Глава 11

Наперстянка

В последующие дни женщины, казалось, только и говорили что о тяжелых родах Бриджид и ее мертвом младенце. К роднику, как заметила Мэри, они сходились теперь целой толпой, все в темном, – ни дать ни взять стая галок на полях. Лица некоторых были сочувственными – женщины, которым и самим доводилось терять детей, разделяли горе Бриджид, – но многих, как поняла Мэри из их разговоров, больше занимала вина Бриджид, что она сделала или не сделала, чтоб сохранить ребенка.

– Дэвид говорил, не зашла она в кузню к Джону О’Донохью, чтоб он раздул мехи.

– Ясное дело. Я вот шесть раз в кузню к нему ходила, и шесть здоровых ребят на свет родила!

– Мехи верное средство, чтобы разродиться.

– Она на поминки по Мартину Лихи ходила. Я сама там ее видела. Возле мертвого на коленях стояла. Не оттого ли это?

– Ну, когда тело в гроб клали, ее не было.

– Там-то не было, – с заговорщическим видом промолвила одна из женщин, – но где тогда она была? Не у Пег ли О’Шей, что сидела тогда с внуком Норы Лихи?

Раздался недоверчивый шепот.

– По мне, так это страх божий – очутиться с уродом под одной крышей!

– Вот мне скажите, если знаете, что за хворь у него такая? Что Нора взяла к себе ребенка, когда дочь у ней померла, я слышала, но видеть его ни разу не видела.

– Да прячет она его!

– Потому что подменыш это, а никакой не ребенок!

– Ей-богу, я слыхала, это только на людях он ходить не может, а когда один, то поет и пляшет.

– А ты почем знаешь, коли никто не видел, как он пляшет?

Послышался смех, затем кто-то подтолкнул говорившую локтем и кивнул на Мэри.

– Ты ведь служанка Норы Лихи, верно?

– Ее Мэри Клиффорд звать.

Мэри подняла глаза от ведер с водой и увидела, что на нее внимательно смотрит добродушного вида женщина.

– Это правда, калинь? Правда, что люди говорят о мальчике? Будто подменыш он, это правда?

Мэри сглотнула. Взгляды всех собравшихся были обращены к ней.

– Нэнс Роух все поправит.

Женщина задумчиво пожевала губами:

– Видела я одного подменыша…

– Ханна!

Послышалось недоверчивое хихиканье.

Женщина резко обернулась:

– Ничего смешного! Страшнее горя для матери и не выдумать! Каково бы вам пришлось, если ваше дитя украли, а в колыбельку взамен свое отродье подложили – гадкое, сморщенное, орет весь день и всю ночь напролет?

Смех смолк, она одобрительно цокнула языком:

– Вот и хорошо. А Нэнс знает, что делает.

Раздался крик, и Мэри увидела, как вперед сквозь толпу устремилась Кейт Линч, так яростно, что пустое ведро било ее по ноге.

– Лучше подумайте, не Нэнс ли тут виновата!

– Что ты такое говоришь, Кейт?

У одной из женщин шея пошла от возбуждения красными пятнами.

– Я же всегда знала, изводница она!

– Как это?

Женщина перешла на шепот, остальные сбились вокруг нее.

– Так их прозвали. И недаром. – Прищурившись, она оглядела слушательницу: – Говорят, потому она и заявилась сюда много лет назад – спрятаться. Ее вздернуть хотели!

– Ей-богу, и мне всегда казалось, что она сюда сбежала.

– Изводница и есть. Она это умеет.

– Да что умеет-то? – спросила Ханна, неодобрительно поглядывая на остальных.

Женщина закатила глаза и, облизнувшись, со вкусом продолжала:

– Провалиться мне, если вру, зовутся они изводницами за то, что знают, как вернее младенчика извести, в ведерко его скинуть. – Она замолчала: до всех ли дошло? – Ведь если ребенок утонет прежде, чем первый вздох сделает, ни один судья не подкопается, не докажет, что был тут злой умысел. – Ее передернуло. – А то, едва родится, она ему тотчас шею пуповиной обовьет. Задушит и скажет, что таким бедняжка и родился.

– Ты к тому, что это Бриджид Линч попросила Нэнс убить дитя?

Женщина залилась краской:

– Да вовсе не к тому. А к тому лишь, что негоже звать лисицу в курятник цыплят караулить.

Это было уж чересчур! Мэри выпрямилась и, вздернув голову, протиснулась прочь.

– Это все от трав, что она ей давала.

Мэри замерла.

Про травы сказала Кейт Линч. Она стояла, подняв руки; в тени от платка, что сполз на глаза, лица было не разглядеть.

– Дэниел Шону признался, что заглянул к Нэнс неделю-другую назад. Бриджид во сне уходить из дому стала. Он нашел ее раз возле Дударевой Могилы.

Собравшиеся так и ахнули. Некоторые перекрестились.

– Это еще не все! Он попросил у Нэнс средства от хождения во сне, и Нэнс, Дэниел сам сказал это Шону, дала ему паслена!

– Ну и что в нем худого?

– Так это же волчья ягода! – Кейт в сердцах швырнула ведро на тропу, и оно загремело о камни. – Яд это! Нэнс Роух травит людей! Непонятно вам, что ли? Глаз у вас нет, слепые вы! И хвори насылает, чтоб самой прокормиться.

* * *

– Что же, по-вашему, случилось?

Мэри, сидя на полу, укачивала Михяла, пока Нора сливала картошку для завтрака.

– В родах такое бывает.

– Вам не кажется, что это из-за травок Нэнс?

– Каких травок?

– Из-за паслена. Кейт Линч сказала, что Дэниел к Нэнс пошел – просил, чтоб вылечила Бриджид, а то она ходит во сне, а теперь говорят, будто ягоды, которые Нэнс ему дала, младенчика и убили.

Нора сдвинула брови:

– При нас же все было. И ты собственными глазами видела, как Нэнс Роух чего только не делала, чтоб ребенок родился здоровым и как положено.

Мэри вздохнула и рассеянно отвела со лба Михяла прядь волос:

– А не опасно это – лечить у нее Михяла?

Нора искоса бросила взгляд на ребенка:

– Так это и не Михял.

– Все равно, не повредят ему эти травки? Если ягоды паслена могли ребеночка убить…

Нора бросила картофелины в горшок.

– Это же просто мята была. И ничего ему от нее не сделалось. Ни хорошего, ни плохого. – Она отвернулась от поднявшегося облака пара.

– Я не про мяту, – пробормотала Мэри. – Я про то, чем она теперь лечить станет. Наверняка в другой раз Нэнс сильную траву возьмет. Не случилось бы чего.

Михял загулил у нее под руками, и она, улыбнувшись, легонько похлопала по размахивающим кулачкам.

– Ну и что ты предлагаешь мне делать? Растить эльфеныша как собственного внука? Слушать, как он каждую ночь орет без умолку? Да у тебя уже глаза точно дырки в прожженном одеяле, и у меня также!

Нора схватила горячую картофелину и уронила ее обратно в плетеное решето, сунув в рот обожженные пальцы.

Улыбка исчезла, лицо Мэри вытянулось. – Я просто беспокоюсь о нем, вот и все.

– Вот уж нечего беспокоиться об этой твари. Глянь-ка! – Поджав губы, она указала на мальчика. – Видела? Смеется.

Мэри щекотала ребенку грудь, и он, довольный, ежился и извивался над ее пальцами.

– Оно из тебя веревки вьет.

– Почему вы называете его «оно»?

Нора сделала вид, что не слышит.

– Когда он не плачет и не кричит, или спит когда, он точь-в-точь как обыкновенный мальчик, правда?

Мэри поглаживала Михяла по подбородку, и тот взвизгивал от смеха.

Нора, хмурясь, глядела на эту сцену. Улыбка делала Мэри моложе. Лицо ее так часто бывало серьезным или опухшим, с красными от недосыпа глазами, что Нора и позабыла, как мало ей лет, как далеко она теперь от дома. Зимнее солнце через открытую створку двери освещало рыжие волосы девочки, веселое выражение лица смягчило ее черты, и Норе вспомнилась Джоанна.

– Ты, наверно, по родным скучаешь, – неожиданно вырвалось у нее.

Мэри подняла глаза, лицо исказилось грустью.

– По родным?

– Ну да.

– Скучаю.

Девочка опять опустила глаза к Михялу и стала ерошить ему волосы.

– Я очень по ним скучаю. Они же маленькие такие, а я смотрела за ними, а теперь беспокоюсь, как они без меня, ведь у мамы времени на них нет.

– Нет-нет, а вспомнятся, да?

Мэри спрятала лицо, и Нора увидела, что она щиплет себе руку.

Старается не заплакать, подумала Нора, и досада, которую она ощутила при виде того, как Мэри играет с малышом, исчезла. Не сказав ни слова, Нора поднялась и прошла в свой покойчик. Приподняв лежавший на кровати тюфяк, она нащупала на досках сверток и с бьющимся сердцем развернула его. Все лежало, как она оставила, – остриженные пряди волос цвета ржавчины. Волосы дочери, перевитые бечевкой, с детскими еще завитками на концах. Гребень. Почти все зубья его целы, а между ними даже остались волосы. Деревянная резная рамочка из Килларни. Их с Мартином инициалы среди роз. Зеркальце давно выпало из этой рамочки и разбилось, а рамка осталась. Свадебный подарок Мартина.

Нора понюхала прядь Джоанниных волос. Но запах дочери выветрился. Пахло лишь соломой тюфяка и пылью. Завернув рамку обратно в тряпицу, Нора ласково погладила Мартиновы инициалы и положила сверток обратно в тайник.

А гребень вытащила и понесла к очагу. Поскорее, чтобы не передумать, она протянула гребень Мэри:

– Вот.

Девочка нахмурилась, не понимая.

Взяв ее руку, Нора сунула туда гребень:

– Это дочери моей. У ней волосы были как у тебя. Красивые.

Мэри осторожно сжала в руке гребень, погладила костяные зубья.

– Подарок это.

– У меня никогда еще не было гребня.

– Ну, а теперь будет.

– Спасибо, миссис.

Мэри улыбнулась, и Нора схватилась рукой за грудь, так заныло вдруг сердце.

– Ваша дочь, наверно, красивая была.

Нора прижала пальцы к ребрам, но боль лишь усилилась.

– Вороне и вороненок свой красавчиком кажется. – Голос ее задрожал. – Придет день, ты тоже матерью станешь, Мэри Клиффорд. Тогда поймешь.

Мэри покачала головой:

– Я замуж не пойду.

– Ты разве не хочешь собственных малышей?

– Кругом малышей достаточно, успевай только нянчить.

– Но они вырастут. Вырастут твои братья с сестрами, и ты захочешь собственных детей.

Нора подцепила остывшую картофелину и передала ее Мэри:

– Накорми его. Давай.

Чистя картофелину для себя, она глядела, как девочка кормит хнычущего ребенка. Вместо того чтобы отщипывать кусочки и совать их ему в рот, Мэри прожевывала картофель и, сплюнув в руку, давала его затем малышу.

Перехватив взгляд Норы, девочка пробормотала:

– Так он не подавится.

– Ты прямо души в нем не чаешь.

Откусив кусок картофелины, Нора жевала, зорко следя за Мэри:

– Мята эта… Толку от нее чуть. Я тут подумала. Снесем его вечером снова к Нэнс.

Лицо Мэри стало белым как мел.

– А вы обождать не хотите? Проверить – может, черноголовка…

– Нет, нынче же вечером и пойдем. Нет на мальчишку угомона. И внук мой в него не возвращается. Да как можешь ты кормить эльфеныша, зная, что и кровь-то в нем не человеческая, и не божеское он создание! Зная, что сыночек Джоанны, Михял бедненький, томится у фэйри, вместо того чтобы здесь быть со мной!

– Но кормить-то его все равно надо!

Покачав головой, Нора проглотила картошку.

– Не могу я сидеть дожидаться, пока черноголовка поможет. – Передернув плечами, она встала, вытащила из печурки над очагом бутылку с потинем – и перехватила взгляд Мэри.

– Ты не подумай… Это еще от Мартина осталось, на случай, если из мужчин заглянет кто. – Нора поморщилась, вытаскивая пробку. – А мне успокоиться надо… Вот так.

Она сделала глоток, зажмурилась – и вновь увидела дочкины волосы в тряпице. Ее пробило дрожью. Закашлявшись от крепкого спиртного духа, она протянула бутылку Мэри.

Девочка мотнула головой и взялась за гребень.

Нора сидела, сжимая в руках бутылку.

– Мы отнесем подменыша назад, Мэри. Не могу я больше ждать и терпеть. Слушать, как он орет и ждать, что переменится. – Она снова глотнула из бутылки. – С той поры как Нэнс назвала его фэйри, я все думаю, каким стал сын Джоанны, тот, настоящий… Вырос, должно быть. Так и вижу его перед собой. – Нора поднесла к губам бутылку и сделала большой глоток. – Он снится мне, Мэри. Стоит перед глазами. Ладный паренек, красивый, смеется. Я слышу его голос. Он говорит со мной. Совсем как тогда, в тот раз, что я увидела его впервые, у матери на руках. А я будто обнимаю его и рассказываю о матери. Какая она была у него хорошая, какая… красавица. Она была такая красивая девочка! Я каждый вечер ей волосы расчесывала этим вот гребнем, что у тебя в руках. Расчесывала, расчесывала до блеска… Ей это нравилось. И мне снится теперь, Мэри, будто я ей волосы расчесываю. Мне оба они снятся – Джоанна и Михял, будто они со мной, живые и… – Закрыв глаза, она сказала с горечью: – И тут вот этот начинает вопить как резаный…

Мэри молчала. Потом поднесла ко рту руку и выплюнула в нее картофельную жвачку.

После чего принялась кормить ребенка. Ел он жадно, дергаясь всем телом.

– Оно меня не любит… – Нора махнула бутылкой в его сторону. – Оно таких вещей и не ведает. – Она заткнула бутылку пробкой. – Ему дай да подай, а от него никакой благодарности.

Мэри вытерла руки о юбку и, подхватив ребенка на руки, прижалась к нему щекой.

– А родной сынок Джоанны… – Нора глубоко вздохнула. – Даже во сне его видеть – и то утешение. Дар Божий. Единственное, что мне осталось! – Она кинула взгляд на девочку и увидела, что оба они, Мэри и мальчик, глядят на нее. Подменыш притих и скользит глазами по ее лицу. – Знаешь, Мэри, во сне мне он похожим на Мартина кажется.

Мэри покосилась на бутылку с потинем в руках у Норы и стала расчесывать волосы эльфеныша. Он моргал, стоило ей потянуть чуть посильнее.

Нору передернуло.

– Сегодня вечером, – сказала она, вытянув пробку и быстро сделав еще один глоток. – Как смеркнется, так его и вынесем.

* * *

К бохану Нэнс они подошли под вечер: из куля тряпок, что Мэри несла на боку, болтались мертвенно-белые ноги и били девушку по тощему бедру. Всю дорогу в небе клубились грозовые тучи, но, когда долина осталась позади, горизонт очистился и проглянуло заходящее солнце. В его лучах грязные лужи на полях вспыхнули золотом. Мэри поглядела на Нору. Та тоже заметила эти внезапные проблески света. Добрый знак. Они улыбнулись друг другу, и Мэри подумала, что выпивка успокоила вдову. Девушка заметила, что перед уходом Нора прихватила и бутылку, упрятав ее под шаль.

Нэнс сидела на табуретке в дверном проеме и курила вечернюю трубку. Дождавшись, пока женщины ступят на ее двор, она встала и поздоровалась:

– Спаси Господи и Матерь Божья!

– Знала небось, что придем. – Говорила Нора невнятно.

– Твоя Мэри Клиффорд сказала мне, что перемены нет, вот я и поняла: не сегодня завтра пожалуете.

– Никаких в нем перемен. – Нора забрала Михяла у Мэри, но взялась неловко, да еще и споткнулась и чуть не уронила ребенка. Мэри живо выхватила у нее мальчика и снова пристроила себе на бедро. Тот заскулил.

Нора выпрямилась, вся красная.

– Вот глянь-ка! – Она показала на ноги мальчика, безжизненно свесившиеся, с вывернутыми вовнутрь большими пальцами. – Видишь, Нэнс? Силы в них нет вовсе!

– М-м-м… – Нэнс с прищуром взглянула на Нору, затянулась трубкой и выдохнула дым прямо в лицо мальчику. Воздух пронзили вопли ребенка. – Лучше уже войдите, раз так случилось.

Едва войдя, Нэнс притянула к себе девочку за плечо:

– Она что, выпила?

Мэри кивнула, и Нэнс провела языком по деснам. – Ладно. Положите его сюда. – И она указала на свою подстилку из вереска в углу. – Не стану врать тебе, Нора Лихи. Мята и черноголовка – травы не бог весть какие сильные, но они показали, что ребенок этот – подменыш, как мы и думали. А чтобы выгнать колдовское отродье, нужно зелье покрепче.

Нора, сидевшая на табуретке возле огня, застыла в ожидании. Лицо ее пылало, волосы успели растрепаться.

– Что ж ты станешь пробовать теперь?

Нэнс дождалась, пока Мэри уложит ребенка на ее постель.

– Лусмор. Великая трава.

Она показала Норе подвядшие зеленые листочки.

– Наперстянка! – шепнула Мэри, сверкнув глазами в сторону Норы. – Это ж яд!

– На козни фэйри нужны их же травы, – проворчала Нэнс. – А яд не так и страшен, если знаешь, как им пользоваться.

От страха сердце у Мэри забилось так сильно, будто вся кровь вдруг остановилась и потекла в обратную сторону.

– Но вы же это ему не скормите? Только ступни намажете, да? Как тогда?

Нэнс посмотрела на Мэри отрешенным взглядом:

– Можешь мне поверить.

Нора кивнула с отсутствующим видом.

Мэри закусила губу. Ее мутило. В натопленном бохане было душно, из канавки несло козьим пометом. Мэри закрыла глаза, под носом у нее выступил пот. Из темного угла доносилось хныканье Михяла – так блеет разлученный с матерью ягненок. Томительный прерывистый звук повторялся снова и снова.

– Сегодня мы его искупаем, – сказала Нэнс, кидая листики наперстянки в большой чугунок с водой.

Нора поднялась, чтобы помочь ей поставить посудину прямо на раскаленные угли.

– Теперь подождем, пока вода согреется и вберет в себя силу лусмора, – сказала Нэнс и опять уселась на свою табуретку.

– Зачем держать мальчика в постели, если я могу взять его на руки! – воскликнула Мэри и, не дожидаясь ответа, ринулась к ребенку. Взгляд мальчика метнулся к ней. Мэри подняла ребенка, стараясь не смотреть на его трясущуюся голову и дергающееся лицо.

– Она все время с ним нянчится, – шепнула Нора.

– Так он не плачет, – объяснила Мэри.

– А ведь и верно, – пробормотала Нэнс. – Ведь молчит же он сейчас, ни крика, ни писка!

Нора насупила брови:

– Да разве не держишь ты его на руках ночи напролет, а он все равно вопит как резаный?

Мэри теснее прижала Михяла к груди, а ноги его положила к себе на колени.

– Думаю, это его успокаивает. Если на руки брать.

Нора, моргая, уставилась на нее:

– Что толку… Все орет и орет…

– Пусть подержит его девочка, хуже не будет, – не сразу отозвалась Нэнс. – И что ласкова она с ним, ей-богу, хорошо, раз Михял твой там, у Них. – Взяв тряпочку, она обмакнула ее в козье молоко и протянула Мэри: – Вот, возьми, дай тварюшке пососать.

Они сидели, дожидаясь, пока вода вберет в себя силу травы. Нора глядела на листья, плавающие в чугунке, и руки ее дрожали. Нэнс протянула ей кружечку потина, и вдова молча ее осушила.

Когда вода согрелась, Нэнс вместе с Норой сняли чугунок с углей, и старуха кивнула Мэри:

– Теперь раздень мальца. Выкупаем его.

Положив Михяла на пол, Мэри стала его раскутывать. Она чувствовала на себе взгляды женщин; приподнимая ребенку голову, высвобождая его из тряпок, чувствовала покоившуюся на ее ладони тонкую шейку мальчика. Когда с него было снято все до последнего, белое, как молоко, тело покрылось гусиной кожей.

– Вода не обожжет его, нет? – спросила Мэри.

Нэнс покачала головой и потянулась к ребенку. Вдвоем они окунули в воду его безжизненные ноги.

– А теперь опускай его. Вот так, девочка, ниже. Держи за плечи. И гляди, сама не забрызгайся. Окунай его всего! Так.

От горячей воды ребенок поначалу вытаращил глаза, но затем стал следить за мельканием теней на стене.

– Слишком уж он большой, – пыхтя от натуги, проговорила Мэри. – Боюсь, не влезет…

– Да ну, кожа да кости одни! Впихнем.

Когда, притиснув руки мальчика к его груди, они опустили его в посудину, вода плеснула через край, а колени поднялись к подбородку.

– А теперь не держи его.

Мэри заколебалась:

– Если я отпущу его голову, он о край стукнется!

– Делай, как Нэнс велит, Мэри! – прохрипела Нора.

Мэри убрала руку, и голова мальчика свесилась на сторону, ухом едва не касаясь воды. Женщины, чуть отступив, глядели на него.

– Что-то почуял, – пробормотала Нэнс, и Мэри поняла, что так оно и есть: Михял закинул голову, задрав подбородок вверх, к закопченным балкам потолка. По его телу, как рябь по воде, пробежала дрожь, и он заскулил, захныкал, вывалив язык.

– Опять это его лисье тявканье! – прошипела Нора.

Мэри свело живот судорогой – не то от страха, не то от волнения. Казалось, сумрак вокруг сгустился и гудит слабым неясным гулом.

– А теперь придется влить в него зелье!

Подавшись вперед, Нэнс коснулась подбородка ребенка. От ее прикосновения мальчик мгновенно подобрал челюсть, мускулы сжались, рот захлопнулся. Оглядываясь на Мэри и Нору, Нэнс попыталась разжать ему губы и зубы пальцем, но мальчик упрямо отдергивал голову.

– Мэри, помоги мне, открой ему рот, хорошо?

– Оно будто чует! – удивленно воскликнула Нора. – Знает, что выгнать его хотим!

– Ну, Мэри же!

Встав на колени перед чугунком, Мэри потянулась рукой ко рту ребенка. Но едва она до него дотронулась, как Михял застонал и замахал руками, расплескивая воду. Мэри отпрянула, боясь облиться настоем. Дождавшись, пока он успокоится, опять потянулась к мальчику и осторожно, кончиками пальцев, разомкнула ему губы. Михял искоса взглянул на нее и уронил голову на плечо. Розовая влажная десна его оказалась под пальцами Мэри. Она чувствовала, как крепко сжал он зубы.

– А больно ему не будет? – спросила она.

– Ни капельки, – заверила ее Нэнс. – Ты одно помни, девонька, мы только хотим вернуть его к сородичам.

Мэри нащупала просвет между зубами, проворно просунула пальцы во влажную полость рта и нажала на коренные зубы. Нижняя челюсть отвисла, рот раскрылся. Прижав крючковатым пальцем Михялу язык, Нэнс влила сок наперстянки ему в глотку.

– Готово. Сделано дело.

Мэри тотчас, словно обжегшись, выдернула руку изо рта Михяла и, поглядев на свои пальцы, заметила на костяшках следы зубов.

– А теперь что нам делать? – спросила Нора. Обернувшись, Мэри увидела, что вдова у них за спиной еле стоит на ногах и седые волосы ее мокры от пота и липнут ко лбу.

– Ждать, – сказала Нэнс.

Михял скорчился в чугунке, он постанывал и разбрасывал вокруг себя брызги, как рыба, плещущаяся в ведре. Мэри решила, что теплая ванна, должно быть, успокоила его, согрела кости, утихомирила зуд покрытой сыпью и шелушащейся кожи на спине. Глаза его блестели, кожа разрумянилась. Мэри подумала, что с того дня, как она его знает, ребенок впервые выглядит довольным. И она облегченно перевела дух.

Затем исподволь мальчика стал бить озноб.

– Начинается, значит, – шепнула Нэнс.

Дрожь усилилась. Михял трясся как осиновый лист, как трясутся сережки на березе под топором лесоруба; не прошло и нескольких минут, как судороги стали настолько сильными, что казалось, тело мальчика вот-вот выскочит из собственной кожи.

В груди Мэри трепыхнулась паника.

– Нэнс?

– Трава свое дело знает.

Судороги перешли в конвульсии, вода выплескивалась на пол. Голова Михяла метнулась вперед, подбородок уперся в горло. Лицо скрылось в воде.

– Он потонет, – прошептала Мэри. Она вцепилась Нэнс в плечо, но женщина ласково отвела ее руки.

– Нора, подними его. Помоги мне его поднять.

Нора, растерянная и пьяная, повиновалась. Вдвоем с Нэнс они подняли из чугунка с настоем бьющегося в судорогах ребенка. Михял дрожал как бешеный пес, с вытянутых как палки, трясущихся рук текла вода. Голова моталась туда-сюда, а рот был разинут в гримасе отчаянного ужаса.

– Мэри! Открой нам дверь.

Девочка оцепенела от страха так, что не могла вздохнуть.

– Открой дверь!

Мальчик издавал странные звуки – хриплые, душераздирающие вдохи, словно вдруг кончился весь воздух, а он все еще пытается дышать.

– Открой же дверь! Мэри!

Ужас обжег Мэри, и она сделала, как велено, – распахнула плетеную дверь в темень ночи, а сама, попятившись, прижалась к стене.

Всю небесную ширь охватили звезды.

Лицо Нэнс было сосредоточенным, строгим. Вперив в Нору белесые глаза, она попыталась поймать ее взгляд.

– Помоги мне раскачать его, – сказала она.

Нора кивнула, сосредоточенно сжав зубы. Обе крепко ухватили мальчика за плечи и под ребра и потащили к двери.

– Я буду говорить слова, какие положено, а ты поможешь мне его качать. Бросать не надо, лишь раскачивать в дверях. Туда и обратно, качать над порогом.

Нора кивала, молча, немо.

– Мэри! Там в углу лопата. Принеси. Да побыстрее! Сердце у Мэри ухнуло, упав куда-то в кишки, но она послушно выполнила и это.

– Подставь ему под ноги. Под него подведи, чтоб он словно сидел на ней. Нора, держи его хорошенько. Теперь качаем!

Закрыв глаза, Нэнс вдохнула побольше воздуха:

– Если ты из фэйри, прочь!

Повинуясь приказу Нэнс, Нора качнула мальчика во тьму. Цепко держа его плечо, она пальцами ощущала, как трясется каждая его жилка.

– Если ты из фэйри, прочь!

Мэри крепче сжала в руках лопату, над которой качались простертые в сторону леса костлявые ноги с россыпью мелких прыщей, едва заметных при свете очага.

– Если ты из фэйри, прочь!

Они качали его, кидая в ночь, где обитает нечисть, где ждут, припав к земле, козни незримого мира. Мэри держала лопату, а женщины раскачивали мальчика, и он качался, как висельник в петле, качался, дрожа под их руками. И едва они опустили его на землю, как Мэри, отшвырнув лопату, схватила его, подняла, укутала в свой платок эту липкую дрожащую нагую плоть, всю в мурашках от холода, и потом, сидя у очага и прижимая мальчика к теплой своей груди, она чувствовала, как биение этого странного, нечеловеческого сердца становится все слабее, замедляется, становясь все тише, покуда ухо не перестало различать его вовсе.