106. Наша прежняя оболочка

Мы с Калли проходим терапию в разных группах. Я прошу, чтобы меня перевели к ней, но сомневаюсь, что тут выполняют такие просьбы.

— У вас наверняка все то же самое, — говорит она за завтраком. — Разве что наши все здесь не по первому разу. Может быть, мы чуть менее наивны. Раньше нам хватало самоуверенности думать, что больше мы в это место не попадем. Теперь мы не такие самонадеянные. Или сыты по горло. Или и то, и другое одновременно.

— Хэл здесь не впервые, а он ходит в мою группу, — замечаю я.

— Может, его и выписывали пару раз, — отвечает Калли, — но мне кажется, что его первый раз никогда толком не кончался.

Я вместе с ней смотрю в окно, когда могу. Когда мои ноги позволяют мне стоять на месте.

Сегодня Калли любуется миром, а я рисую в блокноте все, что в голову взбредет. В нарушение всех правил мне разрешили выносить фломастеры из комнаты отдыха. Думаю, это значит, что я начинаю выздоравливать. Хотя к карандашам меня по-прежнему не подпускают. Мягкими кончиками фломастеров можно нанести меньше вреда, как намеренно, так и случайно.

Иногда мы разговариваем, иногда молчим. Порой я беру ее за руку, хотя, по-хорошему, не должен. Прикосновения под запретом. Общаться здесь можно либо словами, либо вообще никак.

— Мне нравится, когда ты так делаешь, — говорит однажды Калли. — Это помогает мне не провалиться.

Я не спрашиваю, куда провалиться. Если захочет, сама расскажет.

У Калли холодные руки. Она говорит, что это просто особенность кровообращения:

— Это наследственное. У мамы то же самое. Она может охладить лимонад, пока несет его.

Я не против исходящего от нее холода. Мне обычно, наоборот, слишком жарко. И потом, ее рука быстро нагревается, когда я держу ее в своей. Мне нравится, что я так на нее действую.

— Я здесь третий раз, — признается Калли. — Уже третий эпизод.

— Эпизод?

— Так это называют.

— Уже на минисериал наберется.

Девочка улыбается, но не смеется. Я ни разу не слышал ее смеха, зато у нее очень искренняя улыбка.

— Мне сказали, что я смогу отправиться домой, когда буду готова отойти от окна.

— И как успехи? — спрашиваю я, эгоистично желая, что она ответит: «Плохо».

Вместо ответа Калли признается:

— Больше всего на свете я хочу выбраться отсюда… но иногда дома гораздо хуже, чем тут. Это как прыжок в холодное море в жаркий летний день. Ты очень хочешь нырнуть, но боишься очутиться в ледяной воде.

— А мне нравится.

Девочка с ухмылкой оборачивается и сжимает мою руку:

— Ты ненормальный! — Она снова принимается изучать вид за окном. Сегодня внешний мир неподвижен. Ни единому ястребу не пришло в голову поохотиться на кроликов.

— Дома все ждут, что ты вернешься здоровым, — объясняет Калли. — Они говорят, что понимают, но на самом деле понять тебя могут только те, кто тоже побывал здесь. Все равно как если бы мужчина утверждал, что понимает, каково это — рожать. — Она на мгновение оборачивается ко мне. — Тебе никогда этого не понять, так что даже не притворяйся.

— Я не притворяюсь. В смысле, не буду. Но я отчасти знаю, каково быть тобой.

— Верю. Но дома тебя не будет рядом. Только родители и сестры. Они все считают, что медицина всемогуща, и злятся на меня, когда это не так.

— Сочувствую.

— Но если мне удается это выдержать, — продолжает девочка, — я в конце концов привыкаю. Я нахожу себя-прошлую. Все мы это делаем — находим себя. Но с каждым разом это дается все сложнее. Проходят дни, недели, пока мы врастаем в нашу прежнюю оболочку. Мы собираем себя по частям, и все идет своим чередом.

Я вспоминаю Скай и частичку ее пазла. Я храню синюю деталь в кармане как напоминание, хотя не помню, о чем она должна напоминать.