Зап. 8
Пол был покрыт серым промышленным кафелем и толстым потрескавшимся стеклом. Столь же серые стены бетонного ангара с узкими окнами из стеклоблоков усеивали разноцветные голограффити. Надписи на польском, арабском, йоруба, албанском и китайском сливались в неразборчивую мешанину, словно стены покрывал разноцветный неоновый лишай.
Оранжевый комбинезон на него надевать не стали, но это нисколько не радовало. Ему предстояла вовсе не ритуальная казнь во имя Халифата.
Ему предстоял допрос.
Его раздели догола, ибо такова практика — голый человек сразу же чувствует себя беззащитным и униженным, ожидая самого худшего. Мало кто скандалит и сопротивляется, когда он гол и связан.
Содрав с него одежду, его пристегнули к тяжелому металлическому креслу с порванной обивкой, из которой вылезала губка. Этот предмет мебели не просто вызывал ассоциации с неким медицинским оборудованием — когда-то это действительно было зубоврачебное кресло.
Вот так просто.
Естественно, он дергался, верещал и пинался при виде помещения, кресла, шумящего пневматического генератора, промышленного прожектора на стойке, положенной на штабеля поддонов ламинатовой крышки, граффити на стенах и пластиковых чемоданов. И прежде всего — при виде архаичных металлических инструментов, разложенных рядами на импровизированном столе.
Кто бы сомневался.
На него обрушился очередной сокрушительный и точный удар под дых, прямо в солнечное сплетение, а затем его прижгли тазером и пристегнули к креслу. И все.
У одного из них были дреды, у другого — большие белые зубы и узор из племенных шрамов на щеках, третий выглядел как подросток с мягкой короткой бородкой и в футболке.
Гудел генератор, порывы ветра вбрасывали сквозь дыры в стеклоблоках мелкую водяную пыль, кружившую в снопах света из сдвоенных прожекторов.
Спинка кресла поднялась в вертикальное положение, треща древними храповиками. Норберт дрожал так, как никогда еще в жизни. Мышцы судорожно дергались, не хватало дыхания, и он давился спазмами, словно только что пробежал марафон.
И тем не менее все это время ему казалось, что происходящее не может быть не чем иным, кроме как кошмаром. Он вспоминал все те сновидения, когда он нисколько не сомневался, что все это происходит на самом деле, а потом его вдруг выбрасывало во тьму реальности, словно пробку из-под воды, и он оказывался в промокшей от пота постели, с отчаянно бьющимся сердцем.
Все это время он пытался проснуться.
Похитители приходили и уходили, совершая непонятные действия, и создавалось впечатление, будто они готовят студию к записи.
Кто-то поправил прожектор. Другой открыл несколько выстланных губкой пластиковых чемоданов и извлек из них свернутые кабели с разъемами-крокодилами, миниатюрную дрель на аккумуляторах, в самый раз для работ по моделированию, несколько пластиковых бутылок с какой-то жидкостью и древний шприц — большой, наверняка ветеринарный, заканчивавшийся ржавой иглой.
Двое нигерийцев внесли жестяную емкость с ручками, со скрежетом волоча ее по полу. Пришел еще один, таща внушительного размера пластиковые канистры. Надев толстые резиновые перчатки до локтей и защитные очки, он начал осторожно наполнять емкость чем-то дымящимся и издающим кислый резкий запах хлора и сильнодействующего чистящего средства.
Кажется, именно тогда Норберт начал кричать, звать на помощь и пытаться порвать связывавшие его путы. Он метался во все стороны, но стоматологическое кресло было столь тяжелым, что даже не пошатнулось и не дрогнуло.
Никто не пытался его успокоить.
В конце концов он охрип и выбился из сил. До него наконец дошло, что они находятся там, где даже самые отчаянные крики никем не будут услышаны и никого не взволнуют. Это просто не имело никакого значения. Они были словно в пустыне, на границе ада и небытия.
В помещение внесли складной туристический стул и столик, на который поставили портативный динамик в виде мигающего разноцветными диодами цилиндра. Наконец, вошел рослый нигериец с фигурой боксера, полностью лысый, с круглым массивным лицом. Одежду его составляли не пестрые шмотки парня с «квартала», а консервативный, сшитый по мерке черный костюм и ультрафиолетовой белизны итальянская рубашка. Если бы не перстни на толстых боксерских пальцах, его можно было бы принять за банкира.
Лысый полез за пазуху и почти с отвращением достал одноразовый карточный «таофэн». Проведя пальцем по экрану, он немного подождал, а потом сказал: «Готово». Это было единственное слово, произнесенное до сих пор в ангаре. Смартфон лег на столик, динамик радостно замигал разноцветными огоньками, и над ним появились ползущие вверх ядовито-голубые голографические кружки.
— Все может произойти быстро и гуманно либо длиться до ужаса долго и в муках, — раздался грохочущий, преобразованный вокодером голос. Невозможно было даже понять, мужской он или женский — в нем слышались истерические, одержимые нотки, явно позаимствованные у черного персонажа из какой-то игры. Голос то срывался на шепот, то начинал завывать. Голубые кружки пульсировали в его ритме.
Что-то загудело, и с ладони лысого боксера стартовал микродрон, который, мерцая пропеллерами, остановился перед лицом Норберта, настолько близко, что тот видел, как движется насекомоподобный глаз камеры.
— Меня интересует только одно, — продолжал голос. — Каким образом тебе удалось протащить регистратор в охраняемую зону? Что это за аппаратура, кто ею тебя снабдил, и кто ее сконструировал?
Норберт хотел что-то сказать, но с ужасом обнаружил, что не помнит ни единого слова. В голове ощущалась пустота, из пересохшего горла вырвалось лишь кваканье.
— Дайте ему воды, — приказал голос.
Спинка с треском опустилась назад, вместе с головой Норберта, закрепленной на ней с помощью еще одной, идущей поперек лба ленты. Кто-то зажал ему нос и впрыснул воду прямо в горло из заканчивавшейся короткой трубкой фляги. Он сделал несколько глотков, после чего захлебнулся и начал тонуть, плюясь водой и издавая судорожные булькающие взрыкивания, повергшие в ужас его самого. Кресло снова поднялось, позволяя ему кашлять и издавать свистящий, раздирающий легкие хрип.
— Вопрос ты уже знаешь, — сообщил голос. — Теперь тебе требуется мотивация и время, чтобы подумать над ответом. Прежде чем его дать, ты испытаешь на себе предварительные пытки, чтобы осознать, насколько высока ставка и каковы последствия умолчания или лжи. Начинайте. Закончите, когда я скажу. Единственное ограничение: он должен быть способен говорить. Не так, как в прошлый раз.
Норберт начал дергаться и кричать еще до того, как они размотали кабели, и парнишка в футболке клуба «Барселона» вставил в зажимы десятисантиметровые иглы. А потом он направился в сторону Норберта, и тот начал метаться так, что едва не порвал мышцы.
Безуспешно.
И тут раздался грохот — внезапный и резкий, но не оглушительный, сопровождавшийся чем-то похожим на треск разряда. Совсем как недалекий удар молнии — воздух даже наполнился металлическим запахом озона.
Наступила темнота. В предшествовавшей ей вспышке Норберт успел заметить только падающий дрон и даже услышал треск, с которым устройство ударилось о пол. А затем осталась только тьма и хор резких, чужих выкриков на языке йоруба.
Хор этот потонул в треске выстрелов и сериях голубоватых стробоскопических вспышек, на фоне которых виднелись застывшие в странных позах фигуры, словно исполнявшие некий дикий танец.
Грохот выстрелов был не столь оглушителен, как следовало бы. Он доносился словно из-за стены, к тому же с каким-то глухим отзвуком, не заглушая криков, грохота опрокидывающихся ящиков и даже звона падающих на пол старомодных металлических гильз. Пару раз на фоне вспышек Норберт заметил черные силуэты с лицами без глаз, слегка отсвечивавшие зеленоватым фосфоресцирующим сиянием.
Все это продолжалось три, может, четыре секунды.
А затем на какое-то время наступила кромешная тьма.
— Чисто!
— Чисто!
— Чисто!
— Цель! На два часа, за ящиками!
Одиночный выстрел смешался с приглушенным треском и пронзительным воплем.
Темнота, медный звон прыгающей по полу гильзы.
— Есть… Чисто!
Тяжелый грохот, словно свалилась тряпичная кукла. Хрип.
— Контроль!
Несколько одиночных выстрелов, один за другим, из разных мест. Снова стук гильз.
— Состояние целей?
— Всё, зачищено. Свет!
И вспыхнул свет — небольшие переносные фонари с адски мощными галогенными лампами. Стали видны опрокинутые ящики, забрызганный ярко-алой кровью пол и лежащие неподвижно фигуры в неестественных позах. В воздухе висели клубы синего дыма, воняло порохом и бойней.
Стоявшие вокруг люди поднимали угловатые очки, гася зеленоватое сияние, окрашивавшее их лица фосфоресцирующим свечением. На всех были одинаковые комбинезоны цвета сажи и увешанные магазинами жилеты. Норберт не имел ни малейшего понятия, кто они такие. Черные силуэты, в руках довольно старомодного вида пистолеты-пулеметы — маленькие, металлические, серые, с передней рукояткой и глушителями на стволах. Собственно, он не вполне соображал, кто он сам, — он знал лишь, что связан и дрожит как в лихорадке. Что-то ему подсказывало, что это никакая не полиция, и ничего еще не закончилось.
— Время?
— Шесть двадцать!
— Быстрее!
Все тут же поспешно разошлись, но каждый явно знал свое дело. Никто никому не мешал. Двое вышли и тут же вернулись, волоча по полу черные пластиковые мешки. Норберт услышал свист застежек, и на пол вытряхнули безвольные тела молодых мужчин с черными волосами и смуглой кожей, бородатых и усатых.
Кто-то подошел к Норберту, и в его руке появился обоюдоострый нож. Норберт в ужасе напрягся, но тут же услышал хруст разрезаемой пластиковой ленты и почувствовал, что у него свободна нога, а мгновение спустя другая. Мужчина освободил его, а затем помог сесть. Он почувствовал, как к его лицу прикасаются сильные, обтянутые латексом пальцы — словно руки робота.
Остальные занимались чем-то непонятным, ставя вертикально принесенные трупы южан, головы которых безвольно падали набок, а ноги разъезжались в стороны. Один поддерживал тело, другой совал в мертвые руки свой пистолет-пулемет, затем следовал сильный толчок, и тела с грохотом валились на пол.
Стоявший рядом с Норбертом поднял ему лицо, и в глаза его ударил яркий свет — сперва в один, а потом в другой.
— Подними руки, — услышал он. Он поднял руки, и тот резкими болезненными движениями ощупал ему ребра, затем надавил на кровоподтек над глазом. Норберт невольно застонал. — Вдохни.
— Что с ним? — крикнул кто-то из глубины помещения. Туда тащили очередное тело, на этот раз забрызганное кровью и голое. В кроваво-черной дыре на месте рта было видно, что у этого человека нет зубов. Еще хуже выглядели его руки — все пальцы были отрезаны в первом суставе.
— Порядок! — ответил фельдшер. — У него психологическая травма, обосрался и весь побит, но переломов нет. Будет жить. Одевайся, — это слово было обращено уже к Норберту. — Вот влажные салфетки. Только быстро.
— Пять минут! — крикнул кто-то.
Беззубого подняли и осторожно опустили в ждавшую на полу емкость, ту самую, которую наполнял из канистр юный болельщик.
Емкость, предназначавшуюся для Норберта.
Осознание происходящего обрушилось на него внезапно, подобно яркой вспышке. Он вырвался из рук фельдшера, голый, в одних лишь расшнурованных ботинках.
Лысый боксер лежал частично на спине, частично на боку, запутавшись в туристическом стуле ногами в итальянской обуви. Залитое кровью посеревшее лицо смотрело одним глазом в бетонный потолок, а на месте другого зияла кровавая воронка. На промокшей рубашке виднелось еще несколько отверстий, не слишком серьезных — казалось, будто их можно заткнуть карандашом.
Норберт, однако, видел лишь кровавый туман. Издав неразборчивое рычание, он набросился на мертвого боксера, со всей силы пиная его ногами. Тот был настолько тяжел, что почти не сдвинулся с места, лишь голова отскакивала вбок, словно странно твердый мяч.
— Что тут происходит?!
— А что такого?.. Нормальная реакция. Даже здоровая.
— Забери его, а то все следы затрет. Дай ему успокоительного, что ли.
— Могу тебе гарантировать — он как минимум месяц не подпустит к себе никого со шприцем.
Норберт быстро запыхался и застыл, опираясь руками о колени, кашляя и тяжело дыша. Фельдшер схватил его за плечо и оттащил в сторону, а затем разорвал пачку влажных салфеток.
— Успокойся, парень, тебе ничего не угрожает. Оботрись, мы тебя отсюда забираем. Брось грязное в мешок и одевайся.
— Три минуты!
— Заканчиваем!
— Вы кто?.. — это была первая членораздельная фраза, которую за долгое время произнес Норберт.
— Потом!
Он одевался, сидя на полу, поскольку боялся подойти к загаженному и окровавленному креслу, возле которого все еще лежали порезанные куски ленты. Одежда была не его — та валялась смятая и разбросанная, так, как оставили ее бандиты. Остальные поспешно собирались, забирая мешки, фонари и все, что могло свидетельствовать об их присутствии. Остались лишь новые трупы, варившийся в шипящей и испускающей вонючие испарения емкости беззубый, оружие и гильзы.
А также алюминиевый чемоданчик, который кто-то принес и поставил позади ящиков.
— Тут его вещи!
— Что?
— Разное барахло, похоже на сумку-БиС.
Норберт поднялся и, словно лунатик, двинулся в ту сторону.
— Хорошо, еще лучше! Оставь как есть!
— Нет… — он едва услышал собственный голос. — Я должен… Диски…
— Только самое необходимое. Омник не бери, он все равно сдох. Это была ЭМИ-граната — она поджарила всю включенную аппаратуру. О тебе уже есть кому позаботиться, так что батончики и шмотки тебе ни к чему.
Он успел схватить только маленькую сумочку, в которой лежали микродиски, флакон с капсулами и несколько мелочей.
— Бегом!
Его потащили по ободранным, облепленным голограффити коридорам; повсюду валялись какие-то обломки и мусор, по стенам и потолку прыгали лучи мощных фонарей, и все это напоминало некий кошмар, словно в лихорадочном бреду.
А снаружи ждали скорые — три желто-красные машины с логотипами какой-то неизвестной клиники.
Они садились в них через отодвинутые боковые дверцы. Внутри не было ни носилок, ни коек, ни какого-либо медицинского оборудования — только ряды сидений вдоль бортов. Кто-то толкнул Норберта прямо на одно из них.
Другие санитарные машины уже трогались с места, визжа турбинами Ванкеля, с погашенными фарами, в полной темноте. Покачиваясь на выбоинах и разбрызгивая грязь, они миновали темные неровные глыбы заброшенных промышленных зданий, пугавших поломанным бетоном и ощетинившихся арматурными прутьями.
В конце концов они выехали на какую-то изрытую ямами дорогу, среди маячивших в ночном мраке кустов и разрушенных строений.
Внутри машины тоже было темно, сквозь матово-белые стекла мало что удавалось разглядеть. Норберт видел лишь нечеткие силуэты, так же как до этого в складском помещении. Лицо сидевшего впереди водителя отсвечивало той же едва заметной зеленью, просачивавшейся из-под дисплея ноктовизора.
Кто-то протянул Норберту пластиковую флягу, в которой что-то плескалось. Выпив, он ощутил вкус тепловатого чая и пряного алкоголя. Ром. Крепкий, лишь слегка разбавленный чаем.
— Выпей до конца, — услышал он и решил последовать совету, закашлявшись, но жадно выпив все до дна.
Дрожь начала проходить, успокаивалось и дыхание. Он не видел, где он и куда едет, но он был жив, ощущая, как тяжесть целого дня вливается в его мышцы густой, словно сироп, мучительной болью. От выпитого рома в желудке разливалось приятное тепло.
Внезапно он очнулся, поняв, что что-то изменилось.
Оказалось, что они едут по обычной дороге, с включенными фарами, а фонари на крыше отбрасывают красно-синие отблески. Дома, мимо которых они проезжали, были темны, и лишь в некоторых окнах мерцал слабый свет лампы, получавшей питание от заводной динамо-машины.
Он даже не понял, когда веки его снова опустились, — будто погрузился в черную, спокойную воду.
* * *
Потолок был деревянный, отделанный брусом. Пахло смолой, дорогим одеколоном и чем-то похожим на свежевыстиранный хлопок. Он снова закрыл глаза. Ему не хотелось даже вспоминать, кто он такой, и что-то подсказывало, что все будет хорошо, пока он не откроет глаза и не прекратит это бессознательное безвременье. Он пребывал в комфортной пустоте, но хватило лишь нескольких ударов сердца, чтобы понять, что обманывать себя не имеет никакого смысла.
Он проснулся.
И все вспомнил.
За секунду в его памяти пронеслись взрыв на задах электростанции, параноидальный город, полный паучьих глаз на стенах и столбах, бегство, лифт, нигерийцы, боль, ужас, ванна с кислотой, дрель, кровь, глухие залпы в стробоскопической темноте, трупы, фальшивые скорые.
В одном кошмарном видении.
Он должен был умереть от инфаркта, свернуться в клубок под кроватью или с воплем выскочить в окно. И тем не менее, он вспоминал случившееся скорее как дурной сон — да, жуткий, но уже окутанный легким туманом пробуждения. Случилось и прошло.
И это было явно ненормально.
Он резко сел на постели. Прежде всего — он не был связан. Голый, он лежал под легким тонким одеялом, с наклеенными на обоих предплечьях разноцветными дисками, по нескольку на каждом, похожими на экзотические язвы, а на ребрах виднелась снежно-белая повязка. Безымянный палец сдавливала клипса датчика. Щеку и надбровную дугу тоже чуть саднило — видимо, он весь был в наклейках, словно гоночная машина.
Ничего не болело, хотя он чувствовал себя слегка одеревеневшим.
Послышалось электронное попискивание, и на стоявшей справа от кровати тумбочке из тикового дерева засветился подводной зеленью экран ноутбука. В трехмерной глубине плавали какие-то сетчатые плоскости и графики. Лишь несколько мгновений спустя он понял, что это его собственные жизненные функции.
Комната утопала в полумраке из-за тяжелых полотняных занавесей, но ясно было, что на больничную палату она не похожа.
Кто-то постучал в дверь и сразу же ее открыл. У Норберта сперва промелькнула мысль, что хотя он и не знает, где находится, но в камеру пленника обычно входят без стука, а потом — что, возможно, от него хотят, чтобы он именно так и подумал.
— Добрый день, — приветствовала его невысокая брюнетка в светлом халатике, придававшем ей вид медсестры. Занавеси раздвинулись, и стала видна показавшаяся ему огромной комната со слегка старомодной простой мебелью, выглядевшей так, будто она была сделана из настоящей цельной древесины. Он увидел письменный стол, открытый камин, глубокие, обитые кожей кресла, толстый ковер. За окном висел густой туман, в котором маячили призраки деревьев с облетевшими листьями и размытые пятна каких-то ржаво-зеленых холмов, будто поспешно намалеванный разведенной акварелью пейзаж.
Женщина отодвинула от стола обитый стеганой кожей вращающийся стул и села напротив Норберта, скрестив ноги в напыленных легинсах. Открыв застежку маленькой пузатой сумочки, она достала несколько прямоугольных блестящих устройств, которые положила на тумбочку рядом с компьютером. Повернув к себе экран, она какое-то время вглядывалась в пульсирующие зигзаги, слегка наморщив брови.
Ее короткий полотняный халатик оказался серо-голубым, с карманом на груди и рукавами до локтей. Он не знал, откуда у него возникли ассоциации с медсестрой. Может, все дело было в утилитарном покрое, прочных двойных швах, жесткой стойке у шеи? С тем же успехом это могла быть одежда повара.
— Сядьте, пожалуйста, — сказала она, доставая из кармана на груди стилус и беря некое устройство, которое могло быть алкотестером или фонариком, но точно так же и парализатором.
Он сел, прикрыв бедра краем одеяла. За этот жест она могла бы его обвинить в сексуальном подтексте, но ему было наплевать. Он был голый, а она была женщиной, к тому же вполне симпатичной, с чуть плоским лицом и узкими черными глазами, намекавшими на азиатские гены. Красавицей ее нельзя было назвать, но отчего-то он ощущал в ней некую загадочную, тайную привлекательность.
Протянув руку, она сняла клипсу с его пальца.
— Как вас зовут? — спросила она, беря планшет. — Это просто проверка. Я должна убедиться, в каком вы состоянии. Ваши данные записывать я не собираюсь.
Он поколебался, но ответил. Она коснулась экрана, ничего не вводя, но она вполне могла записать голос.
— Вы знаете, какой сегодня день?
— Я… потерял сознание, — неуверенно проговорил он. — То есть… мне что-то дали, и…
— А какой был день до того, как вы потеряли сознание?
Он слегка задумался, но все же сумел дать ответ. Она снова коснулась стилусом планшета.
— Вы помните, что случилось?
— Погодите. Меня похитили. Потом освободили и снова похитили. Где я?
Она положила планшет.
— Вы в частном санатории. Моя задача — лишь проверить, в каком вы психофизическом состоянии, и, если потребуется, назначить лечение.
— Это какой-то правительственный центр, да? И вчера просто разыграли комедию, чтобы сделать меня более податливым?
Подняв брови, она снова коснулась экрана, но перед этим провела по нему пальцем, словно желая найти какой-то раздел, находившийся далеко внизу.
— А почему вы так считаете?
— Потому что у меня есть причины.
Он смотрел на собственные руки, не в силах поверить, что он настолько спокоен, на ряды разноцветных пластиковых кружков, которыми их обклеили. Он не знал, что это, но не возражал бы, если бы их было еще больше. Про запас.
— Вы гость частного санатория.
— Частного, да? Увы, я ни за что не могу заплатить. А выйти я хотя бы могу?
Он знал, что будет дальше. Его умоют, обласкают, накормят, а потом — снова подвал, зубоврачебное кресло и кабели. Для контраста.
— Нет, пока я не закончу обследование. Вы все еще в шоке.
— Ясно. А потом?
— Сперва на вашем месте я бы приняла душ и оделась. Возможно, спустилась бы в столовую на завтрак.
— Где я?
Она покачала головой.
— Наверняка вскоре кто-то ответит на все ваши вопросы. У меня нет таких полномочий. Если я сейчас вам скажу, что вы в горах Тракэу, в резиденции «Мунтения», и вам ни за что не нужно платить, вы мне все равно не поверите. Я ведь правительственный агент. А сейчас, если вы неловко себя чувствуете, — на комоде лежит одежда. Пока что прошу надеть только трусы, мне нужно вас обследовать.
Положив планшет, она подошла к окну, глядя на стену тумана и маячащие вдали призраки холмов.
Горы Тракэу… Кажется, Италия?
Одежда была сложена аккуратной стопкой, прямо из магазина, в хитиновых пакетиках. Он нашел трусы и надел, потом вернулся к кровати и сел.
Следующие минут десять она дотрагивалась до него в разных местах холодным наконечником сканера, то и дело поглядывая на экран ноутбука. Устройство время от времени попискивало, а один раз начало жужжать, словно бритва, и он вздрогнул от внезапного укола в плечо. Женщина велела ему вставать, садиться, дышать или не дышать.
Когда она закончила, он вдруг встал, подошел к балконной двери, схватился за ручку и потянул.
Ничего не произошло.
Он знал, что так и будет. Сейчас ему скажут, что это для его же собственной безопасности.
— Вверх, — сказала женщина.
— Простите?
— Нужно потянуть на себя и повернуть ручку вверх, — сообщила она, касаясь стилусом экрана планшета.
Он последовал ее совету, и дверь открылась. Повеяло холодной влагой, запахом смолы и прелых листьев.
— Вы простудитесь. Осень в Карпатах — это не шутки.
Он закрыл балкон.
— Вам нужно несколько дней отдохнуть. Ссадины хорошо заживают, следов внутренних повреждений нет. Повязки на лице можно снять завтра. Оставляю вам обезболивающий пластырь. Наклеивайте по одному в день, ниже локтя. Пока что глубокого посттравматического шока не наблюдается, но вы сейчас на стабилизирующих препаратах. Это другой пластырь, его я вам тоже оставляю. Наблюдайте за своим состоянием. Могут появляться навязчивые мысли о том, что с вами случилось, ночные кошмары, страхи. Вы можете бояться чего-то, что не имеет к этому никакого отношения, но будет ассоциироваться у вас с пережитой травмой — посторонних людей, замкнутых пространств или незнакомых мест. У вас могут быть проблемы с засыпанием или с естественными функциями организма. Прошу иметь это в виду.
Она достала из своей сумки прямоугольную коробочку из желтого пластика. Внутри, в вырезанных в пенопласте гнездах, лежало несколько продолговатых емкостей и два дозатора, напоминавших большие пипетки.
— Это против внезапных приступов страха. Если вас вдруг охватит беспричинный ужас, вдохните по одной дозе в каждую ноздрю. Через две-три минуты подействует. Одной дозы в сутки должно хватить. Второе, зеленое, против приступов депрессии. Доза такая же. Будьте осторожнее — помните о травмах, особенно берегите ребра. Да, и у вас расшатался правый верхний четвертый зуб, но парамедик вам его уже вклеил, должно прижиться. Если вдруг станет хуже, попросите кого-нибудь позвать меня.
Собрав свои вещи, она выключила планшет и убрала его в сумку, а потом коротко попрощалась и вышла. Немного подождав, пока стихнут в коридоре ее шаги, Норберт осторожно подошел к двери.
Дверь была открыта.
Он открыл ее еще несколько раз, чтобы удостовериться, но замок не защелкнулся. Возле двери на латунном крючке висела магнитная карта.
Норберт обошел всю комнату, утопая в толстом оливковом ковре, а потом заглянул в ванную — и остолбенел, увидев ее размеры, блестящие плиты из полированного песчаника и малахита, зеркало, в котором он отражался аж по колено, ванну величиной со всю его ванную комнату там, дома, душевую кабину с таким количеством хромированных раструбов и ручек, что казалось, будто с ее помощью можно путешествовать во времени.
Он проверил, есть ли вода, а поскольку имелась даже горячая, быстро принял душ, пытаясь разобраться в назначении сложных элементов управления. В итоге на него то лилась мягкая морось, то обрушивались струи, бившие словно водометы при подавлении беспорядков.
В его распоряжении были толстые полотенца, банные халаты, бамбуковый поднос со множеством изысканной косметики, даже лазерный депилятор и одеколон.
В комнату он вернулся умытый и высушенный, кутаясь в толстый мохнатый халат. Все это напоминало отель, но такой, какого он никогда не смог бы себе позволить. Не хватало только вышивок с логотипом и наклеек с запретами. В ванной не висело даже указаний насчет экономии воды, электричества или моющих средств. Все было отполировано до блеска или новенькое с иголочки.
Балконная дверь все так же открывалась, и он мог выглянуть наружу, но замерз и увидел только туман и едва маячившие вдали деревья. Много деревьев. И еще скалы, и поляну порыжевшей, коротко подстриженной травы. Где-то вдали каркали какие-то птицы. И больше — ни единой живой души.
Вернувшись в комнату, он тщательно ее обследовал. Он обнаружил два комплекта белья в упаковках прямо из магазина, мягкие ботинки на плоской подошве, полотняные штаны цвета хаки, похожую на туристскую голубоватую рубашку со множеством карманов в неожиданных местах и легкую мохнатую куртку. Он нашел также свою сумочку на молнии, в которой лежали диски с записанным материалом и программой для считывания зрительной коры, ручка с фонариком, пластиковый флакон с капсулами от Механика, оставшаяся от отца жестяная зажигалка, а также миниатюрный футляр со швейными принадлежностями и карта-ключ от квартиры, вернуться в которую он уже не мог. Результат нервного собирания сумки для бегства.
Вот только, кроме этого, у него не было больше ничего.
Абсолютно ничего. Начиная с документов и заканчивая платежными карточками. Ничего.
У него не было омника, не было бронебука, ножа, одежды, доступа к счету. Ничего.
Ноль.
Он был словно новорожденный.
У него не было даже киберетки и жидкости для нее.
И под конец до него дошло, что у него нет дата-сейфа.
Когда он это понял, у него потемнело в глазах, и пришлось сесть. У него промелькнула мысль, что, если бы не все эти пластыри, он, скорее всего, лишился бы чувств. Или расплакался.
Или и то и другое.
Все те файлы были его домом. Он собирал их всю жизнь — фотографии, фильмы, музыку. Воспоминания. Дом.
Пока он мог их воспроизвести, ему в принципе было все равно, где он находится. А теперь он оказался полностью голым.
Без фамилии, без денег, без воспоминаний.
Когда незадолго до этого он лишился омника, в течение нескольких дней жизнь его шла так, будто ему недоставало одной руки и глаза. Но тогда он вполне легально мог пойти к оператору и все восстановить. Он мог заплатить деньги. Мог хоть что-то.
Он сидел в кресле напротив погасшего камина, пытаясь осознать случившееся. Если бы не химикалии в его крови, он мог бы по крайней мере переживать, но теперь он просто сидел и тупо таращился в пустоту, словно отключившись.
Взгляд его упал на стеклянный граненый сосуд посреди стола, в котором он вдруг с недоверием опознал настоящую пепельницу. Рядом виднелась лакированная шкатулка из кедра и небольшая кнопка из полудрагоценного камня, увенчанная серебром. Открыв шкатулку, он извлек из нее плоскую картонную коробочку с сигаретами, казалось, столетней давности, с надписью золотыми буквами «Karelian %26 Sons». Реликт тех времен, когда вредные вещества помещали в красивые упаковки, а люди могли употреблять их, когда хотели. В шкатулке имелась еще одна пачка, несколько сигар в металлических гильзах и старомодная коробочка деревянных спичек.
Каменная кнопка на самом деле оказалась зажигалкой, и он закурил, ожидая сигнала тревоги, но ничего не произошло, не считая того, что часть потолка над его головой с тихим шорохом отодвинулась, открыв металлическую решетку вытяжки.
На комоде он увидел миниатюрную кофемашину, а рядом в деревянной коробочке капсулы в отсеках — разные сорта кофе и чая, шоколад. Машина выглядела весьма дорогой игрушкой, имитирующей устройство эпохи пара, с латунными трубками и эмалированным металлическим корпусом. Кофе был настоящий.
Он поставил чашку на столик и продолжал сидеть, прихлебывая из нее и глядя, как струйки дыма исчезают в потолке.
За окном зашумел ветер, по стеклам застучали капли дождя.
Допив кофе, он оделся и забрал свою сумочку, сигареты и спички — то есть, по сути, все имевшееся у него имущество.
Отделанный деревом коридор напоминал внутренность коробки для сигар. Норберт шел мимо ряда дверей, утопая в мягком, словно мох, ковре, в медовом приглушенном свете латунных бра. Все это напоминало хороший отель, хоть и небольшой. Возле лестницы с ним разминулась черноволосая девушка в пастельного цвета кителе. У ее ноги, словно верный механический пес, катился цилиндрический уборочный автомат.
— Бунэ диминяца, домнуле, — улыбнулась она.
Язык был не итальянский. Норберт его не знал.
Он спустился на два этажа, миновав витражные окна. Внизу он увидел нечто вроде стойки портье со стоящим за ней мужчиной.
— Бунэ диминяца, домнуле, — снова услышал Норберт. Мужчина показал куда-то рукой, добавив по-английски: — Добро пожаловать в Карпаты. Приглашаем на завтрак, сэр.
Все-таки тут говорили не только по-клингонски.
Столовая была выдержана в том же эклектичном, вневременном стиле, что и остальной отель, — легкое, уютное ретро. Около десятка маленьких деревянных столиков, латунные лампы, льняные скатерти. Никаких народных узоров, которые могли бы на что-то намекать, длинный стол, заставленный горячими и холодными блюдами, и мужчина в белом, который приветствовал его очередным «Бунэ диминяца», стоя над гревшейся на открытом огне огромной сковородой.
— Яичницу, домнуле? Глазунья, омлет?
В отелях, где обычно останавливался Норберт, яичница выглядела как безвкусный комок мягкой порошковой замазки — по сути, вегетарианская синтетическая имитация. Здесь же яйца лежали в плетеной корзинке на подстилке из сена, словно на прилавке у селян. Он попросил глазунью, которую принесли ему к столику на миниатюрной сковородке, а потом прошелся вдоль буфета. Блюда были ему отчасти незнакомы, но выглядели не столь экзотично, чтобы их невозможно было узнать, — сосиски в настоящей натуральной оболочке, сыры, какие-то баранки из мягкого теста с творожной начинкой, остро пахнущий мягкий соленый творог, тонкие, свернутые в спираль жареные колбаски, ветчина, выпечка. Некоторые блюда слегка напоминали турецкие деликатесы, другие были вполне европейскими.
Норберт завтракал в одиночестве в пустой столовой, чувствуя, как нарастают охватившие его подозрения. Он очнулся в роскошном отеле в какой-то горной пустоши, получил медицинскую помощь, якобы все бесплатно, кто-то подсунул ему пепельницу и экзотические сигареты. Отель, в котором можно курить? Завтрак из свежеприготовленных блюд, достойный миллионера? Даже кофе был настоящий эспрессо, приготовленный в кофемашине. Больше здесь никого не было. Откуда эти горы жратвы? Фрукты, сладости и пирожные, без какого-либо медицинского контроля? Настоящие яйца? Свежевыжатый апельсиновый сок? Пепельница в номере?
То был некий анклав, в котором открыто плевали в лицо доктрине сбалансированного развития и добровольной бедности.
Или всего лишь вызванный психотропными препаратами бред.
Поев, он заказал вторую чашку эспрессо со сливками и взял еще одну баранку с творогом, когда в столовую вошел очередной посетитель — высокий и худощавый, с загорелым лицом и очень коротко подстриженными волосами, от которых осталась, собственно, лишь идущая по темени полоска. На нем были туристические брюки, рубашка с миллионом карманов и спортивная куртка из грубой ткани.
Отчего-то тот показался странно знакомым.
Норберт понятия не имел, кто это, но не сомневался, что где-то наверняка его видел, и это слегка раздражало, словно застрявшая между зубами травинка.
— Ну, привет, — сказал тот по-польски. — Не знаю почему, но я нутром чувствовал, что это окажешься ты. Вот уж действительно, прыщ на жопе.
Норберт проглотил кусочек выпечки, думая лишь о том, чтобы не выглядеть полным идиотом.
— Что, не помнишь? — усмехнулся его собеседник. Развернув стул, он уселся на него верхом, скрестив руки на спинке. — Когда мы виделись в последний раз, мы договорились, что ты послушно возвращаешься домой и не показываешь нас в фильме. Я даже дал тебе пятьдесят дирхамов. Когда Шаман сказал, чтобы мы нашли ему ивентщика, который влип в по-настоящему серьезное дерьмо, мы не искали никого конкретного, но я как-то подсознательно подумал о тебе. Ну и вот — пожалуйста, — он щелкнул пальцами. — Интуиция.
Норберт медленно потянулся к чашке, которая оказалась пуста. Он все вспомнил, но до сих пор не мог поверить.
— Да, это я, — кивнул тот. — Тайгер, — он приложил руку ко лбу, изображая выгнутый козырек бейсболки. — Один из тех, кто вывез твою побитую задницу из-под Бурдж-Халифа в Дубае.
Чашка явственно пустовала.
— Идем в оранжерею. Там тебе нальют еще кофе, а может, коньяка. Поговорим, покурим и кое-что выясним.
Застекленные стены оранжереи выходили в окутанный туманом сонный сад, в камине спокойно горело толстое полено, среди деревцев в кадках стояли круглые столики и обитые медовой кожей кресла. Здесь тоже имелись пепельницы, а когда они сели, девушка в униформе принесла на подносе кофе и пирожные.
— Тот самый момент, когда ты можешь задавать вопросы, — заметил Тайгер, помешивая в чашке, и отхлебнул воды из стакана.
Норберт бросил в кофе два кусочка сахара и размешал. Дело было вовсе не в том, что ему не хотелось ничего знать, — просто в голове его царила полнейшая пустота.
— Только не спрашивай «почему я» или «существует ли Бог?» — предупредил Тайгер.
— Как раз вопрос «почему я» вполне уместен, — ответил Норберт. — Что все это значит? Где я? Что я тут делаю?
— «Каковы наши планы?» — подсказал Тайгер. — Ты в резиденции «Мунтения», на территории румынских Карпат. Если честно, — улыбнулся он, — то, собственно, в Трансильвании. Ты здесь, потому что тут безопасное место. Убежище. Официально — частная резиденция. Никто не знает, что ты здесь, и, пока ты сам не поднимешь шум в Сети, не будет знать. Есть немало шансов, что безопасники нашли твой труп и закрыли дело.
— По очереди, — попросил Норберт. — Какие безопасники? Меня похитили… эти… мигранты… Афро…
— Тебя похитила нигерийская мафия. Конкретнее — «Университет Хаоса». Они исполняли чей-то приказ — будем называть их «Некто». Этим «Некто» хотелось знать, каким образом тебе удалось отснять ивент в самом охраняемом месте к северу от Дуная. Каким чудом обычный серый крысеныш, без обид, сумел записать материал, после которого правительство теперь вынуждено смиренно объясняться перед китайской верхушкой, и почему их работодатели оказались по уши в дерьме. Нигерийцы должны были все это из тебя вытянуть, когда их, к несчастью, выследили албанцы, которым те ранее наступили на мозоль. Люди Эрмира Хисая. Дошло до стрельбы, в результате которой погибли все из «Университета Хаоса» и двое албанцев. Ты тоже тогда уже был мертв. «Некто» внезапно потеряли связь, поскольку электромагнитная граната поджарила всю работавшую электронику.
— Кем был тот человек, которого утопили в кислоте?
— Тоже албанец. Торговал нейростимуляторами возле школы, где учится дочь одного из наших. Он и двое его родственников — фактически люди Эрмира. Теперь он — это ты. Прежде чем возмущаться, подумай о том, что та ванна предназначалась для тебя. Внутри — останки без зубов, которые невозможно опознать. Это была не обычная кислота — бай-бай, ДНК. Вокруг валяются твои вещи, трупы албанцев, их любимые древние итальянские автоматы «Спектр», несчастные нигерийцы и набитый нейростимуляторами чемодан. Не повезло. Просто не повезло. Бывает.
— Но если они не знают, как мне это удалось, то как они на меня вышли?
Тайгер пожал плечами.
— Всех следов не затрешь. У «Некто» есть доступ к хорошим программам. Тебя локализовали по отражениям на мелких поверхностях, которые ты даже не замечал, — далеких стеклах, посуде, крышках столов, да хотя бы на ложке. А потом начали разматывать ниточку — снимки с камер и так далее.
— А вы кто? Еще одна мафия?
— Еще чего. Мы — легально действующая контрактная фирма. В подавляющем большинстве случаев легально. В общечеловеческом смысле. «Бэдленд Солюшенс», к вашим услугам.
— Прекрасно. И откуда вы обо всем этом узнали?
— Такие, как мы, происходят из одного источника — из того же, что и ребята из «Некто». Вот только фирмы вроде нашей находятся в самом конце пути. Сперва ты служишь в разных странных подразделениях, набираешься опыта, выполняешь задачи, проходишь курсы, хочешь стать самым лучшим — и в итоге становишься неудобным. Начинаешь дерзить, ожидать по крайней мере такого же опыта у начальства — и получаешь пинок под зад. Если повезет, попадаешь в еще более странные службы. Вот только государство — неблагодарная сука, и в любой момент ты можешь оказаться на панели. И тогда у тебя есть три пути: либо, если ты последняя шлюха, на улицу к китайцам, албанцам, нигерийцам или прочим, либо охранять парковку или ночной клуб, либо, если тебе хочется адреналина и ты чуть ли не ссышь колючей проволокой, к нам. А это означает, что, по сути, все мы друг друга знаем и умеем искать информацию. Шаману, нашему нынешнему работодателю, потребовался хороший ивентщик, которого не особо любит власть, так что мы слегка покопались и нашли. Ничего личного. Ты просто оказался в нужном месте в нужное время.
— То есть кто-то из «Некто» продал вам собственную операцию? И я должен в это поверить?
— Ни у кого из парней из «Некто» даже волос с головы не упал, и вовсе не потому, что их у них нет, так что наш человек не брал себе греха на душу. И это вовсе не обязательно кто-то из самих «Некто», это может быть кто-то на них работающий, а это большая разница. «Некто» — это «Некто».
Тайгер проделал едва заметный жест двумя пальцами, и официантка принесла им два пузатых бокала. Норберт сделал глоток из своего и поставил его на стол, почувствовав, что, несмотря на пластыри, у него дрожат руки.
— А если я просто решу вернуться домой?
Тайгер сделал маленький глоток, достал из кармана пачку «Судана», а затем показал в глубь окутанного туманом сада.
— В километре на юго-восток — выход с территории. Дальше — гравийная дорога через горы. В долине — шоссе Е58, из Быстрицы до Ватра-Дорней. В окрестностях Дорнишоары должна быть остановка. Господи, у тебя же нет ни денег, ни омника, ни документов… Ничего, там всего шестнадцать километров, а в Ватра-Дорней можно пойти в жандармерию, они тебя отправят в Сигишоару, в наше консульство. Если говоришь по-французски.
Он стряхнул пепел и отхлебнул кофе.
— У меня было все подготовлено, — пробормотал Норберт. — Карты с наличными, сумка-БиС…
— Угу. А «Университет Хаоса» выслеживал тебя как минимум полчаса. — Тайгер глотнул из бокала и запил кофе.
— А какой второй вариант?
— Подумаем… Денег у тебя нет, перемещаться ты особо не можешь, аппаратуры для съемки ивентов тоже нет, так что проще было бы сказать, что у тебя нет вообще ничего. Если доберешься до счета, тебя тут же запеленгуют… Как тут быть? Я бы на твоем месте всерьез подумал о том, чтобы поискать какую-нибудь работу. Прилично оплачиваемую, может, в какой-нибудь старомодной фирме, которая заботится о своих и практикует отношения в стиле девятнадцатого века? Хотя это лишь одна из многих возможностей. В конце концов, ты можешь стать мастером выживания и осесть здесь, в Карпатах. Построить шалаш, ставить силки, соорудить лук… Это один из крупнейших первозданных лесов в Европе, здесь до сих пор живут медведи, но обычно они боятся огня. Или, может, агротуризм? На селе всегда найдется какая-нибудь работа. Пасти овец, в поле, в огороде… Вариантов полно.
— А что я мог бы делать у вас? Вы наемники или что-то вроде того?
— Это не я хочу взять тебя на работу. Я должен был только тебя найти. Через пару дней появится Шаман и наверняка захочет с тобой поговорить.
— Кто он, собственно, такой?
— Он сам тебе все объяснит. Скажу только, что это бизнесмен. Миллиардер. Никакой не мафиози, хотя человек своеобразный.
— То есть?
— Не от мира сего. Слегка эксцентричный. Говорят, будто он мечтатель, авантюрист в стиле девятнадцатого века. Искатель белых пятен на карте. Его особо не интересует ни политика, ни система, но он пытается реализовать свое видение мира. На мой взгляд, он немного чокнутый. Его не волнует бизнес ради самого бизнеса. Он готов заработать, но так, как считает справедливым, и при этом еще и получив удовольствие. Он вкладывается в то, что считает нужным, а не только прибыльным. Это он может себе позволить.
— О боже… — простонал Норберт. — А это его видение мира?.. Наверняка знаменитый Новый Порядок или что-то типа того?
Тайгер фыркнул.
— Шаман? Я бы сказал — скорее наоборот. Он ненавидит утопические идеологии и принуждение жить по правилам. Он в одиночку отправился на полюс, лишь затем, чтобы показать, что это возможно. Будто бы с нынешним снаряжением каждый это может. Он построил подводный город, инвестирует в орбитальные отели, залежи гидроокиси метана на морском дне, водород и все такое прочее. Проблемы должна решать технология, а не идеология. Белые пятна на карте, пиратские сокровища, золотая лихорадка — вот что его заводит. Порой мне кажется, что на самом деле ему лет четырнадцать, только он чертовски умный. Он годился бы на роль персонажа из мультфильма, но власть над миром — последнее, что его интересует. Он лишь хочет, чтобы мир ни во что не вмешивался и никому не мешал. По сути, это тоже утопия.
— А вы зачем ему нужны? Он что, с кем-то воюет?
— Для множества вещей. У нас широкий спектр деятельности. Экономическая контрразведка, охрана предприятий в сложных регионах, спасательная служба, антитеррористические операции. Войны? Перестрелку от войны отличают лишь масштабы. Как-то раз он организовал проект по восстановлению популяции уссурийских тигров в провинции Баян-Улгий. Вот только китайцам они обязательно нужны для их традиционной медицины, и сразу же образовался черный рынок. В Китае за убийство тигра теоретически расстрел, но в Монголии уже нет, поскольку тигры там обычно не живут. А в той провинции сходятся границы Новосоветов, Казахстана, Китая и Монголии. Началось всякое дерьмо, его люди не справлялись — местные были рады, что у них есть работа, но за тигров никто умирать не станет. Ну, он и послал нас. Можно сказать, дело в итоге закончилось войной — небольшой, но довольно-таки жестокой. Мы навели порядок, и на этом всё. В другой раз тюрбаны из «Нового джихада» вошли в один древний город на севере Турции и начали его взрывать, а потом дали понять, что разнесут все к чертям, если Европа не заплатит им дань. Но, кроме тех святынь, там ничего не было — три хижины, пара коз и песок, никаких стратегических объектов, так что политики лишь чесали в затылке. Шаман, как обычно, разозлился не на шутку, и на другой день мы уже сидели в самолетах. Мы заняли позиции и все зачистили, через две недели притащилась непобедимая турецкая армия и геройски вернула себе древнее культурное наследие, а мы исчезли без следа. Ну и все такое прочее. Война? Откуда мне знать?.. В контракте говорилось об «обеспечении сохранности культурных ценностей от разрушения в зоне боевых действий».
— Он поляк?
— В генетическом смысле — да, что же касается гражданства, то при его поле деятельности и деньгах… Все достаточно условно. Наверняка Коморы или какие-нибудь прочие Кайманы. Он говорит по-польски, ест бигос, болеет за наших. Во всем остальном — космополит.
— Что ему от меня может быть нужно?
— Это уже спрашивай его самого. Но если он просил ивентщика, вряд ли он хочет взять тебя работником на буровую установку. Подозреваю, что ему нужно, чтобы ты снял ивент.
Он замолчал. Норберт взглянул на свои руки.
— Фамилия у него есть?
— Есть, и наверняка он тебе представится, но в его родной фирме и для непосредственных сотрудников он просто Шаман. Такая у него манера. Семейная фирма, все мы друг друга знаем, все на ты или по прозвищу.
— И что мне тут пока делать?
— Приходить в себя. Тут нечто вроде центра отдыха с санаторием для работников. А тебя основательно потрепало, причем во всех смыслах. Большинство работников Шамана, переутомившись хотя бы на буровых платформах, приходят сюда отсыпаться, наедаться, а в свободное время пить. В случае чего есть также медицинский персонал и психологи. Внизу есть бар, а когда съезжается больше народа, появляется и развлекательный персонал. Сейчас на это рассчитывать не стоит, поскольку ты попал как бы между сменами. Выпей, посмотри телевизор, отоспись и вылечись. Да, из своей комнаты ты можешь войти в Сеть только как пассивный пользователь — посмотреть и послушать. Из соображений безопасности. Гуляй и наслаждайся спокойствием. Здесь тебя никто не найдет.
Последняя фраза могла звучать как зловеще, так и успокаивающе. Норберт решил выбрать второй вариант — отчасти благодаря химическому коктейлю в крови, а отчасти потому, что у него забрезжила надежда, что он все же не окажется в зубоврачебном кресле в подвале. Тайгер вел себя так, будто способ, с помощью которого Норберт получил запись, нисколько его не интересует.
Они еще немного поговорили, и на этот раз вопросы задавал наемник. Чем-то это слегка напомнило собеседование.
Хотя и несколько странное.
Тайгер спрашивал, какие Норберт знает языки, где он бывал, приходилось ли ему нырять с аквалангом, каково его мнение о политической ситуации. Каковы были самые опасные случаи, с которыми он сталкивался как ивентщик (не считая похищения нигерийцами)? Видел ли он вблизи трупы (не считая спасения из рук нигерийцев и казни возле Бурдж-Халифа)? Приходилось ли ему из чего-либо стрелять? Стреляли ли когда-либо в него самого (не считая Бурдж-Халифа)? Вопросы были даже о здоровье.
Он спрашивал и делал записи, слушая ответы — не на планшете или омнике, но ручкой в архаичном бумажном блокноте, в обложке из оливковой ткани и стянутом резинкой.
В конце концов он захлопнул блокнот, щелкнул резинкой и аккуратно убрал ручку.
— Я остался совсем без денег, — заметил Норберт. — Тот бар платный?
— У тебя есть карточка от комнаты, достаточно ее показать, — ответил Тайгер. — Считай, что у тебя «все включено». Пока отдыхай и лечись, хотя бы несколько дней. Лучше неделю. Тут есть спортзал, тренажеры, кинозал, бильярдная. Приятного отдыха.
Норберт послушался, хотя особого выбора у него не было.
Погода не располагала к прогулкам — над лесом и маячившей вдали долиной висел туман, по стеклам стучал моросящий дождь. Пешие горные прогулки в тонких замшевых мокасинах и продуваемой ветром куртке?
Пока действовали магические пластыри, все было не так уж плохо. Он ощущал странное, неестественное спокойствие, под которым дремало безумие. Ему казалось, будто он ступает по скорлупе застывшей лавы, под которой бурлит оранжевая, пожирающая все на своем пути магма.
Побитые ребра и лицо болели, только если он до них дотрагивался. Надбровная дуга и челюсть саднили, когда он говорил или слишком энергично жевал, а когда он чересчур резко вставал или садился, в боку отдавалась короткая тупая боль, за несколько секунд растворявшаяся в химическом тумане.
При одной лишь мысли о том, что он мог бы оказаться среди людей, где-то на улице, его пробирал озноб. Там на каждом шагу подстерегала смерть. В пансионате, кроме него, жило всего несколько человек. Иногда он встречал их в коридорах, в столовой какая-то небольшая компания занимала столик в другом конце зала, несколько одиночек сидели над своими тарелками, разбросанные по помещению, словно острова в океане. Лучше всего он чувствовал себя в своей комнате, даже туман за окном, казалось, защищал его от мира. Он мог в одиночестве сидеть у камина, в котором горели настоящим открытым пламенем деревянные поленья. Возле стойки портье находился крошечный магазинчик, в котором он сделал покупки, лишь показав ключ. Без особых церемоний ему выдали бутылку приличного армянского бренди, пачку одноразового белья и беспошлинные сигареты неизвестного производства.
Повсюду царило некое старомодное спокойствие — в деревянной мебели, бархатных занавесках, стеганых плюшевых и кожаных обивках диванов. Повсюду, где Норберту хотелось преклонить голову или тело, он находил мягкое покрытие, подушку или легкое как пух одеяло.
Экран на стене позволял пользоваться не только МегаНетом, но и огромной базой фильмов, музыки и игр, а также связываться с обслугой. Карта-ключ действовала как омник — он мог несколькими жестами отправить заказ на еду в номер, включить фильм или запустить игру. В оранжерее и клубном зале на полках стояли бумажные книги.
Он спускался на завтраки, обеды и ужины, каждый раз обильные и до неприличия старомодные. Никаких насекомых, никакого планктона, «новых вкусов», никакой деконструкции. Им подавали жареную баранину и свинину на углях, гуляш и стейки, печеный картофель, свежие и обжаренные овощи. И неизменно предлагалась пышущая паром мамалыга в виде пюре или подрумяненных на гриле квадратных кусков.
Норберт делал то, что посоветовал ему Тайгер, — приходил в себя.
И, в общем-то, ему это очень нравилось.
Он сидел внизу в баре, среди полированного черного дерева, матового стекла и плюша, или в клубном зале, том самом, где он беседовал с Тайгером, потягивая бренди или местную сливовую цуйку, слушая музыку и ни с кем не разговаривая.
А потом он заметил, что большинство гостей ведет себя точно так же, как и он.
Они сторонились остальных, прячась в глубоких креслах столовой или кабинках бара. И там, и там после захода солнца зажигались лишь скромные лампочки, заливавшие теплым светом в лучшем случае столик и скрывавшие в полутени сидящего за ним человека. Он не сумел бы даже определить, сколько всего там сидело гостей. Все прятались по углам, не видя и не слыша друг друга.
Все это напоминало роскошный монастырь с обетом молчания.
Хотя, возможно, это и считалось нормальным в расположенном на отшибе отеле в Трансильвании.
Время от времени ему казалось, что, если бы не наборы пластырей, ему бы пришлось несладко. Несмотря на лекарства, несколько рюмок перед сном и окутывающую со всех сторон тишину, он просыпался, судорожно ловя ртом воздух, уверенный, что его швыряют в темный угловатый багажник, что он бежит по пустым коридорам испещренного граффити лабиринта, натыкаясь повсюду на жестяную ванну с пузырящейся мутной кислотой, из которой вдруг выныривает красное, с облезающей кожей, разлагающееся лицо трупа…
Его лицо.
Сидя в глухой карпатской темноте и тишине и слыша собственное дыхание и глухие удары сердца, он втягивал носом дозу аэрозоля и ждал, пока все расплывется в химическом тумане. Он начал опасаться, не вызывает ли это средство зависимость, но прошло всего несколько дней, к тому же он употреблял его даже реже, чем сказала женщина-врач.
Наверное, все-таки врач.
Если его не мучили видения подвалов «Университета Хаоса», то периодически охватывал страх по поводу Шамана, который виделся ему в образе негодяя из остросюжетного фильма — загадочного, безумного и могущественного, стремящегося к власти над миром и ожидающего, когда Норберт исполнит свою роль в его чудовищных планах.
Хуже того, эти мысли приходили к нему наяву.
Он начал подозревать, что все с ним случившееся подстроено этим самым Шаманом. От начала до конца. Начиная с Дубая, а может, еще раньше. Всё — заказ на ивент в Яшмовом зале, нейротехнология, Механик…
Механик?!
Он подумал, что бы на его месте стал делать Механик, но в голове царила полная пустота. Факты же были таковы, что Механик взлетел на воздух, а он теперь сидел тут, без гроша за душой, не имея абсолютно ничего, даже приличной куртки, и за ним охотились какие-то гангстеры, правительство, нанятые политиками бандиты, которые хотели его головы, а единственным, у кого имелось для него иное, нежели пуля в лоб и ванна с кислотой, предложение, был как раз Шаман.
Шаман, который разыграл с ним партию и поставил мат еще до того, как расставить на доске фигуры.
Человек, который послал ему на выручку тех, кто не дрогнул перед убийством как минимум семерых невинных… ладно, семерых случайных… о’кей, семерых людей.
Человек, который использовал наемников так, как другие используют программистов или водителей. Как банду готовых убивать за деньги.
И этот же человек отправился на полюс, занимался охраной тигров и памятников старины.
Или Норберта.
Ибо чего-то от него хотел.
Скажем, отснять некий ивент. Только какой?
Больше всего Норберта мучила мысль, что у террористов, джихадистов и тиранов всех мастей тоже имелись свои ивентщики. Все, что имело хоть какое-то значение, следовало швырнуть перед многоглазой тупой мордой твари МегаНета. Будь это даже взрыв Парижа или захват власти над миром, это событие нужно было показать — только тогда оно начало бы реально существовать.
Однажды ночью он сидел у камина после очередного кошмара, ожидая, пока начнет действовать доза впрыснутого в нос препарата. Царила глухая, звенящая в ушах тишина, в которой он отчетливо слышал удары собственного сердца. Приступ паники постепенно проходил, но Норберту не хотелось возвращаться в постель. В конце концов он включил торшер возле дивана и достал сигареты.
Послышался чей-то приглушенный, но пронзительный крик. Он доносился откуда-то из-за двери и даже дальше, но Норберт аж подпрыгнул, выронив зажигалку. Несколько мгновений он сидел, парализованный внезапным страхом, убеждая себя, что кто-то слишком громко включил фильм, но ему все равно хотелось спрятаться в шкафу.
Это не был испуганный вскрик проснувшегося пусть даже от самого страшного сновидения. Это был вопль того, кто очнулся с ногой в медвежьем капкане или увидел сидящего на краю кровати дьявола.
Крик смолк.
Норберт шевельнул дрожащей рукой, давая команду раздвинуть занавески, и те впустили в комнату слабый, похожий на ртутный свет. Тучи слегка разошлись, показав огромную синюю луну, плывущую над зубчатой линией елей.
Вдали снова раздался крик, но теперь он скорее напоминал рыдания и доносился как будто из коридора.
Встав, Норберт стиснул зубы, смял в пепельнице сигарету, натянул штаны и рубашку, сунул ноги в ботинки. Может, потому, что начали действовать капли, а может, ему просто надоело прятаться под кровать при каждом шорохе — он сам не знал.
В нескольких метрах от него стоял мужчина, опираясь о стену выбритой головой, и тихо всхлипывал, сжимая опущенные кулаки. Он был высок, крепко сложен и почти гол — его одежду составляли лишь треугольные плавки. Норберт осторожно подошел и остановился на безопасном отдалении.
— Эй, тебе что, плохо?.. — спросил он по-английски, избегая идиотского «все в порядке?», которое в подобных ситуациях ужасно его раздражало. — Позвать кого-нибудь?
— Пожалуйста… — пробормотал тот с сильным акцентом, не отрывая лба от стены. — Зайди ко мне в комнату и занавесь окно. Я… не могу… Страшно…
— О’кей, без проблем, — осторожно ответил Норберт.
Дверь в комнату была приоткрыта. Внутри стояла точно такая же мебель, как и у него, только воняло чем-то химическим, будто в аптеке, и, как ему показалось, мочой. На тумбочке возле кровати стоял медицинский монитор и стойка с какими-то капельницами, из которых свисали трубки. Его карточка здесь не работала, так что он просто опустил шторы и с силой дернул тяжелые занавески, отрезав комнату от ртутного медяка почти полной луны, смолистой линии елей и лунных теней на газоне.
В наступившей темноте он нашел по памяти маленькую лампочку возле камина и включил ее, чтобы не наткнуться по пути на кресло.
— Ну вот, — успокаивающе сказал он. — Все в порядке.
Мужчина внезапно развернулся и схватил Норберта за рубашку. Он не пытался нападать, скорее хотел удержаться, чтобы не упасть. Один его глаз был заклеен повязкой, а половину лица покрывал почти серебристый шрам, словно от ожога. Подобные же похожие на замерзшие ветви пятна виднелись на руках мужчины, на одной не хватало двух пальцев. В сгибе локтя виднелись закрепленные пластырем наконечники катетеров.
— За дверью — пустота, — дрожащим голосом прохрипел он. — Черная пустота без конца и без края. Ледяная бесконечность. Ничто там не может жить… Есть только пустота. И чернота. Ничего нет… Ничего… Понимаешь?!
— Понимаю, — ответил Норберт, в панике размышляя, сумеет ли он дотянуться до тяжелого металлического огнетушителя.
— Тогда почему?.. — пробормотал незнакомец. — Почему я до сих пор слышу, как они кричат там, в темноте?.. Там нет ничего… ни света… ни воздуха… ни температуры… Ибо это пустота! Так почему же они все еще кричат?!
На лестнице раздались шаги. Норберт узнал невысокую брюнетку в медицинском халате, с сумкой в руке. Рядом с ней шагал мужчина в такой же серо-голубой униформе.
— Прошу вернуться в комнату, — решительно приказала врач, подойдя к ним. Ее спутник взял лысого под руку и бесцеремонно освободил рубашку Норберта из его пальцев.
— Этот человек кричал, — сказал Норберт. — Ему нужна помощь.
— Для этого мы и тут, — ответила она. Лысый отпустил стену и позволил увести себя в комнату.
— Ложитесь спать, сэр, — произнес санитар тоном, достойным брандмейстера. — Этот человек пережил катастрофу и все еще находится в шоке. Ему дадут лекарства, и он вас больше не побеспокоит. Он под надежной опекой. Всё под контролем. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — сказал Норберт вслед закрывающейся двери.
Вернувшись к себе, он запер дверь на задвижку и налил стаканчик бренди. Ему не хотелось ложиться и видеть сны о кричащих в пустоте.
* * *
После этого случая он начал чуть больше обращать внимание на других обитателей отеля. В основном это были атлетического сложения мужчины, не то в туристической, не то в военной одежде, в холщовых штанах с застежками и карманами. Некоторые носили какие-то темные фирменные рубашки-поло с загадочной надписью на спине NIGHT SHIFT #3. Все были коротко подстрижены, с татуировками на руках. В группе оказалось также несколько женщин, но все они держались в стороне. Впечатление было такое, что этим людям лучше не попадаться на пути, но они никого не задевали. Он решил, что это уставшая команда буровой установки.
И все же что-то с ними было не так.
Однажды, ближе к вечеру, дождь в конце концов прекратился, и Норберт вышел прогуляться вокруг отеля — просто подышать свежим воздухом. Здание вызывало ассоциации с горнолыжной базой — с фундаментом из отесанного камня, отделанное темными балками и увенчанное покатой крышей. Он бродил среди елей, подстриженных кустов и устремлявшихся к небу серых скал, не сходя с выложенной каменными плитами дорожки. Было холодно, но его тонкая куртка неожиданно хорошо защищала от стужи и влаги.
Территория оказалась достаточно обширной. В долине сверкала гладь пруда или озера, Норберту то и дело попадались деревянные навесы со столами и скамейками, а также окруженные камнями места, где, судя по всему, жгли открытый огонь.
На одном из таких камней, заслоненном подстриженными кустами, с видом на озеро, сидел какой-то человек и тихо всхлипывал, склонив голову и уперев руки в колени. Норберт остановился как вкопанный, а потом осторожно попятился, радуясь, что его мягкие мокасины позволяют беззвучно ступать по дорожке.
В другой раз он наткнулся на них в подвальном баре, напоминавшем старый английский паб. Он любил сидеть в медовом свете старинных неоновых надписей, рекламировавших давно не существующие сорта алкоголя, среди полированного дерева и мягкой стеганой обивки. Он находил себе свободную кабинку и размышлял, глядя на небольшой голоэкран под потолком. Звук он не включал — в последнее время ему нравилась тишина.
Именно потому он их услышал.
Они занимали кабинку в самом дальнем углу, заставив стол кружками и рюмками и сидя вокруг какой-то шарообразной лампы, не вписывающейся в обстановку бара и явно принесенной с собой. Сперва он заметил именно лампу, показавшуюся ему чересчур большой и странной.
А потом он услышал музыку — пронзительно старомодную и тревожно меланхоличную. Они слушали раз за разом два наверняка столетних фрагмента, которые пробивались сквозь звуковую завесу в их углу, так что в конце концов он начал различать отдельные фразы: «Can you hear me, major Tom? Can you hear me, major Tom?», или из второго фрагмента: «I’ve got a ticket to the moon… I’ll be rising high above the Earth so soon».
Так продолжалось без конца, но, похоже, нисколько им не надоедало. Скорее всего, это были баллады двадцатого века — именно тогда исполнялись такие экономные и тоскующие, гармоничные мелодии. Достаточно было всего нескольких инструментов, какой-нибудь гитары, пианино, ударных. Сидевшие за столом то и дело мрачно поднимали рюмки, не произнося ни слова. Единственным, что проникало сквозь заглушающее поле, были тоскливые и монотонные слова: «Центр управления вызывает майора Тома… Центр управления вызывает майора Тома… Как меня слышишь, майор Том?..»
А это означало, что за их столиком звук включен на полную громкость.
Идя к бару, он взглянул на их лампу — и остолбенел.
То, что он принял за открытый спереди шарообразный абажур, оказалось стоявшим на столе замысловатым шлемом, в открытом забрале которого маячило мужское лицо. Они что, поставили на стол шлем с головой внутри?
Секунду спустя он сообразил, что это голограмма, к тому же на странно освещенном фоне — судя по всему, они вставили внутрь дисплей вместе с небольшой свечкой в подставке из фольги. Эффект получился достаточно жуткий. Мужчины сидели все так же мрачно; один наливал всем ром из бутылки, женщина с покрасневшими глазами положила голову на плечо соседу, глядя в пространство. Норберт заметил, что они шевелят губами, словно напевая под запись.
Таинственный центр управления из прошлого отчаянно вызывал майора Тома, не получая ответа.
* * *
— Можно присесть? — спросил незнакомец, стоя возле любимой барной кабинки Норберта и держа в каждой руке по квадратному бокалу. — У меня к вам дело, а официальной обстановки как-то не хочется. Норберт Ролинский, как я понимаю?
Норберт окаменел от страха. Он ожидал, что его куда-то вызовут, что в отеле появится толпа охранников, которые отведут его в какой-нибудь внушительный кабинет, вывезут на вертолете на частный остров или еще что-нибудь, а вовсе не того, что таинственный Гений Преступного Мира подсядет к нему в хорошо знакомом пабе в подвале. Вся созданная воображением Норберта конструкция рассыпалась в прах, так что ему хватило сил лишь на то, чтобы что-то утвердительно пробурчать и неопределенно шевельнуть рукой.
Незнакомец сел рядом и поставил перед ним кубической формы бокал, в котором плескалась янтарная жидкость. Он был одет в рубашку-поло и песочного цвета туристические брюки со множеством карманов — собственно, как и все в этом отеле. Правильные, отчего-то показавшиеся знакомыми, черты лица, густые брови, зачесанные назад темные с проседью волосы. Он выглядел старше своих лет, но без следов биоинженерии. Взяв свой бокал, он понюхал содержимое.
— Надеюсь, вы любите виски. Я велел подать без льда, поскольку всегда говорю, что если бы его пили с водой, то сразу бы так и разливали по бутылкам. Это односолодовый. Своеобразный вкус. Даже если вам не понравится, все равно уникальная вещь. Опыт, который стоит запомнить. Настоящий скотч.
— Нет уже никакого настоящего скотча, — пробормотал Норберт.
— Есть, только стоит каких-то безумных денег. Нужно быть миллионером, чтобы это себе позволить, — он протянул руку. — Я Найджел Стельмах, — сообщил он, и Норберт услышал в голове нечто похожее на треск стыкующихся вместе фрагментов головоломки. Да, то самое лицо. «Опасный человек», как утверждал господин Серьезный Инфопортал. — Это я вас сюда вытащил.
Слегка привстав, Норберт пожал Стельмаху руку.
— Хотите произвести на меня впечатление?
Стельмах коротко рассмеялся.
— Само собой. Угощать чем-то подобным богатого сноба, для которого это обычное дело, — никакого удовольствия. За встречу!
Норберт сделал глоток и задумался.
— Неплохо. Не знаю, стоит ли оно целого состояния, но точно неплохо.
— Цена — производная от многих вещей, не только качества. В данном случае речь идет о доступности и снобизме. Когда-то обычный рядовой человек мог себе это позволить. Может, не каждый день, но, скажем, иногда купить кому-нибудь в подарок — почему бы и нет? Именно то, что мы лишились подобных мелочей, и есть проклятие нашего времени.
— Я не настолько разбираюсь в виски, чтобы ради этого стоило меня спасать и привозить сюда.
— Господи, да что вы такой зажатый! Расслабьтесь! Поговорим, выпьем. Я вас сюда притащил вовсе не ради бесед о виски. Есть вещи, в которых вы разбираетесь. Я видел ваши фильмы. Все. То есть ваши и «как бы ваши».
— О чем тут говорить? Я все равно у вас в руках, — Норберт достал из кармана плоскую коробочку с сигаретами и начал считать на пальцах. — Вы спасли мне жизнь. Все мои мосты сожжены. У меня нет доступа к деньгам, нет дома, вообще ничего. Чего бы вы от меня ни захотели, я либо вынужден согласиться, либо могу идти пешком в эту самую, как ее, Хреношоару, и оттуда сразу позвонить из будки в «Университет Хаоса».
— Ваше спасение стоило нам немало усилий, денег и стараний, — сухо сообщил Стельмах. — Люди из «Бэдленд Солюшенс» рисковали ради него жизнью, а несколько плохих парней ее лишились. Всем нам было бы жаль, если бы все оказалось впустую. К тому же вовсе не я втянул вас в это дерьмо. Не знаю, что вы обо мне слышали, но я лишь попросил, чтобы мне нашли кого-то вроде вас, с такими же способностями и оказавшегося в подобной ситуации. Остальное — уже дело ваших рук, — он выставил перед собой ладони, словно защищаясь. — Это вовсе не упрек. Я не говорю, что вы сами виноваты. Напротив, в прошлом люди вашей профессии тоже погибали, пытаясь раскрыть правду. И это была не их вина, а разных тираний. Теперь точно так же — все должны сидеть тихо или повторять лозунги. Вы сидеть тихо не хотите. Вы нужны мне не потому, что у вас нет выхода, но лишь ради того, что вы умеете и кто вы. — Он оттолкнулся от стола и взглянул на Норберта с кривой ироничной усмешкой. — Я миллиардер. Серьезно. Если бы я хотел нанять хорошего ивентщика, чтобы он мне что-нибудь снял… как думаете, что бы я сделал? — он щелкнул пальцами. — Именно!.. Примерно так. Скооль! — он поднял бокал. — Да расслабьтесь же вы! Я вас не шантажирую. Напротив, если вы примете участие в моем предприятии, то только как независимый журналист. Отснимете ивент, как сами захотите. Настолько объективно, насколько сумеете. Никакой цензуры.
— Смотря что это должно быть. Какой-то захват власти? Покушение?
Стельмах поперхнулся виски, поставил стакан и наклонился над столом к Норберту.
— Я хочу украсть Луну.
— Видел я в детстве такой мультик. «Я, гаденыш» или что-то вроде того.
— Я его тоже видел, потому вам и говорю.
— Вы хотите украсть Луну. А я должен быть одним из тех желтых уродцев, похожих на пробки?
— Вы должны быть собой. Точно так же, как в Дубае, как в той чертовой китайской забегаловке. Этих желтых уродцев я могу нанять сколько пожелаю. Еще по одной?
— Деньги ваши. С удовольствием, но с тем же успехом могу поставить казахского. У меня тут, знаете ли, все включено.
Стельмах махнул рукой. К ним подошел бармен, налил виски и поставил на стол бутылку.
— Скажу вам так: большинство людей считает, что то, как выглядит мир, нерушимо и постоянно. Геополитика, отношения между государствами, общественные науки, Сунна, Новосоветы, Европа, Китай, Индия. Им вбивают это в голову, учат в школе, внушают в МегаНете. Все. Мир замкнут, карты давно розданы, и лишь главные игроки могут еще что-то разыграть. Мир словно игровая доска. И нет никакого смысла дергаться, если не принадлежишь к высшей лиге. Какой нас ждет конец? Халифат? Провинция Китая? Европы? Новосоветов? Это от нас не зависит.
— А вы считаете иначе?
— Я знаю, что предположение, будто геополитическая система вечна, ошибочно. История не раз это подтверждала, хотя бы в конце двадцатого века. Тогда тоже все было заметано, да еще под защитой ядерного супероружия. И вдруг в течение года все изменилось. А чему, по вашему мнению, служит доктрина сбалансированного развития?
— Когда-то предполагалось, что экономика будет расти до бесконечности, а это невозможно. Уже нет стольких ресурсов.
— И мы должны придерживаться навязанных нам принципов добровольной бедности, влача жалкое существование за счет того, что осталось. Мерзнуть, освещать жилища пневматическими генераторами, экономить воду, жарить кофе из желудей, мастерить мебель из мусора. Но это касается лишь некоторых. Китайцы так не поступают, новосоветские тоже. Суннитам, естественно, на это наплевать. Собственно, всем, кроме Европы.
— И Северной Америки, и Австралии. Речь идет о выравнивании уровней. Не знаю, насколько это разумно, но так говорят. Ликвидировать глобальное расслоение, ввести равномерное распределение капитала.
— Распределяя нищету? Да еще искусственно вынужденную? И чем это поможет тем, кто и до того был беден? С тем же успехом можно выколоть себе глаз, чтобы облегчить жизнь больному соседу.
— А что мы можем сделать? Все упирается в сырье и энергию. У нас нет источников энергии. Зато есть долг за углекислый газ, который приходится выплачивать. Несмотря на то, что уголь уже не добывают.
— Когда-то вы сняли фильм о людях, которые его копают, несмотря ни на что.
Норберт махнул рукой.
— Они обогревались тем углем — как в девятнадцатом веке. И не смогли бы вырабатывать электричество.
— А вам известно, что в том же самом регионе, где вы снимали, работает компания «Баошан Нэшнл Энерджи», которая добывает тот же самый уголь?
— У них нет регулирования выбросов двуокиси углерода. Что тут поделаешь? Сами видите — геополитика.
Шаман загадочно улыбнулся и поднял стакан, а затем достал из кармана допотопную трубку из черного дерева и жестяную банку.
— Когда-то, когда в Европе стало слишком тесно, люди сели на корабли и поплыли дальше. Если к игровой доске не протолкнуться — нужно поискать другую.
— Вы о чем?
— О том, что, когда не хватает земли, нужно поискать новую. Когда технологий становится недостаточно для решения проблемы, нужно разработать новые. Когда не хватает одного топлива, нужно изобрести другое. Звучит как заумные речи миллиардера, но никаких препятствий нет. Их просто не существует. Есть проблемы, требующие решения.
Открыв жестянку, он взял щепотку ароматных коричневых клочков и начал набивать ими трубку, ткнув чубуком в сторону Норберта.
— Зайдем с другой стороны. Чем бы вам хотелось заниматься как ивентщику? По вашим фильмам видно, что вы не ищете что попало. Вам недостаточно, чтобы кто-то слетел с обледеневшей лестницы. Если бы вы могли снимать все, что захотите?
— Сложный вопрос. Откуда мне знать, на что бы я наткнулся? Мне хотелось бы заниматься чем-то интересным и важным. Не думать о правилах инфопортала и о том, как накрутить заходы любой ценой. Хотелось бы чего-то содержательного.
— А вы хотели бы побывать там, где никто раньше не бывал? Стать первым в истории ивентщиком, который покажет нечто такое, чего никто раньше не показывал? Только представьте — если бы кто-то вроде вас мог плыть на корабле Колумба? Если бы вы могли показать людям в их тесных и темных квартирах, что можно отправиться за горизонт? Что можно снова осветить их дома?
— Все равно не могу понять, о чем мы говорим. Какой корабль Колумба? Куда он мог бы поплыть?
Стельмах вынул изо рта трубку и ткнул чубуком в потолок. Норберт откинулся на спинку стула, глядя на собеседника, и медленно покачал головой.
— Да вы смеетесь, — он беспомощно взмахнул руками. — Как?! За что?
— Люди туда летали, — улыбнулся Стельмах. — В те времена, когда можно было только мечтать о технологиях, которые теперь у нас под рукой.
— Но перестали. Ибо это слишком дорого стоило и было слишком опасно. Помните ту марсианскую миссию? Тех, что сошли с ума и поубивали друг друга?! К тому же это ничего не давало. Организовывать полеты за миллиарды, чтобы привезти пару камней? Государственные космические агентства занимаются беспилотными исследованиями космоса, а не «освоением», поскольку оно не окупается. А для вас окупится? Каким образом?
Стельмах полез в нагрудный карман, достал тонкий металлический предмет, похожий на блестящее тринадцатисантиметровое веретено, и протянул Норберту. Тот взял его и рассмотрел. Это оказалась очень старая ручка для письма — вроде стилуса для планшета, только металлического. У нее имелся зажим для ношения в кармане, выдвигавшая стержень кнопка и маленькая круглая кнопочка сбоку, убиравшая его обратно, а на другом конце виднелись тонкие бороздки, чтобы удобнее было держать.
— Ну? Старинная ручка. Называлась «шариковая». Двадцатый век.
— Если точнее — середина шестидесятых годов. «Фишер АГ-7 Спэйс Пен». Спроектирована для НАСА, после длительных исследований за кучу денег. Внешне это просто шариковая ручка, но стержень в ней герметичный и под давлением. Она работает в невесомости, под водой, на промасленной бумаге, под любым углом, в широком диапазоне температур, не протекает.
— Замечательный памятник старины. И зачем вы мне его показываете?
— Затем, что каждая космическая программа включала в себя решение с нуля миллиарда подобных проблем, которые нам решать уже не требуется. Прежде всего — точно так же работает карандаш. В те времена тоже были не дураки, и им самим пришла в голову эта идея, но они боялись тогдашних карандашей в деревянной оболочке, поскольку она легко воспламеняется, а отломившийся кусочек графита будет дрейфовать в невесомости, может куда-нибудь попасть и натворить неприятностей. Во время письма образуется графитовая пыль, которая в отсутствие силы тяжести будет парить в воздухе. Она горюча и проводит ток. Но точно так же, как это разработанное в поте лица изобретение, работает сегодняшний стилус в комплекте с планшетом и каждая современная ручка. Одной проблемой меньше. Это частичный ответ на вопрос «как?». Естественно, это иллюстрация, а ответ звучит: значительно дешевле, чем тогда. Пример: каждый из тогдашних астронавтов проходил многолетнюю подготовку. Это были избранные, единицы из тысяч добровольцев. Считалось, что, для того чтобы пережить космический полет, нужен кто-то с идеальным здоровьем, почти сверхчеловек. Орбитальный туризм доказал, что достаточно быть в приличной форме, и не более того. То, что я вам предлагаю, — лишь дальнейший шаг.
— Вы так говорите, будто это какой-то пустяк.
— На орбите сейчас находятся двенадцать отелей. Некоторые — так, ерунда, капсулы на пару человек, но они есть. И их иногда посещают даже сказочно богатые пенсионеры. Помимо того — всего семь исследовательских станций, все принадлежат частным корпорациям, и только четыре, скажем так, государственные.
— Ну и что? Все равно не понимаю. Сколько стоит пребывание в таком отеле? Гига евро?
— В двух из этих отелей у меня есть доля. Я просто вас туда отправлю. А потом — дальше.
— Не верю.
Стельмах показал на бар и всех посетителей.
— Я там был. Они все там были.
— Они все были в космосе?
— На Луне. Это третья смена. В сущности, это строители. Они строят там отель. У космотуризма огромное будущее, а я, знаете ли, мечтатель. Отели на орбите приносят доход, так что я строю очередной, более крупный и более доходный. По крайней мере, официально.
— Но какой в этом смысл?
— Есть некий изотоп, который возникает там, на месте, под воздействием космического излучения. Это потенциальное топливо. Идеальное топливо. В каком-то смысле даже возобновляемое, поскольку его создает космическое излучение, воздействующее на лунную пыль. Об этом известно с начала века, но его использование было возможно лишь в теории — требовалась еще соответствующая технология. У меня есть несколько проектно-исследовательских институтов, и нам удалось ее разработать. Временно «ноу-хау» принадлежит мне, но, естественно, рано или поздно об этой технологии станет известно. Я не смогу долго удерживать монополию, и тогда сверхдержавы, очнувшись, набросятся на Луну, словно голодающие на пиццу. Начнется новая эра колонизации. Вот только к тому времени там уже будем мы. И на этот раз уже не позволим себя обойти или столкнуть на обочину.
Немного помолчав, Норберт показал в темный конец зала.
— Я видел, как они совершали какой-то ритуал, похоже, кого-то поминали.
Стельмах развел руками и выпустил из трубки пахнущий черносливом дым, который унесся голубыми клубами к потолку.
— Да. Погибли трое. Было два несчастных случая. Не хочу вас разочаровывать — это в самом деле опасно. Люди гибнут на буровых платформах, в море, в подводных поселениях, гибнут летчики, пожарные. В космосе и на Луне они тоже будут гибнуть. Это не самоубийственные миссии, просто опасная работа. Примерно как на полярных траулерах, может, чуть опаснее. Официальная космическая программа провалилась в числе прочего и потому, что ее хотели реализовать в условиях полной безопасности, но так не получится. После трагедии Джейсона сразу высказывалось предположение, что люди в космическом пространстве сходят с ума, хотя на самом деле неизвестно, что там произошло. Вы полетите как представитель прессы, и вам ничто не будет угрожать, по крайней мере в границах разумного. Мы летим завоевывать новые земли, и нельзя расслабляться лишь потому, что с кем-то может что-то случиться. Естественно, мы стараемся все предусмотреть, техника проходит множество проверок. Все — добровольцы, немало зарабатывают, имеют крупную страховку и полное обеспечение. Они знают, чем рискуют.
— Зато я не очень.
— Вы больше рискуете, оставаясь здесь. Дело даже не в том, что кто-то до вас в конце концов доберется и прикончит, — вы просто выгорите изнутри, продолжая бороться за смысл своей работы. Мир будет вынуждать вас производить возбуждающие картинки без какого-либо содержания, и у вас все равно нет никаких шансов рядом с тем, кто съезжает на магазинной тележке в пруд. Я предлагаю вам стать самым известным ивентщиком в мире. Хроникером моего предприятия. Предлагаю новые документы, оплачиваемый контракт, страховку, аппаратуру, и при этом все доходы от ивентов остаются у вас. Я не знаю ваших потребностей, но вам вполне хватит до конца жизни. И вы создадите нечто, имеющее смысл. Сколько вам нужно времени на размышление?
Норберт поднес к губам бокал и сделал два больших глотка, затем достал из пачки сигарету и закурил. Он ничего не чувствовал. Совершенно ничего — наверняка из-за тех пластырей. Он представил себе два дня душевных терзаний и бесцельное хождение по комнате бессонными ночами.
— Берусь, — объявил он.
Стельмах протянул ему руку.
— Я Шаман, — сообщил он. — Просто Шаман. Не «господин Шаман», и уж тем более не «президент» или что-то в этом роде.
— А почему Шаман?
— Когда я был молод, люди считали, будто я способен делать невероятные вещи.
