Гадалка была та самая. Не просто похожая, а точно она – смуглая, сероглазая, с радужными волосами, в джинсовой куртке, заляпанной краской, словно над ней встряхнули мокрую кисть, разноцветные счетные палочки вместо стеблей тысячелистника, быстрые, плавные движения рук. Только в прошлом году в Берлине она говорила по-немецки, без малейшего акцента, как местная, а теперь щебетала по-литовски, по-русски, по-польски, легко переходя с одного языка на другой.

Сидела в «Кофе-ване», в нижнем просторном зале с камином, гадала желающим по Книге Перемен. Денег не требовала, но поставила на стол пиалу для пожертвований и объясняла: «Если вам понравится результат гадания, имеет смысл что-то оставить, чтобы он крепче к судьбе прилип».

Конечно, не смог пройти мимо. А кто бы смог.

Гадалка его не узнала, ну или просто сделала вид; с другой стороны, это она такая одна на свете, а случайных клиентов много, поди уследи. Когда снова выпала шестьдесят четвертая гексаграмма, Вэй-цзи, «еще не конец», Эдо совершенно не удивился, только подумал: похоже, это моя судьба зачем-то ходит по свету, притворяется человеческой женщиной, морочит всем головы – ладно бы только мне одному. И что у судьбы куртка заляпана краской, недвусмысленно намекая: «я на самом деле художница», – это многое объясняет. Для нормального человека я все-таки чересчур с прибабахом, но вполне удался как художественный проект.

На этот раз ему не пришлось цитировать канон в переводе Щуцкого, гадалка сама сказала по-русски:

– Еще не конец. Свершение. Молодой лис почти переправился. Если вымочишь хвост…

– …не будет ничего благоприятного, – подхватил Эдо. – Но стойкость к счастью, раскаяние исчезает – нормально, живем.

Достал из кармана пальто пригоршню мелочи, несколько увесистых двухевровых монеток и постепенно выходящих из обращения старых зеленых пиастров Этой Стороны, примерно того же достоинства. Подумал: ну я красавец, совсем расслабился, деньги носить вперемешку это уже чересчур; с другой стороны, гадалка первая начала, сама виновата, сатори в обмен на сатори, все честно. Поэтому не стал поспешно прятать зеленые пиастры в карман, бормоча: «ой, откуда тут игровые фишки», – а высыпал ей в пиалу все, что достал.

Гадалка одобрительно улыбнулась. Сказала громко и внятно: «А эо хасс», – или что-то похожее, и Эдо мгновенно узнал старый жреческий. Эти нарочито долгие гласные и звучащий, как шорох, «х», если однажды слышал, ни с чем не перепутаешь. Но смысла сказанного он, конечно, не понял. Потому что забыл, как почти все остальное; впрочем, скорее всего, никогда и не знал. Когда учился, считал старый жреческий самым бесполезным предметом, на нем сейчас никто не разговаривает, и текстов практически не осталось, а те, что все-таки сохранились, давным-давно переведены. Короче, на старый жреческий он забил, благо строго спрашивали только с филологов, а зачет потом получил автоматом, написав реферат.

Вспомнить все это, включая удачно подобранный вычурный старомодный шрифт реферата, прямо сейчас, на Другой Стороне, в кофейне, а не дома, на берегу Зыбкого моря, даже не на мосту над рекой, было здорово. Как всякое отвоеванное у забвения воспоминание, оно привело его в состояние эйфории; это единственное разумное объяснение, почему Эдо не стал приставать к гадалке с расспросами, а послал ей воздушный поцелуй и выскочил из «Кофе-вана», повторяя про себя, чтобы выучить и спросить при случае Ханну-Лору, что это значит: «А эо хасс, а эо хасс». Не шел, а бежал вприпрыжку, был так счастлив, что совсем не запыхался, хотя улица в этом месте вела круто вверх.

Зачем-то пришел к Бернардинскому кладбищу, где ему ничего не было нужно; впрочем, для уроженцев Этой Стороны Бернардинское кладбище в каком-то смысле мемориальное место. Когда кто-то из наших теряется на Другой Стороне, забывает себя и получает взамен иную судьбу, в этой фальшивой судьбе буквально у всех, кого удалось расспросить, родители и бабки с дедами значатся похороненными именно на Бернардинском кладбище. И многие рассказывают, как, приехав в Вильнюс, навещали якобы родные могилы. Что характерно – нашли! Причем после их возвращения на Эту Сторону, когда ложные воспоминания утратили власть, надгробные камни с именами фальшивых родителей не исчезли, остались, где были, надо думать, навек.

«Это, наверное, одна из самых курьезных загадок Другой Стороны, – думал профессор Эдо Ланг, атакуя грушевое дерево, росшее буквально в десятке метров от центрального входа на Бернардинское кладбище. Груши на нем были мелкие, твердые, но при этом такие вкусные, хоть селись под этим деревом до зимы.

Получается, – думал он, вламываясь в соседний малинник, где росли крупные спелые ягоды, на рынке таких сейчас уже не найдешь, – что вымышленные могилы фальшивой родни на Другой Стороне, появившись однажды, остаются с нами по обе стороны жизни и парадоксальным образом уравновешивают невозможность традиционных кладбищ у нас, где мертвецы исчезают бесследно… Ох, ничего себе тема наметилась. Без поллитры не разберешься, – смеялся Эдо, набивая рот спелой малиной. – Да и с ней – совершенно не факт».

Объевшись малиной, набив карманы сладкими грушами, зачем-то долго бродил по Бернардинскому кладбищу – просто так, не с какой-то конкретной целью, у него-то здесь не было даже вымышленных могил. Согласно легенде, вернее, ложной памяти, появившейся на Другой Стороне и до сих пор, невзирая на понимание настоящего положения дел, ощущавшейся подлинной биографией, он приехал в Берлин еще подростком, с родителями, по программе возвращения этнических немцев и уже там, годы спустя, осиротел. Никогда не ходил на кладбище, не видел в этом никакого смысла – что там делать, кому от этого станет легче, зачем? А теперь думал, что при случае надо будет обязательно смотаться в Берлин и сходить проверить, что в Берлине творится с могилами вымышленных предков. Существуют они в реальности или нет?

«Вот кстати, – думал Эдо, спускаясь по скользкому, местами довольно крутому склону холма вниз, к реке. – В Берлин, не в Берлин, а смотаться куда-нибудь – тема. Я уже – сколько, неделю? да чуть ли не две! – точно знаю, что спокойно могу выезжать из Граничного города хоть каждый день. И чего? Где мои вожделенные сто билетов во все концы сразу? Ну я и тормоз! Раньше не был таким».

Внизу, у самой ограды нашел скамейку, чуть влажную после прошедшего ночью дождя, сел, достал телефон, зашел на сайт поиска и продажи авиабилетов и, особо даже не вчитываясь, куда и когда ему предлагают лететь, купил несколько первых попавшихся спецпредложений, действительно очень дешевых – почему бы и нет? Тоже своего рода лотерея, как была с поездами, только можно не ходить на вокзал, а обеспечить себя на полгода вперед приключениями, сидя у подножья кладбищенского холма.

Уже оплатив билеты, вспомнил кое-что про выпавшую ему гексаграмму Вэй-цзи и тут же, не откладывая, проверил, загуглив ее в переводе Щуцкого. Ну точно, вторым пунктом идет призыв: «Затормози свои колеса».

«Слушаю и повинуюсь, – ухмыльнулся Эдо. – Переходим на крылья. Колеса затормозил».

Прочитал любимый фрагмент комментария к этой части: «В то время когда человек проходит через хаос, единственное, на чем он может держаться, это на самом себе, ибо в хаосе не на что положиться». Ну да, а как еще, как?

Спрятал телефон в карман и с неприязнью уставился на высокую ограду, отделявшую кладбищенскую территорию от идущей вдоль реки пешеходной тропы. Перелезть – да можно, конечно, дурное дело нехитрое, но как же сейчас неохота карабкаться, цепляясь за железные прутья долгополым пальто. И вдруг заметил чуть в стороне калитку – не нараспашку, но явственно приоткрыта. «Если это не добрый знак, – торжествующе заключил Эдо, – то вообще непонятно, что тогда он».

Вернулся в центр счастливым и, несмотря на груши с малиной, очень голодным; вроде никуда не спешил, но тратить время на еду за столом в ресторане – пока еще что-то там принесут! – было жаль. Купил два пирожка, с курицей и с грибами, и ел их одновременно, откусывая по очереди, так вкуснее, ну и просто смешно.

Свернул к галерее, где еще шла выставка Зорана – не случайно, конечно, здесь оказался, нарочно пришел. Галерея была закрыта; все музеи и галереи почему-то закрываются рано, после шести вечера любителям искусства только и остается водку с горя пить. Ладно, здесь хотя бы окна большие, через них примерно две трети выставки худо-бедно можно разглядеть.

Долго стоял, прижавшись носом к стеклу, думал: все-таки очень крутой художник. Отлично ему нынче живется на Этой Стороне. Даже завидно… нет, на самом деле не завидно. Но теоретически могло бы быть. Оставить его, что ли, в покое? Ну правда, чего человека дергать? Хорошо же ему.

Но потом, конечно, подумал: если бы судьбу можно было выбирать и заказывать, хотел бы я на месте этого Зорана, чтобы меня оставили в покое? И только не надо выкручиваться – типа «я это все-таки я». Он еще круче. Ладно, «круче», «не круче» – глупая постановка вопроса. Он офигенный, без всяких сравнений. И судьба примерно такая же долбанутая феечка, как моя.

Так задумался, что когда на него с разбегу налетел человек и завопил: «Я твою визитку посеял, и вдруг ты навстречу, ура!» – сперва не понял, что происходит, потом узнал Блетти Блиса и первым делом подумал: я что, на Эту Сторону провалился нечаянно? Теперь таким способом буду домой попадать?

На радостях аж в глазах потемнело. Но потом, конечно, сообразил, что никто никуда не проваливался. Просто Блетти Блис целыми днями торчит на Другой Стороне.

Старался скрыть разочарование, но Блетти Блис все равно спросил:

– Я настолько не вовремя? Дай визитку, и я отстану. Завтра позвоню, или когда сам скажешь. Прости.

Эдо отрицательно помотал головой.

– Еще как вовремя! То есть даже позже, чем надо. Я же до сих пор не знаю, чем у вас тогда прогулка закончилась. Решил, что раз ты не звонишь, а ребята из Кариного отдела до сих пор не устроили мне «темную», значит, скорее всего, все у вас хорошо.

– Хорошо – не то слово! – подтвердил Эдгар. – Я на следующий день хотел позвонить, но оказалось, что твоя визитка непонятно куда подевалась. А я номер так и не переписал. Несколько раз специально заходил на Маяк к Тони Куртейну, но тебя не застал. Наконец догадался посмотреть расписание твоих лекций. Завтра как раз собирался тебя ловить. Но видишь, поймал сегодня, сам себя обогнал!.. Слушай, а сейчас точно нормально? А то так перекосило тебя…

– Да просто когда тебя увидел, решил, что на Этой Стороне оказался, – признался Эдо. – И типа теперь так будет постоянно случаться. Раскатал губу до самого горизонта. А перекосило – это когда обратно ее закатал.

– Ясно, – сочувственно сказал тот. – С другой стороны, может, и хорошо? Я бы тоже не отказался туда-сюда легко, одним шагом скакать. Но вот так, ни с того, ни с сего, бесконтрольно, наверное, все-таки лучше не надо. Бывают, знаешь, такие моменты, когда это совсем не с руки.

Эдо почти невольно представил себе, что это могут быть за моменты, и рассмеялся.

– Ты прав. Спасибо, вот теперь действительно попустило. Долой неконтролируемые чудеса! Пошли где-то сядем – да хоть в угловой кофейне. Они, насколько я помню, вполне ничего.

– Шесть часов, – сказал Блетти Блис, когда они уселись на деревянные стулья. И повторил: – Шесть часов, прикинь!

Эдо сразу понял, о чем речь.

– Хороший срок, – кивнул он. – Не три, даже не четыре. Шесть – это уже вполне можно жить.

– На самом деле, Нинка даже через шесть часов была в полном порядке. Ни намека на прозрачность. Хотя я, как ты понимаешь, следил внимательно. Каждые пять минут руки на свет смотрел. В конце концов, просто нервы не выдержали, увел ее домой. Теперь страшно себя ругаю. Думаю: может, она могла там остаться? Вообще навсегда? Вроде, когда Эта Сторона чужаков принимает, они сразу вспоминают, как якобы с детства всегда тут жили, а Нинка ничего такого не вспомнила. Так что навсегда – это все-таки вряд ли. Но шесть часов – это шесть часов! Слушай, а вообще так бывает? Чтобы и не растаять, и память не потерять?

– По-моему, вообще все бывает, – пожал плечами Эдо. – Просто некоторые вещи так редко, что считается, никогда. Но мало ли что считается. Пока ты с Другой Стороны после восьми лет отсутствия не вернулся, все тоже думали, что так не бывает. И со мной примерно та же фигня. В любом случае, поздравляю. Очень хотел, чтобы у вас все отлично сложилась. Девчонка у тебя золотая. Да и ты вполне ничего, Блетти Блис. А что теперь?

– Вот! – горячо подхватил тот. – Что мне теперь делать? Я затем тебя и искал, чтобы спросить. Больше некого. Не в Граничную же полицию с такими вопросами идти.

– С какими вопросами? – искренне удивился Эдо. – Как вам жить? Ну так это кроме вас никто не решит.

– Решить-то – дело нехитрое, – вздохнул Блетти Блис. – Будь моя воля, я бы Нинку на Эту Сторону каждый день приводил. И она не против. Ну, это мягко сказано, что «не против». На самом деле ей у нас очень понравилось. Ужасно хочет вернуться туда.

– Ну и?.. – удивился Эдо.

– Но как? Технически? Сколько гуляли в Ужуписе возле ангела, трамвай за нами больше не приезжает. Ни там, ни в других местах.

– Да, трамвай дело такое, – подтвердил Эдо. – Большая удача, скорее аттракцион, чем надежное средство передвижения. А чем вам Маяк не угодил?

– Маяк? – опешил Блетти Блис. – Так Нинка его свет как не видела, так и не видит. Вернее, пару раз что-то такое синее за рекой заметила, но это очень быстро прошло.

– Да я сам его света с лета не видел, – усмехнулся Эдо. – Что не мешает мне чуть ли не через день ходить домой. Ну, правда, только с проводником, но для вас это не проблема. Чем ты не проводник?

– Представляешь, мне даже в голову не пришло, что так можно, – признался Блетти Блис. – «А как же Первое Правило, его нарушать нельзя, меня за такое могут выслать из города, а вдруг с Нинкой что-то ужасное случится, если я потащу ее на Маяк?» Вот это, знаешь, единственное, что по-настоящему плохо, когда находишь любовь. Сразу становишься трусливым и осторожным, как тысяча стариков Другой Стороны.

– Да знаю, – кивнул Эдо. – Появляется, что терять, и герою конец. Сам недавно чуть не обделался, когда друг предложил прокатиться за город. Хотя, по идее, понимал, что ничего мне не будет. Я же, если говорить о технической части вопроса, обычный человек Другой Стороны. На самом деле оно и неплохо. Я имею в виду, легко быть храбрым, когда терять нечего. Но бояться и все равно делать, потому что страх не смеет диктовать нам решения, по-моему, высший пилотаж. Ты, когда трясся от страха за пани Янину в трамвае, но ехал дальше, прикидывая, куда ее отвести и что показать, как устроить ей праздник, был гораздо круче, чем когда от избытка лихости выехал за пределы Граничного города. Хотя чувствовал себя слабаком. Но с настоящей храбростью вечно такая беда. Не особо эффектно выглядит. Особенно изнутри.

– Ну хорошо, если так, – вздохнул Блетти Блис. – А то знаешь, с непривычки противно. Как будто я – не я, а какой-то совсем пропащий чувак.

– Попробуй с пани Яниной на Маяк прогуляться, – посоветовал Эдо. – Первое Правило придумали, чтобы защитить людей Другой Стороны, которые физически неспособны к нам пройти. С такими на входе и правда может стрястись беда. Но, кстати, Тони рассказывал, гораздо чаще ни с кем ничего этакого не случается, просто наш Маяк внезапно оказывается обычным офисным зданием, стоящим на Другой Стороне, навстречу выходит сонный охранник и вежливо спрашивает, какого лешего вы ломитесь в служебную дверь. И тут уже у проводника едет крыша, его самого потом под присмотром приходится отводить домой.

– Я бы от такого точно тронулся, – вздохнул Блетти Блис. – Особенно сейчас.

– Ну вот, теперь, если что, не тронешься: предупрежден – значит вооружен. Но, по идее, у вас не должно быть таких проблем. Пани Янина уже однажды приехала на Эту Сторону в трамвае, шесть часов, по твоим словам, там гуляла, и все с ней было нормально, даже таять не начала. Что ей на Маяке сделается? В конце концов, не одна же она пойдет, ты будешь рядом. А что от страха за нее умрешь по дороге раз двести – ну, ничего не поделаешь. Нормальная цена. Если хочешь, я завтра поговорю с Тони Куртейном, расскажу ему вашу историю, чтобы, увидев тебя с контрабандной девчонкой, с перепугу полицию не позвал.

– Да, поговори с ним, пожалуйста, – кивнул Блетти Блис. – Только полиции нам не хватало. Не так я себе представляю приятный вечер с подружкой. Совершенно не так!

Эдо проводил его почти до самого дома. Всю дорогу, не затыкаясь, рассказывал истории о счастливых союзах между людьми Этой и Той Сторон, якобы услышанные от Тони Куртейна. На самом деле от Тони он знал только о двух случаях, причем совсем не похожих, там одного чувака с Другой Стороны как-то приманили во сне, а второй оказался родным сыном кого-то из наших, такие свет Маяка обычно не видят, но легко приживаются на Этой Стороне. В общем, пришлось сочинять на ходу. Получалось так убедительно, что сам себе начал верить, и, расставаясь с Блетти Блисом, Эдо был совершенно спокоен за них с Яниной – уже столько народу отлично выкрутилось, значит, и этим не сделается ничего.