Король Александр Карагеоргиевич: «Храните мою Югославию!»

Даже тем, кому ничего не известно об истории Югославии и короле Александре Карагеоргиевиче, наверняка знакомы кадры покушения на него, совершённого хорватско-македонскими заговорщиками 9 октября 1934 г. Открытый автомобиль с югославским монархом и французским министром иностранных дел Луи Барту медленно движется по улицам Марселя, запруженным многотысячной толпой зевак. Затем камера оператора выхватывает всадника-полицейского, рубящего саблей террориста, который уже успел вскочить на подножку лимузина и опустошить обойму своего маузера. Самые запоминающиеся кадры кинохроники запечатлели бледное лицо Александра, его закатившиеся глаза. Кто-то поддерживает безжизненно повисшую голову, расстёгивает воротник адмиральского мундира… Но королю уже не помочь – смерть наступила мгновенно.

То, как погиб Александр, послужило известной романтизации его восприятия. Для некоторых своих современников он остался в памяти «королём-рыцарем», «королём-мучеником», прошептавшим перед смертью: «Храните мою Югославию!» Доподлинно не известно, говорил он эти слова или нет. Впрочем, для нас это не столь существенно. Важнее для успешного создания объективного политического портрета избежать как идеализации, так и демонизации героя исследования, который прежде всего был человеком своего окружения и своего времени. А время это – рубеж столетий и первая треть XX в. – было судьбоносным для последующей истории всех югославян, впервые оказавшихся в одном государстве в качестве подданных сначала принца-регента, а затем и короля Александра Карагеоргиевича.

Королём Александр был 15 из прожитых им 45 лет (1888–1934). И несмотря на то, что активную роль в политической жизни он начал играть весьма рано, именно в этом качестве он остался в истории. Что, в общем-то, закономерно: ведь с конца 1918 г. его воля стала решающей для судьбы подданных новообразованного Королевства сербов, хорватов и словенцев.

Ранее – в Королевстве Сербии – Карагеоргиевичи, позволим себе предположить, не были первыми в ряду главных факторов его внутриполитического развития. Их опережали политические партии (в первую очередь, Народная радикальная) и тайные офицерские организации. Для сербов и югославян в целом героем времени можно без натяжки назвать лидера радикалов Николу Пашича. Кроме того, в первые полтора десятилетия XX в. участь балканских народов зависела от расклада сил в Европе намного больше, чем от них самих и их правителей. В межвоенный период ситуация была иной. Официальный Белград пользовался относительной самостоятельностью в принятии решений, предопределивших судьбу Югославии.

В 20-е и особенно в 30-е гг. Александр имел возможность в полной мере раскрыться как государственный деятель. Сначала он выступал в роли арбитра в конфликте партий различной регионально-этнической ориентации, а затем, установив режим личной власти, реализовывал собственную стратегию развития страны.

Очевидно плачевные результаты пяти лет авторитарного правления (1929–1934) и, в целом, двух межвоенных десятилетий предопределили преимущественно негативный характер оценок Александра современниками и позднейшими исследователями. И для тех, и для других король был «солдафоном» и узурпатором, не сумевшим должным образом распорядиться властью. Стать им, по мнению его критиков, Александра побудила как «личная склонность к автократии», так и условия, в которых он рос и воспитывался. По словам видного сербского историка, «детство без матери» стало причиной замкнутости и подозрительности будущего королевича. Эти дурные качества были позднее усугублены обучением в Пажеском корпусе в Петербурге, долгим пребыванием в царской России, знакомством с самодержавием и взрослением в условиях, далёких от демократического климата.

Кроме того, свою пагубную роль в становлении личности будущего монарха сыграла военная карьера, во время которой у него выработалась привычка раздавать приказы: «Военные проблемы требуют быстрого принятия решений, которые по своей природе всегда экстремальны. Политическая деятельность, напротив, представляет собой ряд компромиссов, приверженность средней линии… Это должно было быть аксиомой для венценосца…»

Вышеприведённые суждения о факторах формирования Александра Карагеоргиевича как государственного деятеля основываются на распространённом ходе мысли, самой известной иллюстрацией которого является следующее умозаключение: «В детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдаёт немного водкою».

Не берясь судить об универсальных свойствах подобной логики, отметим, что применительно к историко-биографическим изысканиям она не вполне убедительна. Авторитаризм в Европе в первой половине XX в. был весьма частым явлением. Его корни явно не в военной карьере или детских годах автократов, проведённых в тех или иных странах – демократических и не очень. Кстати, из немалого числа правителей такого рода только русофил Александр Карагеоргиевич и русофоб Йозеф Пилсудский имели отношение к царской России. И далеко не все военачальники, вставшие у кормила власти, добивались её антиконституционным путём. Как, например, не был узурпатором регент, а позднее и президент Финляндии фельдмаршал Карл Густав Маннергейм. А ведь в царской России он дослужился до чина генерал-лейтенанта.

Односторонним выглядит упор на врождённые и приобретённые в детстве черты Александра в объяснении его политической роли, при анализе которой небесполезно было бы учитывать контекст политической жизни Сербии первых двух десятилетий XX в. и Югославии 20–30-х гг. К этому подталкивает и то обстоятельство, что используемая историками источниковая база весьма ограниченна. Александр, по понятным причинам, не оставил мемуаров. Число прочих написанных или произнесённых им текстов весьма невелико. Король, особенно в 20-е гг., избегал публичности и оказывал влияние на политику, оставаясь в тени. В результате в нашем распоряжении, в основном, официальные речи и манифесты, а также не всегда достоверные воспоминания современников монарха, воспроизводящие его прямую речь. В силу вышесказанного портрет Александра Карагеоргиевича приходится писать, выявляя его роль в политической жизни Югославии, подобно тому, как астрономы делают выводы о существовании далёкой планеты на основе наблюдений за другими различимыми небесными телами. Вышесказанное, однако, не значит, что можно обойти вниманием обстоятельства рождения и взросления будущего монарха. К их описанию нас побуждает и жанр политического портрета, к которому относится наше исследование.

* * *

Будущий король Югославии появился на свет 17 декабря 1888 г. в Цетинье в семье князя Петра Карагеоргиевича и княжны Зорки – старшей дочери черногорского князя Николы Петровича I Негоша. У княжеской четы родилось пятеро детей, из которых выжило трое: старшая Елена, Георгий и Александр. Мать умерла, когда младшему ребёнку было полтора года. Неудивительно, что детство его было несчастливым. Впрочем, «несчастливость» княжеского сына объяснялась не только дефицитом любви и нежности заботливых родителей. Такая «простонародная» идиллия была редкостью в королевских домах Старого света. От последних семью нашего героя отличало, в первую очередь, отсутствие вековой традиции, регламентировавшей воспитание и образование венценосных отпрысков, их общение с родителями, родственниками, сверстниками, представителями иных династий и т. д. Поэтому едва ли при дворе Виндзоров, Оранских или Габсбургов могли бы иметь место такие отношения отцов и детей, как их описывал слуга князя Петра в изложении «придворного» биографа Карагеоргиевичей Б. Глигориевича: «Александр рос и развивался без материнской любви… Князь Пётр был человеком злым, мог и ударить. По ночам он отправлялся на могилу жены, так как не хотел никого видеть… Дети росли беспокойными, особенно Георгий и Елена».

Положение Александра осложнялось не только грубым нравом отца. Как часто бывает, ребёнок стал заложником ревности и соперничества взрослых – черногорской и сербских династий, оспаривавших друг у друга первенство в освобождении и объединении сербских земель. Не слишком привечали княжеского сына родственники его покойной матери. Со своей стороны, Пётр Карагеоргиевич узнавал в младшем сыне черты нелюбимого тестя: «Георгий это моя кровь. А в Александре течёт кровь Николы Петровича».

Забегая вперёд, отметим, что, повзрослев, сын отплатил отцу той же монетой. Показательно свидетельство очевидца последних часов жизни короля Петра, скончавшегося 18 августа 1921 г.: «Его величество лежал в комнате с голыми оштукатуренными стенами. Он был укрыт каким-то покрывалом. На ногах – рваные носки, сквозь которые виднелись пальцы. Из мебели была железная кровать и стул. Ни один из детей монарха не присутствовал при его кончине».

В 1894 г. Пётр Карагеоргиевич переехал в Женеву, где его младший сын пошёл в начальную школу. В 1899 г. Александр из Швейцарии отправился в Петербург, где был зачислен в Императорское училище правоведения. Обучение было недолгим. Не сдав экзаменов по завершении старшего приготовительного класса, несостоявшийся правовед вернулся в Женеву, а в июне 1903 г., после того как в результате так называемого «Майского переворота» была свергнута династия Обреновичей, Петр Карагеоргиевич отправился с детьми в Белград и взошёл на сербский престол.

На родине обучением Александра занимался специально приставленный к нему гувернёр и приглашаемые от случая к случаю профессора. Толку от этого было немного, о чём русский посланник в Белграде К. А. Губастов сообщал в Петербург: «Убедившись на опыте, что воспитание здесь… идёт очень неудовлетворительно, король желает, пока ещё есть время, исправить свою ошибку и поместить князя Александра… интерном в Пажеский корпус». Согласие Николая II было получено, и осенью 1905 г. 17-летний королевич вернулся в Россию.

Обучение в корпусе было урывочным. Новоявленный паж был слаб здоровьем и смог продержаться в Петербурге безвыездно только первый год. Впоследствии он отправлялся зимовать на родину, куда за ним в ноябре 1906 г. последовал персональный преподаватель подполковник Сульменев. В последний раз Александр прибыл в Петербург 31 августа 1908 г., а 10 ноября снова «выбыл в отпуск». Директор Пажеского корпуса НА. Епанчин вспоминал: «Королевич уехал в Белград, и так как петербургский климат был для него вреден, он в корпус не возвратился, и учебные занятия продолжались в Белграде по программам Пажеского корпуса… В 1910 г. королевич кончил полный курс… Но так как он закончил его не в стенах корпуса, то не получил права носить Пажеский знак, установленный 12 декабря 1902 г. по случаю столетнего юбилея корпуса».

Время, проведённое в Петербурге, самым серьёзным образом сказалось на взрослении и формировании характера Александра Карагеоргиевича. Только в русском военно-учебном заведении он получал качественное систематическое образование. И только при русском дворе с ним стали обращаться, как подобало обращаться с «крестником императора Александра III и славянским князем». Именно в этом времени – корни русофильства, главным проявлением которого стало предоставление югославским монархом убежища десяткам тысяч русских эмигрантов, покинувших родину во время Гражданской войны.

Зарождению симпатии к России и к русским не смог помешать даже холодный приём, поначалу оказанный Александру Романовыми. Процитированный выше мемуарист пишет об интригах, которые плели против племянника великие княгини Анастасия Николаевна и Милица Николаевна. Родные сёстры покойной княжны Зорки, которые, как известно, имели большое влияние на императрицу Александру Федоровну, почти полностью изолировали Александра от высшего света. Его круг общения описывает сердобольный директор Пажеского корпуса: «Так и не удались мои хлопоты скрасить жизнь королевича… Он изредка бывал у Новаковича, в моей семье, в опере, и, насколько помню, это всё… что крайне мало». Положение Александра улучшилось, особенно в бытовом отношении, лишь после аудиенции у Николая II, признавшегося Епанчину, что ему «говорили про королевича такие гадости».

Описывая козни «черногорок», действовавших, по-видимому, по наущению отца, автор риторически вопрошает: «А где теперь князь Николай Черногорский?» И сам же даёт ответ: «Бесславно кончил свою жизнь в изгнании». Добавим от себя, что в этом немалая «заслуга» внука Александра, не оставлявшего без расплаты обиды, нанесённые ему в детстве и юности. Ценным свидетельством служат воспоминания генерала Драгутина Милутиновича о том напутствии, которое в октябре 1918 г. дал ему принц-регент Александр, отправляя в Черногорию во главе Скутарийского отряда: «Действуя в Черногории, не смейте проявлять мягкосердечность. Любой ценой следует помешать возвращению в Черногорию короля Николы. Пусть даже самыми брутальными средствами».

В марте 1909 г. в жизни Александра Карагеоргиевича произошла судьбоносная перемена. Его старший брат Георгий, изобличённый в убийстве своего лакея, совершённом в припадке ярости, был вынужден отказаться от прав на престол. Опубликованный 28 числа манифест короля Петра провозглашал его младшего сына новым престолонаследником. Став им, Александр не замедлил проявить качества, которые мало кто ожидал встретить в «робком», «скрытном и сдержанном», по выражению российского посланника Г. Н. Трубецкого, молодом человеке. Речь идёт о готовности любыми средствами защищать от чьих-либо посягательств собственные суверенные права, как они виделись самолюбивому «кронпринцу».

Примером происшествия малозначительного, но ярко иллюстрирующего стремление Александра к самоутверждению стала сцена, которая имела место во время первого воскресного обеда, состоявшегося в королевском дворце после опубликования вышеупомянутого манифеста: «Новый престолонаследник направился, чтобы занять стул по правую руку от короля. Там же хотел сесть и принц Георгий, ведь раньше он всегда там сидел. Александр оттолкнул его и впервые расположился на положенном ему месте».

Сложнее, чем оттолкнуть соседа по столу, было совладать с силой, в 1903 г. приведшей Карагеоргиевичей на престол и воспринимавшей их не иначе как марионетку в собственных руках. В 1911 г. офицеры-заговорщики, лидером которых был Драгутин Димитриевич-Апис, организовали тайное общество «Объединение или смерть» – знаменитую «Чёрную руку». «В центре её деятельности, – пишет А. Л. Шемякин, – было поставлено объединение сербского и югославянских народов в единое государство. И уже сама эта столь радикально заявленная цель не могла не привести к столкновению с властью, которая стремилась соотносить национальную политику с реальными международными условиями. Разочаровавшись в институциях и принципах парламентского государства, не дававших… возможности скорого решения сербского национального вопроса… основатели “Черной руки”… чем дальше – тем больше, становились угрозой гражданскому правлению».

Главным своим противником офицеры считали Николу Пашича, а «в 1909 г. они высказали намерение добиваться “смены” теперь уже Карагеоргиевичей! А годом позже Апис выступил за отречение короля Петра под предлогом того, что радикалы, якобы, “ведут страну к полному краху, а у него не хватает сил, чтобы отстранить их об власти”. Как видим, единожды нарушив присягу, харизматичный офицер был готов и далее свергать “неугодных” королей…» Об отсутствии у себя и своих соратников верноподданнических чувств Апис лично уведомил Александра в конце 1911 г.: «Вы что думаете, что мы рисковали головой, чтобы вы ругались и игрались престолом? Поверьте, мы в состоянии еще раз рискнуть своими головами».

Опасность, исходившая от Чёрной руки, политически сблизила престолонаследника и главу Народной радикальной партии (НРП). Устанавливая отношения с Н. Пашичем, Александр искал не только защиту от угрозы физической расправы, но и возможность избежать политической изоляции. А она была бы неизбежной. Ведь армия, в которой он хотел утвердить своё влияние, в значительной степени находилась под контролем заговорщиков. Кроме того, их воле подчинялся и престарелый король Пётр, который, по словам Б. Глигориевича, «считал себя обязанным за то, что они для него сделали, возведя на престол».

В свою очередь для Н. Пашича неформальный альянс с Александром служил лишним подтверждением легитимности политической гегемонии Радикальной партии. Союз крупнейшей парламентской партии и престолонаследника – будущего короля – олицетворял гармонию отношений народа / народного представительства и династии, как их описывала сербская конституция 1903 г.: «Королевство Сербия – наследственная конституционная монархия с народным представительством». Кроме того, поддержка Пашичем Александра объяснялась пониманием того, что внутреннему развитию государства и его внешнеполитическому реноме вредит ситуация, в которой династия, какими бы ни были её представители, является объектом произвола со стороны доморощенных «преторианцев».

При этом важно отметить, что участников политического тандема, просуществовавшего почти два десятилетия, объединяло отнюдь не «сердечное согласие». Н. Пашич суверенитет народного представительства, то есть, фактически, свой и своей партии, ставил много выше прав монарха, что предопределило подчёркнуто менторский подход к отношениям с молодым престолонаследником. Тот, как вспоминал Г. Н. Трубецкой, «робкий, но в то же время самолюбивый, тяготился, по-видимому, авторитетом Пашича и пытался проявить собственную власть, но не всегда знал, как это сделать». Противоречия между Александром Карагеоргиевичем и «патриархом сербской политики» примут открытую форму чуть позже. А пока для них обоих была актуальной логика «враг моего врага – мой друг». При этом устранение «врага» откладывалось. Причиной тому был как его политический вес, так и необходимость консолидации всех сербских общественных сил перед лицом общего внешнего неприятеля. В 1912–1913 гг. Сербия участвовала в Балканских войнах, а в 1914 г. началась Первая мировая война.

Участие престолонаследника в боевых действиях оказало серьёзное влияние на его становление как государственного деятеля. Не зря после Балканских войн в официальных пропагандистских материалах он стал именоваться не иначе как «Великий освободитель сербства Е. В. Престолонаследник Александр, командующий 1-й армией». Признаемся, нам непросто оценить его личный вклад в военные достижения сербского государства. Это потребовало бы проведения отдельного военно-исторического исследования, для которого у нас нет ни документальной базы, ни специальных навыков. Остаётся делать только предположения, основанные на общеизвестных фактах, а также на мнениях современников и позднейших исследователей. О чём мы можем судить уверенно, так это о последствиях ускоренного войной политического «взросления» Александра для его союзников и неприятелей внутри Сербии. Но обо всем по порядку.

Согласно комплиментарно настроенному Б. Глигориевичу, «как воин Александр Карагеоргиевич пользовался благосклонностью истории. В отличие от многих европейских полководцев, до Первой мировой войны не воевавших десятилетиями, Александр располагал этим “преимуществом”. Во главе своей армии он участвовал в кровавых Балканских войнах и приобрёл огромный опыт в битвах при Куманове, Битоле и Брегалнице… Отдавал приказы, предопределившие исход как отдельных сражений, так и боевых действий в целом». Говоря о мировой войне, Глигориевич ставит в заслугу Александру принятие верных решений, благодаря которым сербская армия одержала победы на начальном этапе (Колубарская битва – осень 1914 г.) и в конце войны (стремительное наступление после прорыва Салоникского фронта). Самым же существенным успехом престолонаследника стало сохранение армии в результате её эвакуации в конце 1915 г. на побережье Албании, откуда она была переправлена союзниками на остров Корфу.

Меньше восторгов по поводу успехов Александра на ратном поприще испытывали его современники – и военные, и штатские, – полагавшие, что лавры победителя достались ему «за компанию» с плеядой действительно выдающихся военачальников, которые, в отличие от своего венценосного сослуживца, имели полноценное военное образование. Метаморфозу, произошедшую с престолонаследником в результате военных перипетий, описывает высокопоставленный член Радикальной партии, в 20-е гг. министр финансов, а в 30-е гг. председатель правительства Милан Стоядинович: «Что касается регента Александра, то пока он был вторым по рождению сыном короля Петра Карагеоргиевича, а не наследником престола, он выглядел как хилый, бледный, худой паренек… Настоящий “книжный червь”. Однако после войн – сначала Балканских, а затем и мировой – он возомнил себя крупным полководцем. При этом он не отдавал себе отчёт, что заслуги в их успешном завершении принадлежат другим. Военные – начальнику генерального штаба, а также начальнику штаба Первой армии, которую Александр номинально возглавлял. Политические – опытному и мудрому Николе Пашичу, который осуществлял политическую подготовку к этим войнам и тем самым приблизил последовавшие военные победы…»

Обличительный оттенок вышеприведённого су ждения отчасти объясняется тем, что оно принадлежит представителю той партии, которая была устранена с политического Олимпа в результате государственного переворота, предпринятого Александром в 1929 г. Соглашаясь со Стоядиновичем по сути, мы должны отметить, что, безотносительно наличия/отсутствия у нашего героя военного дарования, на поле боя он демонстрировал личное мужество и перенёс со своей армией все выпавшие на её долю тяготы.

Что касается тезиса, что Александр купался в лучах чужой славы, то для подтверждения его правоты имеются свидетельства и более объективные. Считать их таковыми позволяет то, что они были оставлены непреднамеренно, что называется, «без задней мысли». Одно из них принадлежит уже процитированному нами Д. Милутиновичу, описывавшему свой совместный с престолонаследником досуг на Салоникском фронте: «За разговором мы засиживались до глубокой ночи. Сидели, ели печёную кукурузу, грелись у огня. А иногда по вечерам садились играть в бридж в палатке. Играли обычно регент, полковник Петар Пешич, я и майор Ж. Трифунац. А Живоин Мишич в карты играть не умел. Да и делом он был занят – ведь намечалось наше наступление». Вполне очевидно, войны выигрывают те, кто допоздна готовит наступление, а не те, кто играет в карты.

Что для нас важнее реальных или мнимых военных заслуг престолонаследника, так это безусловный и неуклонный рост его политического авторитета и властных амбиций, имевший место после Балканских войн и в ходе Первой мировой войны. Это не могло не привести к обострению старого, но так и не разрешённого конфликта: «Чужая военная и политическая слава, тем не менее, пробудила у молодого регента Александра самолюбивое стремление встать у кормила государственной власти. Первым препятствием на этом пути были офицеры – члены “Черной руки”. Они были люди воинственные, смелые, предприимчивые, патриоты.

По-своему, правда, но все-таки патриоты. И, наконец, офицеры, как и сам Александр. Амбициозные, как и он сам».

Первую серьезную победу над Черной рукой престолонаследник одержал еще до начала Первой мировой войны – 11 июня 1914 г., когда был обнародован указ короля Петра о перенесении «в связи с болезнью» монарших прерогатив на Александра, провозглашённого принцем-регентом. Данному событию предшествовало очередное обострение конфликта между радикалами и «чернорукцами». На этот раз – в связи с изданным правительством указом «О старшинстве в Новой Сербии гражданских властей над военными». Промежуточным результатом борьбы стал роспуск парламента и отставка премьер-министра Н. Пашича, рассчитывавшего снова получить от короля мандат на проведение досрочных выборов. Однако Пётр Карагеоргиевич, вставший на сторону офицеров, хотел поручить формирование кабинета представителю оппозиции. Изменить это решение смогло только вмешательство российского посланника Н. Г. Гартвига, который «настойчиво рекомендовал монарху оставить Пашича у власти. Тот подчинился, не желая противостоять России, и дипломатично удалился в политическую тень, не сумев выполнить данного военным обещания».

Последний этап внутрисербского противостояния пришёлся на период с осени 1916 г. до лета 1917 г. К этому времени реорганизованная сербская армия вместе с другими соединениями стран Антанты, общее командование которыми осуществлял французский генерал, находилась на Салоникском фронте, а сербское правительство – на Корфу. Во время одной из инспекционных поездок на позиции автомобиль престолонаследника был обстрелян неизвестными, что стало поводом для обвинения руководителей Черной руки в совершении покушения на него. 17 декабря Апис был арестован, а 23 мая 1917 г. военный суд приговорил его и ещё восьмерых заговорщиков к смертной казни. Позднее приговор шестерым осуждённым был смягчён. В ночь с 25 на 26 июня 1917 г. трое членов разгромленной тайной организации, включая Д. Димитриевича, были расстреляны на окраине Салоник.

По словам М. Стоядиновича, «Салоникский процесс был необходим Александру, чтобы уничтожить источник любого другого влияния на армию, кроме своего собственного». При этом достижение полной лояльности вооруженных сил, как её себе представлял Александр, продолжилось и в послевоенное время, когда его власти ничто не угрожало. Отправлялись в отставку офицеры, казавшиеся неблагонадёжными, продвигались по службе те, в личной преданности которых не приходилось сомневаться. При этом наличие или отсутствие у тех и других боевых заслуг не имело значения. Несправедливость такого подхода был очевидна даже тем, кто не мог пожаловаться на отсутствие карьерного роста: «В армии он (Александр – А. С.) действительно устроил полный разгром: высшие звания (армейских генералов) присваивал по своей прихоти. Даже тем, кто во время войны командовал сапёрными подразделениями в составе одного-двух батальонов…»

Определить результаты «чисток» офицерского корпуса так же непросто, как и оценить военные способности Александра Карагеоргиевича. Несомненно, проводимая им кадровая политика вызывала в армейской среде серьёзное недовольство. Показательно, что в октябре 1934 г. действующий офицер Д. Милутинович колебался, идти ли ему на отпевание и похороны убиенного государя или нет, опасаясь осуждения со стороны своих сослуживцев – отставных генералов, бойкотировавших траурные церемонии. Кроме того, не будет слишком самонадеянным предположить, что едва ли военное строительство 1920–30-х гг. способствовало укреплению обороноспособности страны. В апреле 1941 г. вооружённые силы Королевства Югославия – детище нашего героя – продержались против вермахта только две недели. Четверть века назад – в 1914– 15 гг. – сербский «Давид» больше года успешно сражался с австро-венгерским «Голиафом».

Но мы опять забежали вперёд, вернёмся в конец 1918 г., когда сербская армия не только освободила Сербию, но и вступила во владения поверженной Австро-Венгрии, югославянские территории которой одна за другой принимали решение о присоединении к Сербии или об образовании общего с ней государства. О создании Королевства сербов, хорватов и словенцев принц-регент Александр объявил 1 декабря 1918 г. в Белграде, куда из Загреба с соответствующими полномочиями прибыла делегация Народного веча словенцев, хорватов и сербов. «Однако Никола Пашич – духовный отец нового государства – не принял участия в этом историческим событии. Его противоречия с принцем-регентом стали принимать конкретные формы и проявляться в откровенно враждебных действиях в отношении престарелого государственного деятеля».

* * *

Важнейшие события личной и политической жизни Александра Карагеоргиевича произошли в течение 10 лет, что просуществовало Королевство сербов, хорватов и словенцев (1918–1929). 17 августа 1921 г. был опубликован манифест о его восшествии на югославский престол, освободившийся после смерти Петра Карагеоргиевича. 6 июня 1922 г. Александр взял в жёны дочь румынского короля Фердинанда Гогенцоллерна Марию, родившую ему троих сыновей: Петра, Томислава и Андрея. 6 января 1929 г. король совершил государственный переворот и установил режим личной власти, известный как «шестоянварская диктатура».

В 1920-е гг. Александр Карагеоргиевич руководствовался двумя основными побудительными мотивами: желанием достичь абсолютного преимущества над парламентскими партиями, а также осознанием необходимости усиления государственной власти, поддержания внутриполитической стабильности, устойчивости Королевства СХС. Подобная двойственность характеризовала всю деятельность монарха, в том числе и отношения с остальными игроками на политической сцене, с которыми его одновременно связывали и узы союзничества, и непримиримое соперничество.

Средством укрепления государства король полагал введение строгого административного централизма и насаждение основополагающего для процесса югославянского объединения тезиса о национальном единстве сербов, хорватов и словенцев. Решение этой задачи осуществлялось Александром совместно с Радикальной партией, которая большую часть 20-х гг. получала от него мандат на формирование правительства. Главным плодом сотрудничества стало принятие 28 июня 1921 г. – на день св. Витта – так называемой Видовданской конституции. Описанное в ней централистское внутреннее устройство Королевства СХС игнорировало все прежние границы и права областей, в которых проживали отдельные части «трёхплеменного народа».

Союз с Радикальной партией, пользовавшейся популярностью среди сербов по всей стране, позволял двору некоторое время нейтрализовывать центробежные устремления хорватских и словенских политиков. Главным «достижением» на этом направлении стала «капитуляция» сепаратистской Хорватской республиканской крестьянской партии, в 1925 г. признавшей монархию и действующую конституцию, а также вступившей в правительственную коалицию с радикалами.

Несмотря на вышеописанное партнёрство, крупнейшая сербская партия на протяжении всего времени оставалась главным соперником короля Александра. Начало их открытого противостояния относится к декабрю 1918 г., когда принц-регент отказался утвердить Н. Пашича на посту премьер-министра, вопреки договорённости ведущих политических деятелей Сербии и пречанских областей. Вместо главы Народной радикальной партии (НРП) председателем кабинета министров стал его соратник Стоян Протич.

Инструментом борьбы с НРП стала созданная в 1919 г. Демократическая партия (ДП), в которую вошли сербские оппозиционеры, уставшие от правления радикалов, а также пречанские организации, преимущественно сербские по составу. По словам радикала Лазара Марковича, «импульс созданию Демократической партии придал сам регент». «Партия, – продолжал политик, – возникла под лозунгом борьбы против Радикальной партии. Создатели ДП считали, что её предназначение в том, чтобы заменить радикалов у кормила власти в новом королевстве».

По мнению руководства новой партии, только она была способна последовательно воплощать в жизнь идеи Объединения и защищать югославянское государство от внешних и внутренних угроз: «Единственная партия всех племён, всех религий и всех сословий в нашей стране. Демократическая партия основана на возвышенных идеалах народного единства, политических свобод, гражданского равноправия и экономической справедливости». Если ДП состояла из групп, формально представлявших все части «сербо-хорвато-словенского народа» и объединённых общеюгославистской идеологией, то остальные партии, возникшие в тот период, когда «трёхимённый народ» был насильственно разделён, являлись не более чем анахронизмом, сербскими, или, еще того хуже, австрийскими пережитками.

Из-за своей внутренней слабости ДП не выполнила своего предназначения, в результате чего Александр с 1921 г. по 1926 г. был обречён на опостылевшее ему сотрудничество с Н. Пашичем как главой правительства. Однако всё это время монарх не оставлял «антирадикальных» намерений. В инициированном Александром создании коалиции крупнейших сербской и хорватской партий можно разглядеть не только попытку расширения базы режима, но и шаг в сторону достижения личных интересов монарха. Судить о них позволяют свидетельства широкого круга современников. Многолетний министр двора Милан Антич задавался вопросом: «Так как большая часть политической общественности была уверена в том, что Радич не конструктивен и не способен к сотрудничеству, учитывая его поведение с 1918 г. по 1925 г., вставал большой вопрос, а не был ли разрыв коалиции Пашич – Прибичевич частью адского заговора по свержению Пашича, т. к. с большой вероятностью можно было ожидать, что комбинация Пашич – Радич не будет успешной…»

Более определённо высказывались югославские коммунисты: «Курс двора сводится к тому, чтоб при помощи коалиции по возможности ослабить Радикальную партию… расширить свой базис и, окружив себя незначительными партиями, играть руководящую роль в политической жизни страны».

С. Радич не обманул ожиданий венценосца. За время действия «сербскохорватского соглашения» сменилось четыре кабинета. И все правительственные кризисы были вызваны поведением лидера ХКП. Как вспоминал М. Антич, «от Радича потребовали подать в отставку, которая вызвала падение всего правительства. Так наступила последняя драматичная фаза борьбы против Пашича».

В декабре 1926 г., как и в конце 1918 г., король отказался утверждать его на посту главы правительства, во главе которого он видел Л. Йовановича – подконтрольного себе радикала, готового «подсидеть» партийного шефа. Выяснение отношений между Александром и Н. Пашичем произошло во время аудиенции, которую тот испросил, чтобы потребовать предоставления себе мандата на формирование кабинета. Ведь его выдвинул Главный комитет партии, выступавшей от имени парламентского большинства. В ответ монарх обвинил собеседника в соучастии в финансовых аферах, якобы реализуемых его сыном Радомиром. Упоминание сына Н. Пашич, должно быть, воспринял как угрозу со стороны короля не себе лично, а своей семье. Иначе трудно объяснить, почему для него, немало повидавшего в жизни, невозможность в очередной раз возглавить правительство стала таким ударом. Так или иначе, на следующее утро после разговора с Александром 82-летний политик скончался.

Ослабление позиций Н. Пашича через воздействие на его парт нёров по правительственной коалиции и членов Радикальной партии иллюстрирует приверженность нашего героя принципу «разделяй и властвуй». Приближая к себе какого-либо партийного функционера или генерала, король видел в нём потенциального союзника, своего агента влияния в правительстве или партии. Неудивительно, что едва ли не все политики и государственные деятели, упоминающие Александра в своих мемуарах, пишут о том, как он в доверительных беседах с ними крайне нелицеприятно высказывался об их партийных товарищах, коллегах и начальниках. Выражение согласия или несогласия с подобными оценками должно было дать королю понять, готов ли собеседник забыть о партийной дисциплине и субординации ради выполнения своего верноподданнического долга.

Так, например, Светозар Прибичевич, один из лидеров ДП и фаворит принца-регента в первые годы существования Королевства СХС, вспоминал, как тот в декабре 1918 г. во время выше описанного правительственного кризиса жаловался на Н. Пашича, предполагаемого шефа формируемого коалиционного кабинета. Среди его прегрешений было как то, что «с ним невозможно стало работать», так и то, что «он обманул Александра – устроил своего сына на дипломатическую службу, а у того даже аттестата зрелости нет».

Министр финансов М. Стоядинович подвергся аналогичному тесту в марте 1926 г., на который пришлась кульминация конфликта между Н. Пашичем и С. Радичем: «Во время аудиенции король, пребывавший в хорошем настроении, сразу привёл меня в замешательство следующим вопросом:

– Что думаете, кто победит – Пашич или Радич?

– Ваше величество, сербский народ на стороне Пашича. Победит он…

Король сразу помрачнел… А я понял, что допустил промашку, ответив не так, как он хотел.

– Ах вот вы как думаете… Давайте, что у вас на подпись».

В разговоре с отставным генералом Светиславом Милосавлевичем, ставшим в 1926 г. министром транспорта, Александр костерил уже всех «так называемых политиков» из числа партийных деятелей, включая «коррупционера» Стоядиновича, «никчёмного типа попа Корошеца», Прибичевича с Радичем и даже непосредственного шефа собеседника премьера Николу Узуновича. На прощание же король дал Милосавлевичу следующие инструкции: «Первое, обо всех важных вопросах – профессиональных, материальных или личных – докладывайте мне регулярно. Я люблю знать всё, что делается. Второе, обо всех трудностях в работе сообщайте мне, а только потом председателю правительства…»

Здесь следует пояснить, что Н. Узунович в 1920-е гг. был самым преданным королю членом Радикальной партии, в 1929 г. присоединился к «диктатуре», а в 1930-е гг. дослужился до премьерского кресла. Его упоминание в одном ряду с прочими «никчёмными типами» иллюстрирует тот факт, что, вербуя сторонников, Александр рассчитывал использовать их не только для борьбы с очевидными противниками, но и против тех, кто сегодня лоялен престолу, но завтра может чрезмерно усилиться и стать для него опасным. По-другому сложно было бы объяснить смысл тех уничижительных эпитетов, которыми монарх за глаза награждал представителей своего ближайшего окружения, которых он сам назначал на высшие государственные должности. Показателен описываемый С. Милосавлевичем эпизод с отставкой премьера Милана Сршкича, состоявшейся в январе 1934 г.: «Приветствуя меня, король сразу спросил: “Вам жалко, что Сршкич ушёл с поста председателя правительства?” Я улыбнулся, а король, не дожидаясь моего ответа, продолжил: “Этого несерьёзного беспринципного человека, этого мелкого интригана… я больше не мог терпеть”».

Монаршего коварства не избежал даже генерал Пётр Живкович – главный конфидент Александра аж с 1910 г. и первый глава правительства после провозглашения диктатуры. Генерал Панта Драшкич вспоминал, как после отставки Живковича в 1932 г. король озадачил полковника королевской гвардии Йосифа Протича следующим вопросом:

«– Чем занимается этот Пётр, ходит ли на службу?

– Да, Ваше величество, каждый день, только сейчас ещё рано…

– А что бы вы сделали, если бы Пётр задумал какую-нибудь глупость против меня?..

– Убил бы его, как собаку!»

Вышеописанная «кадровая работа» к концу 1920-х гг. привела к формированию в двух крупнейших партиях – НРП и ДП – групп «придворных радикалов и демократов». Действуя без оглядки на своих формальных партийных лидеров, эти группы при поддержке конформистски настроенных Словенской народной партии и Югославской мусульманской организации формировали правительственные кабинеты вплоть до государственного переворота 6 января 1929 г.

Не менее существенным результатом королевского вмешательства во внутрипартийные дела следует считать обострение внутриполитических противоречий, приводившее к дискредитации парламентских институтов и повышению роли короля как арбитра. Проиллюстрируем заинтересованность Александра в этих процессах еще одним отрывком из воспоминаний С. Милосавлевича: «Король остановился, ненадолго задумался и сказал:

– Вы ведь родились в Нише и должны знать нового министра по делам религии Драгишу Цветковича. Что вы о нём знаете?..

– …Он человек необразованный… бескультурный… аморальный тип… Люди, его знающие, говорят, что он большой обманщик… А во время мировой войны был дезертиром. Будучи совершенно здоровым, всю войну провёл в Швейцарии…

– …Примерно то же самое мне говорили и другие. Но вам я скажу то, что не говорил никому: “Чем хуже, тем лучше. Запомните, чем хуже, тем лучше!“

Я эти слова короля хорошо запомнил, но смысл их понял только 6 января 1929 г., когда король Александр упразднил Конституцию, распустил Народную скупщину и установил диктатуру».

Наступлению двора на права партий и в целом народного представительства объективно способствовало усугубление в 1927–28 гг. главной внутренней проблемы Королевства СХС – нерешённых противоречий отдельных национально-исторических областей, выражавшихся в политической жизни в виде так называемого «хорватского вопроса». Ареной его эскалации стала Народная скупщина, в которой НРП и ДП противостояла хорватская Крестьянско-демократическая коалиция (КДК) во главе со С. Радичем.

В этой ситуации, как и во всех межпартийных конфликтах 1920-х гг., их участники своим потенциальным союзником видели короля, вмешательства которого они требовали несмотря на то, что оно могло противоречить писаным и неписаным нормам парламентаризма, а также их собственным идеологическим установкам. Соблюдение суверенитета народного представительства не интересовало партийных функционеров, которым та или иная «интрига двора» помогала усилить позиции в Скупщине, сформировать правительство, несмотря на отсутствие парламентского большинства, или добиться роспуска Скупщины и получить мандат на проведение выборов. Одновременно трудно припомнить случаи, чтобы к Александру не апеллировали терпящие поражение в какой-нибудь политической баталии.

Кульминацией борьбы КДК с правящими сербиянскими партиями стали события весны-лета 1928 г. По воспоминаниям С. Милосавлевича, «фракция Радича и Прибичевича… устроила бешеную обструкцию в Народной скупщине, походившую в тот момент на деревенскую пивную, в которой народные избранники ругаются самыми грязными уличными ругательствами, грозят друг другу, или даже дерутся». В конце концов, 20 июня депутат от НРП П. Рачич в ответ на оскорбления открыл стрельбу по депутатам ХКП, из которых двое было убито, а двое ранено. Впоследствии после осложнения от полученного ранения скончался С. Радич, что стало предлогом для его партии объявить политический и социальный бойкот Сербии.

Таким образом, сбылись произнесённые незадолго до происшествия в парламенте слова Александра, в которых содержались и пессимистический прогноз развития ситуации в стране, и его антипарламентское кредо: «Постоянно говорится, что стране нужен демократический парламентский режим. А этот режим навязывает нам не только выборы и агитацию, но, как мы видим, и другие трудности и негативные явления. Вам бы следовало объяснить вашим коллегам в правительстве и всем другим нашим выдающимся политикам, что их деятельность в конечном счете, ведёт страну к хаосу и развалу». В условиях острейшего государственного кризиса монарх выбрал самый радикальный путь его преодоления. Гордиев узел парламентаризма был разрублен в результате государственного переворота 6 января 1929 г. и установления режима личной власти короля Александра.

* * *

«В первое воскресенье января 1929 г. рано утром король Александр привёл в замешательство свою страну и дал повод европейской печати посвятить заголовки газет прокламации о роспуске парламента и упразднении Конституции. В тот же день он доверил формирование правительства внепартийному кабинету, который представлял разные части страны и был подчинён напрямую королю…»

Манифест живописал отношения подданных и «столь терпеливого в выполнении своих высоких обязанностей» правителя, взывавшего к «моему дорогому народу – всем сербам, хорватам и словенцам», дабы объявить, что «настал час, когда следует устранить посредников между Народом и Королём». Обозначение паритета одного и другого преследовало цель узаконить суверенные права монарха, равные народному суверенитету. При этом в риторическом плане очевидна преемственность «прокламации» в отношении документов эпохи Первого и Второго сербских восстаний, вожди которых первыми в новой сербской истории пытались использовать для узаконивания собственной власти восприятие массами государства как большой семьи. Поэтому в обращениях к жителям Сербии и к иностранным адресатам «истинно народные правители» Карагеоргий и позднее Милош Обренович представали «благими отцами», «сынов своих всех одинаково любящими», «день и ночь старающимися народ сербский в опасности и по учению блюсти».

Век с лишним спустя Александр Карагеоргиевич, «единство народное и целостность государственную охраняющий», руководствовался теми же «отеческими» чувствами, когда решился не оставить безответными «душу его раздирающие вопли масс, сколь трудолюбивых и патриотичных, столь и исстрадавшихся». Винов никами «страданий» и в начале XIX в., и в конце 1920-х гг. были политические оппоненты правителей – ненужные в «семейных» отношениях «посредники», «непослушники воли народа», обвиняемые во взаимной «неприязни и несогласии, которое далеко простирается, отчего и происходит величайшее зло», или в «ослеплённности политическими страстями», ведущими, по словам короля Александра, к «духовному разброду и народной разобщенности».

Установление режима личной власти короля Александра стало возможным благодаря кризису югославского парламентаризма: «Согласие и даже обычные отношения между партиями… стали совершенно невозможными… Парламентский строй и вся наша политическая жизнь приобретают негативный облик, что наносит вред и народу, и государству…» Ответственность за прискорбный итог десятилетия лежала на югославских, и в первую очередь сербских, партийных деятелях, для которых Народная скупщина была не столько законодательным органом, сколько «полигоном для обстрела политических противников». «Линия фронта» разделяла парламентское большинство, воспринимавшее собственное численное превосходство как основание для того, чтобы не принимать в расчёт чьё-либо мнение, и меньшинство, методами обструкции препятствовавшее работе Скупщины.

Первопричиной подобной нетерпимости можно считать патриархальность сербского и, в целом, югославского общества, находившегося во власти коллективистских и эгалитаристских представлений. Апелляции к ним были много эффективнее, чем приверженность либеральным идеалам, слабая приживаемость которых на местной почве и предопределила облик парламентских институтов, весьма далёкий от европейского оригинала. И до, и после Первой мировой войны на успех могли рассчитывать не поборники соблюдения прав меньшинства, толерантности и плюрализма, а «народные» организации, обещавшие крестьянской массе разобраться с виновными в том, что существующая власть и государственное устройство не соответствуют её представлениям о «справедливости» и «правах».

В этнически однородной Сербии рубежа веков популизм политиков, отождествлявших себя с народом, а своих оппонентов – с его «врагами», позволял добиться мобилизации электората. Однако в многонациональной Югославии подобный максимализм в оценке себя и окружающих, присущий сразу нескольким «племенным» партиям, делал невыполнимой стоявшую перед парламентом задачу нивелирования общественных противоречий и выработки вменяемого государственного курса. Таким образом, неэффективность парламентских механизмов была обусловлена тем, что их изначальному предназначению не соответствовали разделяемые большинством партийных деятелей и стоявших за ними избирателей архаичные политико-этические представления. В гораздо большей степени они гармонировали с той простой моделью «справедливого» и простого государственного устройства, которую предъявил король Александр.

Опорой Александра Карагеоргиевича в его начинаниях стали кадры, подтвердившие свою лояльность в 1920-е гг. Главой первого кабинета и одновременно министром внутренних дел стал давний фаворит короля генерал Пётр Живкович. В правительство вошли «придворные» радикалы и демократы.

«Поиск новых методов и путей», продекларированный в манифесте, начался с принятия 6 января 1929 г. ряда законов, направленных на достижение полного государственного единоначалия, а также на устранение непосредственных противников новоявленного автократа – традиционных политических представителей сербов, хорватов и словенцев.

Закон о королевской власти и верховной государственной администрации прекратил действие Видовданской конституции, согласно которой Югославия была парламентской монархией. Теперь король стал «носителем всей власти», которому принадлежало исключительное право принятия законов, назначения чиновников, командования вооружёнными силами и т. д.

Закон об изменении закона о муниципалитетах и областном самоуправлении отменял избираемость представительных органов, на смену которым пришли назначаемые управленцы.

В соответствии с Законом о защите общественной безопасности и государственного строя запрещалась деятельность всех партий и объединений, созданных на религиозной или «племенной» основе. В результате в январе 1929 г. одна за другой были запрещены все партии Королевства СХС: Югославская мусульманская организация, Хорватская крестьянская партия, Народная радикальная и Демократическая партии, Земледельческий союз и др.

Изгнание с политической арены пресловутых «посредников между народом и королём» создало необходимые условия для реализации новой властью собственного предназначения, как его описал король Александр 6 января 1929 г. в обращении к кабинету министров: «Ожидаю от вас, что вы в духе народного единства будете оберегать и развивать согласие, равноправие и родство сербов, хорватов и словенцев». Отвечая на монарший призыв, правительство в первой Декларации перечислило свои приоритетные цели: «1. реформа администрации; 2. экономическое обновление и финансовая санация; 3. достижение полного духовного единства сербов, хорватов и словенцев, требующее унификации законодательства, реформы и сокращения чиновничества, подъёма производства… нового административного деления страны».

Выполнение первой задачи началось с принятия вышеупомянутого закона, регулирующего местную администрацию. Законом об устройстве верховной государственной администрации от 31 апреля 1929 г. количество министерств уменьшилось с шестнадцати до двенадцати.

Новый этап реформ был ознаменован принятием 3 октября 1929 г. Закона о названии и административном делении Королевства. Переименование страны было, по словам премьер-министра П. Живковича, вызвано «необходимостью, чтобы официальное название Королевства полностью выражало народное и государственное единство. Поэтому в будущем наше Королевство будет носить имя Королевство Югославия». Страна, с 1922 г. разделённая на 33 области, теперь делилась на 9 крупных областей – бановин.

Завершающим этапом государственного переустройства, начало которому было положено 6 января 1929 г., стало «дарование» королём конституции 3 сентября 1931 г. Закон определял югославское государство как «конституционную монархию» с «народным представительством», которое вместе с королём осуществляет законодательную власть. Народное представительство состояло из Сената и Народной скупщины. Половина Сената избиралась, половину назначал монарх, имевший право утвердить или отклонить принятые законы. Главе государства принадлежало право роспуска и созыва представительства, назначения чиновников, ведения внешней политики страны и т. д. 116-я статья Конституции давала право королю осуществлять прямое правление посредством указов при наличии внешней или внутренней угрозы безопасности государства. Правительство было напрямую подотчётно королю. Формируемая политическая система принципиально отличалась от прежней «видовданской». В новой конституции отсутствовало понятие «парламентаризм». Старые партии были исключены из политической жизни продублированным запретом на «создание объединений на религиозной или племенной основе».

Выборы в народное представительство были назначены на 8 ноября 1931 г. В соответствии с новым избирательным законом организации, желавшие принять в них участие, должны были представить список кандидатов, состоявший минимум из 305 человек – по числу избирательных округов королевства. Кроме того, глава списка должен был собрать в свою поддержку 18000 подписей избирателей – по 60 от каждого избирательного округа, а также 60000 подписей в поддержку списка – по 200 от каждого округа. Выполнить эти требования было под силу только тем, кто располагал поддержкой администрации. В результате на выборы, в которых по официальной информации приняло участие 67 % избирателей, был выставлен только правительственный список, возглавляемый премьер-министром П. Живковичем.

В декабре 1931 г. депутаты, избранные по правительственному списку, объявили о формировании новой, единственно разрешённой, партии, получившей громоздкое название – Югославская радикально-крестьянская демократия (ЮРКД).

Совершённый 6 января переворот не встретил сопротивления. Ни одна из дискредитированных парламентских партий не посмела перечить харизматичному автократу, узурпировавшему власть ради решения амбициозных задач: достижения единоначалия власти как панацеи от государственной нестабильности, прекращения «межплеменных» распрей, установления равенства разношёрстных подданных королевства перед сюзереном и издаваемыми им законами, объединения югославян общей надплеменной идеологией.

Сдержанно благожелательно отнеслись к произошедшему и европейские союзники Югославии. Показательно мнение английского посла Кеннарда: «Что впечатляет больше всего, так это масштаб решаемой задачи – объединение Королевства и его превращение в современно устроенное цивилизованное государство… Если диктатуре удастся осуществить программу реформ… она оправдает своё неконституционное происхождение… В 1929 г. положены основания. Будущие результаты сегодняшней политики будут зависеть от того, как будет применяться новое законодательство… Ещё слишком рано, чтобы судить, и не следует быть слишком критично настроенным».

Подобная внутри- и внешнеполитическая реакция на совершённый переворот вселяла в Александра Карагеоргиевича и его окружение чувство уверенности как в популярности совершаемых преобразований, так и в их необратимости. «Неудача исключена, если за тобой стоит весь народ», – заявил король в интервью французской газете. В его новогоднем обращении от 31 декабря 1929 г. говорилось о свершившемся «быстром наведении порядка в стране», о «преодолении опасности духовной разобщённости». Декларация правительства от 4 июля 1930 г. объявляла, что «навсегда (курсив мой. – А. С.) стёрты внутригосударственные исторические границы, препятствовавшие формированию нации» и реализации принципа «один народ – одно национальное чувство». В 1931 г. в очередном интервью французским журналистам Александр говорил, что «никогда больше югославскую политику не будут определять религиозные, региональные или центробежные интересы».

Наконец, в январе 1932 г., открывая сессию Народного представительства – Сената и Скупщины, – Александр заявил, что «лично в контакте с народом убедился – Югославия как отечество одинаково дорога всем сербам, хорватам и словенцам».

В пользу того, что вышеприведённые высказывания отражали подлинное мнение короля, а не только публичный оптимизм властей, свидетельствуют впечатления, вынесенные им от поездки в Загреб. Бану Врбасской бановины C. Милосавлевичу он доверительно сказал, что «во время пребывания в Савской бановине пришёл к убеждению, что хорватский вопрос более не существует». И впрямь, «авторитарные лидеры, устранившие политических конкурентов… поставившие под контроль средства массовой информации, полагают, что пришли навсегда. Они думают, что находящиеся в их распоряжении средства принуждения достаточны, чтобы обеспечить стабильность власти. Это иллюзия, дорого стоившая многим».

Иллюзорность подобных надежд стала очевидной весьма быстро. Совершённые преобразования не смогли устранить общественных, политических и национальных противоречий, предо пределивших государственный кризис конца 1920-х годов. Притуплённые в результате насильственно установленного моратория на публичную политическую активность, они спустя короткое время стали для режима непреодолимым препятствием.

Проявлением кризиса режима можно считать осознание самими его носителями масштаба вставших перед ними трудностей. Приведём реакцию С. Милосавлевича на процитированное эйфоричное заявление Александра: «Будучи весьма удивлён сказанным королём, я ответил ему, что очень рад слышать, что в Загребе… хорватский вопрос отсутствует. Однако на территории Врбасской бановины он цветёт буйным цветом».

Ироничные слова королевского наместника иллюстрируют положение вещей в отдельно взятой провинции. Оценка остроты проблемы в масштабах всей Югославии содержится в относящемся к маю 1932 г. выступлении В. Маринковича, сменившего П. Живковича на посту премьер-министра: «В нашей стране есть одна главная проблема, которая важнее всех остальных… Это вопрос, хотим ли мы народного и государственного единства – унитаризма, или нам нужна федерация и сепаратизм. Пока нет ответа на этот вопрос, пока в нашей стране есть элементы, с которыми надо считаться и которые против единства, общество будет разделено… Нужно уже предложить народу честно проголосовать по этому вопросу, а не по девяноста девяти другим вопросам…»

В октябре 1934 г., накануне роковой поездки в Марсель, в невозможности достижения главной цели унитаристско-централистского курса признался и сам король Александр, о чём вспоминал сербский патриарх Гаврила Дожич: «С проводимой до сих пор политикой следует заканчивать, ибо она завела страну в тупик… Должен вам признаться, что предпринимаемые с 6 января 1929 г. усилия оказались безуспешными… К сожалению, для осуществления моей программы требуется много времени… Наше государство молодо, и предрассудки в нём слишком живучи. Это воспрепятствовало тому, чтобы прогресс наступил так быстро, как нам бы того хотелось…»

Из множества причин, по которым остались неосуществлёнными благие намерения Александра Карагеоргиевича, можно выделить главные. Общеизвестным является тот факт, что на годы, отведённые диктатуре, пришёлся мировой экономический кризис – худший помощник в решении масштабной, говоря словами посла Кеннарда, задачи превращения отсталой страны в «современно устроенное цивилизованное государство». Вот как описывал дипломат воздействие экономических трудностей на политическую обстановку: «В 1931–32 гг. ситуация в Югославии, как и по всему миру, в экономическом, финансовом, а следовательно, и общественном плане развивалась от плохого к худшему… Экономический кризис стал одной из причин широко распространённого политического недовольства, особенно в Хорватии… Вина за все недуги, от которых страдает Югославия, возлагается на режим короля Александра…»

Таким образом, экономические проблемы привели к усилению центробежных тенденций, устранение которых виделось власть предержащим стратегической целью их деятельности: «Югославию легче себе представить, чем создать на деле. Детские болезни этого народа оказались до неприятности устойчивыми к лечению… В решении главной внутренней проблемы страны не достигнуто сколько-нибудь значительного прогресса: не создана основа для добровольного сосуществования разных частей королевства… В Хорватии и Словении… неприятие белградского централизма выросло, а доверие к персоне короля, которое без того никогда не было высоким, ещё упало».

Экономические трудности, сократившие имевшийся после 6 января ресурс популярности личной власти короля, активное отторжение значительной частью населения навязываемой идеологии привели к ситуации, описанной современным отечественным исследователем: «Даже когда подобные (авторитарные. – А. С.) политические структуры формируются при общественной поддержке, обусловленной разочарованием общества в некомпетентных и коррумпированных политиках, пришедших к власти на основе демократических процедур, со временем они начинают восприниматься обществом как нелегитимные…»

В первой половине 30-х гг. достоверным признаком вышеописанного кризиса легитимности была не столько имевшая место активизация оппозиционных запрещённых партий, сколько поведение самих носителей режима, демонстрировавших неуверенность в собственных силах, сомнения в общественной поддержке проводимого курса. Спустя всего несколько месяцев после переворота – в апреле 1929 г. – премьер-министр вынужден был констатировать: «Вера чиновников в стабильность нынешнего правительства стала меньшей по сравнению с первыми днями его правления. Разные интриги и сплетни, запускаемые в народ, имеют целью представить правящий режим как временный… Несомненно, это пагубно влияет на чиновничество, которое больше не проявляет былого рвения…»

Самим министрам аналогичные претензии П. Живковичу пришлось высказывать от имени короля Александра уже в мае 1929 г.: «Разные слухи ходят о правительстве и его работе… Виноваты и сами члены кабинета. Его Величество обратил внимание, что их связи с господами, идущими наперекор режиму, вредоносны… Поддерживаются отношения с бывшими политиками… что порождает разговоры о временности режима. Необходимо, чтобы все члены правительства продемонстрировали, что не смотрят ни налево, ни направо, а вместе блюдут верность манифесту Его Величества…»

Данное пожелание осталось невыполненным. Почти полтора года спустя, осенью 1930 г., Живкович горько упрекал своих подчинённых: «Моя цель была получить заявления членов правительства, что они больше не состоят в прежних партиях… Кто из вас выступил с таким заявлением?.. Результатов нет, так как все остались при своих партиях, которые до сих пор действуют организованно, только лишь благодаря тому, что ни один министр не сделал ничего для их упразднения…»

Нежелание/неспособность номенклатуры последовательно воплощать догматы официальной идеологии следует добавить в перечень главных причин неудач начинаний Александра Карагеоргиевича. Верным оказался данный в 1929 г. пессимистический прогноз крупнейшего сербского правоведа и историка Слободана Йовановича: «Для такого режима требуется хорошая администрация и отличная бюрократия, чего у нас нет».

Нехватка лояльных и идейно стойких государственных служащих, равно как и живучесть «старых» партий, которым хранили верность даже члены кабинета, были проявлением узости социальной базы власти. «Нам приходится рассчитывать на сегодняшнее поколение. Генерацию наших сторонников еще предстоит создать… Надо найти людей, на которых мы сможем опереться, которые будут нести режим, а не наоборот», – сетовал В. Маринкович.

Попыткой вернуть народное доверие стало «подведение широкой основы непосредственного народного сотрудничества под… государственную политику» – дарование Конституции и формирование двухпалатного представительного органа. Последнему следовало компенсировать ущербную простоту «шестоянварской формы правления», делавшей короля, устранившего с политической арены конкурентов, единственным объектом «любви и ненависти» его поданных. Или, как гласил отчёт британского посольства, «руководствуясь личными и династическими соображениями, король решил подключить нацию к решению сложных проблем, ибо кризис предполагал большую ответственность, чем ту, которую он был готов взвалить на свои плечи».

Увы, народное представительство и ЮРКД (ЮНП) не выполнили своего предназначения. Их деятельность привела к деструктивным результатам, противоположным тем, на которые надеялись отцы-основатели. Вместо демонстрации единства депутаты, избранные в народное представительство по единственному правительственному списку, приступили к жёсткой «внутривидовой» борьбе.

Однако тот факт, что квази-демократические институты не оправдали ожиданий, не побудил короля к «перестройке» диктатуры. Одной из причин этого была личная нерасположенность к ограничению самовластья. Другую и более существенную характеризует следующий тезис: «Нестабильность положения, ненадёжность власти заставляют правящую элиту ориентироваться на короткую перспективу». Речь идёт о неспособности к долгосрочным преобразованиям, которые не сулят теряющим популярность авторитарным режимам гарантированных и скорых плодов, но требуют широкой общественной поддержки и, что не менее важно, лояльности административного аппарата. «Диктатура» не располагала ни тем, ни другим.

Характеристика настроений, предопределивших неэффективность созданных институтов «управляемой демократии» и оказывавших угнетающее действие на способность «диктатуры» к проведению каких-либо реформ, содержится в официальном аналитическом материале, датированном августом 1931 г.: «Среди тех, кто не одобряет сегодняшнюю политическую ситуацию в стране, ходят разговоры, будто Его Величество перед 6 января 1929 г. находился в гораздо более простой ситуации, чем сейчас… День, выбранный для того, чтобы вернуть страну в конституционное и парламентское состояние, отнюдь не станет для него приятным. Говорят, что из-за положения, в котором оказалась страна накануне 6 января 1929 г., Его Величество своим жестом заслужил симпатии всего сербского общества… Однако теперь очень не просто будет добиться признания парламента, который не был избран народом на свободных выборах, и конституции, за которую не голосовали народные избранники в Скупщине».

Не стали неожиданностью для двора и трудности партийного строительства. Задолго до выборов премьер П. Живкович делился со своими коллегами невесёлыми известиями: «Некоторые баны докладывают, что новую югославскую партию создают люди, не пользующиеся никаким авторитетом на местах». Данное обстоятельство, по-видимому, стало причиной того, что партия, решение о создании которой было принято еще осенью 1930 г., не появилась на свет накануне выборов, которые стали бы её политическим крещением. Двор, не веря в электоральный триумф ЮРКД, предпочёл выставить на выборы не организацию с сомнительной репутацией, а список кандидатов, отобранных в соответствии с высочайшим критерием – доверием короля Александра.

С первых дней своего существования малопопулярная ЮРКД (ЮНП) служила ретранслятором не верноподданнических настроений общества, а социальных и межэтнических противоречий, общественного неприятия официальной идеологии. Сбылось проницательное предостережение скептически относившегося к партийному строительству А. Корошеца, адресованное им в 1930 г. коллегам-министрам: «Не лучше ли оставить всё как есть и считать, что все вокруг поддерживают режим. Всё равно, никому не дозволено высказываться против. Ведь создавая партию сторонников режима, мы автоматически вычленяем его противников. Это может привести к констатации того, что режим находится в меньшинстве».

Осенью 1930 г., следуя принципу «вовремя предать – это не предать, а предвидеть», словенский политик предусмотрительно покинул тонущий корабль, подав в отставку с поста министра лесов и недр. «Сегодня можно спокойно констатировать, – объяснял в 1932 г. Корошец в послании Александру свою позицию, – что диктатура терпит поражения на всех фронтах… Настал последний момент, чтобы предложить руководителям старых партий сформировать правительство… Если свобода не будет возвращена народу и государству, то мы перед историей снимаем с себя всякую ответственность и перекладываем ее на Вашу душу».

Следует отметить, что необходимость прибегать к услугам старой партийной элиты понималась Александром с первых дней установления режима личной власти. Пытаясь привлечь на свою сторону население отдельных национально-исторических областей и их традиционных политических представителей, король пользовался испытанным методом кнута и пряника. Многозначительные кадровые решения – назначения или отставки в ближайшем королевском окружении, соблазнение постами и даже подвергание несуровым репрессиям – должны были дать понять оппонентам режима, что, стоя на своём, король всё-таки не стремится сжигать мосты в отношениях с ними.

Особое значение Александр придавал тому, как воспринимались его действия в пречанских регионах. Так, после 6 января знаками расположения, демонстрируемого югославянам-католикам, стало сохранение чиновникам – членам ХКП их постов в местных районных администрациях, а также включение в состав первого правительства словенца А. Корошеца (единственного из лидеров старых партий) и значительного числа хорватов. «Хорваты получили пять министерств. Значит, эта часть народа не будет чувствовать себя угнетённой или оставленной без внимания», – так оценивал желательные последствия данного шага король в интервью французской газете.

Поначалу подобные решения не входили в явное противоречие с официальным курсом. Однако с течением времени, по мере того как становилась очевидной бесперспективность/невозможность его реализации, попытки короля заигрывать с формально запрещёнными партиями становились всё более откровенными, нарушавшими надплеменной догматический принцип «несть ни эллина, ни иудея…» Широкий резонанс в 1930 г. получило неожиданное вхождение в состав правительства четырёх бывших членов руководства ХКП, служившее с точки зрения официального Белграда свидетельством отказа хорватов от оппозиционности. Kölnische Zeitung писала: «Если раньше всегда подчёркивалось, что правительство диктатуры абсолютно неполитическое и не признаёт принёсшие столько вреда политические партии, а только стремится своей добросовестностью привлечь население, то теперь в Белград приглашаются личности с ярко выраженной политической ориентацией… – бывшие члены презренной Хорватской крестьянской партии. Более того, им должны уступить свои места далёкие от политики специалисты Франгеш и Дринкович. Речь идёт о политике в худшем смысле этого слова. Остаётся подождать и посмотреть, какие плоды она принесёт».

Главным «плодом» стало осознание современниками непоследовательности власти, её готовности поступиться основными политическими принципами ради расширения круга сторонников. Подобные проявления слабости режима предопределили характер его отношений с главной оппозиционной силой – Хорватской крестьянской партией, чьей приязни король добивался с 1930 г. и до последних дней жизни. Все попытки Александра Карагеоргиевича убедить Владимира Мачека перейти на его сторону остались безуспешными. Не помогли даже неоднократные аресты и угрозы длительного заключения – средство, некогда сделавшее покладистым первого председателя ХКП Степана Радича.

Упрямство Мачека, в заключении встретившего известие о марсельском покушении, происходило из понимания того, что чем дольше ХКП отвергает поступавшие из Белграда предложения, тем более выгодными для неё будут результаты неотвратимого кризиса диктатуры и конечное решение хорватского вопроса. Предпочтительность выжидательной позиции объяснял Анте Трумбич, в 1930-е годы занимавший высокое место в партийном руководстве: «Не нужно себя обманывать, будто можно добиться чего-то серьёзного (приняв предложения короля. – А. С.). А даже если бы мы добились хотя бы 50 % того, что хотим и на что имеем право, где гарантии, что эти договорённости будут соблюдаться? Ведь физическая сила на той стороне… Из рук не выпускают реальную эффективную власть… А когда под давлением обстоятельств… они будут готовы уступить нам эти 50 %, это будет подтверждением того, что вода подступила к их порогу. И мы сможем взять в свои руки все 100 %».

Неуступчивость ХКП Александр пытался нейтрализовать известным с 1920-х гг. способом – так называемым «окружением Хорватии» силами сербов и словенцев. С этой целью незадолго до смерти он прилагал небезуспешные усилия по примирению придворных радикалов во главе с Н. Узуновичем и старой НРП, объединявшей сторонников Н. Пашича. О готовности находившегося под домашним арестом за строптивость А. Корошеца сотрудничать король узнать не успел. 9 октября 1934 г. в Марселе во время официального визита король был убит в результате заговора, организованного хорватскими и македонскими террористами.

* * *

Политическим наследством Александра князю-регенту Павлу стал весь багаж проблем «шестоянварской диктатуры». Вплоть до рокового октября 1934 г. единственным фактором её устойчивости оставался авторитет короля-освободителя-объединителя. Этот «неразменный рубль» позволял сдерживать центробежные тенденции и гарантировать целостность государства. Дальнейший ход событий подтвердил проницательность наблюдения британского посла, сделанного им в конце 1932 г.: «Если когда и существовали примеры того, что неразрывность цепи зависит от одного-единственного звена, то это случай Югославии и её короля». Положение нового фактического главы государства усугублялось тем, что он не располагал личным авторитетом кузена, компенси ровавшим постепенную утрату режимом общественной поддержки. Как говорил сам Павел, «диктатура возможна была при короле, но губительна и нереализуема при регентстве».

В августе 1939 г. «вода подступила к порогу» князя-регента, вынужденного в обмен на лояльность удовлетворить требования ХКП, объединив хорватские области в мало зависящую от центральной власти административно-территориальную единицу – Бановину Хорватии.

В отличие от русофила Александра князь Павел, будучи выпускником Оксфорда, у современников и историков пользовался репутацией англомана. Однако либеральный «имидж» не мешал ему авторитарно править вплоть до весны 1941 г. Только немецкая оккупация положила конец действию законов диктатуры. Даже решение об образовании Бановины Хорватии формально не нарушало её правовых рамок, так как основывалось на 116-й статье конституции 1931 г., дававшей монарху особые полномочия на случай внешней или внутренней угрозы. Таким образом, после смерти короля Александра основанный им режим просуществовал дольше, чем длилось его собственное правление. Это обстоятельство даёт основание повторить тезис, что не одно природное властолюбие нашего героя определяло недемократичный вектор развития страны в межвоенный период. Политический плюрализм, характеризовавший государство в первое десятилетие его существования, имел последствием не нивелирование, а обострение социальных, межэтнических и межобластных противоречий. Ощущаемой обществом (по крайней мере значительной его частью) потребностью обезопасить себя от них объясняется формирование в Королевстве СХС на рубеже 20–30-х гг. режима личной власти монарха.

Увы, главного своего предназначения диктатура короля Александра в силу вышеописанных причин не выполнила. Плачевный итог межвоенных десятилетий, с учётом судьбы титовской Юго славии, в которой «тоталитарный» и «демократический» этапы чередовались в обратной последовательности, но с тем же результатом, подводит к выводу о принципиальной неспособности сербов, хорватов и словенцев преодолеть пресловутые «шовинистические настроения отдельных областей». Вероятно, в этом состоит главный урок биографии Александра Карагеоргиевича как государственного деятеля.

Что касается личных черт нашего героя, то на них не могла не сказаться та метаморфоза, которая произошла с ним по воле случая, но которую он, по-видимому, воспринял как следствие собственной исключительности. Рождённый, как пишет Б. Глигориевич, в «небольшом домике напротив дворца», младший сын князя-эмигранта, помыкаемый старшим братом, в 30 лет получил в своё распоряжение поместья австрийской знати и, что более важно, предстал перед своими подданными и всем миром королём-освободителем-объединителем. «Своими» достижениями он превзошёл былинных средневековых сербских правителей и завершил «кровавую освободительную борьбу, начало которой положил своими подвигами Карагеоргий». Может ли быть более убедительное подтверждение обоснованности притязаний на абсолютную власть?

При этом Александр Карагеоргиевич был представителем своей среды и своего времени. Это следует иметь в виду, читая воспоминания, формирующие совокупный образ короля – человека подозрительного, мстительного, склонного к интригам. Эти качества – следствие и личной предрасположенности, и общения с теми, кто окружал его с детства, чью модель поведения он волей-неволей усваивал.

На формирование характера нашего героя повлияли Петр Карагеоргиевич и Никола Петрович с семейством, не любившие его просто за то, что он был внуком своего деда и сыном своего отца. Не прошло даром общение с психически неуравновешенным Георгием Карагеоргиевичем, не по доброй воле уступившим право престолонаследия и мечтавшим о его возвращении.

Заняв место старшего брата, Александр лицом к лицу столкнулся с теми, кто зверски убил его тёзку – короля Александра Обреновича – и грозил расправой ему самому. Уцелеть в противостоянии с «цареубийцами» удалось благодаря союзу с Н. Пашичем, видевшим монарха едва ли не вассалом собственной «подлинно народной» партии. По воспоминаниям М. Антича, «Пашич однажды сказал королю: “До тех пор, пока существует народ, существует и король. Народ – это мы. Не будет народа – не будет и короля”. Этими словами Пашич выразил монархистское кредо Радикальной партии, собравшей вокруг своей программы большую часть нашего народа». В случае расхождения «народа» и короля Н. Пашич предрекал Александру «путь Милана Обреновича» – отречение и эмиграцию.

Такая позиция главы НРП даёт повод если не оправдать, то, по крайней мере, понять причины той жестокости, с которой король Александр положил конец сотрудничеству с ним. Н. Пашич, кстати, был не менее злопамятен, чем его младший партнёр по политическому тандему. Так, «патриарх» сербской политики не простил С. Протичу того, что он в декабре 1918 г. принял предложение принца-регента возглавить правительство. В 1921 г. Пашич выдавил некогда ближайшего соратника из партии, а в 1923 г. воспрепятствовал его избранию в парламент по одномандатному округу. В том же году Протич умер.

Таким образом, с юности Александр стал свидетелем, а затем и участником непримиримой борьбы за власть. Все вовлечённые в неё – Карагеоргиевичи, партийные функционеры, офицеры и т. д. – во взаимоотношениях с оппонентами не считали себя ограниченными какими-либо установленными нормами или обязательствами, налагаемыми законом, присягой, родством и т. д. У каждого имелась собственная определявшая его действия «патриотическая» мораль, через призму которой все остальные виделись не иначе как врагами собственного народа.

Такая острота противоречий служила проявлением черты, общей для всех субъектов сербской политической жизни, включая короля Александра Карагеоргиевича. Речь идёт о несоответствии вызовам новейшего времени, с которыми они столкнулись после создания Югославии. По словам сербского историка Бранко Петрановича, «в отличие от единой и гомогенной Сербии периода народно-освободительных войн, в Королевстве СХС плеяда великих сербских политиков была не в состоянии проявить творческие способности в области государственной политики. Новые проблемы переросли старые представления и решения…. В государственной и политической сфере Сербия осталась без крупных личностей, способных в качественно новой исторической ситуации взяться за проблемы нового государства».

А. А. Силкин