ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Кишон

Бесчисленные были повсюду, и чернота их дыхания смешивалась с пеленой тумана. Майя была свободна от пут, но свобода ли это на самом деле?

В темноте было трудно прочесть выражение лица кишона, и все же она узнала его — по росту, по сложению, по исходившему от него леденящему чувству угрозы, которое она помнила со времен их похода. Изо рта у него вырывался пар. По спине у Майи пробежал холодок.

— Ты спас меня, — дрожащим голосом прошептала Майя. Она хотела, чтобы он заговорил, и страшилась, не зная, чего он хочет. Он убил ее мать. Она не могла забыть этого и не могла доверять ему.

— А ты спасла меня, — сказал он низким хриплым голосом. Она давно не слышала этого голоса и позабыла его, но снова узнала. — В другую ночь… в другом тумане. Помнишь?

— Помню, — ответила Майя, пытаясь встать на ноги. Он стоял рядом, и при виде окровавленного его кинжала Майя вздрогнула. На животе у нее все еще был шрам от раны — рану эту он нанес ей в проклятых лесах Дагомеи.

Он саркастически усмехнулся и потянул ее за руку, помогая встать.

— Я не причиню тебе вреда. Не бойся.

Что-то в его голосе настораживало, рождало странное ощущение. Не отпуская ее руки, он вытер клинок о бедро и загнал его в ножны.

Бесчисленные скулили в тумане, тыкались в Майю рылами, обнюхивали ее, окутывали своими страшными мыслями. У девушки закружилась голова. Колени подгибались, и темнота начинала наползать снова.

— Ты ранена? — спросил он, подхватив ее и не давая упасть.

— В аббатство, — из последних сил прошептала она, чувствуя, как накатывает чужая воля. Бесчисленные тянули ее вниз, словно камни на шее.

Схватив ее за руку, другой рукой кишон обхватил ее за талию и повлек к стене, туда, где шумела ветвями густая дубрава. Левое плечо обдало жаром, но почему-то Бесчисленные не могли проникнуть ей в душу, и она чувствовала, какую это рождало в них ярость.

Бдение, с благодарностью осознала она. Она два дня совершала бдение и потому, даже лишившись даруемой аббатством защиты, все равно оставалась под защитой Истока. Ковыляя и спотыкаясь, она слышала вопли Бесчисленных, в которых звучали ярость и бессилие. Мысли ее опять затуманило, в глазах потемнело, словно рой черных листьев закружился перед ее взором.

— Еще чуть-чуть, — выговорил сквозь сжатые зубы кишон. Неужели он тоже чувствует кружащих вокруг безумных тварей? Она чуть не упала, обессиленная, прижалась к нему, чтобы удержаться на ногах. Ноги едва держали ее, и каждый шаг давался все тяжелее. Никогда еще ей не было так тяжело идти — даже в горах.

Стена была прямо перед ними. Настроение Бесчисленных изменилось. Шериф и его люди были мертвы и больше не могли напитать тварей страхом и болью. Бесчисленные вновь сгрудились вокруг нее, жадные, исполненные ненависти, они шипели и скулили. Охваченная страхом и отчаянием, Майя чуть было не упала. Они проникли в ее руки и ноги, и она почувствовала, что больше не владеет своим телом.

— Скорее! — взмолилась она, обращаясь к кишону и чувствуя, как теряет власть над собственным языком.

Услышав в ее голосе ужас, кишон подхватил ее на руки и пронес оставшиеся несколько шагов, достигнув наконец спасительной сени, и Майя почувствовала себя пловцом, который поднялся из пучины и теперь жадно глотает воздух. Чернота Бесчисленных вдруг растаяла. Они ярились и рычали, упустив жертву, и стены аббатства дрожали, принимая на себя их злобу, их жажду, их извращенные желания. Майя оглянулась, зная, что за ней стоят невидимые стражи, призраки мертвых, выступивших на защиту святой земли. Она глубоко вздохнула, едва не рыдая от облегчения. Сердце ее заполонил покой. Часто дыша, она опустила голову на грудь кишону.

— Спасибо тебе, — надтреснутым голосом поблагодарила она. — Спасибо!

Крепко держа ее в руках, кишон нес ее свозь дубраву, то и дело подныривая под низко висящие ветки. Она слышала над ухом его тяжелое дыхание, чувствовала, как сильно бьется его сердце. Туман застилал им путь, но Майя хорошо знала эти места. Она успела подумать, что до кухни будет ближе, чем до Большого дома, но тут деревья разошлись, и кишон вышел на лужайку.

— Поставь меня. Теперь я могу идти, — сказала она, почувствовав, как к ней возвращаются силы. Она была совершенно измучена; ей хотелось упасть и уснуть.

Он послушно наклонился и поставил ее на ноги; хрустнули веточки, колыхнулся кустарник. Трава под ногами была мокрой.

Майя коснулась его руки.

— Зачем ты здесь? — неожиданно для себя спросила она.

В аббатстве горели фонари, и отблеск их света освещал рощу. На полускрытом темнотой лице кишона блеснула улыбка.

— У меня здесь дела, — уклончиво ответил он. — Не спрашивай. Я услышал, как они договаривались похитить тебя этой ночью, и следил за шерифом. Когда они вынесли тебя из дома, я последовал за ними. Туман — надежное укрытие. Они меня не видели.

Тревога в ее сердце боролась со страхом.

— Ты преследовал меня от самой Дагомеи? — спросила она.

Он покачал головой.

— Мне пришлось отлежаться, чтобы залечить раны, — рука его скользнула на живот и накрыла зажившую рану; кишон моргнул и поморщился от боли. — Она до сих пор меня беспокоит. Но ты спасла меня, Майя. А я спас тебя. Никуда нам друг от друга не деться.

Голос его стал тише.

— Не верь своему отцу. Он хочет тебе зла.

— Я знаю, — дрогнувшим голосом ответила Майя.

— Ну так дай ему отпор, — теперь в голосе кишона звучала ярость.

Майя устало покачала головой.

— Не могу. Он ведь мне отец.

Он холодно усмехнулся.

— Он приказал мне убить тебя. Я тебе уже говорил.

— И все равно я не могу причинить ему вреда. Жаль, что тебе пришлось убить людей шерифа.

— Тебе всех жаль, — фыркнул он и бросил на нее недоверчивый взгляд. — Даже тех, кто сам виноват.

Он покачал головой.

— Знай: назавтра король собирается убить вас всех.

Майя впилась взглядом в покрытое шрамами лицо.

— Это он сам тебе сказал?

Он медленно покачал головой и вдруг насторожился:

— Тебя ищут. Я ухожу. Пойдешь со мной?

Майя помотала головой.

— Я остаюсь. Мне нельзя выходить за стены аббатства.

— Здесь ничуть не безопаснее, — жестко сказал он. — До свидания, Майя. До скорого свидания.

Бросив на нее многозначительный взгляд, он взял ее руку, как некогда, легонько пожал и исчез в тумане.

Далеко уйти он не успел: послышался рык, захрустел под могучими лапами подлесок, и Майя узнала Аргуса.

— Аргус! — позвала она. — Аргус, ко мне!

Ответом ей был яростный рык, щелканье зубов, и вдруг собака завизжала от боли.

— Аргус! Нет! Не тронь его!

Она бросилась в туман за кишоном. Сердце рвалось из груди. Могучий пес скорчился на мокрой траве и скулил от боли. Кишон пятился назад, и с кинжала в его руках снова капала кровь.

— Нет! — вскричала Майя и бросилась к верному псу. Она упала на колени, на усыпанную колючими ветками землю, и баюкала бьющегося в агонии Аргуса. Шерсть его была мокра от крови. Майя прижимала пса к себе, и слезы лились у нее из глаз.

— Нет! Аргус, нет! Пожалуйста, не умирай! Не надо!

Кишон растаял в тумане. Сжимая в объятиях пса, Майя зарылась лицом в жесткую шерсть. Под ее руками пес сделал последний тяжелый вздох и застыл. По лицу у Майи текли слезы, с пальцев капала кровь.

— Нет, — всхлипывала она, баюкая в руках мертвого пса. Плечи ее тряслись и вздрагивали.

— Аргус! — послышался голос Джона Тейта. Охотник свистнул собаке и в следующий ужасный миг уже стоял рядом с Майей.

— Майя! — выговорил он, но замер, увидев лежащего в ее объятиях пса.

— Ты ее нашел? — это был голос Кольера. Финт бросился к Майе, а та все рыдала и рыдала, обнимая верного пса, и сердце ее рвалось на тысячи кусочков.

Стояла полночь, самое темное время суток. Майя и Кольер сидели рядом на скамье под окном кабинета альдермастона. Платье Майи до сих пор было в крови пса, и хоть она и вымыла руки и лицо, глаза ее все еще были красны от слез. Огненный яр-камень в очаге светился оранжевым, наполняя небольшую комнату отблесками пламени. Кольер прижимал Майю к себе и гладил по волосам, глядя на огонь. Были здесь и Додд с Сюзенной — они сидели бок о бок, крепко держась за руки, и на лицах их были написаны молчаливая тревога и дружеское участие.

Вошел сенешаль альдермастона; седые волосы растрепались от спешки.

— Сюда идут альдермастон и ваша бабушка, — сообщил он. — Ну и ночь, что за ночь!

Он подошел к Джону Тейту, который ходил от стены к стене, глядя перед собой налитыми кровью глазами, и положил руку на плечо охотнику.

— Мне жаль, — печально произнес сенешаль.

Джон Тейт покачал головой.

— Клянусь Чишу, это же всего только собака, — лицо его исказилось болью. — Но какая собака!

Томас понимающе кивнул.

— Есть одна странность: смерть Аргуса совпала по времени с некоторыми событиями.

Майя подняла глаза. От усталости тело было как деревянное.

— Что случилось, Томас?

— Пусть лучше ваша бабушка сама расскажет.

Он вернулся к двери и распахнул ее, впуская альдермастона, его жену Джоанну и идущую следом Сабину. Когда они вошли, Томас закрыл за ними дверь и сел на место неподалеку от стола альдермастона.

— Мейг, — поняла вдруг Майя и подалась вперед. — Надо сказать ей, что ее отец умер.

Жена альдермастона кивнула.

— Я сказала ей, Майя. Я только что ее видела. Она не спит. Она совершает бдение, чтобы помочь тебе.

Майя уставилась на нее недоумевающим взглядом.

— Этой ночью тайнознатицы не спят, — пояснила Джоанна. — Мы все совершали бдение ради тебя.

Мгновение назад Майе казалось, что она выплакала все слезы, но глаза ее снова увлажнились. Она посмотрела на Сюзенну; та кивнула и улыбнулась.

— Что случилось? — повторила Майя, глядя на бабушку. Вид у Сабины был усталый и изможденный, но глаза сияли.

— Настал час, — хрипло сказала она.

Майя уставилась на нее.

Альдермастон сделал шаг вперед, приблизился к Майе и взял ее руки в свои. Его взгляд смотрел прямо в душу, а когда он заговорил, голос его был необычайно силен.

— Это случилось, Марсиана. Аббатство… пробуждается. Все яр-камни, даже те, что никогда не отзывались на зов — все они светятся, призывают, зовут тебя.

Глаза Майи расширились. Она бросила взгляд на Кольера, затем вновь повернулась к альдермастону.

Сабина приблизилась к ней и сжала ее ладонь.

— Свершилось испытание. Что-то произошло, что-то дало толчок новым событиям. Я сама не понимаю, что всему причиной. Кровь ли то верного пса, которую он пролил за тебя? Или то, что ты выстояла против Бесчисленных, не поддавшись им? Или все дело в совершившихся бдениях? Что-то произошло этой ночью, но что — я не знаю. И все же яр-камни по всему аббатству светятся… даже те, что в кухонных очагах. В прачечной. Камни ожили и лучатся силой. Аббатство поет тебе, Майя!

От волнения Сабина начала задыхаться.

— Мертвые собрались вместе, — она говорила хрипло, словно ей сдавило горло. — Их тьмы и тьмы. Они шепчут. Они чего-то ждут. Ты должна идти, Майя, — она похлопала внучку по руке. — Переоденься и надень вуаль. Час настал. Сегодня аббатство не отвергнет тебя.

Майя ощутила сомнение… нет, семя сомнения, легкое, словно пушинка одуванчика, но решительно отбросила его прочь.

Она повернулась к Кольеру.

— Идем со мной, — взмолилась она.

Удивление на его лице разом уступило место ужасу. Кольер замотал головой.

— Не могу, — сдавленно признался он. — Всем сердцем хотел бы, но не могу. Не смею.

Он встал. Лицо его раскраснелось от переживаемых чувств.

— Этой ночью я слышал Исток, — шепотом признался он. — Я знаю, что слышал. Когда Кэрью меня увел… когда мы шли, я услышал голос в голове. Исток сказал мне слова, которые собирался произнести Кэрью, а потом Кэрью и впрямь сказал их. Мы говорили с ним, пока шли, и я всякий раз заранее знал, что он скажет. А потом голос в голове предупредил меня, что это обман, затеянный Крабвеллом, и что их цель — ты.

Он говорил задыхаясь, и в голосе его были слезы.

— Я знаю, что это был Исток, — его рука легла на спину Майе. — Иди. А я пока не готов, — он посмотрел ей в глаза. — Но однажды я буду готов. Обещаю.

Грудь Майи наполнилась надеждой; отняв руки из ладоней альдермастона, она обняла Кольера и спрятала лицо у него на груди. Он крепко обнял ее в ответ. Они стояли, обнявшись, потеряв счет времени, и миг этот длился для них дольше вечности. Его губы касались ее волос, он прижимал ее к себе со всей силой и страстью. Его руки дрожали, ее сердце горело жаром. Теперь и она слышала шепот — он становился все громче, он звал ее.

Как и Сабина, она не знала, отчего с аббатства спали невидимые оковы. Быть может, это оттого, что Кольер обрел веру? Она больше не чувствовала усталости, ее не клонило в сон. Тело наполнилось отвагой и решимостью. Она пройдет мастонские испытания. Она соберет всю свою волю, она отдастся на волю Истока и совершит все то, что должна совершить.

Разомкнув объятия и отстранившись, она увидела в глазах Кольера слезы. Он стыдился своей слабости, но в этот миг показался ей таким юным. Она взяла его за руку, постаралась вобрать его тепло, унести его частицу с собой, туда, в аббатство.

— Дождись меня, — шепнула она, сжимая его руки, и провела большим пальцем по костяшкам.

— Дождусь, — пообещал он. Как странно, подумалось Майе, в этот миг ей вдруг захотелось поцеловать его в щеку… или в губы. Между ними повисло напряжение, жажда скрепить обуревавшие их чувства поцелуем. Как горько было осознавать непреклонность проклятия: она никогда не поцелует ни его, ни их детей. Она всегда будет страдать из-за ошибки, которую, пусть и по незнанию, она совершила.

Это было несправедливо, но в этот миг Майя сознавала: чаще всего мы страдаем не по своей вине. Аргуса погубили его инстинкты. Он искал Майю и хотел спасти ее. Он зарычал и бросился на опасного человека просто потому, что не мог иначе. И кишон тоже убил пса не нарочно. Не он занес кинжал — его руку вел инстинкт самосохранения. Так же как ее инстинкт велел ей спасать людей даже тогда, когда все вокруг твердили, что это глупо.

Кольер едва заметно наклонился к ней, его губы были рядом с ее губами. Покачав головой, Майя отпрянула, отстранилась, и сердце ее вновь пронзила боль.

— Нет, — чуть слышно выговорила она и прикусила губу.

В его глазах она прочла такое же страдание, но он покорно кивнул и отступил назад.

Майя выпустила его руку и вслед за бабушкой вышла из комнаты, чтобы вновь совершить все положенные приготовления к мастонским испытаниям.