Дни ожидания тянулись невыносимо медленно. Но ночи были не так уж и плохи.

Хиро убрали из ее охраны, и за дверью комнаты Юкико на стражу встали два новых железных самурая, не сказавшие ей ни слова. Они отходили в сторону, чтобы пропустить слуг, которые приносили еду, меняли белье и наполняли купальню. В ответ на все попытки заговорить она слышала только металлическое молчание. Ее единственным настоящим собеседником была Мичи. Когда вставало солнце, девушки коротали время за игрой в карты или слушали звукобокс, тихо перешептываясь о тех механизмах, которые уже были приведены в действие во всем городе.

Мичи принесла с собой маленькие, свернутые в рулоны схемы дворца с отмеченными на них входами, которыми пользовались слуги, чтобы перейти из одного крыла в другое или выйти наружу. Она показала Юкико, как ей надо встать на комод, чтобы отодвинуть панели в потолке и протиснуться в пространство между балкой и черепицей, чтобы не ходить по соловьиным полам. Рассказала ей о согнутом клене в юго-восточном углу сада, которым девочки-служанки пользовались, чтобы перебраться через стену и сбежать в город для встречи с любовниками. Поведала о том, что дворец уже не та неприступная крепость, какой сёгун ее считает, и что в нем появились щели и течи, проделанные людьми, которых он даже не замечает.

День двухсотлетия династии Казумицу приближался довольно быстро, и двор гудел от волнения. Планировались пышные празднества, и Йоритомо намеревался появиться перед народом, что случалось крайне редко. Поскольку арена была занята, для празднования выбрали доки для неболётов. Бесплатная еда и выпивка для всех жителей Кигена, затем помпезное шествие двора под предводительством сёгуна по Дворцовому пути в Доктаун. За несколько часов до наступления часа лиса начнется третье столетие правления Казумицу над островами Шима. После заката торжество завершится грандиозным салютом, какого жители города еще никогда не видели.

– Как только солнце взойдет над заливом Кигена, – сказала Мичи, – оно взойдет в последний раз при императоре Йоритомо.

– А как же мой отец? – Синяк на щеке Юкико отливал грязно-желтым цветом по краям. – Касуми и Акихито?

– Неболёт, на котором они сбегут, завтра будет в доке. Документы для поездки назад в Йаму уже готовы. Власти ничего не заподозрят, да и времени для тщательной проверки у них не будет из-за всей этой суеты с торжествами. Корабль полетит под флагом Феникса, но капитан – наш друг. В доках у нас тоже есть друзья, готовые помочь.

– Откуда эти «друзья»? Можно ли им доверять?

Услышав вопросы, Мичи склонила голову набок.

– Вы – не единственная, кого обидел сёгунат Шимы, Юкико-чан. Аиша и Даичи-сама годами налаживали связи, готовили людей, ожидая возможности нанести удар. В такой жестокой системе всегда найдутся люди, которые протиснутся сквозь щели. Эта железная махина раздавила бессчетное количество человеческих жизней. – Она пожала плечами. – Затяжной дождь иногда превращается в наводнение. Капля за каплей – и вот уже поток.

– Во время празднования повсюду вокруг причалов будут торчать бусимены. Да и железные самураи, если Йоритомо решит появиться на публике. Разве нет более безопасного способа вывезти их? Может, на поезде?

– На торжестве будет столько шума и саке, что никто и не заметит три лишние тени в толпе. Кроме того, бусименам и самураям будет чем заняться, если вы выполните свою задачу.

– За это не переживайте.

– Уверены, что готовы?

Юкико посмотрела на нее стальным взглядом, не говоря ни слова. Сжатые в кулаки руки на коленях, стиснутые челюсти, неподвижная, спокойная, как полночь. Мичи молча встретила ее взгляд, и слабая мрачная улыбка изогнула края ее губ.

– Вижу, что готовы, – кивнула она.

На третью ночь, когда она готовилась выскользнуть через тайный ход под крышей, Юкико услышала взволнованные приглушенные голоса за дверью своей спальни. Подкравшись поближе, среди лязга и шипения о-ёрой она смогла различить три мужских голоса. Два первых принадлежали ее новым охранникам, их тон был жестким, вызывающим. Когда она узнала третий голос, сердце ее замерло.

Дверь распахнулась, и на пороге появился он: кимоно из темно-красного шелка, расшитого золотом, за поясом оби – чейн-дайсё, длинные волосы стянуты в обычный хвост на затылке, в прекрасных глазах цвета морской волны отражается мерцающий свет круглых ламп.

– Хиро, – выдохнула она.

Он оглянулся через плечо, прикрыл кулак ладонью и поклонился своим собратьям из Элиты. В глазах самураев впервые за три дня мелькнуло нечто, похожее на сочувствие, и мужчины, не говоря ни слова, отвернулись и закрыли за ним дверь.

Она пересекла комнату и бросилась в его объятия, прежде чем он успел что-то сказать, крепко прижалась к груди, обхватив руками так сильно, что испугалась, как бы не сломать ему ребра. И когда их губы встретились, когда его руки коснулись ее тела, на короткое опьяняющее мгновение все мысли о тайных ходах под крышей, о соловьиных полах и кленах вылетели из ее головы. Остался только свежий запах его пота, слабый вкус саке на его губах, и сладкая дрожь внутри от его прикосновения. Под его руками шелк, скрывавший ее тело, тихой волной скользнул на пол. Когда их тела слились воедино, она закрыла глаза, страстно выдохнула его имя и забыла, как звучит ее собственное.

Утолив страсть, она положила голову ему на грудь в душной темноте и вспомнила все. Чувство вины тут же подняло голову – невидимый яд тонкой струйкой проник в прохладный горный ручей, превратив его в черный поток, как реки, текущие через сердце Кигена. Она подумала об отце и Буруу, которые страдают в заточении. О Кине, который без сна и отдыха трудится за верстаком. И даже о Хиро, который лежит рядом с ней, не подозревая о заговоре, сеть которого плетется у него под носом. И тогда, уютно устроившись в тепле его рук, она вдруг почувствовала себя в полном одиночестве.

– Поскорей бы убраться отсюда, – прошептала она.

– Неужели я такой ужасный? – приподнял бровь Хиро.

– Нет, конечно, – она улыбнулась, целуя его. – Но все остальное… всё вокруг кажется мне… грязным, запутанным. Здесь так много хитросплетений и ложь на лжи, – она покачала головой. – Я чувствую, как это все липнет ко мне. Меняет меня, превращая в нечто, чем я не хочу быть. Все здесь пропитано ядом.

– Ты побудешь здесь какое-то время. Постарайся с пользой провести это время. Как только сёгун успокоится, я попрошу у него разрешения ухаживать за тобой. Я отправил письмо своему отцу…

– Ухаживать за мной? Зачем, черт возьми?

– Чтобы я мог быть с тобой, – он нахмурился и привстал, опираясь на локоть.

– Хиро, ты и так со мной, прямо сейчас, – засмеялась она, снова целуя его.

– Чтобы я мог встречаться с тобой на людях, – он посмотрел ей в глаза. – Придя сюда без разрешения, я рисковал жизнью, Юкико. И ладно, если бы только своей. Ею я рисковал бы снова и снова, чтобы держать тебя в объятьях. Но мои товарищи, которые охраняют тебя. Слуги, которые сделали вид, что не заметили меня? Мы подвергаем опасности и их жизни, встречаясь тайно. – Он взял ее за руку и провел большим пальцем по костяшкам пальцев. – И, кроме того, я хочу, чтобы люди знали, что ты – моя. Я не хочу скрываться, прятаться по углам, как вор. Это позорит нас обоих.

– Боже, кого это волнует, что думают другие? Все, что имеет значение, – это мы с тобой.

– Это неправда. Мы должны думать о наших семьях. Наших званиях. Я присягнул верно служить Йоритомо-но-мие.

– Я знаю, Хиро.

– Тогда ты должна знать, что прежде всего я – его слуга. Я живу и умру согласно Кодексу Бусидо. Я должен держать свою клятву.

– Клятва лжецу – вовсе не клятва, – пробормотала она.

– Что ты сказала?

Вздохнув, она села, накинула тонкое кимоно на плечи и выскользнула из кровати. Шлепая босыми ногами по полированным доскам, она подошла к крошечному окну и остановилась, глядя в темную ночь Кигена. В конце лета краски потускнели. Скоро наступит осень, а потом мир погрузится в холодную зимнюю глубь. Поймет ли он ее, стоя у этого окна в одиночестве? Надо ли ей говорить, что она ускользнет задолго до первых снегопадов?

Она оглянулась на него, обхватив себя руками.

– Ты хороший человек, – сказала она. – Но ты не знаешь ничего о своем хозяине. Если бы знал, возможно, не стал бы ему подчиняться.

– Без клятвы, без господина самурай – ничто. Честь и честность, уважение и верность – это кодекс воина. В первую очередь я – самурай, Юкико. Я должен умело орудовать мечами, длинным и коротким, и должен быть готов умереть. Вот моя цель.

– Мне однажды сказали: «Служение может быть благородным делом, но только если твой хозяин благороден».

– Твой отец?

– Друг, – тихо вздохнула она. – Мне бы хотелось вас познакомить.

Она смотрела в темноту, слышала, как шепчется ветер с чахлой садовой листвой.

Той ночью она как будто заново родилась. Стала другой. Стала лучше.

– Почему ты так говоришь? – в голосе Хиро зазвучал гнев, в глазах мелькнуло недоумение. – Ты словно хочешь, чтобы я усомнился в своем господине. Но без клятвы я – ничто. Бусидо – моя цель, мое сердце. Это – Путь. Йоритомо-но-мия – владыка этой империи. Все его люди обязаны хранить ему верность. В том числе и ты, Юкико.

Она видела, как поблескивали в темноте его глаза – прекрасные глаза цвета морской волны. Они снились девушке, заблудившейся в Йиши. Казалось, что все это было очень-очень давно – они и Кагэ, бесконечный волнующийся океан омытого дождем мрака. Девушка, которая бродила по лесу и мечтала об этих глазах, теперь казалась незнакомкой.

Юкико снова вздохнула и отвернулась от окна, освещенная ядовитым приглушенным светом луны за спиной. Она скинула кимоно с плеч и, обнаженная, скользнула в кровать и снова прильнула к нему. Закрыв глаза, она притворилась, что ей хватит следующих нескольких дней. Притворилась, что не лжет ему с каждым вздохом.

Она лежала в темноте с широко раскрытыми глазами, слушая, как бьется его сердце.

Хидео смотрел на грязный луч зари, пробивающийся сквозь мутное морское стекло, тени от которого тянулись по полу к постели. В руках он держал трубку с длинным мундштуком и чашей, вырезанной в виде головы тигра, из открытого рта медленно струился дымок. С утренней порцией лотоса было почти покончено; еще пара затяжек и все. Потом у него во рту появится сухость, потом заскребет в горле, и желание затянуться снова начнет расти. Это зелье – словно обезьяна, которая сидит у него на спине, без умолку болтает, втыкает пальцы ему в позвоночник. Словно демон, что знает все его секреты.

Погрузившись в очередной документ, он обмакнул кисть для каллиграфии в чернила каракатицы. Сделал три коротких точных мазка, разрешая Союзу докеров остановить работу и присутствовать на праздновании двухсотлетия, которое состоится в выходные дни. Это мог бы быть заказ на покупку сотни новых рабов, которые умрут от изнуряющего труда на землях сёгуна. Приказ об аресте очередного недовольца, который исчезнет однажды ночью и больше никогда не заговорит. Приказ о смертной казни.

Он моргнул и уставился на кисть для каллиграфии, представив, что у него в руках лезвие. Оружие, уничтожившее больше народу, чем любой бусимен или железный самурай.

Йоритомо зевнул и сел в кровати, моргая, оглядел спальню как будто растерянным взглядом. Провел рукой по ирэдзуми, потер ладонью кожу и наконец увидел своего министра, сидящего на коленях в гостиной.

– Я приказал даме ждать в своих комнатах, великий господин, равный небесам. – Хидео показалось, что его язык распух и не помещается во рту. – Если вы захотите, она вернется, когда мы закончим.

Йоритомо глотнул воды из стакана у постели и сморщился от химического привкуса.

– Нет, – покачал он головой. – Отправь ее обратно к отцу с железом для приданого. Она мне больше не нужна. Женщины Рю оставляют неприятное послевкусие, если наслаждаться ими слишком долго.

– Как скажете, великий господин. Эту даму вернут в семью, как только исчезнут следы вашей… э-э… симпатии.

– Есть что-нибудь важное на сегодняшнее утро? – Йоритомо махнул рукой в сторону пачки документов на столе Хидео. Дым из пасти тигра клубился и плавал по страницам. Министр поднес трубку к губам.

– Лорд Хиро снова просит вас принять его, чтобы лично попросить у вас прощения, сэйи-тайсёгун. Кажется, он искренне раскаивается и постарается загладить вину перед своим верховным повелителем и хозяином.

– Хиро, – буркнул Йоритомо. – Мне следовало велеть ему совершить сэппуку после его провала.

– Моя сестра и ее муж просили меня передать вам их бесконечную благодарность за то, что вы пощадили их единственного сына, великий господин. Хиро – самое дорогое, что у них есть.

– Он слишком молод, чтобы носить о-ёрой и золотую дзин-хаори. Он слишком молод для Элиты Казумицу. Ты балуешь его, Хидео.

– Мои сыновья мертвы, великий господин, – старик грустно улыбнулся, глаза покраснели от дыма лотоса. – Пали под флагом Империи в славной войне, совсем молодыми – срубленные зеленые саженцы. Простите меня за снисходительность к моему единственному племяннику и найдите, пожалуйста, время выслушать его извинения.

Йоритомо вздохнул и кивнул.

– Ладно, пусть приходит.

– Ваше великодушие безгранично, сэйи-тайсёгун. Благодарю от всего сердца.

– Что-нибудь еще? – Йоритомо махнул рукой на стол.

– Подготовка к торжествам идет полным ходом. Наконец-то определились с порядком шествия придворных во время парада. – Хидео говорил и махал рукой с трубкой. – Первыми, естественно, идут Тора. Затем последует свита Рю, за ними Фушичо, и замыкающими будут Кицунэ. После некоторых возникших было трудностей, нам удалось пригладить взъерошенные перья посланцев Феникса.

– Что ты им пообещал?

– Что вы внимательно рассмотрите кандидатуру военачальника Фушичо, когда будете менять генерала Тору Ходзацу на посту командарма перед вторжением к гайдзинам.

Йоритомо фыркнул.

– Если Фушичо хотят возглавить целую армию, пусть сначала добудут мне победу в тех схватках, которые им уже были поручены.

– Я обещал им только, что вы рассмотрите этот вопрос. Ничего больше, – устало улыбнулся Хидео. – Эти мелочи мы утрясли, и теперь подготовка торжеств идет по плану. Прибыли фейерверки из Йамы, Фушичо Киругуме написал пьесу в вашу честь. Я слышал, говорят, что сопровождающий его оркестр будет в пятьдесят раз больше обычного. Весь двор гудит от волнения.

– Очень хорошо. – Сёгун подошел к коралловой чашке, ополоснул прохладной водой лицо. – Мы закончили?

– Еще один вопрос, великий господин, – лоб Хидео наморщился. – Последние дни вокруг арашиторы наблюдается чрезмерная суета. В неурочное время приходят и уходят мастера-политехники, делают какие-то замеры, везде лезут, все вынюхивают. Слишком уж много хлопот из-за одного седла.

Йоритомо улыбнулся.

– Не беспокойся, Хидео. Моя сестра готовит мне подарок.

– Леди Аиша…

– Именно. И она хочет, чтобы это был сюрприз. Не волнуйтесь.

Глаза Хидео сощурились, и он наконец-то пыхнул трубкой в последний раз. Дым был приторным, теплым, проникал в горло, за которым открывался путь к легким. Из гортани в бронхи, из альвеол в кровоток и оттуда – в благословенное забытье. Дракон расправляет свои кольца внутри, будит подозрительность, которая, волнуясь, перерастает в паранойю. Блестит чешуя. Слышно холодное тихое шипение внутри.

– Сюрприз, великий господин? – улыбнулся старик, выдыхая дым изо рта. – Понятно. Да, мы все любим сюрпризы.

– Еще два дня.

Юкико произнесла это тихо, одними губами, осматривая арену и прислушиваясь к шагам бусименов. Как только зашло солнце, она выскользнула из своей спальни, проползла под крышей и прокралась по садовой стене. Из ближайшего лаза она наблюдала, как патрулируют край арены солдаты: одна пара шла по часовой стрелке, а вторая – против. Они по очереди проходили под арками и проверяли внутренние стены. Каждый круг занимал у них почти десять минут. Ей оставалось чуть меньше семи, чтобы ускользнуть обратно в тень. На широком открытом пространстве арены она нервничала, пригибалась к передним лапам Буруу, держась одной рукой за его грудь. Ей нужно было вернуться во дворец до того, как заметят ее отсутствие.

Политехник наклонился над крылом Буруу, проверяя металлические манжеты вокруг придаточного крыла и кроющих перьев, измеряя длину и ширину небольшой щелкающей рулеткой. Мехабак на его груди издавал постоянный лязг и гул, рассчитывая формулы мятежа.

– Два дня, – ответил Кин, заменяя одну манжету другой. – Все будет готово.

– Должно быть готово, Кин-сан. Весь город будет на праздновании двухсотлетия. Почти все бусимены дворца будут участвовать в параде. Железные самураи тоже. Стражи в тюрьме почти не останется. Все будут пялиться в небо. У нас есть только один шанс.

– Я сделаю все возможное.

Она потянулась к шее Буруу, провела пальцами по гладкими перьям, почесала под подбородком. Буруу замурлыкал, и этот звук крошечным землетрясением отозвался в ее груди.

– Я хочу поблагодарить вас, Кин-сан, – сказала Юкико, вглядываясь в безликую латунную маску. – Вы так сильно рискуете ради нас. Я не понимаю почему.

– Не понимаете? – отрывисто проскрипел он из-под шлема. – Даже не догадываетесь?

Она облизнула губы и уставилась в пол.

– Кин, я…

Он поднял руку – толстая кожа, тяжелая латунь, циферблаты и вращающиеся устройства. Юкико видела свое отражение в единственном кровавом глазу, видела – лгунью, в которую она превратилась. Она знала, что Кин в нее влюблен. Но боялась, что, если она расскажет ему о своих чувствах, вернее об их отсутствии, он уйдет и оставит Буруу умирать здесь. А ей нужна была его помощь.

Можно ли простить себе такую ложь? Ложь ради великого блага? Обманывать этого мальчика, чтобы освободить лучшего друга от мучений, вызволить из тюрьмы отца? Разбить его сердце, чтобы спасти две жизни? Справедлива ли такая цена?

– Ничего не говорите сейчас, – покачал головой Кин. – Когда мы будем далеко отсюда, когда будем смотреть на горизонт и видеть только яркую зелень и чистые струи, тогда мы сможем поговорить. Скажем друг другу все, что хотели сказать. – Он сунул металлические манжеты в отсек на поясе и бросил последний оценивающий взгляд на крыло Буруу. – Все будет готово, Юкико-чан. Через два дня. Я даю вам слово.

Он прикоснулся двумя пальцами ко лбу, кивнул Буруу и вылетел из ямы в темноту, оставив позади слабый запах дыма чи. Юкико встала и обеими руками обняла Буруу за шею, прижалась лицом к его перьям, вдыхая его запах. Он был теплым и мягким, как одеяла, в которые она заворачивалась, лежа у очага, когда она была маленькой девочкой. Ей хотелось только одного – унестись далеко-далеко отсюда, где прохладный ветер будет играть в ее волосах, где чистые капли дождя будут падать на ее лицо. Жить и дышать.

Мысленно она вернулась на борт «Сына грома», и в голове у нее снова зазвенел голос отца.

Она кивнула, вытерла слезы с глаз, заперла их в укромном уголке своей души и выбросила ключ. Больше никаких страхов. Никаких сожалений. Ни ради смутных принципов, ни ради чужих представлений о том, что есть «правильно». А только ради тех, кого она любит. Ради своей семьи.

– Что ты здесь делаешь?

Юкико вздрогнула. Буруу зарычал, его голос громом загрохотал по полу, достигнув подошв ее ног. Шерсть на загривке вздыбилась, перья на спине торчали пиками, глаза сверкали. Она нахмурилась в темноте, узнав голос.

– Хиро?

Он вышел из тени – голая грудь под красным шелком кимоно, по рукавам бродят вышитые тигры. На талии – черный оби и нео-дайсё скрестились на пояснице в лакированных ножнах. Его распущенные волосы шевелил ветер, хмурый взгляд затуманил прекрасные глаза цвета морской волны, о которых она мечтала в прошлой жизни.

– Я пришел повидаться, а тебя нет. Что ты здесь делаешь, Юкико, одна, без сопровождения?

– Навещаю Буруу.

– Но как ты выбралась из дворца? Охрана не видела, как ты уходила.

– Кицунэ приглядывает за своими, – она попыталась выдавить робкую улыбку, надеясь смягчить его.

– А гильдиец? – Он прищурился в сторону коридора, по которому ушел Кин. – Он здесь зачем?

– Я не спрашивала, – она пожала плечами и спрятала за спиной руки, чтобы скрыть дрожь. – Мне не о чем с ними говорить. Наверное, он работает над седлом Йоритомо.

– Юкико, – нахмурился Хиро. – Если Гильдия что-то замышляет…

– Никто ничего не замышляет.

– Ты лжешь. – Он покачал головой. – По глазам видно.

НЕ ГОВОРИ ЕМУ НИЧЕГО.

– Да ничего не происходит, успокойся, – настаивала Юкико. Она сделала шаг вперед и прижалась к нему, обняв за талию. – Не из-за чего волноваться. Буруу – мой друг. Ему одиноко в темноте, и мне хотелось побыть с ним вдвоем. Я скучаю по нему, Хиро. Вот и все.

– Поклянись.

– Клянусь, – она произнесла это слово, глядя ему в глаза, почувствовав, как ложь пеплом расползается по языку. – Ничего не происходит.

Хиро пристально смотрел на нее, выражение его лица постепенно смягчалось, и он тихо пробормотал:

– Прости меня, – он коснулся рукой ее щеки, убрав с глаз пряди волос. – Я знаю, что ты скучаешь по своему другу. Я знаю, что он тебе дорог, хотя мне этого и не понять. Но ты не должна выходить из дворца без разрешения. Ты уже обманула сёгуна один раз, когда была под моей охраной. Я… – он покачал головой. – Я просто боюсь, что он потеряет веру в меня. Если я снова подведу его…

И тут, в вечерних сумерках, Юкико увидела его будто в первый раз – темнота словно выделила другие его черты, которых не было видно днем. Хиро совсем не был похож на ее отца. Он служил Йоритомо не потому, что его принуждали к этому или угрожали. Хиро служил, потому что считал это правильным. Честь, верность, Кодекс Бусидо – в этом заключалась его жизнь. Он скорее умрет, чем откажется от этих принципов – как один из счастливых мучеников, о которых говорил Буруу. Его жизнь не имела смысла, если в ней не было его господина. Он был винтиком механизма, острым зубцом шестерни двигателя. Он был рожден для привилегий и никогда не сомневался в правильности такого уклада.

В глубине души она всегда знала это. Да и он, честно говоря, никогда не притворялся другим. Но ей так сильно хотелось, чтобы они оба ошибались, она так надеялась, что он – не такой, как другие. Если даже принцесса Аиша увидела истинную суть вещей, то и любой сможет разобраться.

Любой, кто отважится на это, – вот в чем проблема.

В глубине своих мыслей она почувствовала Буруу – он не осуждал и не упрекал. Он пытался предостеречь ее, предупреждал, что Хиро – лишь еще один козырь в их руках. Теперь она жалела, что не прислушалась к нему.

Хиро крепко прижал ее к себе, положив руки на ягодицы, глядя на нее своими прекрасными глазами, которые преследовали ее в девичьих грезах. Его губы приоткрылись, чтобы сказать ей то, что она не хотела слышать. Время замедлило свой ход и все вокруг замерло.

– Я люб…

Она закрыла ему рот поцелуем, привстав на цыпочки, обняла его за шею и прижалась губами к его губам, и он так и не смог закончить предложение. Она не хотела слышать эти три ужасных слова, чувствовать, как они разрывают ей сердце, видеть, как ложь разъедает ее изнутри. Она прижалась к нему всем телом и целовала его до тех пор, пока слова не растаяли у него на губах, и его желание говорить медленно угасло, сменившись мягкой счастливой тишиной.

Она целовала его как в последний раз.

И в глубине души понимала, что так и есть.

О боги – она пронзила ему сердце! Ножом. Зазубренным клинком ржавого металла. Воткнула его между ребер и несколько раз провернула, пока не раскрошились кости. Он не мог дышать. Ничего не видел вокруг. Его затошнило, закружилась голова, мир качнуло порывом невидимого ветра, а под ногами разверзлась пропасть. Кин прислонился к стене, пальцы царапали бетон, и его вселенная растворилась во мраке. Из онемевших дрожащих рук выпала рулетка. Цифры, которые он хотел перепроверить, скрылись в самом дальнем уголке его разума. Он смотрел на Юкико и самурая, сжимающих друг друга в объятиях, и чувствовал, как в горло, пузырясь, хлынула желчь. Во рту запылал вкус ярости, жесткий, металлический, острый, как лезвие бритвы.

Он развернулся и двинулся прочь, пошатываясь и держась за сердце, словно пытаясь сдержать кровь.