом? Что же это?! Могучая цитадель?

— Это храм! Храм богу, которому молились в Фукугахаме!

— О, Рэйден-сан! Вы открыли мне глаза!

— Кто хотел, чтобы в Фукугахаме все происходило так же, как обычно? Кто отправил инспектора Куросаву покончить с последней деревенской девчонкой? Вы или сёгун?

— Это сделал сёгун. Его светлость терпеть не может перемен. Рэйден-сан, вы что, тянете время? Я был лучшего мнения о вашей рассудительности.

— Торо̀питесь, Фудзивара? Хорошо, поджигайте храм! Поджигайте жилище чужого бога! Вы не боитесь, что с первым же языком пламени фуккацу вернется? Много ли стоит деревня без храма? Его светлость не любит перемен. Так может, он прав? Убейте нас, и в столицу вернется его светлость в теле первого министра. Не знаю, чье тело займу я. Самурая с факелом? Самурая с мечом, который прирежет меня на пепелище? Какая разница, если мы воскреснем, а вы отправитесь в ад?! Как вам моя рассудительность, Фудзивара? Нравится?!

За дверью молчали.

— Я вернусь, — сказал первый министр, когда молчание стало невыносимым. — Ждите, дышите, слушайте, как бьется ваше сердце. Это мой подарок вам, Рэйден-сан. Цените последние мгновения жизни, их у вас осталось немного. Я награждаю сообразно заслугам, но ваши заслуги не слишком велики. Может, у кого-то они будут больше?

Он начал отдавать приказы. Я не мог разобрать, что он велит — Фудзивара отошел от дверей.

2
«Я не мог ослушаться»

— Ваш ум остер, — инспектор хлопнул меня по плечу. — Я бы не додумался до такого обмана. Но вынужден огорчить вас, Рэйден-сан: не рассчитывайте, что это надолго задержит его. Если Фудзивара решился на покушение…

Инспектор осекся.

— Это он, — хрипло прошептал Куросава. — Клянусь жизнью, это был он! Почему я не догадался раньше?!

— Кто?

— Фудзивара! Он был тайным покровителем гейши Акеми. Через нее он пытался выведать у меня… Что? Место он знал и так: Фукугахама. Время! Он хотел знать, когда деревня созреет для боев без фуккацу. Сроки, вот что интересовало его. Фудзивара готовился, многое зависело от того, когда все начнется…

— Вам поставили в вину смерть Тэнси?

— О да! Первый министр хотел меня арестовать. Меня принудили бы к самоубийству, но сёгун воспротивился. Сказал, что я действовал быстро и решительно. Дела богов и будд, заметил его светлость, вне понимания людей. Меня всего лишь отстранили от благоустройства деревни, этим занялись люди первого министра…

Вздох инспектора мог разрушить стены.

— Поздно, Рэйден-сан. К чему сожалеть об утраченных возможностях? Мы взаперти, скоро мы умрем. Воскрешение? О нем можно забыть. Сёгуном станет сын Фудзивары…

— Сын? — не понял я. — Мальчик девяти лет?!

— У его светлости нет детей. Есть двоюродный брат, — инспектор понизил голос, — дурак и пьяница. Есть дядя, но он калека. Упал с лошади, сломал спину…

Куросава поманил меня в угол, подальше от сёгуна.

— После убийства без фуккацу начнется смута. Уверен, титул передадут сыну Фудзивары, как племяннику умершего господина. Сторонники министра поддержат такое решение. Поддержат и те, кто боится резких перемен. Министр станет регентом, значит, власть фактически останется прежней. Лет пять-десять, а там видно будет…

Факел догорал. Темнота обступала нас со всех сторон. Так сжимается кулак вокруг пойманной мухи.

— Сколько людей у Фудзивары?

Это спросил не я. Это спросил Камбун — меч, торчащий из пола. Я не ждал, что он заговорит, не ждал я и того, что инспектор ответит. Я ошибся в обоих случаях.

— Слишком много людей он взять не мог, — инспектор размышлял вслух. — Это вызвало бы вопросы, а значит, подозрения. Опять же, эти люди должны быть посвящены в заговор. В случае победы или поражения они готовы по приказу господина покончить с собой. Такие самураи в наше время наперечет.

— Итак? — перебил его Камбун.

Мой родич — человек действия. Рассуждения его злят.

— Сорок человек. Может, сорок пять. Скольких вы убили?

— Четверых. Пятый если и жив, то тяжело ранен. А вы?

— Никого. Я нес жену господина.

Инспектор бросил на меня косой взгляд:

— Да, вспомнил. Один на вашем счету, Рэйден-сан. Я видел, как вы зарубили его в дверях. Отличный удар, поздравляю. Вы поделитесь со мной капелькой славы?

Надо же! А я совсем забыл. Страх перед фуккацу вернулся, хотя для этого не было причин. Обдал меня ледяной волной, с шорохом уполз обратно, за стены храма. «Я вернусь, — произнес страх голосом первого министра. — Ждите, дышите, слушайте, как бьется ваше сердце. Цените последние мгновения жизни. Я награждаю сообразно заслугам, но ваши заслуги не слишком велики. Может, у кого-то они будут больше?»

Что вы хотели сказать, господин министр? К кому вы обращались?

— Девять на счету варвара и безликого, — Камбун что-то подсчитывал в уме. — Я видел, как они дрались. Итого четырнадцать убитых и один тяжелораненный. Может, больше, но я не стал бы на это рассчитывать. Берем наихудший вариант: с Фудзиварой пришло сорок пять бойцов. Значит, осталось тридцать человек. Пусть даже двадцать восемь…

— Против девяти, — завершил мысль инспектор.

— Семи. Господин не в счёт, — Камбун беспощаден, я помню это. — Старший варвар ранен, он не боец. Скверный расклад, не спорю…

— Вы хотите покинуть храм? Сразиться с Фудзиварой?

— Боюсь, это не выход. В лучшем случае это позволит нам умереть с честью. Я бы гордился такой смертью, но я здесь не один. Сёгун благоволил к нашей семье… Нет, пасть в бою — это не выход.

— Что же тогда выход?!

«Я награждаю сообразно заслугам, — повторяет мой страх, оформляясь в догадку. — Но ваши заслуги не слишком велики. Может, у кого-то они будут больше?»

Я виноват. Я опоздал.

Перед тем, как погаснуть, факел вспыхнул ярче. Тени метнулись по стенам, одна быстрее других. С колен, ничем не выказав своего намерения, Камбун прыгнул в угол к сёгуну. Впору было поверить, что невидимая рука вырвала меч из пола, как из ножен, готова разить. Три тела слились в одно, я с трудом различал, где кто. От сильного толчка госпожа Такако ударилась затылком о стену. Стук прозвучал неожиданно громко, будто храм нарочно усилил его, только его, заглушив хриплое дыхание инспектора и брань Рикарду-доно.

Вряд ли удар этот причинил госпоже Такако большой вред. Но испуг придал благородной даме сил. Кошкой она прянула в сторону, вскочила, бросилась к дверям. Вцепилась в запорный брус, пытаясь поднять его, вырвать из крюков.

— Выпустите меня! Я все сделала, спешите ко мне!

Лязгали крюки. Плясал, содрогался брус. Он был слишком тяжел для слабых женских рук. Рыдая, госпожа Такако продолжала его дергать, срывая ногти, обдирая нежную кожу с ладоней. Разум понимал: «Не смогу!» Сердце не желало признать это.

— Вы не посмеете!

Она обернулась через плечо. Лицо дамы белым пятном висело в воздухе, словно жена сёгуна обернулась мстительным призраком. Брови, нарисованные на лбу, превратились в два устрашающих глаза.

— Не посмеете, нет! Я вдова сёгуна! Прочь!

И снова в дверь, пронзая доски взглядом:

— Выпустите меня! Я все сделала…

Стыдно признаться, но я окаменел. Мышцы не слушались, тело налилось тяжестью, способной остановить повозку, запряженную двумя быками. Факел погас, упала тьма. Я слышал, как чиркает кресалом господин Сэки, пытаясь добыть огонь, поджечь трут, а следом и какую-нибудь тряпку. Сыпались искры, но зрению они помогали слабо.

Еще одна тень. Камбун?

Стон. Хруст.

Факел вспыхнул вновь. Не знаю, что затолкал старший дознаватель в факельную корзинку, но света хватило, чтобы увидеть Кицунэ-дзару. У ног слуги инспектора лежала госпожа Такако. Голова дамы была вывернута набок — так, что у меня не осталось сомнений: жена сёгуна мертва.

Обезьяна убила ее.

— Прошу прощения, — слуга поклонился инспектору, как если бы совершил незначительный проступок. — Мне приказали, господин. Я не мог ослушаться.

3
«Боюсь, я уже не в счет»

— Что же ты сразу не сказал?

— О чем, господин?

— Что ты слуга инспектора?

— Вы бы не поверили, господин. Никто не верит.

— Зачем же ты прятался? Почему побежал?

— Кто останется на месте, если на него справляют нужду?

— Ты выполняешь поручение своего господина?

Обезьяна не ответила.

— Кто? — хрип инспектора был страшен. — Кто тебе приказал?!

Кицунэ-дзару молчал.

— Министр Фудзивара, — вместо него ответил я.

Инспектор сжал огромные кулаки. Поднял над головой:

— С чего вы взяли?

— Долгая история. Приказ отдал Фудзивара, не сомневайтесь.

Я не стал объяснять. Иначе пришлось бы рассказывать о том, как мой отец задержал обезьяну в ночном переулке, как слуга пытался сбежать, не желая, чтобы о его поздних прогулках узнал его собственный господин.

— Вдова сёгуна, — вместо этого я повторил слова госпожи Такако. — Она сказала: «Я вдова сёгуна!» Вашему слуге велели убрать эту несчастную, если она решится исполнить другой приказ министра. Думаю, его светлость уже мертв.

— Жив, — возразил из угла Камбун. — Всего лишь обморок.

— Великий господин жив?!

— Она хотела перерезать ему горло. К счастью господина, эта женщина медлительна. Я успел подставить руку. Нож рассек мне предплечье, кровотечение незначительное. Нам повезло, она не стала бить дальше. Решила, что от лезвия пострадал ее муж…

«Я вдова сёгуна!»

Я уже все понял, когда Камбун задумчиво произнес:

— У меня кружится голова. Мне трудно дышать.

И мигом позже:

— Нож был отравлен. Не думаю, что мне долго осталось. Шесть человек, инспектор.

— Что? — прохрипел Куросава.

— У вас будет шесть человек, если дело дойдет до драки. Боюсь, я уже не в счет.

Инспектор встал.

Кицунэ-дзару без труда выдернул бы брус из крюков, но обезьяна не предприняла попытки сбежать. Слуга смотрел в пол, не двигаясь с места. Он признавал за господином право судить и вынести приговор.

— Мне велели убить сёгуна, — голос Кицунэ-дзару был тверд. — Я отказался. Сёгун выше министра, я мог не исполнить приказ. Тогда мне велели убить госпожу. «Если она сделает то, что сделает…» Я знал, о чем речь. Я не мог отказаться: убийца сёгуна заслуживает смерти. Мне запретили говорить вам об этом. Я подчинился: первый министр выше вас, господин. Я все сделал правильно, сейчас ваша очередь.

Если это была оплеуха, ей можно было сломать дерево. Раньше я слышал о харитэ, пощечинах, какие дают сопернику борцы сумо. Гром и молния! Я даже видел эти пощечины на открытом помосте, установленном на центральной площади в Акаяме. Но я и представить не мог, что это значит на самом деле, когда гиганта ничто не сдерживает.

Голова обезьяны мотнулась так, словно в нее ударили тараном. Слугу швырнуло к дверям, виском он ударился о доски, боком — о железный крюк. Что бы ни хрустнуло — ребра, шея или височная кость — это уже не имело значения.

Мертвец упал на труп госпожи Такако.

Одной рукой инспектор поднял Кицунэ-дзару и отбросил прочь, к стене. Изменниками были оба, жена сёгуна и слуга инспектора, но позволить обезьяне лежать на теле знатной дамы, будто они любовники — нет, такая мерзость стала бы нарушением всех возможных приличий.

Плеснула вода.

Поглощен ужасными событиями, чувствуя себя оскверненным и смертью, и предательством, я не сразу сообразил, что слышу плеск не в первый раз. Меньше всего это напоминало плеск волн, речных или морских. Скорее я бы поверил, что самураи Фудзивары решили умыться перед дверью храма, прежде чем войти и воздать почести чужому богу.

Я потянул носом. Запах развеял все мои сомнения.

Ламповое масло!

Стены расчертили тонкие огненные строчки. Пламя, разгоравшееся снаружи, высветило малейшие щели между досками. Ханаби, вздрогнул я, огненные цветы. Контуры лепестков сочились удушливым дымом. Закашлялся сёгун: уперся ладонями в пол, сел, с недоумением вытаращился на нас. Наш единственный факел мигал, готов погаснуть, но это уже никого не беспокоило.

Очень скоро огня здесь будет больше, чем хотелось бы.

Мой обман не задержал первого министра надолго. Фудзивара слышал крики, узнал, что сёгун мертв — и решился. Цель достигнута, остальное — мелкие незначтельные подробности. Окажись обман правдой — даже если фуккацу вернется, есть способы заткнуть рты уцелевшим, обвинить их в убийстве Оды Кацунаги.

— Дадим бой предателям! Умрем с честью!

Сэки Осаму шагнул к двери, доставая из ножен меч.

— Вы правы, — инспектор мягко отстранил его. — Но первым пойду я.

Он обвел взглядом наш маленький отряд. Мигеру что-то сказал варварам на их наречии. Варвары кивнули, Фирибу-доно с трудом поднялся на ноги.

— Выходите следом за мной. Вы, Рэйден-сан, идете последним.

— Да, Хигаси-сан.

— Защищайте его светлость.

— Да, Хигаси-сан.

Я назвал инспектора так, как он хотел еще при первой нашей встрече.

Сёгун встал из угла мне навстречу. Его светлость окутывал дым, подсвеченный пламенем. Лицо — маска отчуждения, вылепленная из белого воска. Ода Кацунага походил на мертвеца, восставшего из могилы. Впрочем, мертвецы не кашляют.

Я подставил плечо:

— Обопритесь на меня, ваша светлость.

— Будьте готовы, — предупредил инспектор.

И взялся за запорный брус.

глава восьмая
ВИД ЛИЦА ЕГО ИЗМЕНИЛСЯ

1
«Смерть изменникам!»

Пламя гудит. Пламя трещит.

Воздух в храме превратился в живой огонь. Сквозь дым ничего не видно в двух шагах. В глаза сыпанули жгучего перцу, в горло — песку. Дождь! Был же дождь? Почему храм так занялся? Масло? Дерево сырое, оно и от масла так быстро не загорится…

О чем я думаю?!

Надо сложить какой-нибудь стих. Все воины древности, если верить хроникам, перед смертью слагали стихи. Слова не идут на ум. Свободной рукой извлекаю из ножен меч. Он подсказывает:

В руках моих меч.
Карп ли, дракон, все равно.
Пылает небо.

Инспектор снимает брус с крючьев, перехватывает поудобнее — и сокрушительным пинком распахивает двери храма. В проем бросается клубок огненных щупальцев. Куросава шагает в объятия чудовища, с плеча машет тяжеленным брусом. Черные тени, отчаянно вопя, разлетаются кто куда.

За инспектором следуют остальные.

Крики. Лязг стали. Отсчитываю пять ударов сердца. Если бы не сёгун, я бы давно уже был снаружи. «Защищайте его светлость!» — приказал мне инспектор. «Защищайте сёгуна!» — кричал я на помосте. Долг самурая…

Все, больше не могу! Сейчас сгорю или задохнусь.

— Идемте, господин.

Три шага разбега. Рывок. Пламя, бушующее в дверях, мы проскакиваем без потерь. Вспышка в кровавом мраке. Клинок? Едва успеваю подставить свой, защищаясь от удара.

— Умри, предатель!

Кто это вопит? Сёгун?!

Клинок его светлости глубоко входит в грудь изменника. Тот еще жив: из последних сил он замахивается снова — и я делаю то, что уже делал сегодня. Моя нога пинает умирающего в живот, изменник валится в темноту, которая его извергла.

— Смерть негодяям! Банзай!

Мне нет прощения. Где сёгун? Кого защищать?!

Ага, вот он. Там, где рубятся, хрипят, убивают. Спешу туда же. Спешу так, словно меня там обещают накормить горячим супом с лапшой. Смерть пирует, зовет младшего дознавателя Рэйдена к столу. Чудом успеваю пригнуться, нырнуть под дубовый брус в руках инспектора. Меня обдает горячим ветром. Брус улетает, возвращается, впечатывается кому-то в лицо.

Сёгун!

В сполохах огня мечутся яростные демоны.

Ад? Пусть ад!

Блеск клинков. Отблески пламени в глазах.

Не даю подойти к сёгуну, зайти со спины. Кацунага рычит, визжит, рубит. Князь Ода празднует возвращение эпохи великой резни. Благородные предки князя, небось, пляшут в раю от радости. А я что? Рублю, визжу, кричу. Левая рука слушается плохо. Вытираю плечом щеку. Что там? Горячее, липкое. Меня ранили?

Жив — и ладно.

Пляшут ли мои предки? Радуются ли? Не знаю. Вот присоединюсь к ним, спрошу. Довольны ли вы мной, а? Я уже скоро, тут надолго не задержишься…

Нога едет в жидкой грязи. Лезвие свистит над головой. Тычу куда-то мечом. Куда-то слабо сопротивляется. Попал? Да сколько же вас?! Когда уже закончитесь?! Звон, хрип. Свист, лязг. Верчусь угрем на сковородке. Хлещу сталью, как плетью. Спасибо за науку, Ясухиро-сенсей!

— Смерть предателям! — рычит в ответ сенсей. — Банзай!

Это он в моей голове рычит. В моей памяти. Нет, не в памяти!

Не в голове!

Сумятица, крики. Люди валятся, как подкошенные.

— За сёгуна! Банзай!

— Сёгун жив! — кричу я. — Банзай!

Мою грудь наполняет ликование. Оно горькое, колючее. Горло раздирает кашель: сухой, жестокий. Меня скручивает в три погибели. Это спасает мне жизнь: меч свистит мимо, срезая клок распатланных волос. Выпрямиться или ударить в ответ я не успеваю. Гром и молния, воистину молния! Узкая, блестящая, она пронзает врага насквозь.

Мигеру?

Нет, Рикарду-доно.

Я кланяюсь ему, благодарю, но варвару не до меня. Если честно, мне тоже не до него. Я рвусь вперед — не потому что хочу, а потому что туда рвется сёгун. Голос сенсея Ясухиро отчетливо слышится с той стороны. Для его светлости этот голос — что манок для птицы.

— Смерть! — возглашает Ясухиро.

Откуда и взялся?

— Смерть! — откликается Ода Кацунага. — Смерть изменникам!

В крике сёгуна безумие мешается с торжеством. Он рубит, рублю я… И вдруг оказывается, что рубить больше некого.

Вот ведь как! Ноги не держат.

Сажусь в грязь.

2
«Я этого хочу!»

Жаркие языки пламени взлетали ввысь, тянулись к низким небесам в попытках их поджечь. Небесный уголь не спешил заняться, но пламя не оставляло попыток. Храм полыхал сверху донизу. Сквозь пляску демонов проступал черный силуэт креста на крыше.

Крест держался до последнего.

В свете пожара и чудом уцелевших фонарей были видны десятки тел, устлавших улицу и площадь. Больше всего трупов громоздилось перед храмом, там, где мы приняли бой.

Кое-кто слабо шевелился. В ком-то теплилась жизнь.

— Сбежали! Тру̀сы!

Ода Кацунага уже хрипел, но никак не мог остановиться. С обнаженного меча в руке сёгуна капала кровь. Оба они, и меч, и сёгун, жалели, что все так быстро закончилось. Надо убивать, рубить и рассекать, еще и еще! А подлые изменники взяли и сбежали!

Кто в горы, кто на тот свет.

— Негодяи! Сбежали!

И хорошо, что сбежали, подумал я. Иначе в окровавленной груде добавилось бы тел. Уверен, это были бы не только тела предателей.

— Ваша светлость, с вами все в порядке? Вы не ранены?

Инспектор сжимал в руках дубовый брус. В двух шагах от сёгуна Куросава опомнился, с удивлением уставился на свое оружие — и отшвырнул брус прочь.

— Сбежали… сбежали!..

Сёгун не слышал инспектора.

Со всей возможной почтительностью Куросава начал обходить вокруг его светлости. Инспектор пытался разобрать в багровом свете пожара, нет ли на господине ран. Лицо и руки сёгуна были в крови, но, кажется, это была не его кровь. Зато одежда на груди самого инспектора свисала неопрятными лохмотьями. За сегодня я насмотрелся убийств на всю оставшуюся жизнь, но при взгляде на этого человека меня передернуло.

— Инспектор, вы сами ранены!

Куросава не сразу понял, что я обращаюсь к нему.

— Вы ранены, инспектор, — повторил я.

Инспектор опустил взгляд на свою грудь, живот. Увиденное его не слишком впечатлило.

— Ранен? — он пожал широченными плечами. — И что? Вы, кстати, тоже.

И продолжил обход сёгуна.

Что сказал инспектор? Я ранен? Выворачиваю шею, пытаюсь посмотреть на левое плечо. Кровь, да. Плечо онемело. Потому и не слишком больно. Рука висит плетью. Смешно: на въезде в деревню у меня отобрали две плети. Сейчас вернули одну.

Мысли ворочались медленно, с натугой.

Я устал. Я очень устал. Надо промыть рану. Надо перевязать. Сам я, пожалуй, не справлюсь. Кто меня перевяжет? Мигеру? Надо отыскать Мигеру. Зайти в харчевню — вон она, напротив. Там есть вода и саке. Может, найдется и чистая ткань.

Я огляделся. Вместо Мигеру я увидел господина Сэки. Старший дознаватель сидел на земле и перевязывал себе ногу, не дожидаясь помощи. Сэки-сан ранен?! Главное, что жив. И сёгун жив. И этот жив, который рядом с господином Сэки…

Мне что, не почудилось?!

— Сенсей! Почему вы здесь?

— У меня приглашение, — Ясухиро был бледен, на лбу подсыхал длинный порез. — Я опоздал. Проклятая рана! Я заблудился. Какой позор! Хотел срезать путь…

Я узнал меч в руках сенсея. Волнистый муар старинной ковки. Накладки из серебра. Оплетка шелковым шнуром. Я уже видел этот меч. Зимой, когда сенсей учился убивать на безликих.

— Лошадь охромела. Пришлось идти пешком. Через лес! Стемнело, я увидел огонь и пошел на него. Опоздание — беспримерная дерзость, но я надеялся, что мне позволят принять участие…

Лицо Ясухиро исказила странная гримаса. Наверное, она означала улыбку.

— Позволили, — тихо произнес сенсей. — Мне позволили. Славься, будда Амида!

— Вы напали на изменников в одиночку?!

— Я был не один.

Ну да, понял я. Когда началась резня, кое-кто наверняка успел сбежать. Ясухиро их встретил в лесу: беглецов, непричастных к заговору. Устыдил, заставил повернуть обратно: уговорами или силой. Если бы не он…

— Где этот мерзавец?! Где он?!

Мы обернулись на крик сёгуна.

— Кто, ваша светлость?

— Фудзивара! Где этот негодяй?! Сбежал?

— Возможно, он убит, — предположил инспектор.

— Ищите! Ищите его! Все ищите!

И мы отправились искать. Все, кто еще мог переставлять ноги.

Тело. Тело. Тело. Ветер раскачивал уцелевший фонарь. По лицу мертвеца метались беспокойные тени. Покойник гримасничал, насмехался надо мной.

Нет, не Фудзивара.

— Я его нашел.

Голос я узнал не сразу. Только подойдя ближе, я обнаружил Мигеру, стоящего над министром. Голова Фудзивары была почти полностью отсечена от туловища, держась на единственном лоскуте кожи.

Рядом лежал еще кто-то.

— Это же Камбун! Ивамото Камбун!

Как мой родич — отравленный, умирающий — выбрался из горящего храма, оставалось загадкой. В правой руке Камбун сжимал меч, клинок был темным от крови министра. Так вот почему заговорщики прекратили сопротивление и бросились наутек! Если господин пал, какой смысл сражаться?

Ясухиро Кэзуо и Ивамото Камбун: вот кто подарил нам победу. Я вспомнил, как они бились в зимнем переулке, и содрогнулся. Холодно. Почему так холодно? Разве сейчас зима?!

Из горла Камбуна вырвался хриплый стон. Жить ему оставалось недолго: яд в крови завершал свою адскую работу.

— Мерзавец мертв! — возвестил сёгун.

Он пнул ногой голову Фудзивары. Лоскут кожи порвался.

— Какая жалость! Я хотел сам убить его!

Грохот, раздавшийся за нашими спинами, заставил всех обернуться. Горящий храм разваливался, оседал внутрь себя. Покачнулся, рухнул крест. В небо взлетели снопы ярких искр. На миг почудилось, что в черных небесах соткался контур огненного лотоса.

Камбун снова захрипел.

Опираясь на плечо незнакомого самурая, подошел господин Сэки.

— Кто нашел изменника? — спросил он.

Лисья маска Мигеру уставилась на старшего дознавателя. Мигеру выпрямился. Каонай так не стоят. Не смотрят.

Слуги так себя не ведут.

— Я этого хочу, — произнес Мигеру.

Должно быть, брус инспектора все-таки зацепил меня по голове в горячке боя. Знаете, почему я так решил? Сейчас узнаете. Театр — это было последнее, в чем я нуждался сейчас.

Увы, воображенью не прикажешь.

3
«Делай что должен!»

Мигеру (выступает вперед):

Я этого хочу.

Рэйден (изумлен):

Что слышу я?
Откуда эти речи?
Откуда этот взгляд, осанка эта?
Горделивость? Решимость во взгляде?!
Достоинство самурая?
К кому ты обращаешься, Мигеру?!

Мигеру:

Я этого хочу.
И в третий раз
Я повторю, что этого хочу.
Огонь горел и вот почти угас,
К финалу приближается рассказ,
А я жду разрешения от вас:
Позвольте мне довериться мечу.

Он по-прежнему в маске лисы-оборотня, белой с красным. Дым и ночь уничтожают краски, стирают их, превращая в одну — серую. Такого цвета лицевая плоть каонай. Кажется, что одна маска сменяется другой, лисья морда — потерянным лицом.

Служебную маску карпа Мигеру потерял.

Хор:

Мы — духи воспоминаний,
мы память слуги Мигеру,
при жизни — Мигеля де ла Роса,
капитана «Меча Сантьяго»,
сбежавшего от болезни в рай.
(вразнобой, под грохот барабанов)
Мы — сельский дурачок с пистолетом,
смеясь, он нажимает на спусковой крючок.
Мы — семья безликих при храме Вакаикуса,
туманным утром
мы рисуем друг другу лица,
и нет любви выше этой.
Такова жизнь, поняли мы,
Не хуже любой другой, поняли мы,
запомнили мы.

Мигеру:

Блеск пламени на лезвии меча.
Скажите: «Воплотись, его мечта!»

Рэйден:

Имеешь ли ты право, слуга,
на такие слова,
обращенные к благородному хозяину?
И язык твой не костенеет,
произнося их?
Горло не сжимается,
издавая звуки, полные дерзкого смысла,
в присутствии высоких господ?!

Хор:

Мы — духи воспоминаний,
мы память слуги Мигеру,
при жизни — Мигеля де ла Роса.
(вразнобой, под грохот барабанов)
Мы — насмешки, побои и оскорбления,
осознание греха,
Надежда на прощение.
Мы — двор в управе Карпа-и-Дракона,
юный самурай, делающий выбор.
Это жизнь, поняли мы,
это тоже жизнь, поняли мы,
запомнили мы.

Сэки Осаму делает круг по сцене. Маска старшего дознавателя во всем подобна его же лицу, только маска полностью лишена страстей. Лишь тени скользят по ней, создавая удивительные гримасы и уничтожая их.

Дым клубится в облаках, складывается в знакомую картину: карп борется с течением. Такая роспись украшает стену зала в служебной управе.

Сэки Осаму:

Младший дознаватель Рэйден!
Не вы ли хотели знать,
пытались выведать,
зачем таким, как мы, нужны каонай,
зачем мы держим безликих слуг?

Рэйден:

Да, господин!

Сэки Осаму:

Неслыханная дерзость!
Немыслимая глупость!
Я знаю всех троих: и вас, Рэйден-сан,
и дерзость, и глупость.
Я горел в их костре,
захлебывался их водой,
горькой водой правды.
Я был таким, как вы,
вы станете таким, как я.
Вы по-прежнему хотите знать это?
Желаете остаться на службе?
Ясно понимать, что к чему?

Рэйден:

Да, господин!

Сэки Осаму:

Тогда скажите: «Делай что должен!»,
произнесите: «Делай что должен!»,
И отступите на шаг.
Ваш долг исполнен, ваше дело сделано.

Рэйден выходит на авансцену, смотрит в зал.

Рэйден (указывает через плечо на Сэки Осаму):

Тяжко это знание, говорил он мне,
тяжелей горы.
Пока бога не тронешь, говорил он мне,
он не проклянет.
Подыму ли тяжесть?
Трону ли бога?!

(возвращается к Мигеру):

Делай что должен!
Мой долг исполнен, мое дело сделано.
Твой черед!

Мигеру снимает маску лисы.

Становится на колени перед умирающим Камбуном. Берет шпагу двумя руками, поднимает над головой. Острие упирается в грудь Камбуна, напротив сердца.

Мигеру:

Señor, compadécete de mí,
pobre pecador!

4
«Руины не имеют силы»

Это была быстрая смерть.

В иной ситуации я бы сказал: легкая.

Всем весом Мигеру навалился на меч, словно не доверял стали из Тореду и своей руке. Должно быть, клинок пронзил Камбуна насквозь и ушел в землю. Так булавкой пригвождают насекомое к листу бумаги.

— Маски, — звенящим голосом произнес мой слуга. — Время снимать маски; все, какие есть.

Я готов был поверить, что удар отнял у Мигеру последние силы. Какое-то время он висел на клинке, выгнув меч дугой. Чего-то ждал? Не мог пошевелиться? Потом Мигеру медленно разжал пальцы, отпустил рукоять. Сел на пятки, вздохнул с ясно слышимым облегчением. Лег на спину, вытянул ноги, уставился в небо.

Спать собрался, что ли?

Я встал над ним, собираясь сказать… Что?! Слова застряли у меня в горле. Мигеру куда-то делся, передо мной лежал совершенно другой человек. Превращение состоялось незаметно, без содроганий, воплей и отвратительных чудес. Вода перетекла из одной формы в другую. Я знал это тело, сухое и жилистое, знал это лицо. Когда человек открыл глаза, я узнал и взгляд.

— Что? — спросил Ивамото Камбун. — Что здесь происходит?!

— Вы живы? — глупо пробормотал я.

— Сам удивляюсь.

Я не знал, что бывают такие фуккацу. Камбун не только воскрес в теле Мигеру, он еще и полностью изменил это тело, восстановив свой прежний облик. Если это был Камбун-второй, родная мать не отличила бы его от Камбуна-первого.

— Лицо. Ваше лицо!

Камбун сел. Пожал плечами:

— А что с моим лицом?

— Оно есть. У вас есть лицо!

— Рэйден-сан, вы не в себе. Я бы сказал, что на вас лица нет. Но лучше я промолчу, хорошо?

В звенящей тишине я повернулся к мертвецу, пронзенному мечом. Не знаю, чего я ждал, но только не того, что увидел. На земле лежал южный варвар — мужчина лет пятидесяти, нагой как при рождении. Его телосложение…

«Самурай в маске лисы, — пришли на ум слова Фирибу-доно, — сражается как человек высокого роста, с длинными ногами и руками. Внешне он вовсе не таков, нельзя понять, откуда у него эти ухватки. Если бы я не знал, что некий hidalgo пропал без вести и наверняка умер, я решил бы…»

Сейчас Мигель де ла Роса был таким, каким его помнил Филипп Уртадо де Мендоса. Только дон Филипп помнил его живым, а мы видели его мертвым.

Я слышал, как Фирибу-доно что-то шепчет: наверное, молитву. Голос его срывался от слез, превращался в рыдание. Требовалось чудовищное усилие, чтобы опять вернуться к звукам человеческой речи.

Лицо.

Да, лицо.

Высокие скулы, впалые щеки. Острая бородка. Тщательно подстриженные усы вьются на концах. Лоб с глубокими залысинами. Две складки между бровями. Нос, похожий на орлиный клюв. Мешки набрякли под глазами. Веки плотно сомкнуты. Кажется, что рука друга только что закрыла покойнику глаза.

Я изучал прежнее лицо Мигеру, желая запомнить его навсегда.

— Это был я? — спросил Камбун.

Воскресший стоял у меня за спиной.

— Это был он, — невпопад ответил я.

И поправился:

— Стал он.

Камбун промолчал. Хотелось бы верить, что он меня понял. Потому что я сам себя не понимал. Да, господин Сэки, вы были правы. Это знание сильно отягощает жизнь дознавателя. Еще больше оно отягощает отношения дознавателя со слугой.

Дальнейшие отношения дознавателя с новым слугой.

Камбун выдернул меч из тела. Провел кончиками пальцев по клинку, испачкался в крови.

— Славный удар, — сказал Ивамото Камбун, обращаясь к мертвецу. — Ты ведь бил изо всей силы? Не задумывался, убьешь или умрешь? Это хорошо, это правильно. Я бы не смог нанести лучшего удара. Примите мою благодарность, Мигеру-сан.

Его поклон.

На коленях, до земли.

Жаль, что Мигеру не видит.

— Великий господин! — откуда-то вынырнул переводчик, весь в растерзанных чувствах. Одежда его пребывала в живописном беспорядке. — Ваша светлость, этот варвар обращается к вам с нижайшей просьбой! Он умоляет отдать ему тело Мигеру-доно. Они хотят похоронить его в море по своему обычаю.

Не знаю, как хоронят в море. Не знаю, каков обычай у варваров. Но думаю, я бы согласился.

Сёгун отказал.

— Этот самурай упокоится здесь, — велел Кацунага. — Он ляжет в могилу в белых одеждах, расписанных текстами священных сутр. Мы сами дадим ему посмертное имя. Святой Иссэн будет служить у алтаря. Инспектор, распорядитесь, чтобы в деревню доставили святого Иссэна. И поторопитесь!

Его светлость повернулся к варварам:

— Если вы, — переводчик затарахтел, кланяясь, — желаете провести дополнительный обряд упокоения по своему обычаю, мы не возражаем. В деревне есть кладбище со знаками вашей веры. Вы что-то хотите добавить?

— Они просят убрать гирлянды, великий господин!

— Что?!

— Гирлянды на кладбище. Фонарики, воздушные змеи. Они просят убрать все это перед погребением.

— Разрешаем, — кивнул сёгун. — Гирлянды и змеев пусть уберут. Фонари приказываем оставить. Надо же осветить душе покойного путь в загробный мир? Даже варвары должны это понимать.

И повернулся ко мне:

— Рэйден-сан, мне интересно ваше мнение. Здесь много убивали и умирали без фуккацу. Почему же сейчас, в случае с вашим слугой и господином Ивамото, оно свершилось?

— Храм рухнул, ваша светлость.

— Что вы имеете в виду?

Я указал на сгоревший храм:

— Дом с крестом сгорел, господин мой. Руины не имеют силы. Фукугахама снова Чистая Земля.

Будь первый министр жив, я бы напомнил ему о своих угрозах.

5
«Та счастливая страна»

Небо горит над монахом.

— Святой Иссэн, — прошу я. — Вы не могли бы пересесть?

Старик хитро щурится:

— Это не поможет, Рэйден-сан. Куда бы я ни пересел, небо останется на месте.

— Да, — соглашаюсь я. — Но если вы сядете здесь, карнизы Вакаикуса скроют заход солнца от меня. Я буду смотреть на вас без страха.

— Я настолько ужасен?

— Не вы, небо.

С недавних пор я не могу спокойно смотреть на закат. Все время кажется, что это пожар, в котором сгорает незыблемость моих представлений о мире. На храмы я тоже смотрю с беспокойством. Вдруг они вспыхнут?

Вчера мы вернулись в Акаяму.

— Зачем она это сделала? — спрашиваю я.

— Кто?

— Госпожа Такако. Зачем она согласилась убить мужа?

Старик пожимает плечами:

— Я далек от мирских забот. Но я слыхал, что жена сёгуна бесплодна. Если молебен пред ликом милосердной Каннон не дал бы результатов, господин Кацунага изгнал бы ее. Пожалуй, заставил бы принять монашество.

Я вспоминаю госпожу Такако, похожую на яркую бабочку. Монахиня? Да, такая судьба не для нее.

— Умри сёгун без фуккацу, — я размышляю вслух, — госпожа стала бы его вдовой. Это значит усадьба, слуги, содержание от казны. Но госпожа должна была понимать, чем рискует. Фудзивара собирался убить ее сразу после того, как она покончит с мужем.

— Глупость? — предполагает настоятель. — Слепая надежда?

— Скорее расчет.

— Я не понимаю вас, Рэйден-сан.

В кронах деревьев щебечут птицы. Колышется молодая листва. Здесь птицы поют громче, чем позади храма, над крохотным кладбищем. Там обрастает мхом камень над могилой бабушки Мизуки. Прах бабушки лежит в земле, сама же бабушка ждет меня дома. Я зову ее отцом.

Можно ли жить в таком мире, сохранив здравый ум?

— Думаю, министр первым делом обратился к госпоже Такако. И что же? Она отказалась. Поняла: убей она мужа еще в начале праздника, и министр выйдет сухим из воды. Ей надо было, чтобы министр замазался грязью. Поэтому покушение стало делом рук министра. Делом первым, с которого все началось. Если бы что-то пошло не так, настала бы очередь госпожи.

Я вздыхаю. Мне жалко бабочку.

— Госпожа полагала, что министр, поднявший мятеж, у нее в руках. Что он испугается разоблачения. Не поднимет на нее руку в случае победы, откупится усадьбой и содержанием…

Я тоже стараюсь не поднимать руку лишний раз. Лекарь уверяет, что мое плечо в скором времени заживет, что молодость быстро врачует раны. Но сейчас мой удел: мази, повязки и сдержанность в движениях. При моей порывистости это хуже пытки.

— Она надеялась успеть: покинуть Фукугахаму, вернуться в мир, где царит фуккацу, где госпожа будет в безопасности. Да, вы правы: тут и глупость, и слепая надежда…

— И расчет, — заканчивает монах. — Наивный, как все планы людей. Жизнь, смерть — люди строят на них дома своих мечтаний, забывая, что и жизнь, и смерть — иллюзия. Прочен ли дом на таком фундаменте?

Фундамент. Стены.

Зеленые стены Вакаикуса. Три яруса красной крыши. Позолота карнизов. Над крышей носятся вороны. Взмывают к облакам, превращаются в черный крест. Крест дрожит, расплывается, теряет форму.

— Жизнь, — повторяю я. — Смерть. Госпожа Такако приняла предложение Фудзивары в столице. Там, где она хотела жить, и жить хорошо. Глупость? Да. Но мужа она пыталась убить в деревне, в храме, облитом ламповым маслом. Факелы были наготове. Госпожа спасала себя, боролась за свою жизнь, предлагая взамен смерть его светлости. И что в итоге? Вы мудрец, святой Иссэн. Жизнь и смерть — хрупкая основа. Но это все, что у нас есть.

Пахнет супом, горячим супом с лапшой и соевым творогом. Послушники варят еду на ужин. После захода солнца, или раньше, когда я уйду, они пригласят настоятеля к трапезе. Старик велит им сесть рядом, но они откажутся. Сядут поодаль, на жесткую циновку, и вкусят мирских благ. Вообще-то здесь едят перед заходом солнца, но святой Иссэн беседует с гостем, не вспоминая про ужин. Негоже прерывать беседу, послушники знают, как строг настоятель, если его рассердить.

Он вздохнет, отвернется и промолчит. А ты будешь рад прыгнуть со скалы вниз головой на острые камни, лишь бы тебя простили. Я знаю, еще ребенком я выучил все это назубок.

— У меня для вас подарок, Рэйден-сан. Не откажите принять!

Старик протягивает мне две книги. Он не потрудился завернуть подарок в бумагу; должно быть, хотел, чтобы я сразу увидел — это книги и ничто иное.

— Типография Фусюндо, — он улыбается, довольный. — Отличная печать, уверяю вас. Первый сборник принадлежит кисти Судзуки Сёсана, монаха из школы дзен. Мне посчастливилось знать его. Я был в вашем возрасте, Рэйден-сан, а досточтимый Сёсан — в моем нынешнем. Автор второго — поэт Огита Ансэй. С ним я тоже был знаком. Он очень скверно отзывался о моих жалких потугах в стихосложении. Сейчас я понимаю, что он был прав.

Я беру книги. Кланяюсь, благодарю.

— Как они называются, святой Иссэн?

— «Повести о карме», — отвечает старик. — «Повести о карме» и «Рассказы ночной стражи». Есть и третья, но мне не удалось ее приобрести. Вы уж простите недотепу!

— Да что вы! Примите мою почтительную благодарность! — я становлюсь на колени, бью поклоны. — Но в честь чего этот подарок?

— Шутите? Я ведь не поздравил вас с рождением брата! С годами я стал непростительно забывчив. Ему уже дали детское имя?

— Разумеется!

— Какое же?

— Мигеру. Моего брата зовут Мигеру.

Старик долго молчит.

— Хорошее имя, — наконец произносит он. — Сильное. Вы будете его менять в день совершеннолетия?

Я мотаю головой:

— Нет. Отец согласен, мы оставим это имя как взрослое.

— Я так и думал, — улыбка старика похожа на улыбку будды. — Я так и думал.

Небо горит, скоро оно погаснет.

Жутко чешется спина. Сегодня утром громила Кента начал перебивать мне татуировку. Младшие дознаватели носят «красного карпа» с пузырьками воздуха, поднимающимися от головы. Мой карп, кстати, был красным, но пятнистым, с вкраплениями иных цветов. В свое время я замучил господина Сэки вопросом, что это значит, и получил ответ: такое отклонение от канона означает изменчивость натуры носителя.

«Похвала? — еще подумал я. — Ага, от него дождешься!»

Дознавателям полагается «черный карп», выпрыгивающий из воды. Кента сказал, что за неделю управится. Работы, объяснил он, меньше, чем в первый раз. Куда трудней перебивать татуировки у новоиспеченных старших дознавателей. У них карп превращается в дракона, а значит, чешуя радужная и светится на солнце. «Рог, — напомнил востроносый помощник. — Из головы вырастает рог.» Не пугай мальчика, вызверился на него Кента. Ему до рога, как мне до вершины Фудзи!

А я и не испугался. Старший дознаватель? Нет, не доживу.

Надо идти, говорю я себе. С моей грамотой меня пустят обратно в город, даже вернись я к полуночи. Но лучше не искушать судьбу. Знаем мы эту стражу! Запрут ворота на засов, напьются дешевого саке, захрапят. Поди дозовись лентяев из караулки! Взятку станут требовать, мздоимцы.

Когда мой отец служил на заставе, все было иначе.

* * *

«Та счастливая страна недалеко отсюда. Чтобы родиться в ней, нужно почитать и вскармливать отца и мать, служить наставникам, иметь сострадательное сознание, никого не убивать и совершать десять благих деяний.»

«Сутра о видении будды по имени Неизмеримое Долголетие».

notes

Назад: ПОВЕСТЬ О ЛИЦАХ ПОТЕРЯННЫХ И ЛИЦАХ ОБРЕТЕННЫХ

Дальше: Примечания

* * *

1 «Вы и впрямь золотая монета!»

2 «Дарэмо Домо из Ицумо»

* * *

3 «Берегись его, мальчик!»

4 «Куда положу глаз, туда положу и пулю»

глава шестая БОГИ НЕ ТЕРПЯТ ИЗМЕНЫ

1 «Все ли в восхищении?»

2 «Не пропущу ни за что!»

3 «Все, кто верен клану Ода…»

4 «Это настоящий ад»

глава седьмая НАГРАДА ПО ЗАСЛУГАМ

1 «Это мой подарок вам, Рэйден-сан!»

2 «Я не мог ослушаться»

3 «Боюсь, я уже не в счет»

глава восьмая ВИД ЛИЦА ЕГО ИЗМЕНИЛСЯ

1 «Смерть изменникам!»

2 «Я этого хочу!»

3 «Делай что должен!»

4 «Руины не имеют силы»

5 «Та счастливая страна»

* * *

notes

глава пятая
ЛИСА И ВОРОН

1
«Вы и впрямь золотая монета!»

2
«Дарэмо Домо из Ицумо»

3
«Берегись его, мальчик!»

4
«Куда положу глаз, туда положу и пулю»

глава шестая
БОГИ НЕ ТЕРПЯТ ИЗМЕНЫ

1
«Все ли в восхищении?»

2
«Не пропущу ни за что!»

3
«Все, кто верен клану Ода…»

4
«Это настоящий ад»

глава седьмая
НАГРАДА ПО ЗАСЛУГАМ

1
«Это мой подарок вам, Рэйден-сан!»

2
«Я не мог ослушаться»

3
«Боюсь, я уже не в счет»

глава восьмая
ВИД ЛИЦА ЕГО ИЗМЕНИЛСЯ

1
«Смерть изменникам!»

2
«Я этого хочу!»

3
«Делай что должен!»

4
«Руины не имеют силы»

5
«Та счастливая страна»