Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Мэри бежала так, словно за ней гнался сам дьявол. Не разбирая дороги, по сверкающим лужам, по полям, через дорогу, вверх по склону, на холм, по камням, впивавшимся в босые ноги, бежала, когда заря уже заливала светом долину. Слезы слепили, легкие жгло, в боку кололо – она продолжала бежать. Пронизывающий ужас гнал ее все вперед и вперед.
Лишь завидев на горе очертания хижины Пег, Мэри поняла, куда бежит. До этого инстинкт твердил только одно – спасайся, прочь от того страшного на реке, от бледной детской головки, мотающейся возле впалой груди Нэнс.
Они убили его.
Господь всемогущий, силы небесные, они его прикончили! Она видела это и не остановила!
Неподвижность поднятого из воды маленького тела, обтянутые кожей ребра, с ног капает вода, стекая обратно в реку. Торжествующий, радостный крик Норы; юбки ее треплет ветер, задувает под подол, а она, повернувшись, в восторге указывает на распустившийся касатик. Детская головка безжизненно свесилась, горло обращено к небу. И птицы, птицы, слетевшиеся на деревья вокруг, наполнившие их щебетом, таким громким, что крик Норы тонет в этом рассветном хоре. Птицы, встречающие свет дня.
Мэри бежала, пока не споткнулась о камень и не упала, но тут же поднялась с исцарапанными в кровь руками. Она сидела на каменистой земле и выла в голос, перепачканная речным илом и полная ужаса.
Чтоб успокоить Мэри и понять, что такое она говорит, Пег О’Шей потратила чуть не час. Девочкины крики разбудили весь дом, и зять Пег выбежал узнать, в чем дело. Вернулся он, неся на руках Норину служанку. Она истерически рыдала, захлебывалась слезами, не в силах говорить, и так дрожала, что Пег велела дочери укутать Мэри одеялом и крепко обняла девочку.
– Что случилось, Мэри? Скажи нам, что с тобой стряслось!
Девочка рыдала с разинутым ртом – из носа у нее текло.
– Голубушка, все, все, тут спокойно, никто тебя не обидит. Ну же, Мэри, что такое случилось?
– Я хочу домой! – Голос девочки был хриплым от страха. – Я хочу домой!
– Ты пойдешь домой, конечно. Но сперва объясни нам, Мэри, что случилось? Не пугай нас, на тебя ж смотреть боязно!
– Меня повесят!
Родные Пег переглянулись.
– Тебя? Повесят? – переспросила Пег.
– Она его порешила! – рыдала девочка. – Он помер!
– Кто?
– Михял!
– Дух-то переведи, Мэри! Вот так! Вдохни, а теперь говори. Ты хотела сказать, что Михял умер?
Девочка резким движением выпростала руки из-под одеяла и схватилась за голову. Растрепанная, с упавшими на лицо волосами, она раскачивалась взад-вперед, сидя на полу в хижине Пег.
– Мамочка, – шептала она, – к маме хочу!
– Что ты такое увидела, Мэри?
– Домой хочу! – плакала девочка. – Не хочу умирать! Меня повесят за это!
– О таком даже и не думай! Ш-ш… Расскажи, Мэри, что ты видела? Что случилось?
Мэри сделала прерывистый вдох.
– Нэнс… – запинаясь, выговорила она. – Она утопила его, и он умер.
Пег застала Нору у очага – та сидела одна, уперев взгляд в остывший пепел. Очень тихо. Слишком длинные рукава куртки пузырились на руках, сомкнутых вокруг бутылки с потином, которую она держала на коленях.
– Нора? Это я, Пег. Пришла тебя проведать.
Вдова повернулась к двери. Взгляд был отсутствующий. Пег заметила, что Нора, по-видимому, плакала – глаза красные, из носа течет.
– Его здесь нет… – Тело ее сотрясла легкая дрожь. Она откупорила бутылку, выпила, захлебнулась, вытерла рот.
– Нора… Ради всего святого, что случилось?
– Я поискала его, но… – Она зажмурилась и содрогнулась всем телом. – Я сразу же вернулась сюда… бежала… Я так бежала, Пег… Думала, может, страшно ему будет одному…
– Ты о мальчике говоришь, Нора?
– А его здесь нет, – продолжала та недоверчиво. – Я вернулась, потому что думала…
Пег тяжело опустилась на табуретку.
– Ты же насквозь промокла… Одежда вся мокрая, грязная…
Нора оглядела себя и словно впервые увидела свои мокрые юбки, все в глине и налипших листьях.
– Что ты делала на реке?
– А потом я сюда пришла. Посмотреть, может, Джоаннин…
– Нора, Мэри говорит, что подменыш умер. Она в ужасном состоянии и говорит, что он утонул в реке. Это правда?
Нора нахмурилась:
– Ты видела его? – Вцепившись в плечо Пег, она приблизила к ней лицо: – Мэри… что она сказала?
– Нора, ты пугаешь меня.
От вдовы разило самогоном.
– Говори, что она сказала? Говори!
Пег мягко отпихнула Нору.
– Мэри Клиффорд сказала мне, что Михял умер. Говорит, утонул.
Нора долго молчала, стиснув зубы.
– Нет, Пег. Не Михял.
– Она говорит, что видела, как Нэнс утопила мальчика. Нора, это и вправду было? Нэнс и вправду утопила маленького калеку?
– Это был фэйри! – проскулила Нора.
– И Нэнс утопила фэйри?
– Мэри убежала. Мы оглянулись и увидели, как она убегает.
– Мы? Это были ты и Нэнс?
– Я думала, что найду здесь Михяла. Думала, мне его воротят.
Пег глубоко вздохнула:
– Нора, что, он утонул, уродец?
Раздался стук в дверь, и обе женщины вздрогнули. В открытой двери стоял отец Хили, за ним маячил зять Пег. Лицо священника было сурово и выражало озабоченность.
– Нора Лихи? Что ты наделала, Нора Лихи?
Нора лишь головой затрясла – говорить она не могла.
– Твоя маленькая прислуга сообщила мне, что стала свидетельницей тому, как ты утопила своего внука.
– Нет!
– Нора, разве это не тот парнишка, о котором ты приходила ко мне поговорить? Маленький калека? Это его ты пошла и утопила?
– Это был нелюдь.
Священник стоял над ней, совершенно ошеломленный таким ответом.
– Помилуй тебя Господи… Где же тот мальчик? Что ты с ним сделала?
– Его здесь нет.
– Нора, что ж, ты пошла и убила этого ребенка? Скажи мне правду, или я… Говорю тебе, Господь осудит тебя за содеянное!
Сжав губы, Нора молчала.
Священник побелел от гнева:
– Господи Боже… Она в своем уме?
– Ее горем оглушило… – пробормотала Пег… – Не в себе она.
Отец Хили приложил ладонь к губам.
– А сейчас слушай меня: я послал человека в участок. Вернется он с полицейским. Поняла? Вдова Лихи, ты слушаешь? Сейчас придут люди, которым тебе надо будет все рассказать. Под присягой! Слышишь? Вдова Лихи!
Взгляд его упал на бутылку с потинем на коленях у Норы.
– Только не надо говорить мне, что пьяная она! Хватит! – Священник кивнул на Пег, которая как раз разжимала в это время пальцы Норы, стиснувшие бутылку.
– Я…
Священник наклонился к Норе:
– Что такое? Что ты хочешь сказать?
– Я… Я не хочу отсюда уходить.
– Они пришлют констебля для допроса и, вполне вероятно, увезут тебя.
– Я не поеду… Не могу я уезжать!
– Это ненадолго, Нора, – принялась уговаривать ее Пег. – За коровой я присмотрю. И за курами тоже…
Нора мотнула головой:
– Нет. Мне надо тут быть. Может, Михял появится. Сегодня не вернулся, так, может, завтра возвратят его… Надо тут его дожидаться!
– Если твоя маленькая прислуга утверждает, что он мертв, – раздраженно повысил голос отец Хили, – то он не вернется! Известно тебе, где находится твой внук? Где тело?
– Михял у добрых соседей, но теперь он вернется. Теперь его возвратят. Так Нэнс сказала.
Священник промолчал. Пройдя к открытой двери, он постоял там, а затем оглянулся на Нору со смешанным чувством отвращения и жалости.
– На твоем месте, Нора Лихи, я бы сейчас молился. – И он кивнул Пег: – Проследи, чтоб она никуда не уходила до прибытия констебля.
Когда Нэнс вернулась домой, ее все еще трясло от холода. В реке она продрогла до костей, и теперь они ныли. Голод, который так остро ощущался в эти дни, сменился тошнотой, и теперь, когда все было кончено, хотелось только одного – спать. Она заползла на свою постель из вереска, укрылась одеялом и закрыла глаза.
И ей приснился сон. Снилось, что она, молодая, идет по главной улице Килларни; стоит начало лета, дорожная грязь запеклась под лучами солнца.
Внезапно ее со всех сторон окружает толпа. Это молодые женщины с лицами, загорелыми от работы на вольном воздухе. На спинах у них корзины, полные рыбы и пахучей рыбьей чешуи.
Широко открывая рот, они окликают ее:
– Нэнс!
– Нэнс, стой! Нам надо поговорить с тобой!
Ноги ее замирают. Под подошвами теплая земля.
Женщины обступают ее все теснее, берут в кольцо.
– Не тебя ли мы заприметили в поле в канун мая?
– Тебя, тебя! Шла одна, одетая по-чудному.
– Никуда я не ходила.
– Но ведь видели тебя, Нэнс Роух!
– Ага!
– И как ползала под шиповником – тоже видели.
– Да не было этого вовсе!
– Видели, видели! А человек, что тебя видел, именем Божьим поклялся, что это ты была.
– Да кто это говорит?
– Он говорил, что ты голая ползла через колючки и что сам слышал, будто ты бормотала странные какие-то слова.
– Скажите мне, кто это говорил?
– Не посмею сказать: ты проклянешь его!
– В жизни никого не проклинала!
– Это ведь грех, Нэнс, страшный грех!
– Правда это, что ты у добрых соседей побывала?
– Неправда! Не было этого!
– Все знают, что мамашу твою умыкнули.
– Ага! А тетка твоя – Шалая Мэгги – с Ними знается. И порчу насылать она большая мастерица!
– Все они одержимые, полоумные. У них в крови это!
– Ага! То-то и папаша твой себя порешил – сам в воду бросился.
– Это нечаянно.
– Врешь, Нэнс! Это ваша одержимость на него перешла!
– А может, это фэйри его в воду затащили?
– Выгонят тебя. По миру пойдешь. Вот что бывает с теми, кто порчу пускает. Кто колдовством промышляет!
– Отца твоего больше нет, так тебе в твоей хижине теперь не жить!
Нэнс чувствовала, как ее охватывает пламя гнева. Она стояла, окруженная толпой, и пылала огнем.
– Вы очень жестокие, – шепнула она.
И когда они засмеялись, то Нэнс коснулась сердца каждой из этих женщин пальцем, горящим, как свечной фитиль. «Будь ты проклята! – выкрикивала она каждой, и та взвизгивала в ответ. – Пусть зарастет порог твой травой, пусть ты помрешь без причастия в городе без священника и пусть вороны растащат твои кости! Imeacht gan teacht ort! – Пропади ты пропадом!»
Как же они завизжали! Они визжали и выли, все громче и громче, пока она не проснулась и не села в постели, тяжело дыша.
Вокруг было темно. В щели сочился слабый послеполуденный свет пасмурного дня. Снаружи доносились шаги и негромкий разговор. И запах примятой травы.
Это добрые соседи, пронеслось в голове, пришли забирать меня!
Первую долгую минуту, не в силах пошевелиться, она сидела, уставившись на дымящий очаг, на полосы сажи на побелке, на разбросанный по полу камыш.
Они пришли за мной, думала она, как прежде – за мамой. Как за Мэгги.
– Нэнс Роух! Открой дверь!
– Ты живая душа или нежить?
– Открывай!
Времени для защиты не осталось. Некогда оградить свою жизнь и душу травами и заклятиями. Только погасшие угли в очаге.
Когда в прутяную дверь лачуги протиснулся констебль и его люди, Нэнс стояла на четвереньках, набивая карманы угольками.
Появление двух полицейских из Килларни взбудоражило всю долину. Пошли кривотолки. Люди, столпившись у дороги, смотрели, как два всадника в форме подъехали к маленькой часовне, а затем, уже вместе со священником, спустились по склону – мимо кузни, мимо родника и женщин с изумленно раскрытыми ртами, к подножию холма возле домов Лихи и О’Шей. Толпа двинулась следом, глядя, как полицейские, передав священнику поводья, стали пешком взбираться в гору. Один направился к хижине О’Шей, другой – Норы Лихи.
Когда через несколько минут они появились вновь, по бокам от растерянной вдовы и рыдающей девочки-прислуги, люди стали возбужденно перешептываться. Они смотрели, как полицейские уводят женщин – по дороге, назад к часовне, и только потом, когда группа скрылась из виду, люди кинулись на холм к О’Шей – узнать, что произошло. Неужели девчонку застали за кражей? А может, эта вдова сама гибель мужа подстроила? Когда потом они увидели, что полиция вернулась за Нэнс, люди стали гадать, может, все трое с нечистью водятся, всю долину изурочили, масло уводили из маслобоек и скотину губили кознями. Небось на самого священника пищог сделали!
Скоро все прояснилось. На закате вся долина гудела от новостей. Нору Лихи, Мэри Клиффорд и Нэнс Роух будут судить. Кретина-подменыша, которого Нора прятала от людей, утопили в реке, и говорят, будто это убийство.
Войти с помощью соц. сетей: