Глава 21. Плен и побег
Марсель Деламар редко приходил в ярость. Его недовольство обычно выражалось в виде наказания, которое он тайно, холодно и точно отмерял тому, кто имел несчастье ему досадить. И делал это так тонко, что наказанный поначалу бывал польщен, полагая, что сумел привлечь внимание столь важной персоны, и лишь потом понимал все неприятные последствия.
Но Оливье Бонневиль не просто ему досадил. Он отважился на прямое и вопиющее неповиновение, а значит, заслужил показательную казнь. Лучше всего с подобными преступниками управлялся Дисциплинарный суд консистории, и Деламар предоставил в ДСК всю информацию, необходимую для поимки, захвата и допроса Бонневиля, включая и кое-какие факты о его происхождении, самому Бонневилю неизвестные. Этот молодой наглец был вовсе не так хитер, как думал, и выследить его не составило особого труда. По билету, который он купил в Дрездене, можно было проплыть до самого Гамбурга, так что ДСК выставил наблюдательные посты во всех портах на Эльбе. Как только Бонневиль ступил на пристань в Виттенберге, единственный находившийся там агент его опознал, последовал за ним и при первой возможности отправил просьбу о подкреплении в Магдебург, до которого было всего несколько часов вниз по реке. Объект не заметил слежки. Он был жалким любителем, а агент – профессионалом. Проследив, как Бонневиль заселился в дешевую гостиницу, агент уселся в кафе напротив и стал дожидаться прибытия коллег из Магдебурга. Они наняли моторную лодку, а значит, не заставят себя долго ждать.
Большую часть дня Бонневиль провел над алетиометром в душной каюте, наблюдая за перемещениями Пана по городу – от беседы с девочкой из школы для слепых до путешествия по крышам и разговора с другой девочкой в саду. Вторая была куда миловиднее первой. Но тут Бонневиля затошнило, пришлось выйти на палубу проветриться, а когда он снова взялся за инструмент, деймон Лиры уже толковал о философии с каким-то стариком. До чего же было тяжело! Если смотреть, сразу становилось дурно, а если только слушать, местонахождение деймона оставалось неясным. Так что время от времени все же приходилось поглядывать, иначе он бы ничего не узнал.
Гостиничный номер оказался таким же душным, как и каюта на пароходе, с той лишь разницей, что воняло тут капустой, а не машинным маслом. Решив не дожидаться нового приступа тошноты, Бонневиль отправился на прогулку по вечерним улицам. В голове прояснится, а если смотреть в оба, может, он даже выследит этого беглого деймона.
Агент ДСК увидел из кафе, как Бонневиль выходит из гостиницы и направляется куда-то неспешным шагом. На плече у него сидел деймон – какая-то птица, похожая на ястреба, – а в руке была небольшая сумка, но рюкзак остался в гостинице, а значит, рано или поздно объект вернется в номер. Агент оставил несколько монет на столике и двинулся следом.
А Пантелеймон вернулся в сад школы Святой Луции для слепых и свернулся клубком в развилке того же дерева, на котором прятался утром. Он не спал. Весь вечер он наблюдал за освещенными окнами школы и надеялся, что та девочка, Анна, снова выйдет почитать свою книгу. Но было понятно, что надеяться нечего: на дворе холодно и сыро, так что наверняка она останется после ужина в тепле, со своими подругами. Их голоса долетали до Пана через темную лужайку.
Он задумался о Готфриде Бранде и Сабине – как они там, в этом высоком доме с пустым чердаком? Может, до сих пор ссорятся? Пан корил себя: надо было задать Бранде другие вопросы. Надо было попытаться поговорить с этим его таинственным деймоном, овчаркой Козимой. И, самое главное, не надо было так обращаться с Сабиной. Следовало проявить терпение. В чем-то она была очень похожа на Лиру… И от одной этой мысли Пана скрутила тоска. Лира, наверное, так и живет в «Форели»… беседует с Малкольмом… И с ними деймон Малкольма, Аста, прелестная золотисто-рыжая кошка… Пан представил себе, как Лира нерешительно протягивает к ней руку, прекрасно сознавая, что стоит за подобным жестом. Но нет, невозможно! Пан сразу отбросил эту мысль.
Но вернуться к ней, не разыскав того, что искал, он не мог. Он не понимал, что делать, и не находил покоя. Впервые за все время он задумался, что же он сам имел в виду, когда говорил о воображении Лиры. Непонятно… но ясно, что возвращаться без него нельзя.
Нет, так он никогда не уснет! Его сейчас раздражало все, и он сам – в первую очередь. Пан встал, потянулся, перепрыгнул на стену и выскочил из сада на темную улицу.
Бонневиль между тем шагал в сторону главной церкви, заглядывал в каждый переулок и рассматривал каждую крышу. Чтобы не привлекать внимания, он старался выглядеть как турист или студент, изучающий архитектуру. В какой-то момент он даже подумал, не достать ли блокнот и карандаш, но на улицах сгущался туман, а в такую погоду делать зарисовки никто не станет.
В сумке, рядом с алетиометром, лежала сеть из угольного шелка, необычайно прочная и легкая. Этой сетью он изловит деймона девчонки, потом отнесет в какое-нибудь уединенное место и допросит. В мыслях Бонневиль уже видел, как это происходит: он много тренировался и наловчился обращаться с сетью так искусно, что немало огорчался из-за того, что некому продемонстрировать свое мастерство.
В кафе на главной площади Бонневиль заказал стакан пива и сел, оглядываясь и прислушиваясь к разговорам.
– Этот старик, – тихонько сказал он своему деймону. – Старик на чердаке.
– Мы с тобой уже слышали похожие рассуждения. То, о чем он говорил… Должно быть, он какая-то знаменитость.
– Я пытаюсь понять, где он живет.
– Думаешь, тот деймон до сих пор с ним?
– Нет. Они беседовали совсем не по-дружески. Деймон в чем-то его обвинял.
– Как будто этот старик сделал что-то плохое его девчонке.
– Ну да.
– Думаешь, он еще к нему вернется?
– Может быть. Хорошо бы выяснить, где этот дом.
– Мы сами могли бы с ним поговорить.
– Ну-у, не знаю, – протянул Бонневиль. – Не факт, что старик знает, куда пошел деймон. Говорили они не по-хорошему.
– А вдруг та другая девчонка что-то знает? Может, она – его дочь.
Эта мысль пришлась Бонневилю почти по душе. Он умел обращаться с девчонками. Но, подумав, он покачал головой и сказал:
– Пустые догадки. Нужно сосредоточиться на нем самом. Сейчас я кое-что попробую…
И он сунул руку в сумку. Ястребиха, вместе с ним страдавшая от дурноты, воскликнула:
– Нет-нет, не сейчас!
– Я не собираюсь смотреть. Только послушаю.
Она покачала головой и отвернулась. В кафе было еще с полдюжины посетителей, в основном мужчины средних лет, явно расположившиеся тут на весь вечер. Кто беседовал, кто курил, кто играл в карты – и никому не было дела до незнакомого молодого человека за столиком в углу.
Бонневиль положил алетиометр на колени, обхватил его обеими руками. Ястребиха перелетела со спинки стула на стол. А он закрыл глаза и потянулся мыслями к Пантелеймону. Сначала удалось вызвать только зрительный образ, и ястребиха негромко предостерегла его:
– Нет! Нет!
Бонневиль глубоко вздохнул и начал заново. На этот раз он не стал закрывать глаза. Глядя на свой полупустой стакан, он сосредоточился на звуках, ожидая услышать цокот коготков по брусчатке, шум машин и гомон прохожих. Но услышал лишь одинокий и печальный рев береговой сирены.
В следующий миг до него дошло, что сирена звучит наяву: люди за соседними столиками повернули головы в сторону реки, потом посмотрели друг на друга, сказали что-то и покивали. А затем сирена взревела опять, но теперь уже только в голове Бонневиля, – и вместе с этим звуком послышались и другие: скрежет коготков, человеческие голоса, плеск воды, глухие удары чего-то большого и тяжелого обо что-то большое и неподвижное, скрип веревки по мокрому дереву… Должно быть, пароход швартуется у причала.
Значит, деймон Лиры снова пустился в путь.
– Ну, что ж, – Бонневиль встал и уложил алетиометр обратно в сумку. – Если поспешим, может, увидим, как он пробирается на борт. Тут-то мы его и схватим.
Он быстро заплатил по счету и двинулся к реке.
* * *
Пантелеймон сидел в тени под стеной билетной кассы. Если верить расписанию, висевшему на стене, этот пароход пойдет вверх по реке, до самой Праги. Что ж, годится.
Но пристань была слишком ярко освещена, а по трапу сновали люди, так что проникнуть на борт с этой стороны не удастся. Не поможет даже туман.
Однако никто не мешал зайти со стороны воды. Не тратя времени на раздумья, Пан выскочил из-за кассы и помчался к концу причала, но не успел он пробежать и полпути, как сверху на него что-то упало. Сеть!
Из-за резкой остановки Пан перекувырнулся через голову, а затем почувствовал, как его куда-то тащат по каменным плитам. Он забился, извиваясь, щелкая зубами, пытаясь разорвать сеть лапами, но она была слишком прочной, а молодой человек, державший ее, не знал пощады. Сеть рывком поднялась, и Пан мельком увидел искаженное злобой лицо своего похитителя, темные глаза… Сходившие с парохода пассажиры обратили на них внимание и смотрели, застыв от изумления, – и тут произошло несколько событий одновременно. На реке взревела моторная лодка, подходившая к причалу задним ходом, пассажиры разразились криками, молодой человек, державший сеть, изрыгнул проклятие, а потом Пан услышал топот бегущих ног и низкий мужской голос:
– Оливье Бонневиль, вы арестованы!
Сеть упала на землю, Пан забился в ней изо всех сил, но только еще больше запутался. Отвлекаться на происходящее вокруг он не хотел, но по долетавшим до него звукам понимал: люди с моторной лодки бегут по причалу, молодой человек (Бонневиль! Бонневиль!) громко протестует, люди вокруг потрясенно вскрикивают: «Деймон! Деймон!»… а потом – о ужас! – рука совершенно чужого человека хватает его за шею.
Рука вздернула его в воздух, и Пан увидел перед собой лицо с налитыми кровью, страшно выпученными глазами. В ноздри ему ударил запах пива, курительного листа и дешевого одеколона. Пан попытался прокусить по-прежнему опутывавшую его сеть, но рука сжалась у него на шее, как железный ошейник. Уже теряя сознание, он услышал, как молодой человек сердито выговаривает арестовавшим его людям:
– Мой наниматель – Марсель Деламар из La Maison Juste. Я буду вынужден поставить его в известность о произошедшем, и он будет очень недоволен. Давайте пройдем в какое-нибудь тихое место, и я все объясню…
На этом Пан лишился чувств.
* * *
«Милашка» оказалась не менее легкой и изящной, чем «Прекрасная дикарка», на которой Малкольм ходил в детстве. Вот только парус, который он нашел и попытался поставить, обветшал и расползался прямо под руками, – это было ясно даже в темноте.
– Значит, пойдем на веслах, – вздохнул Малкольм. Он знал, что парусные лодки часто не слушаются весла, но выбора не оставалось. К тому же парус все равно был белым (хорошо, допустим, серым), а значит, слишком бросался бы в глаза под покровом ночи.
При свете спички он увидел, что ворота лодочного сарая тоже заперты на висячий замок. Избавиться от этого замка оказалось труднее, но все-таки удалось – и вот перед ними открылась широкая гладь озера.
– Вы готовы, месье? – спросил он своего спутника, удерживая лодку у берега, пока тот не взойдет на борт.
– Да, готов. Если будет на то воля Божья.
Малкольм оттолкнулся, и лодка двинулась прочь от берега. Выждав, пока она отойдет на достаточное расстояние, он взялся за весла.
Лодочный сарай стоял в неглубоком заливе, над которым нависал скалистый мыс, и Малкольм предполагал, что, как только они выйдут на открытую воду, поднимется ветер. Но, к его немалому удивлению, озеро оставалось неподвижным и гладким, как стекло.
Воздух был плотным, вязким; вокруг царила неестественная тишина. После долгих дней пути Малкольму приятно было поработать руками, размять мышцы, но все равно казалось, будто они не под открытым небом, а в душной комнате. Заговорив с Каримовым, он невольно понизил голос.
– Вы сказали, у вас были какие-то дела с Марселем Деламаром, – напомнил он. – Что за дела?
– Он поручил мне привезти образец розового масла из пустыни Карамакан. Задание я выполнил, но оплаты так и не дождался. Боюсь, он тянул с выплатой, чтобы задержать меня в Женеве и как-то мне навредить. Надо было уехать еще раньше, но я без гроша.
– Расскажите про это масло.
Каримов рассказал ему все то же самое, что и Деламару, а потом добавил:
– Но было еще кое-что любопытное. Когда я сказал ему о гибели станции в Ташбулаке, он как будто вовсе не удивился, хотя и сделал вид, что удивлен. Потом стал расспрашивать меня про горцев, напавших на станцию, и я отвечал честно, но опять почувствовал, что все ответы ему известны заранее. И тогда я решил кое о чем умолчать.
– И о чем же?
– Эти горцы не уничтожили станцию до конца. Им пришлось бежать… и поверить в это, сударь, будет непросто, но это правда: они бежали от некоей чудовищной птицы.
– Это был Симург?
– Откуда вы знаете? Я не собирался называть ее имя, но…
– Прочел в одной поэме.
Действительно, в той таджикской поэме Джахана и Рухсану привела в розовый сад огромная птица. Так что это была правда, но не вся: в дневнике доктора Штрауса, который привез из Ташбулака Хассаль, погибший от рук убийц, тоже упоминалось это имя. Чэнь, погонщик верблюдов, утверждал, что пустынные миражи – не что иное, как лики Симурга.
– Вы читали «Джахана и Рухсану»? – удивился Каримов.
– Да. И думал, что это сказка. А вы, значит, думаете, что Симург существует на самом деле?
– Смотря в каком смысле… Вот только я и сам не могу сказать, в каком именно. Есть разные формы существования. Возможно, это такая форма, о которой мы ничего не знаем.
– Ясно. И об этом вы Деламару не сказали?
– Нет, не сказал. Беседуя с ним, я пришел к выводу, что ему много известно об этих горцах. Но он постарался скрыть от меня, что уже хорошо осведомлен. И у меня возникли опасения, что он велит арестовать меня и бросить в тюрьму, или что похуже – и именно поэтому он старается задержать меня в городе. Когда я узнал, в каком неприятном положении вы оказались, я счел своим долгом рассказать вам все, что знаю.
– Я вам очень благодарен.
– Могу теперь я спросить, чего месье Деламар хочет от вас?
– Он считает меня своим врагом.
– И он прав?
– Да. Особенно в этом деле с Ташбулаком и розовым маслом. Думаю, он хочет использовать это масло в каких-то недобрых целях, и я намерен остановить его, если получится. Но для начала мне нужно больше узнать о самом масле. Вот, например, вы сказали, что нашли человека, который им торговал. Многие ли торгуют этим маслом?
– Нет. Оно очень дорогое. В прежние времена, когда верили в шаманов, которые посещают мир духов, им пользовались чаще. Но теперь в это мало кто верит.
– А для чего-нибудь еще его используют? Например, просто для удовольствия?
– Удовольствия от него никакого, месье Полстед. Наоборот, это очень больно, а зрительных эффектов легче добиться с помощью других наркотиков. По-моему, есть врачи, которые лечат им хронические болезни, и физические, и душевные, но масло это такое дорогое, что его могут позволить себе лишь очень богатые люди. Никто, кроме тех ученых исследователей из Ташбулака, этим маслом не интересовался, да и они свою работу держали в секрете.
– А вы когда-нибудь бывали на этой станции в Ташбулаке?
– Нет, сударь.
Малкольм продолжал грести. Тишина, повисшая над озером, угнетала, а душно было так, словно из воздуха откачали весь кислород. Через некоторое время Каримов спросил:
– Куда мы плывем?
– Видите вон тот замок? – Малкольм указал на прибрежную скалу прямо по курсу. На ее вершине стоял замок с большими башнями, едва различимый в безлунном и беззвездном мраке.
– Кажется, да.
– Он стоит на границе с Францией. Как только перейдем границу, будем в безопасности, но…
За секунду, которая понадобилась, чтобы произнести это «но», все небо озарилось вспышкой и снова потемнело. За первой вспышкой последовала вторая, еще ярче, и на этот раз Малкольм и Каримов успели разглядеть ветвистую молнию, ударившую в землю, а еще миг спустя на лица упали первые тяжелые капли дождя. Оба подняли воротники, надвинули шляпы, и тут грянул оглушительный гром. Он раскатился над озером и эхом отразился от гор, да так, что у Малкольма загудело в голове и заныли зубы.
Уже поднимался ветер. Озеро пошло волнами, брызги пены летели Малкольму в лицо сильнее, чем дождь. В прошлом ему приходилось ходить по озеру под парусом, и он знал, как внезапно может налететь буря, но такой, как эта, он еще не видал. Теперь нечего было и надеяться добраться до мыса, на котором стоял замок. Малкольм развернул лодку правым бортом к ветру и, налегая на весла, погреб к ближайшему берегу. Вспышки молний, бичевавших землю гигантскими огненными хлыстами и отбрасывавших ослепительных отсветы на склоны гор, освещали ему путь. Раскаты грома почти не отставали от вспышек и стали еще громче: казалось, от них содрогается сама лодка. Аста забралась Малкольму под пальто и лежала там в тепле, расслабившись и излучая совершенное спокойствие, которое передавалось и ему; Малкольм понимал, что она делает это нарочно, и был ей благодарен всем сердцем.
«Милашка» болталась на волнах, как поплавок, и быстро набирала воду. Каримов пытался вычерпывать ее своей меховой шапкой. Малкольм напрягал все силы, погружая весла в воду как можно глубже и сражаясь с ветром и волнами, чтобы лодку не перевернуло и не отнесло дальше от берега.
Оглянувшись через плечо, он не увидел ничего, кроме тьмы, а за ней – еще более густой темноты, но эта густая темнота теперь приблизилась и нависала прямо над ними. Это был прибрежный лес, спускавшийся до самой воды. Малкольм уже различал шум ветра в соснах – даже сквозь оглушительный шум дождя и чудовищные громовые раскаты.
– Уже близко, – крикнул Каримов.
– Пойду прямо к берегу. Смотрите внимательно! Может, удастся схватиться за ветку.
Тут «Милашку» здорово тряхнуло, и Малкольм услышал треск деревянной обшивки. Этого следовало ожидать: различить подводные камни в такой темноте было невозможно, да и песчаной отмели, к которой лодка могла бы пристать со всеми удобствами, тут не наблюдалось. Лодка подпрыгнула еще и еще раз – и, наконец, остановилась, проскрежетав днищем по камням. Каримов пытался удержаться на ногах и поймать подходящую ветку, но то и дело терял равновесие. Держась за планшир, Малкольм переступил через борт и сразу ухнул в воду по бедра. Камни под ногами были скользкие, обкатанные водой, но, по счастью, довольно крупные: они не раскатились под его весом, а значит, можно было спокойно идти, не опасаясь сломать лодыжку.
– Вы где? – крикнул Каримов.
– Уже почти на берегу. Сидите спокойно. Я привяжу лодку, как только смогу.
Держась за борт, Малкольм прошел немного вдоль лодки и взялся за носовой фалинь. Еще в лодочном сарае он обратил внимание, какой тот старый и изношенный, но все же это была добрая манильская пенька. Если повезет, ее хватит еще на некоторое время. Аста взобралась к нему на плечо и подсказала:
– Справа наверху.
Он потянулся в ту сторону и нащупал низкую ветку, вроде бы прочную, но фалинь до нее не доставал.
– Каримов! – позвал он. – Я подержу лодку, а вы давайте, выбирайтесь. Придется нам идти до берега на своих двоих, но мы все равно уже промокли насквозь. Забирайте все что нужно и двигайтесь осторожно.
Очередная молния ударила совсем близко, осветив все вокруг, словно прожектором. Берег, густо поросший кустами и круто обрывавшийся в воду, был всего в паре ярдов от носа лодки. Каримов опасливо перекинул левую ногу через борт и стал нащупывать дно.
– Не достаю… Глубоко…
– Держитесь за лодку и опускайте обе ноги сразу.
Еще одна молния. «Как пережить такую грозу в лесу? – спросил себя Малкольм. – Для начала – держаться подальше от высоких деревьев. Но как их разглядеть, когда вокруг такая темень?..»
И тут он осознал, что от последней молнии опять ожило искристое кольцо, уже столько раз его выручавшее. Мерцая и трепеща, оно вспыхнуло прямо на фоне бушующей мглы в тот самый миг, когда Малкольм нащупал другую ветку, достаточно низкую, чтобы привязать к ней фалинь.
– Эй! – крикнул он. – Сюда! Берег тут!
Каримов брел к нему по колено в воде. Малкольм крепко схватил его за руку и потащил к кустам, нависавшим над озером; еще несколько шагов – и оба уже стояли на твердой земле.
– Забрали все что нужно?
– Думаю, да. Что теперь?
– Будем держаться вместе и отойдем подальше от воды. Если повезет, найдем какое-нибудь укрытие.
Малкольм вернулся к лодке за рюкзаком и чемоданом и перетащил их в кусты. Судя по всему, они пристали у подножья крутого склона или даже горы. Возможно, где-то рядом отыщется скальный выступ, под которым можно будет спрятаться от грозы. Если повезет.
Они стали карабкаться в гору, и не прошло минуты, как отыскалось кое-что получше.
– По-моему… там… вон над тем большим камнем…
Малкольм толкнул чемодан перед собой и протянул руку Каримову, чтобы помочь ему подтянуться.
– Что там? – спросил таджик.
– Пещера! – объявил Малкольм. – Сухая пещера! Ну, что я вам говорил?
* * *
Офицеры ДСК доставили Оливье Бонневиля в ближайший полицейский участок и заняли комнату для допросов. Строго говоря, полиция Виттенберга, как и любого другого города Германии, Дисциплинарному суду не подчинялась, но значок ДСК словно по волшебству отворял любые двери.
– Как вы смеете так со мной обращаться? – предсказуемо завопил Бонневиль.
Двое агентов не спеша уселись по другую сторону стола. Их деймоны, лисица и сова, наблюдали за его ястребихой, не спуская с нее глаз, и это само по себе уже было неприятно.
– А с деймоном что? – продолжал Бонневиль. – Я преследовал его по прямому распоряжению La Maison Juste. Гнался за ним от самой Англии. Если вы, не дай бог, его упустили… Если только я узнаю, что вы…
– Ваше полное имя? – невозмутимо произнес агент, первым его узнавший и вызвавший подкрепление. Его коллега приготовился записывать.
– Оливье де Лузиньян Бонневиль. Что вы сделали с…
– Где именно вы остановились в Виттенберге?
– Не ваше…
У этого допросчика были длинные руки. И одна из них протянулась через стол и с силой ударила Бонневиля по лицу, прежде чем тот успел уклониться. Ястребиха вскрикнула. Бонневиль не сталкивался с физическим насилием со времен начальной школы. Он рано понял, что превратить жизнь своих врагов в ад можно и без помощи мускулов, и научился ловко избегать драк. И к боли не привык. Ахнув и отшатнувшись, он уставился на агента.
– Отвечайте на вопрос, – велел тот.
Бонневиль отчаянно заморгал. Слезы навернулись ему на глаза. Одна половина лица горела, другая побледнела как мел.
– Какой вопрос? – с трудом выдавил он.
– Где именно вы остановились?
– В гостинице.
– Адрес?
Бонневилю пришлось изрядно напрячься, чтобы собраться с мыслями.
– Фридрихштрассе, семнадцать, – вспомнил он наконец. – Но позвольте дать вам совет…
Длинная рука опять метнулась через стол и схватила его за волосы. Бонневиль даже не успел понять, что происходит, а рука уже дернулась вниз, приложив его лицом об стол. Ястребиха с криком взлетела, бешено захлопала крыльями и рухнула на пол.
Агент отпустил его. Бонневиль выпрямился, дрожа. Из разбитого носа текла кровь. Видимо, за это время второй агент успел позвонить: в ту же секунду дверь открылась и вошел полицейский. Агент, который вел записи, встал и что-то негромко сказал ему. Полицейский кивнул и удалился.
– Я не нуждаюсь в ваших советах, – сказал дознаватель. – И от души надеюсь, что алетиометр цел и невредим.
– В моих руках он всегда будет целее, чем где бы то ни было, – твердо сказал Бонневиль. – И я толкую его показания лучше, чем кто бы то ни было. Я знаю о нем все и обращаюсь с ним предельно осторожно. Если окажется, что он поврежден, то имейте в виду: я тут ни при чем. Этот алетиометр – собственность «Дома Справедливости», и я работаю с ним по специальному распоряжению генерального секретаря, месье Марселя Деламара.
К немалой досаде Бонневиля голос его все-таки дрогнул, а руки мелко затряслись. Достав из кармана платок, он прижал его к лицу. Нос нестерпимо болел, а рубашка спереди промокла от крови.
– Очень любопытно, – заметил дознаватель. – Особенно учитывая, что именно месье Деламар сообщил о пропаже алетиометра и дал нам ваше описание.
– Докажите! – потребовал Бонневиль.
Он понемногу начал собираться с мыслями, и сквозь туман потрясения и боли забрезжил новый план.
– По-моему, вы так и не поняли, – улыбнулся дознаватель. – Я спрашиваю – вы отвечаете. И теперь я в любую минуту могу ударить вас снова. Просто чтобы вы не забывали, как обстоит дело. В любую минуту, понятно? И предупреждать я не стану. Где сейчас Мэтью Полстед?
Бонневиль ошарашенно уставился на следователя.
– Кто? Что еще за Мэтью Полстед и при чем тут он?
– Не надо меня искушать. Человек, который убил вашего отца. Где он сейчас?
Ястребиха, вернувшаяся к нему на плечо, крепко сжала когти, и Бонневиль сразу понял, на что она намекает.
– Я знал его под другим именем, – быстро сказал он. – Но вы правы. Я действительно разыскивал его. Что вы сделали с деймоном, которого я поймал? Он должен был привести меня к этому Полстеду.
– Вы насчет того песца или кто он там? Не беспокойтесь. Он в соседней комнате, надежно привязан. Я так понимаю, это деймон не Полстеда. Чей же?
– Девчонки, которая забрала алетиометр моего отца. Это ее деймон. Если женевский толкователь тоже успел это выяснить, я, признаться, удивлен. Обычно он работает куда медленнее.
– Толкователь? Что вы имеете в виду?
– Специалист по работе с алетиометром. Послушайте, из-за этого кровотечения я не могу сосредоточиться. Мне нужен врач. Подлатайте меня, и я все расскажу.
– Ставите мне условия? На вашем месте я бы даже не начинал. Какое отношение к Полстеду имеет деймон этой девчонки? И как вышло, что он разгуливает сам по себе? Это, знаете ли, противоестественно. Аж жуть берет.
– Да поймите же, в этом деле есть конфиденциальные моменты! Какой у вас уровень допуска?
– И снова вы задаете мне вопросы. А я ведь вас предупреждал. Теперь вы знаете, что очередной удар настигнет вас в любую секунду. И неожиданно.
– Это делу не поможет, – произнес Бонневиль, сделав над собой усилие и сдержав дрожь в голосе. – Мы с вами на одной стороне, и я не против рассказать, над чем я работаю. Но мне нужно узнать ваш уровень допуска. Если вы ответите на мой вопрос, то я, возможно, даже смогу помочь вам.
– Помочь нам? И чем же? Мы, по-твоему, чем тут занимаемся? Да мы тебя ловили, наглый мальчишка! И вот ты здесь. Ну и зачем мне отвечать на твои вопросы?
– Это только часть большей картины. Вам известно, почему вы ловили меня?
– Потому что босс нам приказал. Понял, сопляк?
Бонневиль почувствовал, что глаза начинают закрываться сами собой. «Должно быть, повреждены скулы или глазницы… но нельзя показывать, что мне больно, – подумал он. – Нельзя отвлекаться. Надо держать себя в руках».
И он снова заговорил, спокойно и размеренно:
– Мой отец, его деятельность и обстоятельства смерти каким-то образом связаны с Полстедом и с этой девчонкой, Лирой Белаквой. Так? Месье Деламар поручил мне выяснить об этом больше, потому что я умею работать с алетиометром и мне уже удалось многое узнать. Для начала – тот факт, что все это имеет некое отношение к Пыли. Понимаете, о чем я? Догадываетесь, что это значит? Мой отец был ученым. Работал в области экспериментальной теологии. Исследовал Пыль – откуда она берется, что собой представляет, какую угрозу в себе таит. Потом его убили. И похитили его записи вместе с алетиометром. Эта Лира Белаква что-то об этом знает. И ваш Полстед – тоже. Вот почему я здесь. Вот чем я занимаюсь. Вот почему я настоятельно советую вам помогать мне, а не тратить время на всякую чушь.
– Тогда почему месье Деламар обратился в ДСК с просьбой арестовать вас?
– А вы в этом уверены?
Дознаватель заморгал. Впервые за все время он как будто усомнился в своей правоте.
– Я видел распоряжение об аресте. До сих пор в таких делах ошибок не случалось.
– А что сейчас происходит в Женеве? – перешел в наступление Бонневиль.
– В каком смысле?
– В прямом! Почему там сейчас не протолкнуться от церковников? Город битком набит священниками, епископами и монахами! Там идет конгресс, вот почему! А поскольку это важнейшее событие в истории Магистериума за последние несколько столетий, приняты беспрецедентные меры по безопасности.
– И что?
– И то, что сообщения теперь шифруют. Способы передачи указаний изменились. Используются кодовые слова. А иногда информацию преднамеренно искажают – на тот случай, если она попадет не в те руки. Взять, к примеру, этого Полстеда. Вам дали его описание?
Дознаватель посмотрел на коллегу, записывавшего допрос.
– Да, – кивнул тот. – Крупный мужчина. Рыжеволосый.
– Ну вот, тот самый случай, – хмыкнул Бонневиль. – Как я и предполагал, информация об этом человеке не предназначена для общего пользования. Мне известно его настоящее имя, и я знаю, что он выглядит иначе. Рыжие волосы и высокий рост – эти детали говорят мне о нем кое-что еще.
– Что именно?
– Да поймите же, я не могу вам этого сказать, пока не узнаю ваш уровень допуска! Да и потом, возможно, не смогу, если он окажется недостаточным.
– Третий уровень, – сказал агент, который вел записи.
– У обоих?
Дознаватель кивнул.
– Увы, этого недостаточно. – Бонневиль пожал плечами. – Но давайте мы вот как поступим: разрешите мне поговорить с деймоном! Можете при этом присутствовать и слушать все, что он мне скажет.
Тут раздался стук, и дверь открылась. Полицейский, обыскивавший гостиничный номер Бонневиля, вернулся с его рюкзаком.
– Он там? – спросил дознаватель.
– Нет. – Полицейский покачал головой. – Я обыскал комнату, но там больше ничего не было.
– Если вы искали алетиометр, – вмешался Бонневиль, – то зря трудились. Надо было просто спросить. Он при мне, что вполне естественно.
Достав алетиометр из кармана, Бонневиль положил его перед собой на стол. Дознаватель протянул к нему руку, но Бонневиль оттолкнул ее.
– Смотреть можно, трогать нельзя, – сказал он. – Между инструментом и толкователем устанавливается особая связь. Ее легко нарушить.
Дознаватель подался вперед и впился глазами в алетиометр. Второй агент тоже заинтересованно рассматривал прибор.
«Как удобно, – мелькнуло в голове у Бонневиля. – Нож в глаз – и дело в шляпе. Был бы ему урок».
– И как же вы с ним работаете?
– Он дает ответы посредством символов. Нужно знать все значения каждой из этих картинок. И этих значений сотни, кто попало ничего тут не поймет. Конкретно этот инструмент – собственность Магистериума, и как только я завершу порученную мне миссию, он вернется на свое законное место. Итак, повторю еще раз: позвольте мне поговорить с деймоном, пока он не успел насочинять отговорок.
Дознаватель и его коллега переглянулись. Потом одновременно поднялись, отошли в дальний угол и стали совещаться – так тихо, что Бонневиль ничего не расслышал. Во время этой передышки напряжение, помогавшее сохранять спокойствие и сдерживать дрожь в руках, начало понемногу спадать. Но ястребиха почуяла неладное и вцепилась когтями ему в плечо с такой силой, что сквозь рубашку проступила кровь. Это было больно, но очень кстати.
Когда агенты повернулись к нему, он снова был спокоен и собран – несмотря на расквашенный нос.
– Ну что ж, пойдемте, – сказал дознаватель, и его коллега открыл дверь.
Бонневиль спрятал алетиометр, подхватил рюкзак и пошел за ними. Агенты поговорили с полицейским, тот достал из кармана кольцо с ключами и принялся перебирать их в поисках нужного.
– Мы будем смотреть, – предупредил дознаватель. – И записывать все ваши вопросы и все, что он скажет в ответ.
– Разумеется.
Полицейский отпер дверь – и замер на пороге.
– В чем дело? – спросил следователь.
Бонневиль, не церемонясь, обошел его, оттолкнул полицейского и прошел внутрь.
Комната была точной такой же, как та, в которой его допрашивали, – со столом и тремя стульями. Сеть из угольного шелка лежала на столе, изорванная в клочья. Окно было распахнуто. Пантелеймон сбежал.
Бонневиль повернулся к агентам ДСК. Никому бы и в голову не пришло, что этот сдержанный с виду молодой человек способен на такую ярость. Кровь из разбитого носа хлынула с новой силой, заливая рот и подбородок. Окровавленный, полуслепой от боли, он стоял посреди комнаты, и нес полицию и Дисциплинарный суд на все корки. Обвинял тупоголовых агентов в упрямстве и преступной халатности. Призывал на их головы гнев Магистериума. Обещал, что их жизнь превратится в ад, и за гробом ничего не изменится – эти муки станут вечными.
Отличный был спектакль, мысленно похвалил себя Бонневиль несколько минут спустя, когда уже сидел в удобном кресле, а вокруг хлопотал полицейский врач. Вскоре он шагал в сторону железнодорожной станции. Все имущество было при нем, в целости и сохранности, а гордость его снова цвела пышным цветом. Повязка, прикрывавшая нос, была знаком почетного ранения. Да, он упустил Пантелеймона, но это не страшно. Теперь у него появилась новая цель – такая интересная и такая неожиданная, что Бонневиль до сих пор не мог опомниться. Это было настоящее откровение. Оно гудело у него в голове ударами колокола: человек, который убил его отца. Крупный рыжеволосый мужчина. Его зовут Мэтью Полстед.
