Глава 10

Амброзия

– Нора Лихи послала меня к вам. Велела сказать, что тварь как была, так и есть – пускает слюни и орет. Мальчик остался тем же кретином, что и был, когда мы к вам пришли.

Нэнс подняла глаза от работы: сидя на пороге, она свежевала зайца, и руки ее были красными от крови.

– Правда, Мэри Клиффорд?

– Правда. Не помогли листья. И трава эта… – Девочка секунду помолчала, стоя в нерешительности, скрестив руки, с головой туго обмотанной платком. – Только если вы думаете, что это из-за меня, то честное слово… Я, когда рвала мяту, святую Троицу поминала, и роса была на траве. Я все делала, как вы велели!

Нэнс вытерла руки о юбку и передала зайца Мэри:

– Подержи-ка.

Мэри взяла зайца, и Нэнс обратила внимание, как опасливо оглядывает девочка ободранную жилистую тушку.

– Есть-то его не страшно?

– А что такого? – Нэнс поставила рядом миску с плавающими в воде потрохами.

– Чародейство в нем вроде.

Нэнс кивком пригласила Мэри в дом и закрыла дверь.

– Все полезно, что в рот полезло, – я и зайцев ем, и кроликов, и угрей.

Мэри поморщилась.

– Брат говорит, угорь графство пересечь за день может – хвост в рот, и покатился колесом. – Она передернула плечами. – Не по мне хитрые такие твари!

– А я так за милую душу, лишь бы поймать.

Усевшись возле очага, Мэри ткнула пальцем в разложенную на полу заячью шкурку:

– Вы продавать это будете? Я видела парней в шапках заячьих, даже и с ушами.

Нэнс забрала у Мэри зайца и поместила его в пустой горшок.

– Я что угодно продаю. Краски по большей части, но и шкурки, и веники. Зольное мыло.

– Мне черная краска нравится, – сказала Мэри, ткнув пальцем в сторону корзины, где темнел клубок шерсти.

– Это из ольховых сережек. Или из корней молочая. Я и из лишайника краску делаю, с болотной водой. И продаю. Даже из вереска можно краску гнать. Господь каждой травке неприметной краску дает.

– Вы столько всего знаете.

– Живу давно.

Мэри взглянула на маячившую в полумраке фигуру Нэнс:

– Да разве в годах дело? Знание – оно от Них, от неведомых. Говорят, что вы с Ними ладите и знаете, где Их искать; идете туда и беседуете, и что оттуда, мол, и все ваши премудрости. – Она подняла голову, вздернув подбородок к сушившимся под потолком травам. – Это правда? Правда, что вас фэйри всему научили и что поэтому-то вы и взялись вернуть вдове ее внука? Потому, что ведаете их нрав и хитрости всякие.

Нэнс вымыла руки, сальные после заячьих потрохов. В голосе Мэри было не только детское любопытство. В нем слышалась настороженность. Подозрение. Снаружи внезапно донесся топот ног, и Мэри, испуганно вскочив, сшибла с потолочной балки сушившийся там пучок зверобоя – цветки посыпались на пол.

– Здесь! Здесь! – послышался мужской голос. – Дома она! Видишь: дым, в очаге огонь горит. Брось, Дэвид, перестань!

Они услышали шум борьбы и затем три решительных удара в дверь. С потолка посыпалась труха.

– Нэнс Роух!

– Открой дверь, Мэри.

Девочка встала и приоткрыла ивовую дверь-плетенку.

– Именем Господа, Приснодевы и святого Патрика, Нэнс Роух, пойдем со мной!

Это был Дэниел Линч. Лицо его блестело от пота, грудь вздымалась тяжелым дыханием. За ним под низкий кров вошел, явно смущаясь, другой мужчина, молодой, сутулый и очень похожий на Дэниела.

– Дэниел. Спаси тебя Боже… Что случилось?

– Выручай. Молодайка моя на подстилке. Рожает… Бриджид. Жена…

– Давно у ней началось? – осведомилась Нэнс.

– На рассвете. Лицо как мел, сразу видно, что боли адские. Я обещал ей за тобой сходить.

Нэнс повернулась к Мэри, которая, раскрыв рот, глазела на Дэниела:

– Беги домой к Норе, Мэри. И скажи, чтоб собрала женщин – в дом к Линчам идти. Родных Бриджид, сестер ее двоюродных, теток, прочих родственниц, какие найдутся. И пусть захватят они чистых простыней. Молока и масла еще. Перекрестись, когда пойдешь, и их перекрести, пусть перекрестятся, перед тем как им к Линчам в дом входить. Я их там ждать буду.

Девочка с готовностью закивала и тут же бросилась вон – длинные ноги так и замелькали, платок слетел с головы. Братья глядели, как мчится она по тропе, разбрызгивая грязь голыми пятками.

Нэнс велела им подождать за дверью, пока она соберет в корзинку все, что ей понадобится. И стала пригоршнями ссыпать в тряпичные свертки сухие травы.

Поповник и водяной кресс. Тысячелистник. Прихватила ореховый прут, нити черной пряжи и ведерко воды из кузни, которую хранила, прикрыв тряпицей.

– Я готова, – сказала она, передавая тяжелое ведерко Дэниелу. – Веди меня к жене.

* * *

Едва войдя в лачугу Линчей, Нэнс поняла, что дело плохо. Бриджид лежала у окна на куче вереска и ракитника, и подстеленное под нее одеяло было мокрым от крови. Обернувшись, Нэнс жестом приказала братьям не входить.

– Хорошо, что меня позвали. А теперь ступайте и не кружите под дверью, как слепни возле лошади. Когда будет что сказать вам, скажу. – Она сплюнула. – Господь с вами обоими.

Бриджид морщилась, закрыв глаза от боли. От звука хлопнувшей двери она запрокинула голову:

– Дэниел?

– Да благословит тебя Бог, деточка, это Нэнс. Муж твой ушел и поручил тебя мне.

Опустившись на колени возле роженицы, она подложила ей под поясницу сложенное одеяло.

От женщины волнами поднимался страх. Точно напуганная лошадь, подумала Нэнс.

– Боюсь я, – сдавленным шепотом произнесла Бриджид. – Разве так должно быть? Не то что-то происходит…

– Со мной тебе ничего не грозит.

Нэнс склонилась к роженице и зашептала молитвы ей в правое ухо.

* * *

К хижине Линчей Нора подошла вмести с Эйлищ О’Хара, Кейт и Сорхой. Звать этих женщин ей не хотелось, так зла она была на них за их беспрестанные сплетни, но только они состояли в родстве с Бриджид, хоть и по мужу, и, если уж нет кровных родственниц, чтоб помочь, пусть будут хоть свояченицы. Михяла Нора отправила с Мэри к Пег.

Едва она открыла дверь, как в нос ей шибануло дымом и вонью. Бриджид стонала, не желая разворачиваться лицом к огню, на чем настаивала Нэнс. Жара в помещении была нестерпимой, по лицу Бриджид тек пот, мокрые волосы старухи липли к голове.

Женщины застыли в дверях, глядя, как Нэнс уговаривает Бриджид лежать спокойно и не вставать на колени, как та все время порывалась. Ляжки роженицы были скользкими от крови.

– Сорха, подойди и помоги мне уложить твою родственницу. Мне надо, чтоб она лежала лицом к огню. Вот так.

С помощью Сорхи Нэнс приподняла Бриджид за ноги и придвинула ее поближе к очагу, потом подбросила в огонь сухого дрока, отчего пламя стало ярче, а мрак отступил и притаился по углам.

Зрачки Бриджид, темные, расширенные, казалось, ничего не видели. Эйлищ жалась к стене, не выпуская из рук кувшина с водой, взволнованная. Кейт стояла возле дочери; в левой руке у нее была красная лента – завязка от шали.

– Зачем тебе эта лента, Кейт? – спросила Эйлищ. – Что ты собираешься делать?

В ответ Кейт принялась завязывать и развязывать ленту над то вздымающимся, то вновь опадающим телом Бриджид.

– Это роды облегчает, – пробормотала Кейт.

Нэнс окинула ее долгим взглядом, но промолчала.

– Как подвигается, Нэнс? – спросила Нора.

– Там в корзинке водяной кресс. Истолки его в кашицу, ладно? И вы две, тоже помогите. Возьмите там черные нитки и обвяжите ее, где я скажу.

Эйлищ и Сорха переглянулись.

– Живо! Надо кровь остановить. Обвяжите ей нитками запястья и лодыжки. – Женщины, поняв, что дело спешное, склонились к роженице. – И покрепче вяжите!

В дверь негромко постучали, и в хижину просунулась голова Мэри. При виде крови на полу глаза у девочки расширились.

– Нэнс! – Нора указала на девочку.

– Отошли ее. Пусть за свиным навозом сбегает, хоть к кузнецу, если у него найдется.

– Ты слышала, что велено, – сказала Нора.

Мэри исчезла, и женщины продолжили как могли помогать Бриджид. Та лежала тихо, оскалив зубы. Нора передала Нэнс кашицу и встала на колени позади Бриджид так, чтобы женщина могла опереться на ее голову.

Сжав зубы от усилий, Нэнс сняла с Бриджид промокшее платье, обнажив огромный живот, и стала мазать кашицей из водяного кресса ляжки и промежность Бриджид.

Женщины видели: оттуда струится кровь.

* * *

По прошествии часа Мэри вернулась от кузнеца с руками, перемазанными свиным навозом. С ней была Анья, сжимавшая в руках розарий и плетеный крестик.

Услышав шум в дверях, Нэнс подняла глаза.

– Анья, – вскричала она, – ради всего святого, не могу я позволить тебе находиться здесь!

Она поднялась на ноги. Фартук ее был весь в крови, как у мясника. Она обняла Анью за плечи.

– Я помочь хочу, – возмутилась та.

Бормоча извинения, Нэнс выпроводила Анью за порог и закрыла за ней дверь.

– Почему Анья не может войти сюда? – шепотом спросила Мэри у Норы. – Что она такого сделала?

Нора лишь цокнула языком, продолжая губкой смачивать виски Бриджид водой из кузни.

– Она ж только молитву сказать над ней хотела.

– Все знают, что Анья бесплодная, – презрительно бросила Кейт. – Она может сглазить ребенка.

– Она не станет делать этого! Она же добрая женщина.

– Не в доброте дело. У кого глаз дурной, те и сами не знают об этом. – Кейт облизнулась. – Да и ты, видать, сглазить можешь. У рыжих девок глаз дурной. Несчастье они приносят.

Нора уже открыла рот, чтобы возразить, но тут в дом вошла Нэнс с небольшим глиняным кувшинчиком. Запахло аммиаком.

– Что это? – удивилась Мэри.

– Мужнина вода, – буркнула Нора.

Веником из ракитника Нэнс стала кропить мочой комнату, лицо, живот и бедра Бриджид. Остатки жидкости она плеснула на стоявшую в углу плетеную колыбельку.

– Это старинное святое заклятие, – пробормотала она себе под нос.

Женщины промолчали.

* * *

Весь день они под присмотром Нэнс возились с Бриджид. Смешав свиной навоз с водой из кузни, они голыми руками клали его ей на живот. По очереди теребили над нею ленту Кейт, связывая и развязывая узлы, пока не заныли пальцы, а лента не замусолилась. Они глядели, как пухнут и наливаются кровью пальцы на перетянутых нитками ногах и руках Бриджид, и капали ей в рот вытяжку поповника в парном молоке.

Лишь когда день наконец погас, ребенок появился на свет. Мертвый, с темными запекшимися губами.

Обессиленная Бриджид провалилась в беспамятство.

* * *

Дэниела впустили в хижину и показали крошечное тельце его сына. Женщины окружили его, они были так измучены, что не могли даже горевать. Дэниел бросил взгляд на лежавшую без чувств жену и зажал рукой рот, словно страшась слов, какие могут оттуда вылететь. Посторонившись, Мэри пропустила его к двери и глядела, как бросился он прочь, обратно в холодный вечерний сумрак, чтобы исторгнуть из себя горе в темное небо.

Нэнс приказала Сорхе спеленать младенца и прикрыть ему лицо.

– Бриджид умерла? – спросила Кейт.

– Нет покуда.

Нэнс взяла из корзинки бумажный сверточек, развернула его и высыпала из него что-то в глиняную миску.

– Дай-ка мне огонька, – буркнула она.

Мэри разворошила дымящуюся золу и осторожно ухватила щипцами горящий уголек.

– Сюда клади. – Нэнс протянула ей миску, и Мэри увидела, что в ней амброзия и сухой конский навоз. Она бросила туда уголек, и смесь закурилась дымком.

– Дай ей подышать, – сказала Нэнс.

Наклонившись, Мэри сунула Бриджид под нос дымящуюся амброзию.

– Шевельнулась она?

– Не пойму, дышит ли.

Лицо женщины заволокло пеленой дыма.

– Потяни-ка ее за подбородок, девочка.

Взяв у Мэри миску, Нэнс принялась вдувать дым в раскрытый рот Бриджид.

Никакой перемены.

– Может, молитву прочесть? – предложила Мэри.

Ноздри Бриджид расширились, и она закашлялась.

– Слава тебе Господи, – сказала Нэнс, проведя мокрой рукой себе по лбу. На лбу осталась кровавая полоска.

* * *

Это был странный и тихий вечер. Бриджид очнулась и стала громко плакать по ребенку, она звала мужа и сжимала рот, когда рука Нэнс настойчиво тянулась к ней с ягодами паслена. Уснула она, лишь когда совсем обессилела. Женщины перевернули ее спящую, чтоб вытащить из-под нее окровавленную вересковую подстилку и заменить свежей соломой. Нэнс бросила в огонь послед, и он зашипел, распространяя запах мяса.

– Где ее муж?

– На дворе, – ответила Мэри. Она выглянула за дверь. – Стоит в поле на коленях.

Нэнс сидела на табуретке, обхватив руками голову.

– Позвать его надо.

– Дай ему выплакаться, Нэнс, – сказала Нора. Лицо ее было очень бледно. – Пусть посидит там на земле.

– Нет. У юных души слабые. Не умеют обороняться от бесов, что кишат повсюду.

– Да пусть побудет один.

– Мэри Клиффорд, – приказала Нэнс. – Пойди и приведи Дэниела назад в дом. Он должен защитить душу этого ребенка.

Сорха опустила взгляд на лежащий у нее на коленях маленький сверток.

– Я… помолилась над ним. И на лбу крест начертала железной водой. Чем не крещение? Разве мало этого, чтоб ему на Небо путь открылся?

– Да он умер еще прежде, чем на свет вылез! – фыркнула Кейт.

– Все равно, – возразила Сорха. – Молитва есть молитва.

– Сходи за Дэниелом, Мэри, – повторила Нэнс.

С трудом встав, она поплелась туда, где к хижине Линчей примыкал курятник. Оглядев сидевших на насесте и сонно мигавших со сна кур, она выбрала одну и сунула ее под мышку, сильно прижав локтем, чтоб та не хлопала крыльями. Курица трепыхалась.

– Приведи Дэниела, – сказала Нэнс.

* * *

Мэри бежала по полю, чувствуя, как каждый ком земли отдается в лодыжке. Брызги грязи из-под ног замарали ей подол.

Муж Бриджид скорчился на пустой мерзлой борозде, уткнув голову в колени. Анья, Питер, Шон, Джон и брат Дэниела Дэвид обступили его и сочувственно молчали. Тучи рассеялись, и в небе под ними ярко горели звезды.

– Оставь его в покое, девочка, – сказал Шон.

– Нэнс говорит, он ей нужен.

– Все, что мог, он сделал.

– Она бесов опасается. Анья нахмурила брови:

– Теперь-то чего уж…

Мэри кусала ногти. От них пахло навозом.

– Нэнс дело говорит, – кивнул Питер. – Дитя еще не отошло к Господу. И Бриджид тоже не имеет защиты от зла. Зло будет пытаться проникнуть к тебе в дом, Дэниел.

Шон сплюнул на землю:

– Не время сейчас для таких разговоров, Питер.

Дэниел поднял взгляд, и Мэри содрогнулась при виде его набрякших красных век, жесткой складки у губ.

– Я ей нужен? Мэри кивнула:

– Она одну из ваших кур поймала и просила вас привести.

Шон со вздохом положил руку Дэниелу на плечо:

– Она свое небось уже сделала, племянник. Дэниел в сердцах сбросил с себя руку Шона.

– Иди, Дэниел! – уговаривал Питер. Он повернулся к Шону: – Пусть мужик о ребенке своем позаботится.

* * *

Нэнс уже ждала их в дверях. Курицу она протянула через порог.

– Сам знаешь, зачем ты мне понадобился, – сказала она и сунула в руку Дэниела нож. – Сочувствую твоему горю. Зарежь ее.

Не поднимая глаз на Нэнс, Дэниел взял у нее курицу и одним быстрым движением отсек птице голову. Нэнс бросила куриную голову в огонь. Запахло горелыми перьями, женщины в доме прикрыли ладонями лица.

Нэнс взяла дергавшуюся в предсмертных судорогах птицу. Крепко ухватив ее за лапы, она перевернула тушку и окропила кровью порог, потом вернула курицу Дэниелу и вытерла руки о юбку.

– Полей кровью вокруг дома. Защити жену.

Мэри, войдя, села рядом с Норой, глядевшей на Бриджид глазами полными слез.

– Чего ради это, миссис?

– Ради души младенчика, – ответила Сорха и перекрестилась. – Защита это.

Эйлищ вскочила:

– Если кровью можно преградить путь дьяволу, тогда дом этот святее некуда – вон в очаге горит кровь Бриджид вместе с соломой, да и все тут кровью пропахло. – И, сплюнув на пол, Эйлищ бросилась вон в открытую дверь и ушла не оглядываясь.

Внимание Мэри привлек один из сторожевых псов Линчей. Подойдя к порогу, пес принялся нюхать куриную кровь.

Но прежде чем Мэри успела что-то сказать, Нора, поднявшись, пнула пса ногой.

* * *

С родов Нэнс возвращалась, пропахнув кровью и дрожа от усталости. С самого утра у нее не было во рту ни крошки, и, пробираясь домой узкой тропинкой под звездами, она ощутила дурноту и головокружение. Ночь была холодная, ясная, и стлавшийся по земле недвижный от безветрия туман не застил света полной луны. После жаркой духоты и дыма хижины ночь казалась странно сырой и влажной.

Внезапно Нэнс качнуло, повело в сторону, и она, споткнувшись о придорожную изгородь, упала в колючие кусты шиповника, выронив корзинку с грязным бельем и остатками трав.

Как бы ей хотелось, чтоб ребенок родился живым!

Она приняла в этой долине чуть ли не целое поколение младенцев. А потом что ни день видела их – маленьких, вопящих, утыкающихся сопливыми носами в материнские юбки, обдирающих коленки на камнях оград, видела, как они растут, крепнут, скачут по полям. Но среди них, занозами в сердце, были и другие – родившиеся тихими, недвижимыми, задушенные пуповиной. Не успевшие ухватиться за ниточку жизни. Так бывало. Она знала, что так бывает.

Почему же тогда гибель младенца Бриджид Линч наполняет ее сердце таким ужасом? Ведь она сделала все, как надо. Все, как учила ее Мэгги.

Веник из ракитника, мужнина моча…

Тепло очага – поближе к ляжкам.

Нить, когда хлынет кровь, и свиной навоз на живот, вода из кузни, водяной кресс и даже непрестанное упорное развязыванье узелков на заговоренной ленточке, которым занималась Кейт.

И тут Нэнс вспомнила. Она не принесла свивальник, белую пеленку, – ею она проводила по утренней росистой траве каждый раз в день святой Бригитты, чтобы святая благословила пеленку, которой затем надо было укутать роженицу, если роды оказывались затяжными.

Могло бы это спасти младенца?

Нэнс медленно подняла корзинку, оторвала тело от изгороди. Вся одежда в колючках. Теперь не важно! Она сделала все, что было в ее силах, но младенцу не суждено было жить.

В темной синеве ночи лес и маленькая избушка сквозили холодом и пустотой. Вдали призрачно маячила коза, глядела на хозяйку, ждала, когда впустят в тепло.

Добравшись до дома, Нэнс обхватила козу руками, вдыхая тепло, утешительный знакомый запах.

– Ах ты, терпеливая моя девочка! – бормотала Нэнс, утыкаясь лицом в жесткую шерсть Моры.

Она впустила козу в дом, привязала ее к крюку в стене, а затем разожгла очаг. Выпила молока, насыпала крестовника и немного молотой кукурузы курам – некоторые уже забрались на насест – и устало улеглась в постель.

Но сон не шел. Измученная Нэнс ворочалась на вереске, ее одолевало беспокойство. И томило предчувствие чего-то страшного, надвигающегося на нее. Мир словно безвозвратно менялся, ускользал от нее, отметая ее в дальний угол.

Огонь в очаге трещал, руша куски торфа и превращая их в золу.

Что сказал бы ей отец, будь он жив? Он, понимавший, откуда ждать непогоду?

«Треска держится в глубокой воде, – бормотал он, притянув ее голову к своему плечу. – На глубине царит великий покой, а он-то треске и нужен. Вода замерла в покое. Но вот поднимается буря, баламутит воду, гонит волны туда-сюда, кидает их, мешает воду черт-те как. Рыб, водоросли, песок, камни, даже кости утопленников и останки погибших кораблей – все перемешивает шторм! Глубоководную рыбу он выбрасывает на мель, а мелководную тянет на глубину».

Руки отца гладят ее по волосам. Пахнет вареной картошкой – скоро ужин.

«Ей-богу, как на духу, что, думаешь, делает треска, когда чует бурю? И это истинная правда, как то, что я твой отец! Треска глотает камни, чтоб волны были ей нипочем, и, тяжелая, опускается на глубину, топит себя! Всякая рыба боится грозы и бури, но не всякая знает, как уберечься!»

Нэнс закрыла глаза, и сердце ее сжала тоска по отцу.

Мертвые рядом, думала она. Мертвые рядом.

Уже в предрассветный час до Нэнс донесся шум снаружи. Встав, Нэнс взяла из очага погасший уголек – оберег от нечистых – и выглянула в неясный полумрак. Звук шел от Дударевой Могилы. И Нэнс направилась в сторону могильника. Луна клонилась к закату, но свет ее все еще заливал долину, четко очерчивая предметы, и Нэнс разглядела мужчину, стоявшего возле большой каменной глыбы, опершись рукой на острый ее край. Казалось, он молится, опустив голову.

Дэниел.

Нэнс подобралась ближе и глядела из-за низкой ограды, отделявшей урочище от полей вокруг. У ног Дэниела стоял маленький ящик.

Нэнс думала, сам ли Дэниел сделал гроб, сколотив его из бог весть каких неосвященных досок, которые нашлись в хозяйстве, или же сосед, расщедрившись, помог соорудить домовину для некрещеного младенца.

Она глядела, как Дэниел, опустив глаза, бродит по холму, а затем, выбрав место и взяв лопату, принимается рыть могилу. Земля застыла, затвердела, и несколько минут единственным звуком, который слышала Нэнс, был скрежет железа по льдистой почве. Потом Дэниел взял ящик и, стоя на коленях, бережно опустил его в землю. Некоторое время он оставался в той же позе, затем тяжело поднялся и закидал яму комьями глины.

И лишь потом, подойдя к ограде, чтобы вынутым оттуда большим белым камнем пометить место неосвященной могилы, он увидел Нэнс. Остановился, вгляделся в ясно видимую в лунном свете фигуру; не выпуская из рук камня, замер, словно не веря собственным глазам. А затем, не поздоровавшись, отвернулся и, утвердив на рыхлой земле камень, ушел, неся лопату на плече, точно Спаситель свой крест.

Нэнс стояла в редеющем сумраке, пока тишину долины не прорезало пение петухов. Бросив последний долгий взгляд на то место в вечной немоте земли, где лежал теперь мертворожденный младенец, она перекрестилась и вернулась к себе в избушку.