Мы из фемы Анатолик, из знатной ромейской семьи, отец наш из Киннамадов, а мать наша — урожденная Дукиня, из семьи Константина…

Дигенис Акрит

К осени 904 года византийцы еще не оправились от тяжелого поражения, которое они потерпели летом. Арабский флот отправился из Сирии в дерзкий налет на Фессалоники. Второй по значению город империи был хорошо укреплен и в прошлом успешно отражал многочисленные нападения славян с суши. Арабы, однако, нашли брешь в обороне со стороны моря, несмотря на тяжелые цепи, которые закрывали вход в гавань. Захватив и разграбив город, они согнали около 20 000 молодых людей и вывезли их на Крит, где продали в рабство. Поэтому император и его советники в Большом дворце возрадовались, когда пришло известие о скромной победе, одержанной на восточной границе. Небольшая византийская армия продвинулась к постоянно оспариваемому городу Германикия, где была атакована объединенными арабскими силами из Мопсуестии и Тарса. Заметно проигрывая в численности, византийцы сражались мужественно, прогнали врагов и благополучно вернулись из похода с трофеями.

Командовал ими некий Андроник Дука. Вероятно, один из предков Андроника носил титул Дука (что соответствует латинскому Dux — лидер, предводитель), и титул превратился в фамилию, передаваемую по наследству. К началу Х века все больше и больше видных византийцев использовали не только имена, но и фамилии. Семейство Дук было одним из многих известных кланов, появившихся в Малой Азии, где они владели значительными земельными участками и соперничали друг с другом в набегах на арабских соседей. Их идеал войны в виде регулярных рейдов по ту сторону границы и обратно породил яркий фольклор, рассказывающий о подвигах этих кланов. В конце концов на основе этого фольклора была создана эпическая поэма «Дигенис Акрит», воспевающая дерзкие подвиги одноименного героя в его войнах против неверных. Сын мусульманского эмира и христианки — дочери византийского полководца, Дигенис отличался всеми добродетелями рыцаря Круглого стола: верностью императору, глубокой верой в бога и беззаветной преданностью друзьям. Но, кроме того, он обладал нечеловеческой силой и мог руками разорвать льва на­двое. Победив всех своих врагов, Дигенис поселился в роскошном дворце, построенном на берегу Евфрата. Его реальные прототипы, возможно, не отличались такой силой и столькими добродетелями, но их набеги в Сирию тоже бывали весьма успешны.

Эта новая военная аристократия могла нападать на соседей- арабов безнаказанно, потому что старый враг, Аббасидский халифат, вступал в период упадка. Дни, когда халифы сами водили свое войско в Таврские горы, давно миновали, потому что более важные дела удерживали правителей дома. Соперничающие арабские группировки постоянно возводили на престол и свергали все новых халифов, и, чтобы закрепить свое положение, властители опирались на рабов-тюрков из Центральной Азии, которые составляли дворцовую гвардию. Они хранили верность хозяину и могли защитить его в случае покушения или попытки мятежа, но это не решало проблему полностью. Тюрки составляли явное меньшинство среди преобладающего арабского населения, и, поскольку от халифа полностью зависели их средства к существованию, они должны были быть уверены в том, что на престоле сидит человек, готовый соблюдать их интересы. Следовательно, они сами регулярно свергали неугодных халифов и ставили на их место других, казавшихся им более подходящими. Политическая нестабильность сопровождалась экономическим спадом. Богатство Месопотамии основывалось на сложной системе поливного земледелия. На этих работах были заняты африканские рабы, а между 869 и 883 годами они несколько раз поднимали восстания. На подавление бунтов бросали многочисленные войска, и это, а также ущерб, нанесенный системе орошения и земледелия, повергли государство в экономический кризис. К 930 году халиф был уже не в состоянии платить своим солдатам.

Слабая центральная власть неизбежно вела к сепаратизму на окраинах, усугублявшемуся религиозными различиями. В 909 году автономный, но проаббасидский режим в Северной Африке был свергнут Фатимидами, мусульманами-шиитами, которые не считали Аббасидов потомками Пророка и законными правителями всех правоверных. Именно Фатимид вел с Симеоном, царем Болгарии, переговоры, которые так встревожили византийцев.

Слабость халифата привела и к изменению ситуации на восточной границе Византии. Защита арабских земель и вторжения на византийскую территорию были отданы на откуп наместникам, назначаемым из Багдада. Со временем они стали полностью независимыми от халифа эмирами, и к 920-м годам главной силой, противостоящей византийцам на Востоке, оказались Хамданиды, чей независимый эмират находился сначала в Мосуле, а затем в Алеппо. Хамданиды были богаты и воинственны, но они не могли бросить на борьбу с византийцами такие ресурсы, какими располагал в зените своего могущества халифат.

В то время как правители Византии были заняты противостоянием с Симеоном, царем Болгарии, в Малой Азии находились воители, которые пользовались возможностями, открывшимися на Востоке. Человеком, возглавившим контрнаступ­ление, был Иоанн Куркуас, семья которого владела землями вокруг Докеи в феме Армениакон. В 919 году он помог Роману Лакапину захватить власть в Константинополе, и наградой ему стало назначение на относительно новый пост доместика восточных схол — главнокомандующего армии на восточной границе. Одновременно с этим постом появился и новый вид войск, более востребованный в изменившихся условиях. По мере того как Византия переходила на восточной границе от обороны к наступлению, прежние войска фем все больше морально устаревали. Они были созданы для того, чтобы отражать нападения арабов на земли Малой Азии, не перенося боевые действия на территорию противника за Таврские горы. Их солдаты были одновременно земледельцами, что обеспечивало им пропитание. Вместо этих войск стала расширяться регулярная армия, тагмата, основанная Константином V. Этим солдатам платили жалованье из имперской казны, а не наделяли земельными участками, и улучшение их экономического положения вызвало приток желающих записаться в войско. Среди вербовавшихся в этот элитный полк оказывалось все больше чужеземцев, рожденных за пределами Византийской империи. Особенно много было русов, но встречались даже и арабы. Анема, сын эмира Крита, входил в число императорских стражников и погиб, сражаясь за императора в Болгарии в 971 году. Появление на службе наемников не было признаком слабости или упадка, но следствием экономического возрождения, позволившего византийцам покупать лучших солдат, а также их исключительной способности интегрировать чужаков и обращать их воинственность себе на пользу. Роль тагматы также менялась. Раньше ее полки — тагмы — базировались вокруг Константинополя, во многом на тот случай, если взбунтуются стратиги фем, но теперь они переместились на восточные окраины, где от них было больше пользы. Командовал ими доместик схол, так что Куркуас полностью контролировал императорскую армию на востоке и потому был влия­тельнее, чем стратиги фем.

В течение 920-х годов Куркуас регулярно совершал набеги на приграничные арабские города, но его главной целью была Мелитена, которая много лет служила арабам надежным убежищем на западе Таврских гор во время их рейдов в Малую Азию. В мае 934 года Куркуас вторгся на земли Мелитены, захватил их и осадил город, и в конце концов губернатор сдался и открыл ворота. Куркуас вручил город и его окрестности императору Роману, который принял их как владение империи, а не разделил земли между воинами, как делалось в прошлом. Так было выгоднее для сбора налогов, позволявших платить элитным войскам. Сделав Мелитену неопасной, Куркуас смог повести свои войска за пределы Византии в Сирию. В 943 году он окружил город Эдесса, находившийся далеко на арабской территории. Понимая, что помощи в ближайшем будущем ждать неоткуда, жители были готовы к переговорам. В обмен на свою безопасность они предложили отдать драгоценный Мандилион, древний плат, на котором сохранился отпечаток лица Христа. Куркуас был рад согласиться и, сняв осаду, ушел в Таврские горы. Реликвию торжественно привезли в Константинополь в августе 944 года и поместили в храме Богородицы Фарской. Для византийцев обладание Мандилионом оказалось значимее, чем взятие Мелитены. Куркуас стал героем, и о нем и его победах даже был написан труд в восьми томах. Но нашлись и те, кто взирал на успехи Куркуаса с тревогой. Пока на востоке империи добывались победы, в Большом Константинопольском дворце события развивались своим чередом.

* * *

К началу Х века, каким бы кровавым и компрометирующим ни было их воцарение, Македоняне считались признанной правящей династией. Она сумела пережить и царствование малолетнего Константина VII, и сомнения по поводу законности наследования им императорского титула, и разгромное поражение от хана Симеона при Ахелое в 917 году. Уже три поколения сменилось со времен Василия I, захватившего власть в 867 году, и все императоры династии целенаправленно проводили политику престолонаследия. Схемы вроде тех, что привели Маврикия к власти через брак в 582 году, были хороши, но оставляли много места для случайностей. Куда безопаснее было назначать преемника задолго до смерти императора. Чтобы не возникало сомнений, кто может претендовать на это, со времен Константина V в Большом Константинопольском дворце имелся специальный зал с окнами, выходившими на Босфор. Его стены были облицованы порфиром — редким мрамором, который добывался в одном-единственном месте в Египте. Мрамор был пурпурного цвета (со времен Римской империи — цвет императорской власти) и усеян белыми крапинками. В этом зале рожали императрицы. Поэтому сын императора назывался «багрянородным», или «порфирородным», то есть «рожденным в Порфире», и со временем народ Константинополя уверовал в то, что истинный император — тот, кто появился на свет именно в этом зале. Константин VII, хотя и родился в четвертом браке императора, был все-таки багрянородным, и потому, когда амбициозный друнгарий флота Роман Лакапин совершил в 919 году переворот, он не мог попросту избавиться от него, как Фока от Маврикия или Ирак­лий от Фоки. Вместо этого Роман вынужден был поступить более осторожно: он выдал замуж за Константина свою дочь и тем самым связал свою семью с законной династией. А полтора года спустя провозгласил себя кесарем, что было на ступень ниже, чем император. Только в декабре 920 года Роман был коронован как император в соборе Святой Софии, но даже тогда он не сменил Константина Багрянородного, а правил совместно с ним. Несомненно, Роман рассчитывал, что это не продлится вечно. В свое время его династия, Лакапины, должна была сменить Македонян, и он готовился к этому дню, короновав также своего сына Христофора. Но пока что на золотых монетах оба императора изображались рядом, стоящие бок о бок и держащие крест. Правда, Роман следил за тем, чтобы его изображение было крупнее, чем Константиново.

Но, опытный политик, Роман все-таки просчитался. Его династии не суждено было сменить Македонян. Все рухнуло в конце 944 года. Сыновья Романа, устав ждать, свергли своего отца и заточили его в монастырь. Точно так же они хотели поступить с Константином VII, а затем стать правящими императорами, но, когда весть об этом разнеслась по городским улицам, приверженные Македонской династии жители Константинополя решили вмешаться в происходящее. Разъяренная толпа собралась у Медных ворот Большого дворца, требуя, чтобы ей показали императора Константина, живого и здорового. Только когда Константин появился с непокрытой головой, чтобы его можно было узнать, люди разошлись. Планы братьев Лакапинов сорвались, и им оставалось лишь беспомощно дожидаться, когда Константин при поддержке своих сторонников схватит их и отправит в изгнание. После этого с 945-го до самой своей смерти в 959 году Константин Багрянородный правил единолично, и Македонская династия продолжилась. Именно Константин произнес политическую эпитафию Роману I: он оказался успешным воином и дипломатом, сумевшим дать отпор царю Симеону, но в других отношениях был «простым неграмотным человеком, не принадлежащим к тем, кто с детства воспитывался в царских покоях».

* * *

Сохранение Македонской династии обеспечило продолжение того курса, которого в предыдущем столетии придерживались Фотий, Варда и их окружение. Его сторонники, как правило, имели классическое образование, вероятно полученное в Магнаврской школе, но при этом ни в коей мере не были далекими от мира учеными мужами. Их подход к защите империи был, напротив, исключительно практичным. Стоящая на пути миграций народов Византия не могла обеспечивать свою безопасность одной лишь военной силой. Вместо этого она должна была управлять своими врагами, сталкивая одного с другим и включая их, когда возможно, в духовную и религиозную орбиты империи. Война считалась неприятной необходимостью, на которую решались лишь в крайнем случае. Этот подход был приведен в систему и изложен в целом ряде практических руководств, составлявшихся при византийском дворе во времена правления Льва VI и Константина VII. Так, трактат «Тактика» Льва VI олицетворяет глубокое недоверие к полномасштабным военным действиям и предлагает более мудрые альтернативы:

«Полезно наносить противнику ущерб путем обмана, набегов, голода, вредить ему в течение долгого времени частыми нападениями и другими действиями. Никогда не давайте вовлечь вас в решающую битву. Мы видим, что чаще всего успех достигается везением, а не храбростью… Многократных побед над врагами можно добиться и без войны, с помощью денег. Если у них есть другие враги… предложение денег должно побудить их начать войну против ваших противников».

Еще более четко эти альтернативы были описаны Константином VII в трактате «Об управлении империей», дипломатическом руководстве, которое он оставил своему сыну, Роману. В нем рассказывается о народах, живших на границах империи, и даются советы относительно того, как лучше держать их в узде. В случае с русами и болгарами лучшей стратегией была ежегодная плата печенегам за то, чтобы в случае необходимости они нападали на болгар, переправляясь через Дунай, или перекрывали Днепр, по которому русы попадали в Черное море. Если же сами печенеги вдруг пошли бы на Византию, надо было обращаться к их соседям узам. И тех же узов, а также аланов можно было в случае чего использовать против традиционных союзников Византии хазар. Но этими дипломатическими маневрами дело не ограничивалось. Для Константина VII и его окружения очень важно было поощрять и укреплять дружественные отношения с соседними народами, и для этого не было способа лучше, чем оказывать им пышный прием в Константинополе. Посланников испанского халифа из рода Омейядов Абд ар-Рахмана III, который был не в ладах со своим соперником Аббасидом в Багдаде, принимали в 946 году в Магнаврском дворце, который специально по этому случаю убрали шелками. Впечатляющий прием был оказан в 957 году Ольге, вдове Киевского князя Игоря, которая подумывала об обращении в христианство: княгиню встречали под звуки органной музыки, а ее сопровождавших одарили серебряными монетами. Константин VII Багрянородный любовно описал эти случаи в руководстве по имперскому церемониалу. Такая щедрость играла свою роль и в военных кампаниях. Константин советовал всегда возить в армейском обозе дорогие шелка, которые могут быть преподнесены в качестве даров по окончании военных действий при заключении мирного договора.

Этот практичный, далекий от героического подход образованной столичной элиты уже доказал свою состоятельность, приведя к развитию славянской письменности и ритуала церковной службы, обращению в христианство болгар и сербов и расширению византийского культурного влияния далеко за пределы границ империи. Но в то же время он способствовал созданию картины мира, в центре которой был Константинополь. Эта концепция разрабатывалась и проводилась в жизнь небольшой группой людей, одинаково хорошо образованных и обитавших в Большом дворце. Для них Константинополь был единственным центром власти, образования и культуры в империи, и они часто относились со свойственным таким людям высокомерием к тем, кто родился за его стенами. Члены этого круга, которые оказывались заброшенными в отдаленные районы империи, оплакивали свою судьбу и с нетерпением ждали дня, когда смогут вернуться в столичный «большой свет». Священник, назначенный епископом небольшого города Синода в Малой Азии, горько жаловался в письме к императору Василию II на условия, в которых он оказался, в том числе на отсутствие хорошего вина:

«У нас не растут оливковые деревья; никто не выращивает их в феме Анатолик. Наш край не знает виноделия, поскольку расположен на значительной высоте. Для топки мы вместо дерева используем специально приготовленный навоз, вещь самую мерзкую и дурнопахнущую; и все необходимое для людей, для здоровых ли или занемогших, мы привозим из фемы Фракиссия, из Атталейи или из самого Константинополя».

Такое мировоззрение и эрудированный прагматизм Константина Багрянородного ярко контрастируют с агрессивной идеологией приграничных военных кланов, выраженной в «Дигенисе Акрите». Очевидная разница видна даже в грамматике и лексике: в то время как Константин Багрянородный пользовался архаичным и высокопарным языком Магнаврской высшей школы, эпическая поэма была написана на разговорном греческом. Иными словами, к середине Х века между столицей и провинциями начал возникать разрыв. Провинциальные наместники крайне недоверчиво относились к Константинополю и императорскому двору с его тщательно разработанным церемониалом и строгой иерархией. Всего этого, как один сановник советовал сыну, следовало избегать, как чумы. Гораздо лучше оставаться в своей провинции:

«Если у тебя есть своя земля, укрепленное место или поместье, где ты являешься владельцем и правителем, не позволяй себе соблазниться золотом, почестями или великими обещаниями императоров … В глазах императора и всех прочих ты будешь оставаться значимой персоной, заслуженной, уважаемой и благородной до тех пор, пока ты, твои дети и дети твоих детей будут оставаться на своей земле и при своей власти».

В свою очередь императоры из Македонской династии и их советники в Константинополе мало доверяли малоазиатским военачальникам, несмотря на все их победы, одерживаемые на границе. Как Юстиниан опасался Велизария, а Лев III и Константин V — стратигов фем, так в начале 900-х годов императоры воспринимали успешных полководцев вроде Андроника Дуки и Иоанна Куркуаса как потенциальных узурпаторов. Имея огромные богатства в виде имений в Малой Азии и командуя большими армиями, готовыми последовать за ними всюду, они могли бы свергнуть Македонян, стоило им только захотеть. И подобные подозрения были вполне обоснованными, потому что не так уж давно наместник провинции предпринимал такую попытку.

Вскоре после того, как в 913 году семилетний Константин VII взошел на престол, Константин Дука, сын Андроника, повел свои войска в столицу. Ночью сторонники, находившиеся внутри, помогли ему войти в город, и группа людей с факелами двинулась в сторону ипподрома, по дороге провозглашая Дуку императором. Но когда они дошли до ворот стадиона, те оказались заперты: жители Константинополя, верные Македонской династии, преградили узурпатору путь. Конюший Дуки, уверенный, что легко разгонит этот сброд, повел отряд вперед, чтобы освободить ворота, но не успел открыть их, как оттуда вылетело копье и поразило его. Тогда Дука решил прорваться в Большой дворец через Медные ворота. Но и там его встретило отчаянное сопротивление со стороны дворцовой стражи. Дука пустил лошадь в галоп перед своими солдатами, чтобы вдохновить их на бой, но забыл, что находится не на равнинах Анатолии: его лошадь поскользнулась на плитах мостовой и сбросила его на землю. Дука потерял сознание, и тут подоспел кто-то из его противников и отрубил ему голову. Скользкая мостовая спасла династию, но Дука подобрался к императору слишком близко. И это было только вопросом времени, когда кто-то еще решит предпринять новую попытку.

Однако в 919 году власть захватил не представитель известного военного клана: Роман Лакапин хоть и дослужился до звания друнгария флота, но был сыном армянского крестьянина. Придя к власти, он не только сохранил Македонскую династию, но и стал чем-то вроде «браконьера, превратившегося в егеря». Не будучи ни военным аристократом, как Дука, ни представителем высокообразованной столичной элиты, он мог беспристрастно взглянуть на отношения между столицей и провинциями и в результате сделал собственные выводы. Поначалу он прославлял и продвигал Иоанна Куркуаса за его победы на Востоке, но в конце концов стал относиться к нему с подозрением. Через несколько месяцев после триумфального возвращения из Эдессы в 944 году Куркуас был внезапно разжалован из доместиков. Но не только клан Куркуасов беспокоил Романа. Он заметил, что многие из могущественных семей Малой Азии обзаводились очень обширными поместьями отчасти за счет того, что скупали землю у местных крестьян. Чем больше земли они приобретали, тем более могущественными становились, и Роман принял меры, чтобы остановить их. В 922 году он ввел закон, призванный помешать тому, чтобы земли крестьян-бедняков попадали в чужие руки. Согласно этому закону, если крестьянин желал продать свою землю, преимущественное право на покупку имели его родственники и соседи. Только если они не хотели или не могли приобрести ее, это мог сделать кто-то еще. Закон этот работал плохо. В 927–928 годах выдалась суровая зима, был голод, и многие аристократы задешево скупили землю отчаявшихся крестьян, так как никто другой был не в состоянии заплатить за нее. Роман ответил на это новым законом, принятым в 934 году и постановившим, что земли, купленные менее чем за половину справедливой цены, должны быть возвращены первоначальному владельцу безо всякой компенсации. Если же они были куплены более чем за половину своей стоимости, земельный участок должен был быть возвращен, но стоимость покупки отдавалась в течение пяти лет. Та же озабоченность, вероятно, стояла за решением Романа, принятым после того, как Куркуас завоевал в 934 году Мелитену: город и прилегающая территория должны были стать собственностью империи. Роман не желал, чтобы все это прибрали к рукам местные чиновные землевладельцы.

Константин VII не любил своего тестя, но после свержения Лакапина продолжил его политику. Он ужесточил законодательство Романа серией собственных законов, опечаленный тем, что «мы получили известие о нищете и бедности людей в феме Анатолик и о том, что их угнетают сильные мира сего…» Вероятно, именно Константин отменил то, что на протяжении веков было одной из основ системы фем, — слияние гражданской и военной власти. Отныне стратиг только командовал армией, а гражданские дела отдали в другие руки. Поскольку члены могущественных семей монополизировали должность стратига, это был способ подрезать им крылья. Ирония заключалась в том, что и Роман I, и Константин VII, принимавшие столь жесткие меры, в то же время зависели от тех самых семей, которых опасались, так как те защищали границы империи и этим помогали им удерживаться на престоле. Поэтому в конечном итоге военные кланы не только не подав­лялись, но один из них занял господствующее положение.

* * *

Свергнув в январе 945 года сыновей Романа Лакапина, Константин VII не стал полагаться исключительно на поддержку жителей Константинополя, но предусмотрительно окружил себя выдающимися военными. Одним из них был некий Варда Фока, происходивший, как и Дука и Куркуас, из богатой малоазиатской семьи, которая веками защищала границу от арабов. Варда был из тех людей, которых полезно иметь рядом в кризисной ситуации. Он отличился во время нападения русов на Константинополь в 941 году, когда дружина противника высадилась на берег, чтобы запастись провизией, и конники под командованием Варды истребили их всех до одного. И именно Варда был среди тех воинов, которые ради Константина VII нанесли решающий удар — арестовали братьев Лакапинов, когда те обедали в Большом дворце. Разумеется, став единоличным правителем, Константин наградил тех, кто поддержал его. Варда Фока стал доместиком схол, а его сыновья Никифор, Лев и Константин — стратигами Анатолика, Каппадокии и Киликии. В результате этих назначений семья Варды полностью контролировала войска Византии на Востоке.

В качестве доместика Варда Фока не добился больших успехов, хуже того: его пребывание на этом посту было отмечено поражением, которое он потерпел у Германикии в 954 году. В ходе случайного столкновения с отрядом, которым командовал эмир Алеппо из династии Хамданидов Саиф ад-Даула, Варда не сумел справиться со своими солдатами, и большинство из них бежали. Сам Варда попал бы в плен, но телохранители окружили его и скрылись вместе с ним. В этом бою он получил глубокую рану на лбу, и шрам остался на всю его долгую жизнь. Сын Варды, Константин, стратиг Киликии, тоже был там, но не успел бежать и через несколько лет умер в плену в Алеппо. После этого поражения репутация Варды так и не восстановилась. Кто-то сострил, что он был прекрасным командиром, когда служил под командованием кого-то другого. Однако удачу семье Варды вернули два других его сына, Никифор и Лев, оба талантливые военные. Спустя два года после отцовского поражения Лев перехватил армию Саифа ад-Даулы, возвращавшуюся из набега: кто-то сообщил ему, каким путем пойдут арабы. Встретив их в узком месте, он уничтожил основные силы противника. Его брат Никифор, который сменил отца на посту доместика схол, тоже удачно вел войны с Хамданидами на Востоке, но по-настоящему прославился на Западе, где под его командованием был добыта величайшая победа Византии того века.

С тех самых пор, как в 820-е годы арабские корсары вторглись на Крит и оккупировали его, византийцы стремились вернуть себе этот остров. Не только потому, что он был богат и плодороден, но и потому, что, благодаря своему географическому положению, Крит как нельзя лучше подходил для того, чтобы совершать с него морские набеги на византийские берега и острова в Эгейском море, в чем арабы имели полное преимущество. Предпринималось несколько попыток отбить Крит, но все они закончились провалом. Военачальникам не удавалось решить сложную задачу — переправить достаточно большую армию вместе с лошадьми по морю и безопасно высадить ее на берег, готовую к бою. После смерти Константина VII в 959 году его сын и преемник Роман II (правил в 959–963 гг.) решил, что нужно предпринять еще одну попытку, и поставил эту задачу перед доместиком Никифором Фокой.

Весной 960 года Никифор собрал свою армию в Фигелах к югу от Эфеса. Настрой был хорошим, поскольку солдаты любили своего командующего: считалось, что он заботится о людях. Во время военных кампаний Никифор разделял с ними все тяготы и невзгоды. Однажды, отдав приказ о строи­тельстве укреплений на холме, он сам потащил первый тяжелый строительный блок вверх по склону и велел всем солдатам сделать то же самое. Неудивительно, что войска обожали его и прозвали «Белая смерть сарацин». Вряд ли Никифор был харизматичной личностью: низкорослый, сутулый, с густыми черными бровями и крючковатым носом. Один из его врагов отозвался о нем как о человеке, «с которым вы не захотели бы встретиться в темноте». Не была основана его популярность и на грубых шутках с солдатами. Наоборот, даже в обществе, где вера занимала важнейшее место в жизни каждого, Никифор выделялся своим благочестием. Он мог молиться всю ночь, стоя, и всегда спал на полу в ночь перед причастием. Призвание солдата доместик считал недостойным и страстно желал стать монахом. Больше того, он собирался принять постриг, как только кампания на Крите успешно завершится. В то время как шла подготовка к вторжению, Никифор совершил плавание через Эгейское море к полуострову Афон в Северной Греции, где испросил духовного совета у нелюдимого отшельника Афанасия.

Но, несмотря на весь свой религиозный пыл, Никифор Фока не пренебрегал воинским долгом. Он тщательно продумывал тактику и стратегию — даже написал книгу на эту тему. Все свои знания и опыт Никифор применил при подготовке к экспедиции на Крит. Когда все было готово, войско погрузилось на корабли. Такая большая флотилия не могла подойти к острову скрытно, и арабы ждали на берегу, готовясь напасть, когда захватчики окажутся в наиболее уязвимом положении — при высадке на берег. Никифор, однако, подготовился к этому. Он оснастил суда трапами, так что близко к берегу и пехота, и кавалерия смогли сойти с кораблей в полной боевой готовности. Арабы были столь поражены увиденным, что ото­шли, и наступление начали византийцы, заставив в конце концов арабов укрыться за стенами их столицы, города Хандак. За зиму 960–961 годов армия Никифора сумела занять большую часть острова и начала осаду Хандака.

Когда весть об этом достигла Большого дворца, реакция там была неоднозначной. Естественно, началось ликование, поскольку происходящее означало, что Крит, скорее всего, будет возвращен Византии, но в то же время поползли слухи, будто прославленный полководец намеревается воспользоваться своей победой, чтобы захватить престол. Главный министр императора, евнух Иосиф Вринга, который ведал всеми делами государства, особенно встревожился и стал убеждать Романа II отозвать своего опасного подданного. К счастью, Роман не внял совету Вринги, и в марте 961 года осаждающие войска ворвались в стены крепости. Крит был возвращен Византии.

Оставив на завоеванном острове гарнизон и уверившись в том, что Крит надежно защищен, Никифор с частью флота вернулся в Константинополь. Он с триумфом въехал в столицу, и полученные трофеи, от доспехов и щитов до золотых монет и ковров, были выставлены на всеобщее обозрение на ипподроме. Часть завоеванных богатств должна была пойти на создание новой обители на Афоне, известной как Великая Лавра, а ее настоятелем должен был стать отшельник Афанасий. Возможно, Никифор даже хотел присоединиться к братии, но ему не дали мирной передышки: Роман II почти сразу же отправил его на восточную границу. Саиф ад-Даула воспользовался тем, что большая часть византийской армии находилась на Крите, и совершил набег в Малую Азию. Брат Никифора Лев перехватил его войско и изгнал прочь, но теперь Никифору предстояло свершить окончательное возмездие. В результате вторжения в Сирию столица Хамданидов Алеппо была взята и разграблена, а затем византийцы вернулись в свои земли.

Энергичность и эффективность братьев резко контрастировала с положением дел в столице. В то время как отец Романа II в основном сидел за книгами в библиотеке, сам молодой император предпочитал хорошо проводить время в кругу друзей. Его главный министр, Вринга, только поощрял Романа в этом, так как предпочитал, чтобы император ни во что не вмешивался и он мог бы сам решать все государственные вопросы. Это оказалось ошибкой, обошедшейся очень дорого. В 963 году во время Великого поста Роман отправился на охоту в пригороды Константинополя, а когда вернулся, почувствовал себя очень плохо. Через несколько дней он умер, став жертвой внезапного недуга. Смерть молодого императора была совершенно неожиданной. Патриарх Константинопольский Полиевкт сразу же вмешался и заявил, что теперь законными императорами являются сыновья Романа, но Василий II был еще мальчиком, а Константин VIII и вовсе младенцем. Империя снова оказалась в том же положении, что и в 913 году. Вдова покойного императора Феофано стала регентом вместе с патриархом и Врингой, но все понимали, что в такой ситуации кто-то из военачальников почти наверняка попытается захватить власть, как это сделал в 919 году Роман Лакапин. Императрица сильно недолюб­ливала Врингу, не доверяла ему и явно размышляла над тем, что, если случится военный переворот, ей надо бы оказаться на стороне победителя.

Как представляется, именно Феофано направила послание Никифору Фоке, умоляя его приехать в Константинополь. Не прошло и месяца после смерти Романа, как генерал прибыл, привезя с собой добычу из Алеппо, которую демонстративно внес в государственную казну. В следующие несколько недель ничего не происходило. Императрица продолжала быть регентом при своих сыновьях, а Вринга управлял империей. И хотя он опасался Никифора Фоки, тот спокойно жил в своем доме в Константинополе. Однажды вечером в начале лета, когда Вринга собирался ужинать, в дверь его дома постучали и слуга объявил, что к нему прибыл с визитом сам прославленный генерал в сопровождении всего лишь одного охранника. Вринга был так поражен, что не придумал ничего лучше, как пригласить Фоку в боковую комнату для приватного разговора. Там Фока показал евнуху власяницу, которую носил под туникой, и заверил его, что у него нет ни малейшего желания быть императором — только монахом. Вринга, похоже, поверил Фоке и даже попросил у него прощения за то, что думал о нем плохо. Несколько дней спустя генерал покинул столицу, чтобы присоединиться к своей армии.

Вполне возможно, Никифор Фока был искренен в своих заверениях, но тут Вринга совершил ошибку. Раскаявшись в легковерии, с которым он принял заверения опасного соперника, Вринга отправил тайные послания некоторым из его подчиненных, в том числе племяннику Фоки Иоанну Цимисхию, обещая им награду, если они арестуют своего командира. Он не учел того, что его противника в войске любили: Цимисхий и другие просто показали полученные письма Никифору. И он был вынужден согласиться на то, чтобы войска провозгласили его императором. Это произошло в Кесарии 2 июля 963 года. После этого Никифор Фока выступил в поход на Константинополь. Весть о его приближении вызвала переполох. Отец узурпатора вместе с другими родственниками скрылся в соборе Святой Софии, в то время как Лев, переодевшись ремесленником, бежал из города, выбравшись через городскую канализацию, и поспешил навстречу брату. Никифор, однако, отправил впереди себя епископа с посланиями к патриарху и горожанам, обещая, что, если они примут его как императора, он будет защищать права молодых представителей Македонской династии. Не только императрица, но и многие при дворе сочли, что лучший выход — признать Никифора императором. Среди дворцовых евнухов был незаконнорожденный сын покойного Романа I Василий Лакапин, которого в детстве кастрировали, чтобы он не мог претендовать на престол. Один из администраторов Большого дворца, он давно уже соперничал с Врингой. Лакапин вооружил 3000 своих слуг и напал на дома Вринги и его сторонников, и теперь для всесильного министра настал черед прятаться в храме. 16 августа на корабле прибыл Никифор и вступил в город через Золотые ворота, сопровождаемый криками: «Встречайте Божьим соизволением императора Никифора!» В то время как его сторонники захватили Врингу и отправили его в изгнание, сам полководец прибыл в собор Святой Софии для венчания на царство как Никифор II (правил в 963–969 гг.). Месяц спустя он узаконил свое положение, женившись на Феофано, и таким образом стал отчимом двоих ее сыновей. Как и при Романе I Лакапине, Никифор II и Василий II изображались на монетах вместе, но бесспорным правителем империи был тот, кто старше.

* * *

Теперь, когда одна из ведущих семей военной аристократии правила империей, осторожная тактика Фотия и Константина Багрянородного была снята с повестки дня. Безжалостная война на Востоке возобновилась. В 965 году был захвачен Тарс. Кипр, несколько веков находившийся в совместном управлении арабов и византийцев, теперь был возвращен под единоличную власть Византии. Хамданидский эмир Алеппо был вынужден признать над собой власть императора, а в 969 году к Византии вернулся и великий город Антиохия, который три столетия назад отошел к арабам. Эти кампании проводились в атмо­сфере религиозного подъема, что напоминало войну с Персией во времена Ираклия.

Никифор II потребовал даже, чтобы патриарх объявлял воинов, погибших в боях против арабов, мучениками за веру, но своего не добился. Череда побед закрепила почти легендарный статус Никифора в армии, и жители Малой Азии, похоже, тоже были о нем высокого мнения. Во время его правления в церкви в Каппадокии была написана фреска, изображавшая его вместе с Феофано, отцом и братом. Фреску украшала надпись: «Да хранит всегда Господь наших благочестивых правителей». Ни юный Василий II, ни его брат Константин VIII упомянуты не были.

Показательно, однако, что в Константинополе Никифора почитали гораздо меньше, чем в провинциях, особенно после первых бурных дней его воцарения на престоле в 963 году. Образованным придворным конфронтационная политика нового императора казалась опасной, а его манеры — грубыми. Их раздражало отсутствие у него дипломатической тонкости, ибо он обладал даром едких острот, которые свободно обрушивал на послов зарубежных стран, чем-либо ему не угодивших. Посланнику Болгарии пришлось выслушать, как о его царе пренебрежительно отозвались как о «вожде, покрытом шкурами и грызущем сырую кожу». Епископу, который прибыл в Константинополь по поручению германского императора, было сказано, что войска его хозяина не умеют воевать, потому что «им мешает их обжорство, их бог — чрево». Епископ пожаловался, что в его предыдущий визит, когда Византией правил Константин Багрянородный, с ним так не обращались. Тогда он ушел с многочисленными дарами. Царедворцам пришлось объяснять:

«Император Константин — мягкий человек, он всегда жил во дворце и превращал другие народы в дружественные таким способом. А Никифор… предан военному делу и бежит от дворца, как от заразы... С ним трудно ладить, он не подарками привлекает в дружбу, а подчиняет себе страхом и железом».

Император имел, однако, одного убежденного сторонника среди придворных в лице Василия Лакапина, сменившего свергнутого Врингу на должности «паракимомена», главы правительства. Лакапин и его окружение, несомненно, разделяли отношение константинопольцев к Македонской династии, но они понимали значение военных побед Никифора и осознавали, что его несомненным достоинством было отсутствие наследника. Его единственный сын умер несколько лет назад, когда был случайно поражен копьем во время воинских упражнений. Теперь же императору было под 60, и казалось маловероятным, что в браке с Феофано у него может родиться ребенок, — он едва ли мог попытаться сменить Македонскую династию своей собственной. Так что сложившееся на тот момент положение дел устраивало все стороны.

Однако же за пределами дворца и на улицах Константинополя императора-воина люто ненавидели за то, что он ставил нужды своего войска выше нужд всех остальных подданных. Когда в 963 году он вошел в Константинополь, чтобы стать императором, многие солдаты воспользовались этой возможностью, чтобы ограбить дома горожан, и богатых и бедных. Новый император даже не пытался пресечь это или наказать грабителей, мимоходом заметив: «Неудивительно, что при таком множестве людей некоторые своевольничают». Чтобы снабжать свои все возрастающие в численности войска и платить им, Никифор реквизировал продовольствие, когда в этом возникала нужда, и ввел новые налоги. Он даже прибег к манипуляциям при чеканке золотых монет. Несколько веков эталонной византийской золотой монетой была номисма весом 4,55 грамма. Теперь же в обращение ввели новую, более легкую монету, тетартерон. Никифор постановил, чтобы подати вносились номисмами, а сама казна рассчитывалась тетартеронами. Так он получал чистую прибыль в золоте на каждой операции.

Непостоянные жители Константинополя вскоре проявили свои чувства. В один из приездов императора в столицу, когда он ехал верхом по улицам, толпа осмеяла его и забросала грязью и камнями. Две женщины, мать и дочь, забрались на крышу своего дома и стали бросать в Никифора камни. Никифор, однако, продолжал, несмотря ни на что, ехать, не глядя ни налево, ни направо, и с наступлением темноты беспорядки улеглись. Но оскорбление не осталось безнаказанным. Кто-то запомнил дом, в котором жили две женщины. На следующий день их схватили, вывезли за город и сожгли. При всей своей невозмутимости Никифор был обеспокоен. Он приказал возвести вокруг Большого дворца мощные стены, возможно памятуя о том, как народный протест помог свергнуть Лакапина в 945 году. Но отделенный от народа стеной, Никифор все же сохранял дружелюбие и мог принять шутку. Однажды к нему подошел седой старик, который хотел завербоваться в стратиоты — солдаты. Никифор сказал ему, что он слишком стар, чтобы служить. «Нет, сейчас я стал значительно сильнее, чем прежде, когда был юношей! — возразил старик. — Раньше купленный на номисму хлеб я возил, нагрузив его на осла, а в твое царствование хлеб на две номисмы я, не ощущая тяжести, могу носить на плечах». Это был намек на ведущую к инфляции политику Никифора, но, к его чести, император оценил остроту.

По иронии судьбы в конце концов Никифор пал жертвой не константинопольской толпы, а представителей его собственного класса. Военачальники в Малой Азии ожидали, что, взойдя на престол, новый император отменит законы, меша­ющие им приобретать земельную собственность. Никифор благоволил к ним, но законы оставил. Ведь теперь, когда он благополучно воцарился на престоле, не в его интересах было поощрять обогащение потенциальных соперников. И когда созрел заговор, во главе его оказался бывший верный помощник Никифора, его племянник Иоанн Цимисхий, который сопровождал императора во многих его походах и был потомком прославленного Иоанна Куркуаса. Как и его дядя, Цимисхий был маленького роста, но имел репутацию человека храброго до опрометчивости: несколько раз он в одиночку вступал в бой со множеством противников. Осенью 969 года Цимисхий получил сообщение, призывающее его в Константинополь. Оно было от Никифора, но послал его император по наущению своей жены, которая убедила мужа в том, что недавно овдовевшему Цимисхию необходимо найти подходящую жену. При­ехав, Цимисхий обнаружил, что Феофано имела на уме нечто иное. Она стала просить его избавить ее от грубого и чрезмерно набожного мужа и занять его место в качестве императора. Цимисхий охотно согласился, поскольку у него в душе таились свои обиды, и таким образом заговор был составлен.

Якобы тайный план вскоре стал широко известен в дворцовых кругах, и кто-то даже пытался предупредить Никифора. Однажды вечером он нашел в своей спальне записку, в которой потенциальным его убийцей называли Цимисхия. Несколько дней спустя в церкви священник передал ему загадочное послание, в котором говорилось: «Приготовься, о император, ибо немалая опасность готовится…» Но почему-то он не отреа­гировал на эти предупреждения. Декабрьской ночью Цимисхий и его сообщники приплыли на лодке в гавань Большого дворца, и через окно их подняли на веревках наверх сообщники, находившиеся во дворце. К этому времени Василий Лакапин уже знал о заговоре, но, почуяв, откуда ветер дует, лег в кровать и сказался больным. Даже сам Никифор почувствовал, что что-то затевается, и послал записку своему брату Льву с просьбой прибыть во дворец с группой вооруженных людей. Но Лев был занят: он играл в кости с друзьями, и ему везло. Засунув записку под диванную подушку, он продолжил игру. Таким образом, заговорщики беспрепятственно добрались до спальни Никифора и обнаружили дверь незапертой. Войдя, они, однако же, увидели, что кровать пуста. Обескураженные, они решили, что их заговор раскрыт, и вышли, но тут один из слуг Феофано сообщил им, что все в порядке: Никифор должен быть в комнате, просто у него есть привычка спать на полу. Так он готовился к монашеской жизни, о которой по-прежнему мечтал. Снова ворвавшись всей толпой в спальню, заговорщики нашли спящего императора, причем на кровати, в дальнем ее углу. Они разбудили его яростными пинками, и один из них обрушил меч на его незащищенную голову. Никифор все-таки успел позвать на помощь, так что они отрубили ему голову и держали ее в окне, чтобы те, кто спешил на помощь, могли видеть, что они опоздали. По приказу Цимисхия лишь через сутки тело положили в деревянный ящик, отвезли в храм Святых апостолов и погребли в пустом саркофаге. Только гораздо позже кто-то, хорошо знавший о роли в заговоре Феофано, написал на могиле эпитафию Никифору, который «победил всех, кроме собственной жены».

* * *

Тем временем в Большом дворце еще до наступления рассвета Василий Лакапин чудесным образом исцелился от болезни и предстал перед новым правителем, который наградил его тем, что оставил на прежней должности. Все члены семьи Варды были схвачены, спешно посажены на корабли и отправлены на разные острова Эгейского моря. Лев Фока был сослан на Лесбос, где, без сомнения, потом горько сожалел о том, что так долго играл в кости. А Цимисхий и его сторонники отправились в собор Святой Софии, уверенные в том, что его вступ­ление на престол должно быть подтверждено официальной церемонией. Но они не взяли в расчет престарелого патриарха Полиевкта, который преградил им путь и заявил, что человек, который только что убил своего родственника, не может войти в храм, не говоря уже о том, чтобы венчаться на царство. Началось обсуждение условий. Иоанн возразил, что он не был убийцей, ибо сам не наносил ударов, умертвивших его дядю. Не был он и организатором заговора — во главе его стояла императрица Феофано. Он признал, что должен понести наказание за свое участие в преступлении, и пообещал, что раздаст все, чем владел как частное лицо, бедным. Полиевкт уступил и согласился короновать его, но не дал дозволения на вступление в брак с Феофано. Прежняя союзница Иоанна стала теперь препятствием на пути к власти, и потому ее, как и родственников Никифора, сослали на дальний остров. Но Феофана не ушла тихо. Ее пришлось силой тащить из собора Святой Софии, где она укрылась, и в драке императрица исхитрилась ударить по голове Василия Лакапина. Тех двоих, что убили Никифора, также сослали, что, конечно, было слабым вознаграждением за верность Цимисхию. Иоанн I (правил в 969–976 гг.) был коронован императором на Рождество и принял на себя роль своего предшественника в качестве защитника двоих малолетних законных императоров — Василия и Константина.

Что касается жителей Константинополя, то они приняли переворот, так как недолюбливали Никифора. Иоанн узаконил свое положение, женившись на Феодоре, дочери Константина Багрянородного и тете его подопечных. Этот шаг снискал ему популярность среди жителей Константинополя, так как означал сохранение власти Македонской династии. Роскошное празднество было устроено на ипподроме, и таким образом Иоанн оказался весьма популярен в столице. На улицах распевали скабрезные песни об опальной Феофано и ее «любовях», а в целом жизнь продолжалась, как обычно. Оппозиция Иоанну возникла в провинции. Семья Варды была встревожена свержением и гибелью родственника и вынашивала планы по восстановлению своей власти. В лето после переворота еще один Варда Фока — сын Льва и племянник злополучного Никифора II — сумел сбежать из ссылки в Амасии в феме Армениакон и добраться до владений своей семьи в Кесарии, где войска провозгласили его императором. Не имея возможности оставить Константинополь, Иоанн должен был возложить задачу подавления бунта на кого-то другого. Его покойная жена была из семьи Склир, другого мощного военного клана, и теперь Иоанн поручил ее брату Варде Склиру командовать восточной армией. Вскоре Склир окружил войско Фоки в крепости, заставил бунтовщика сдаться, а затем отправил в более надежную ссылку на остров Хиос.

* * *

Семья Фоки была полностью отстранена от власти, но политику новый император и его союзники Склиры проводили прежнюю. Военная аристократия оставалась на коне, и захватнические войны продолжились. Неожиданная цепь событий привела, однако, к тому, что первые кампании Иоанна как императора велись не только в Малой Азии и Сирии, но и в Болгарии. По договору, заключенному с царем Симеоном в 924 году, византийцы согласились признать его титул и ежегодно производить выплаты золотыми монетами, рассчитывая на то, что, в свою очередь, болгары будут препятствовать набегам тюркских степных народов на византийскую территорию. Сын Симеона Петр уклонился от соблюдения своей части договора, и в 966 году Никифор II прекратил выплаты. Когда вследствие этого началась война, Никифор привел войска к границе и захватил несколько болгарских крепостей, но, памятуя об участи, постигшей его предшественника и тезку в 811 году, не захотел идти дальше. К тому же его внимания требовали военные действия на Востоке против арабов. Вместо этого Никифор решил отступить, прибегнув к тактике, от которой военная аристократия отказывалась, предпочитая прямое военное противостояние. Он решил заплатить кому-нибудь еще, кто мог бы поставить болгар на место. Посланник с 680 килограммами золота был отправлен в Киев к русскому князю Святославу.

Святослав был сыном Игоря и Ольги и отцом Владимира, который позже обратит Русь в христианство, хотя сам Святослав до конца своих дней оставался язычником. Он был грозным воином, недавно разгромил старых союзников Византии, хазар, и летом 968 года по просьбе Никифора повел свою дружину в Болгарию. Вторжение было настолько разрушительным, что царь Петр поспешил помириться с византийцами и даже отрекся от престола в пользу своего сына Бориса II. Но уже на следующий год то, что казалось триумфом византийской хитрости и дипломатии, стало оборачиваться совсем другой стороной. Во время своего набега Святослав обратил внимание, насколько богаты и плодородны земли между Дунаем и Балканскими горами и как слабо сопротивляются болгары. На следующее лето он снова вторгся в Болгарию, теперь уже по собственной инициативе и с гораздо большими силами. Войско русов, не встречая сопротивления, переправилось через Дунай и двинулось на старую столицу Симеона город Преслав. Болгары укрылись за городскими стенами, а затем совершили небезуспешную вылазку против нападавших. Русы, однако, ответили полномасштабным штурмом города, в результате которого им удалось сломить оборону и ворваться внутрь. С падением Преслава сопротивление болгар было сломлено. Царь Борис попал в плен к Святославу, и русы быстро захватили всю страну. Лишь Филиппополь держался дольше других, но когда он все-таки пал, мстительный Святослав посадил множество его защитников на кол. За какие-то несколько месяцев византийцы получили вместо слабого и неопасного христианского соседа сильного и языческого.

Этот исход, видимо, убедил Иоанна Цимисхия в том, что ни дипломатия, ни другие подобные средства тут не помогут, и он начал готовиться к полномасштабной войне, как против Симеона в 917-м. Всю зиму 970–971 годов он делал запасы оружия и продовольствия в Адрианополе и готовил флот, который мог бы поддерживать армию в Черном море и на Дунае. В апреле он собрал 5000 лучших воинов и перешел с ними Балканские горы, в то время как основная часть армии под командованием Василия Лакапина последовала за ними. Передовой отряд двигался так быстро, что русы были захвачены врас­плох, и о походе императора они узнали, только когда он был уже почти у стен Преслава. Около 8000 русских находились за городскими стенами, участвуя в учениях, и, когда подошла византийская армия, они бесславно бежали за укрепления. Вскоре после этого прибыла основная часть византийской армии и начался штурм Преслава. Тринадцатого апреля византийцы ворвались в город, но многие русы не захотели смириться с поражением и забаррикадировались внутри укрепленного дворца царя Симеона. Император Иоанн решил, что самым простым решением будет выкурить их оттуда. Византийцы выпустили горящие стрелы, те влетели в окна, и по всему зданию вспыхнули пожары. Некоторые русы выбежали, остальные погибли в огне. Но пожары опустошили великолепную столицу Симеона, уничтожив Золотую церковь и прекрасные здания, которые, как он надеялся, могли соперничать красотой с константинопольскими. Пасху Цимисхий встречал среди руин.

Когда город пал, Святослава в Преславе не было, и теперь он шел туда с основными силами, надеясь отбить болгарскую столицу. Серия военных столкновений произошла у города Доростола, и византийцы в конечном счете вышли победителями. К тому времени погибли уже тысячи русов, и Святослав вынужден был признать, что ему надо выпутываться из болгарской кампании. Он отправил к императору Иоанну посланника с сообщением, что готов отказаться от Доростола и покинуть Болгарию. Стремясь завершить дело, Иоанн принял условия. Эта возможность была также использована, чтобы возобновить старый торговый договор, позволявший русам привозить свои товары в Константинополь. А затем русы пустились в долгий обратный путь. Но большинство их так и не достигли Киева: они попали в засаду, устроенную на Днепре печенегами. Среди убитых оказался и князь Святослав.

Одержав безоговорочную победу и захватив всю Болгарию, Иоанн должен был решить, что с нею делать. В ходе кампании он выступал с публичными заявлениями, согласно которым конфликт у него был с русами и он пришел избавить от них болгар. Когда Преслав пал, византийцы освободили Бориса II и его семью. Император отнесся к ним благосклонно и отпустил также всех других болгар, взятых в плен в ходе кампании. Вскоре, однако, стало ясно, что он не собирается возвращать Болгарию ее бывшим правителям. Земли между Балканскими горами и Дунаем были в прошлом византийскими и должны были стать таковыми снова. Было объявлено, что Преслав отныне будет известен как Иоаннополис, «город Иоанна», в честь императора, и там будет править византийский наместник. Несчастный Борис должен был сопровождать императора в Константинополь и принять участие в триумфальном шествии от Золотых ворот к собору Святой Софии. Там он был публично лишен царской короны и регалий, которые затем поместили на алтарь Святой Софии. Бывший царь остался жить в Константинополе и получил титул, позволявший ему принимать участие в церемониях и процессиях.

Иоанн же почти сразу переключил внимание на сирийскую границу, где события быстро развивались. В 969 году Фатимиды, правившие в Северной Африке, двинулись восточнее и захватили Египет, лишив Аббасидов одной из богатейших их территорий и основав собственный шиитский халифат в противовес Багдадскому. Позже в том же году их армии двинулись в Сирию и Палестину, грозя вплотную подойти к границам Византии. Полувеком ранее византийский император и его советники могли бы увидеть в такой ситуации безграничные возможности для того, чтобы добиться уступок, противопоставляя Аббасидов Фатимидам. Но Иоанн Цимисхий использовал ее, чтобы выступить в поход. Его дерзкий рейд начался весной 975 года. Зайдя глубоко на территорию Сирии, византийская армия сжигала и грабила города на своем пути. Так, Гелиополь был захвачен и разграблен после нескольких дней осады. Но Иоанн был готов и просто принимать дань от горожан. Вскоре он подошел к Дамаску, где уже много веков не видели византийскую армию, но не имели ни малейшего желания разделить судьбу Гелиополя. Жители города вышли встречать императора с дарами в виде денег, лошадей и мулов. В обмен на признание владычества Византии и выплату ежегодной дани Дамаск уцелел, а император двинулся дальше. Получив дань с Бейрута, Триполи и других городов, он устремился на юг, в Палестину, и за сентябрь дошел до города Кесария.

Дерзкое присоединение Болгарии и грабительские завое­вательные походы Иоанна в Сирию и Палестину резко контрастировали с той политикой, которую византийцы проводили прежде. При этом он поддерживал ту же атмосферу праведной войны за веру, которая царила в войсках при Никифоре II. Когда в 971 году Иоанн с победой вернулся в Константинополь из Болгарии, во главе шествия на колеснице везли икону Пресвятой Богородицы «Одигитрия», а сам император ехал сзади верхом, таким образом скромно приписывая победу Божьей помощи. Вскоре после этого Иоанн распорядился вместо изображения императора чеканить на бронзовых монетах образ Христа. На Востоке военные кампании Иоанна сопровождались поиском священных предметов и реликвий. Так были обретены сандалии Христа и несколько волос Иоанна Крестителя. В Бейруте была найдена чудотворная икона распятия Христа: она якобы истекала когда-то настоящей кровью, после того как иудей проткнул ее копьем. А когда в 975 году армия подошла к Иерусалиму, Иоанн даже начал мечтать об освобождении Гроба Господня, который с 638 года находился в руках мусульман.

Но сколько бы побед ни одерживал император, он вынужден был постоянно следить за тем, что происходило в Константинополе, центре политической власти. Что могло прийти на ум Василию Лакапину теперь, когда молодой Василий II повзрослел и был готов вступить в свои права? Император обеспокоился, когда его войска проходили через плодородные сельско­хозяйственные земли, недавно отвоеванные у арабов, и он узнал, что большинство из них уже стали собственностью Лакапина. Все деньги, потраченные на военные кампании, и все тяготы, которые пришлось перенести его воинам, нужны были лишь для того, чтобы сделать человека, который имел все возможности свергнуть императора, еще богаче и могущественнее. Именно такие соображения, вероятно, заставили Иоанна отказаться от мысли захватить Иерусалим (и он был возвращен лишь во время Первого крестового похода в 1099 г.). Вместо этого осенью 975 года Иоанн вернулся в Антиохию, а оттуда направился в Константинополь. Когда его армия достигла окрестностей города Пруса на западе Малой Азии, император на несколько дней остановился в доме видного сановника. Ему предложили чашу вина, и он неосторожно выпил его, чувствуя себя в доме своего верноподданного в безопасности. На следующий день император почувствовал недомогание: у него началось онемение в конечностях, причину которого врачи установить не смогли. Вместо того чтобы остаться на месте, Иоанн решил любой ценой добраться до столицы, и его телохранитель отправился вместе с ним в сторону Босфора. Было начало января, дули сильные ветры. Когда корабль Иоанна причалил у Большого дворца, императора сразу же перенесли в спальню. Он тревожно спрашивал, готова ли его могила. 10 января 976 года Иоанн умер, и многие считали, что он был отравлен по приказу Лакапина. Однако не менее вероятно и то, что император пал жертвой бича средневековых армий — дизентерии.

Неожиданная кончина Иоанна I создала ситуацию неопределенности, ибо никто не знал, кто будет править империей после его смерти. Возьмет ли власть в свои руки другой военачальник, который также будет действовать от имени законных императоров Василия и Константина? Или на его месте окажется Василий Лакапин и получит таким образом доступ к власти, путь к которой для него закрыла кастрация? Или же представители Македонской династии сами восстановят свои права, как произошло в 945 году? Но, пожалуй, самым животрепещущим вопросом был следующий: продолжит ли Византия агрессивные войны против соседних государств или вернется к прежней тактике защиты своих границ, которая так хорошо показала себя в прошлом?