[Русы] грязнейшие из творений Аллаха… Они не моют своих рук после еды, но они, как блуждающие ослы.

Ибн Фадлан, арабский путешественник (922 г.)

Вторник 18 июня 860 года начался для жителей Константинополя как любой другой день. Императора и его главных советников не было в столице. Вместе с войском они переправились через Босфор и двинулись на Восток, в Малую Азию, отражать набег арабов. Никаких вестей или предупреждений о других угрозах не поступало, и казалось совершенно безопасным оставить город на эпарха (градоначальника) и небольшой гарнизон. В бухте Золотой Рог, как обычно, кипела жизнь: у пристани толпились купеческие галеры со всех уголков Средиземноморья. Вдруг все увидели дым, поднимавшийся над морем на востоке: что-то горело в проливе Босфор и на Принцевых островах в Мраморном море. Те, кто поднялся на городскую стену, смотрящую на море, чтобы выяснить, что происходит, с ужасом увидели флот из 200 кораблей, курсирующих вдоль азиатского берега. С них на сушу сходили вооруженные люди и нападали на разбросанные там беззащитные поселения. Сам Константинополь, окруженный стенами, был в безопасности, но в отсутствие армии невозможно было ничего сделать, чтобы помешать пришлым разграбить пригороды. К императору отправили гонцов, а после этого единственным, что оставалось, была молитва. Толпы собрались в западной части города у Влахернской церкви Богородицы, где размещалась драгоценная реликвия, риза Богородицы, которая, по преданию, в 626 году помогла спастись от аваров. На город опустилась тьма, но на расстоя­нии были видны огни. На следующий день к толпе молящихся присоединился сам патриарх Константинопольский Фотий. Он распорядился вынести покров Богородицы из церкви и процессией обойти с ним городские стены в сопровождении гимнов и литаний. К концу дня, когда святыню вернули в церковь, корабли исчезли так же внезапно, как появились.

Когда группы разведчиков осторожно вышли за пределы укреплений, стали ясны масштабы резни. Трупы были повсюду, писал Фотий:

…лежал вол и около него человек, дитя и лошадь получали общую могилу, женщины и птицы обагряли кровию друг друга … мертвые тела загноили нивы, стеснили дороги … лощины и овраги нисколько не отличались от городских кладбищ.

Но кто устроил эту резню? Это не были старые враги, арабы, так как флот пришел с севера, а не с юга. Это был, как писал Фотий, «неименитый» народ, на который прежде обращали мало внимания. Во всяком случае в Византии. В Европе-то его знали очень хорошо. На Константинополь напали те же люди, которые в течение многих лет сеяли хаос на побережьях Англии, Франции и Ирландии, — скандинавские викинги. В начале века, в то время как датчане и норвежцы отправились в своих ладьях на Запад, шведы пошли на Восток, пересекли Балтийское море и, пройдя еще много по суше, основали город Новгород. Они называли себя «росами», что, возможно, происходило от скандинавского слова «гребцы». От этого наименования пошло их более позднее название — русы, или русские. Из Новгорода они двинулись на юго-запад, по Днепру спустились к стоящему на холме городу Киеву, где создали другое свое постоянное поселение, правя местными славянами и постепенно смешиваясь с ними и перенимая их язык. Именно русы из Киева напали на Константинополь летом 860 года.

* * *

Византийцы были захвачены врасплох не потому, что они не подозревали о существовании русских. В течение нескольких десятилетий эти свирепые воины плавали вниз по Днепру к Черному морю, а оттуда в Византию. Поначалу, однако, их намерения не были враждебными: они приезжали в Константинополь торговать. Весной привозили воск, мед, янтарь и меха, а осенью их корабли уходили, груженные дорогими шелками и специями. Почему они вдруг решили напасть на Константинополь, мы уже никогда не узнаем. Возможно, возник какой-то спор за право торговли или из-за таможенных пошлин, а может, они успели заметить, что поселения на берегах Босфора совершенно не защищены. Что бы ни спровоцировало нападение, оно оказалось для его жертв полной неожиданностью.

Теперь византийцы вынуждены были считаться с угрозой с севера, с востока и запада и переосмыслить всю свою оборонительную стратегию. С тех пор как в 622 году Ираклий принял решение сосредоточить свои силы против персов, византийские императоры уделяли больше всего внимания самой, как казалось, серьезной угрозе с востока. Ведь там им приходилось противостоять обширной и мощной империи — сначала Сасанидской Персии, а затем Исламскому халифату. Осады 674–678 и 717–718 годов угрожали не только Константинополю, но и существованию империи в целом. При этом на западе византийская территория граничила с землями славян, которые, освободившись от аварского господства, заняли южную часть Балканского полуострова и не стремились к дальнейшей экспансии. Находившееся севернее Болгарское царство было более агрессивным, однако после поражений, которые оно понесло от проклинаемого, но очень эффективного императора Константина V, перестало быть такой серьезной угрозой. И хотя славяне продвинулись далеко на юг, заняв Пелопоннес, византийцы сохранили свое присутствие в этом регионе в укрепленных городах, таких как Салоники, Афины и Монемвасия. Более того, на протяжении VIII века казалось, что они смогут вернуть большинство из утраченного на Балканах, о чем в восточных провинциях невозможно было даже думать. В конце VIII — начале IX века военные экспедиции отправлялись во Фракию, Македонию и Фессалию, и войска византийцев доходили до самого Пелопоннеса. Славянские племена не смогли оказать им согласованное сопротивление и в конечном итоге были вынуждены признать над собой власть императора. К 850 году вся территория современной Греции была под властью Византии, так что земли империи простирались теперь от Константинополя до Пелопоннеса. Чтобы населить эту область, из Южной Италии привезли грекоговорящих поселенцев, и постепенно греческий сменил здесь славянские языки. В авангарде этого почти бескровного завоевания были отшельники и монахи, а не солдаты. Они бродили по отдаленным горным районам Пелопоннеса в качестве странству­ющих проповедников, обращая в христианство последние изолированные поселения славян. В свете этих успехов казалось, что с Запада не стоит ждать таких угроз, как с Востока.

Однако в IX веке картина мира изменилась. Угроза с Востока стала ослабевать. В халифате Аббасидов нарастали внутренние проблемы, и набеги в Малую Азию совершались все реже. Уничтожение арабской армии в битве при Посоне в 863 году показало, что теперь византийцы могли дать арабам отпор, и к концу IX века между Византией и халифатом был достигнут некий модус вивенди. Приграничные рейды и пиратские нападения еще случались. В 820-х годах арабские войска высадились на Крите и Сицилии и в конечном счете завоевали оба острова. В 904 году арабский флот захватил и разграбил Салоники. Но эти потери не угрожали существованию Византии, как во времена Великой арабской осады Константи­нополя. На фоне усиления безопасности на Востоке поражение 860 года продемонстрировало появление новой угрозы с другой стороны.

За полвека до этого еще более серьезное поражение Византия потерпела от болгар. Вернув в состав империи южную часть Балканского полуострова, византийцы вполне могли рассчитывать на то, что им удастся сделать то же самое на севере и вновь отодвинуть границу к Дунаю. Поэтому, когда болгарский каган Крум вторгся на их территорию и захватил византийскую крепость Сердика, император Никифор I (правил в 802–811 гг.) решил дать жесткий отпор. В мае 811 года он пришел на земли Болгарского царства с огромной армией, в состав которой входили и тагмата, и солдаты из фем Малой Азии. Видя численное превосходство противника, Крум отправил послов просить о мире, но Никифор был настолько уверен в победе, что отверг их предложение. В июле вторжение продолжилось. Византийская армия дошла до Плиски, подавив всякое сопротивление, захватила город и уничтожила гарнизон. Деревянный дворец Крума был захвачен нетронутым, и в нем обнаружились многие сокровища, которые Никифор раздал своим солдатам. Затем дворец и город сожгли, и армия Никифора двинулась на юг, чтобы отвоевать Сердику. Для этого, однако, надо было преодолеть Балканские горы и пройти через местность, которая давала преимущество защитникам. Когда медленно двигавшаяся колонна византийцев пробиралась через ущелье, передовой отряд к своему ужасу обнаружил, что выход завален стволами деревьев, перекрыт частоколом и удерживается болгарами. Как потом выяснилось, другая часть болгарского войска закрыла второй выход из ущелья.

Какое-то время солдаты еще не догадывались о том, что оказались в ловушке, а офицеры были уверены, что эта новость не распространится. Войско разбило в ущелье лагерь и два дня дожидалось, какой следующий ход сделает Крум. В последнюю ночь болгары устроили страшный грохот, угрожающе стуча мечами по щитам, и, услышав в темноте эти звуки, солдаты поняли, что окружены значительными силами, и чувство ужаса и обреченности охватило их. На рассвете следующего дня болгары напали на византийский лагерь. Очень скоро император и многие его старшие советники были убиты, и сражение превратилось в бойню. Византийская армия была раздроблена, каждый пытался спастись сам. Некоторые пробовали прорваться через заграждения, где болгары не оставили воинов — все участвовали в нападении на лагерь. Пробираться через поваленные стволы и ветви деревьев было трудно, и спаса­ющиеся бегством солдаты подожгли их. Но те, кому удавалось пробраться через расчищенные огнем участки, падали в ров, оказавшийся за заграждением, и там многие сгорели или были задавлены теми, кто падал сверху. Сыну Никифора Ставракию удалось скрыться, но он был так тяжело ранен, что через полгода умер. А тысячи его товарищей так и не выбрались из ущелья. Когда все было кончено, Крум приказал разыскать тело императора и отрезать ему голову. Ее насадили на кол и пронесли по кругу, чтобы все могли видеть ее. Позже из черепа Крум сделал чашу, украшенную серебром, и пил из нее на пирах.

Уничтожение армии в Балканских горах было не менее серьезным поражением, чем то, что византийцы потерпели под Адрианополем в 378 году, и в краткосрочной перспективе оно привело к новому витку иконоборчества: в панике император постарался смягчить гнев Божий, вызванный, как он решил, идолопоклонством византийцев. В долгосрочной же перспективе это заставило византийцев задуматься над тем, как сдерживать угрозу с севера, — то же произошло позже, в 860 году, после нападения русов. К новым врагам надо было применить ту же тактику, которая уже не раз спасала империю в прошлом. Как и всегда, первой реакцией на поражение было укрыться за неприступными стенами Константинополя. Разбив в 811 году византийскую армию, Крум смог беспрепятственно дойти до Фракии, но его продвижение остановилось, когда перед ним встали стены византийской столицы. Тут ему пришлось довольствоваться грабежом окрестностей города. В последний раз, в 814 году, он пришел хорошо подготовленным, собрав 10 000 волов, чтобы тащить множество осадных машин и катапульт. У него были даже тысячи повозок, покрытых огнестойкими железными пластинами на случай, если византийцы решат использовать «греческий огонь». На этот раз, однако, осадные орудия так и не были пущены в дело. Крум как раз наблюдал за подготовкой к осаде, когда неожиданно у него изо рта, носа и ушей хлынула кровь. Это было внутреннее кровоизлияние. Он упал на землю замертво, и его лишившаяся предводителя армия поспешно отступила.

Удача и мощные стены Константинополя спасли византийцев и от русов в 860 году, но они понимали, что нельзя бесконечно полагаться только на крепость стен и Божью помощь. Требовалось заключить соглашения, которые заставили бы неприятеля прекратить нападения, и у византийцев было что предложить: золотые монеты и торговые привилегии на международных рынках Константинополя. И болгарские, и русские купцы привозили в византийскую столицу свои товары, и обещание снизить ставки таможенной пошлины было мощным инструментом торга. Благодаря ему в 816 году удалось заключить с новым болгарским ханом Омуртагом мирный договор на много лет. Но усадить за стол переговоров русов оказалось куда сложнее. Около 907 года они вновь напали на Константинополь. Под предводительством князя Олега, который объединил под своей властью Киев и Новгород, их флот прошел по Босфору, поджигая церкви, монастыри и поселения, встречавшиеся ему по пути. Только в 911 году удалось, наконец, заключить с русскими договор, причем на чрезвычайно выгодных для них условиях. Русские купцы были освобождены от уплаты обычной 10-процентной таможенной пошлины на все товары, ввозимые и вывозимые из Золотого Рога. Кроме того, им было отведено специальное место проживания в предместье, в квартале Святого Маманта, расположенном на европейском берегу Босфора, к северу от Золотого Рога. Там на шесть месяцев в году им предоставлялось бесплатное жилье и, как было указано в договоре, возможность мыться в банях, сколько захотят. Тем не менее настороженность, с которой византийцы относились к своим торговым партнерам, отразилась в другой статье договора. Русским было разрешено въезжать в сам Константинополь только через одни ворота, без оружия, в количестве не более 50 человек одновременно и в сопровождении императорского чиновника.

Столь щедрые условия договора были чрезвычайной мерой, и византийцы ждали, когда их можно будет пересмотреть. В случае с русскими это удалось в 941 году, когда князь Игорь решил вернуться к старому и напасть на Константинополь с моря. Как и в 860 и в 907 годах, был выбран подходящий момент: византийская армия и флот находились в другом месте, и оставалось всего лишь 15 ветхих кораблей, стоявших на верфи в бухте Золотой Рог. Их спешно отремонтировали и подготовили к бою. Когда суда русов встали на якорь, а их команды высадились на берег, византийские корабли вышли в море и начали обстреливать их «греческим огнем». Орудия для его метания были размещены не только на носу, но и на корме, и по обоим бортам. Один за другим вражеские корабли загорались, люди прыгали с них за борт, спасаясь от огня. Игорь отдал приказ, чтобы его ладья уходила на север. Неглубокая осадка позволяла ей держаться близко к берегу и таким образом избежать преследования. Но большинство русских не смогли пойти за ним, так как оказались отрезаны, и укрылись на азиатском берегу, где несколько месяцев спустя их добила вернувшаяся византийская армия. Теперь договор можно было пересмотреть, и в 944 году охладившие свой пыл русские согласились на это, потеряв освобождение от уплаты таможенных пошлин.

Поскольку неравноправные договоры были лишь временным средством, византийцы постоянно искали союзников, которым можно было бы заплатить и держать в резерве для нападения на болгар и русских, если в этом возникнет необходимость. В случае с болгарами лучшими кандидатами на эту роль были народы, жившие к западу и северу от них и опасавшиеся быть захваченными своими соседями, — сербы, хорваты и венгры. Против русских можно было мобилизовать старых друзей византийцев — хазаров: через несколько месяцев после нападения 860 года к ним отправилось посольство, чтобы заключить соответствующее соглашение. Наконец, идеальным союзником против обоих государств был еще один тюркский народ, который мигрировал на запад по степям Азии, — печенеги. Их земли тянулись по обоим берегам Днепра, и они могли как ударить по северной границе Болгарии, так и отрезать русским выход к Черному морю. Каждый год хану печенегов делали «подношения» в виде золотых слитков, чтобы купить его верность и готовность в случае необходимости взяться за оружие.

Те же тактики долгое время применялись для нейтрализации угрозы со стороны арабов. Стены Константинополя спасли город в 674–678 и 717–718 годах, но, кроме того, от халифата удавалось откупаться выплатами ежегодной дани. Заключали с арабами и торговые соглашения, и специально для арабских купцов в Константинополе была построена мечеть. На протяжении многих поколений альянс с хазарами на севере создавал противовес халифату. Однако в 850-х и 860-х годах кое-кто в Константинополе начал задумываться о принципиальных различиях между врагами империи на востоке, на западе и на севере. Благодаря этим различиям к последним можно было найти иной подход. Среди тех, кто так считал, был человек, который, будучи в сане патриарха, стал свидетелем нападения русов на Константинополь в 860 году, — Фотий.

* * *

Один из талантливейших и умнейших людей своего поколения, Фотий, однако, едва ли мог надеяться стать патриархом, поскольку в возрасте далеко за 40 еще не был рукоположен даже в сан простого священника. Представитель состоятельной константинопольской семьи иконопочитателей, сохранившей свои убеждения во время второй волны иконоборчества, он после возвращения иконопочитания в 843 году сделал карьеру, став царедворцем. Двор, при котором Фотий служил в 850-х, был довольно странным местом. В теории правителем был Михаил III, но император мало интересовался делами управления. Его главным увлечением были гонки на колесницах, и он предавался любимому занятию не только как зритель, но и как возничий. Местом его увеселений был не главный ипподром, а берег небольшой гавани Святого Маманта на Босфоре, где русским было разрешено разгружать свои корабли. Там находился дворец и небольшой ипподром, где император и его друзья могли состязаться вволю не на глазах у публики. Император всегда выступал за «синих». Даже известие о грядущем нападении арабов не могло помешать начавшимся состязаниям. После наступления темноты устраивались разгульные вечеринки, и ходили слухи, что Михаил и его друзья даже устраивали пьяные и кощунственные представления литургии.

Поскольку император так часто пребывал вдали от двора и был озабочен лишь собственными удовольствиями, управлять империей приходилось другим. Сначала это была его мать, Феодора, регентша с 842 года, правившая при поддержке Феоктиста, одного из дворцовых евнухов. Когда Михаилу исполнилось 15, его начала возмущать материнская опека, и недовольством юного императора воспользовалась группа царедворцев во главе с братом императрицы Вардой. Заговорщики устроили засаду, захватили Феоктиста, когда тот вышел с заседания дворцового совета, кинули его в подземелье, а потом убили. Лишившись главного советника, удрученная Феодора решила отойти от дел. Через несколько месяцев после убийства Феоктиста, весной 856 года она созвала сенат, отчиталась в состоянии государственной казны, чтобы доказать свое добросовестное правление, а затем отказалась от регентства и удалилась в монастырь.

После этого дворцового переворота Михаил пожаловал Варде титул кесаря и возложил на него задачу управления империей. Таким образом наиболее значительные достижения периода царствования Михаила после 856 года были заслугой Варды и его фракции. Например, византийскую армию, когда она разгромила эмира Мелитены в битве при Посоне в 863 году, возглавлял брат Варды, Петронас. Кроме того, несмотря на кровавый путь, приведший его к власти, Варда был покровителем искусств: именно при нем был достроен храм Богородицы Фарской и начались работы по восстановлению мозаики Богоматери с младенцем в апсиде собора Святой Софии. Также он был сторонником светского высшего образования на основе изучения греческих классиков. За несколько столетий до этого Василий Кесарийский и другие утверждали, что эти произведения, хотя и написанные язычниками, должны быть сохранены и изучены, но в трудные для империи времена, в VII и VIII веках, высшее образование пришло в запустение. Теперь Варда возродил Константинопольский университет (Магнаврскую высшую школу), под который был отведен Магнаврский дворец в комплексе Большого дворца. Кроме того, Варда обеспечил государственное финансирование преподавания. Будучи императором во всем, кроме официального титула, он, однако, решал и все проблемы, доставшиеся ему в наследство от сестры. Одной из них был продолжавшийся церковный раскол между умеренными и фанатиками, которые продолжали спорить по поводу того, как обращаться с епископами — бывшими иконоборцами. Варда открыто встал на сторону лагеря умеренных: он даже пригласил бывшего иконоборца, архиепископа Салоник, преподавать геометрию в новый университет. Но патриарх Игнатий яростно выступал против него и публично критиковал частную жизнь Варды, поскольку кесарь открыто сожительствовал с женщиной, не являвшейся его женой. Около полутора лет Варда терпел этот вызов его власти, но в ноябре 858 года Игнатий был арестован. Правитель, конечно, не мог убить патриарха, но стражники Варды избили его и бросили в пустой саркофаг Константина V возле храма Святых апостолов. Игнатий провел там на холоде всю ночь, а на следующий день был отправлен в изгнание на остров Теревинф.

Именно тогда на сцене появился Фотий. Вполне возможно, он входил в окружение Варды, но был ли он причастен к заговору и убийству Феоктиста, неизвестно. Фотий также разделял интерес кесаря к древнегреческой литературе и, вероятно, преподавал в новом университете. Он был автором «Библиотеки», краткого обзора прочитанных им книг. Все они были написаны много веков назад, и Фотия интересовали, главным образом, их стиль и лексика, так как в его дни разговорный греческий уже значительно отличался от классического языка. В своих суждениях Фотий бывал довольно резок. Так, он осудил Евномия Кизикского (ум. в 393 г.) как не имеющего «представления о красоте и изяществе стиля», «напыщенного и некрасиво звучащего». В то же время он любил язычника Флавия Арриана, написавшего исторический труд об Александре Великом, и речи современника Александра, Исократа. Варда хотел, чтобы именно Фотий встал во главе церкви вместо Игнатия, в противовес фанатикам, которые составляли большинство партии зилотов.

Незначительное осложнение, заключавшееся в том, что Фотий не мог стать патриархом, поскольку был мирянином, оказалось легко устранимым. Двадцатого декабря 858 года Фотия постригли в монахи, а затем в течение следующих четырех дней последовательно рукоположили в иподиаконы, диаконы, священники и епископы. Наконец, в Рождество он стал патриархом Константинопольским. И хотя это было откровенно политическое назначение одного из личных друзей Варды, Фотий оказался одним из величайших византийских патриархов и сыграл роль почти во всех значительных событиях своего времени. Когда в 860 году на Константинополь напали русы, именно он помог укрепить боевой дух защитников города тем, что велел пронести покров Богородицы по оборонительным стенам. Он участвовал в новом оформлении церквей после восстановления иконопочитания и произнес проповедь на открытии новой мозаики Богородицы с младенцем в Софийском соборе в 867 году. И, кроме того, он относился к той группе при византийском дворе, которая разработала новый подход к борьбе с угрозой с севера.

На первый взгляд кажется, что такие люди, как Фотий, изучавшие труды древнегреческих философов и писавшие на классическом греческом языке, едва ли были в состоянии понять своих соседей. В своих сочинениях они предпочитали называть иноземцев не иначе как «варвары». Русские, напавшие на Константинополь в 860 году, в этом смысле не стали исключением: для Фотия они были «варварами», как и все, кто жил за пределами Византии и не исповедовал христианскую веру так, как это было предписано Вселенскими соборами. Однако слово это было обычной литературной условностью, доставшейся в наследство от древних греков, которые обозначали им тех, кто не говорил по-гречески и чей язык звучал для них, как невразумительный набор звуков: «вар-вар». Образованные византийцы, такие как Фотий, не были ни ксенофобами, ни расистами и много знали о жизни и культуре других народов. Фотий имел непосредственный опыт жизни в Аббасидском халифате, поскольку, прежде чем стать патриархом, был направлен туда императором с дипломатической миссией. В Багдаде он завязал немало крепких дружеских отношений, несмотря на «разделяющую стену вероисповедания». В конце концов, у византийцев и арабов было немало общего: монотеи­стические религии, имевшие схожие корни, крупные города, письменная культура и преклонение перед древнегреческими авторами.

Но отнестись с пониманием к болгарам, русским и другим северным народам просвещенным константинопольским царедворцам было куда труднее. Их религия была политеистической, с многочисленными злыми богами, которых нужно было то и дело умиротворять. Готовясь штурмовать стены Константинополя, Крум принес несколько человеческих жертв богу неба Тангре. В Киеве стоял огромный храм богов войны, неба, солнца, ветра и двух божеств плодородия, каждый из которых был представлен резным деревянным идолом. Плиску и Киев едва ли можно было сравнивать с Константинополем и Багдадом: скопище деревянных изб, окруженное земляным валом и стенами, с деревянным же дворцом правителя посередине — именно поэтому Никифор I с такой легкостью сжег Плиску дотла в 811 году. Письменной культуры у славян не было, так как их язык не имел алфавита. Само появление таких людей было неприятно культурным византийцам и арабам. Болгарский посланник, прибывший в Константинополь, был описан так: «стрижен на венгерский манер, немыт и опоясан бронзовой цепью». Более доброжелательный наблюдатель, арабский путешественник Ибн Фадлан, описал русских как людей «с совершенными телами … Они подобны пальмам, светловолосы и румяны». Но он же критиковал их пренебрежение личной гигиеной и особенно встревожился, когда увидел их похоронный обычай. Покойного сжигали вместе с кораблем и всем имуществом — включая девушку-рабыню.

Заслуга Фотия и его окружения в том, что они поняли: отсутствие цивилизации у славян было огромным преимуществом, и именно в нем был ключ к нейтрализации той угрозы, которую они представляли. Веками византийцы встречали на Балканах волну за волной мигрирующие народы и, когда не могли победить их, селили на территории империи, давая землю в обмен на военную службу и заставляя принять христианство и интегрироваться. Государства с центрами в Киеве и Плиске были слишком крупными и могущественными, чтобы войти в состав империи, но можно было постараться завлечь болгар и русов составляющими византийской цивилизации, особенно если несколько адаптировать их к культуре этих народов.

Варда и Фотий сумели реализовать это на практике, когда в 862 году в Константинополь прибыл неожиданный посланник. Он был отправлен князем Моравии, славянского государства, с которым, благодаря его удаленности, прежде византийцам почти не приходилось иметь дела. Он передал просьбу о том, чтобы в Моравию отправили миссионеров, дабы обратить ее жителей в христианство. Такое пожелание было продиктовано не только соображениями духовности. С тех пор как король Восточно-Франкского королевства Людовик Немецкий заключил союз с болгарским ханом, небольшое княжество оказалось под угрозой исчезновения. Существовала реальная опасность того, что Моравия будет поделена между франками и болгарами, и князь нуждался в союзниках. Этим и объяснялась его обращение к византийцам. Кесарь Варда и Фотий решили откликнуться на призыв. В качестве главы миссии они избрали одного из сподвижников и бывших учеников Фотия по имени Кирилл, который преподавал в Магнаврской высшей школе, и его брата Мефодия, на тот момент — настоятеля монастыря в Малой Азии. Оба были опытными миссионерами, уже участвовавшими в посольстве к хазарам. Но что еще важнее, они были родом из Салоник, города, близ которого после нашествий VII века появилось много поселений славян и где их присутствие было еще весьма значительно. Братья выросли в двуязычном окружении и говорили на греческом и на местном славянском наречии и потому могли хоть как-то напрямую общаться с принимающей стороной в Моравии. В какой-то момент, однако, было принято решение, что просто проповедовать жителям Моравии на их собственном языке недостаточно: нужно также сделать для них перевод Писания и богослужений. Некоторые из прежних миссионеров уже пытались сделать это и использовать для славянской письменности греческий или латинский алфавит, но получалось не очень хорошо, поскольку в славянском было много звуков, для которых в греческом и латыни не нашлось букв. Ввиду этой трудности Кирилл приступил к созданию славянской азбуки, получившей название «глаголица», для которой могли быть использованы уже существовавшие наработки. Приехав в Моравию, братья приступили к переводу богослужебных текстов, используя греческие слова там, где не находилось аналогов среди славянских. В процессе этой работы они создали литературный язык, старославянский, который был понятен всем славянам.

Однако большого успеха миссия в Моравию не имела. Византийские проповедники встретили сопротивление франкского духовенства, которое решительно возражало против ведения богослужения на местном языке, считая, что ко Всевышнему можно обращаться лишь на латинском, греческом и еврейском. Когда в 864 году Людовик Немецкий вторгся в Моравию, эти соперники получили военную поддержку, и византийские миссионеры были вынуждены уехать. Как только они отбыли, Папа написал моравскому правителю и настаивал на том, что отправление богослужений на славянском языке должно быть прекращено. Тем не менее этот опыт оказался весьма полезным, когда пришлось применить его к ближайшему соседу Византии — Болгарии.

* * *

Со времен договора 816 года византийцы и болгары в течение многих десятилетий жили в мире. Однако в 860-е, после эффектной победы над арабами в битве при Посоне, к византийцам вернулась былая самоуверенность, а поражение 811 года подзабылось. Поэтому, когда кесарь Варда и его окружение узнали, что болгарский хан Борис в целях разделения Моравии заключил союз с Людовиком Немецким, они заняли воинственную позицию, поскольку решили, что этот альянс грозит усилением франкского влияния в регионе, который Константинополь считал по праву своим. В 864 году византийская армия подошла к границе с Болгарией, а флот курсировал вдоль побережья Черного моря. Кампания в корне отличалась от похода 811 года. Как и Крум, Борис решил не рисковать, ввязываясь в военные действия, и предложил начать переговоры. В его стране царил голод, и он понял, что в сложившихся обстоятельствах не сможет оказать серьезное сопротивление. На этот раз предложение было принято, и никаких попыток разрушить Плиску, как это сделал Никифор I, предпринимать не стали. Напротив, дело, кажется, обошлось вовсе без битв и какого-либо кровопролития. Условия договора тоже были весьма удивительными. Византийцы не потребовали ни земель, ни дани. Все, чего они хотели, — это чтобы Борис отказался от союза с франками и принял христианскую веру. В следующем году из Константинополя в Плиску был отправлен епископ, чтобы крестить хана, а с ним прибыло и длинное письмо от Фотия с наставлениями новообращенному. Возле ханского дворца в Плиске начались работы по возведению церкви.

Все это могло показаться недостаточным с учетом военных приготовлений и расходов на кампанию, но Варда и Фотий знали, что делают. Крестным отцом Бориса стал император Михаил, и, приняв это, Борис фактически признал над собой власть императора и союз его государства с Константинополем, а не с Восточно-Франкским королевством. Это не означает, что обращение Бориса было неискренним и диктовалось исключительно политической целесообразностью. Судя по всему, хан стал проявлять интерес к христианству задолго до того, как византийцы заставили его креститься, и позже он добровольно отрекся от престола и стал монахом. Но в то же время его обращение было вопросом международной политики, а не только личных религиозных убеждений. Поэтому Варда и Фотий едва ли могли наивно полагать, что церемония крещения поставит в этом деле точку. Когда непосредственная угроза миновала, Борис начал опасаться, что слишком сильно поступился независимостью и подорвал свой авторитет у собственного народа. Некоторые из его приближенных тоже приняли христианство, но многие продолжали настаивать на сохранении традиционного язычества. Недовольство вызывал и отказ от союза с франками, и византийское духовенство, которое прибыло, чтобы обращать население, воспринималось как посланники византийского императора, чье стремление вернуть Болгарию в состав империи ни для кого не было тайной. Через несколько месяцев после крещения Бориса вспыхнул серьезный бунт, и подавить его удалось, только когда Борис безжалостно казнил 52 зачинщика вместе с детьми. Но после этого ему все-таки нужно было показать, что принятие христианства не повлекло за собой признания византийского господства. Не прошло и года с его обращения, как он предложил, чтобы новая Болгарская церковь находилась не под юрисдикцией Константинопольского патриарха, а имела своего собственного. Когда же византийские церковные власти отвергли просьбу, он коварно отправил послов в Рим с просьбой к Папе прислать миссионеров на смену священникам из Константинополя.

Со временем в Болгарии победило византийское влияние. В какой-то степени потому, что Константинополь был ближе, чем Рим, и в интересах Болгарии было поддерживать хорошие отношения со своим могущественным соседом. В 870 году Борис пошел на компромисс: решено было, что Болгарскую церковь возглавит не патриарх, а архиепископ, который будет в достаточной степени независим. Еще важнее было то, что в 886 году в Плиску прибыла новая группа византийского духовенства. Это были миссионеры, которым пришлось покинуть Моравию после вторжения Людовика Немецкого. Все они говорили на славянских языках и привезли с собой тексты богослужений и священные Писания на церковнославянском. Борис был в восторге, ибо это позволяло не связывать веру с культурным и политическим подчинением византийскому императору. Он побеседовал с возглавлявшими миссию византийскими монахами Климентом и Наумом и поручил им проповедовать новую религию. Наум остался в Плиске, а Климент был отправлен в западный македонский город Охрид, где перед ним стояла незавидная задача обращать и учить славянское население. Невероятно, но благодаря самоотверженному труду и силе личности он преуспел в этом. Наум не только проповедовал местным крестьянам, но также привез им новые сорта плодовых деревьев из южных византийских провинций, чтобы сделать их жизнь лучше. Он обучал местное духовенство, и, вероятно, именно ему принадлежит заслуга разработки более простой славянской письменности, так называемой кириллицы, которая в конечном итоге заменила глаголицу. К тому времени, когда Климент умер, к 916 году, небольшое поселение на берегу озера Охрид превратилось в центр славянской христианской культуры, место, где греческие церковные тексты переводили на славянский язык и писали иконы в византийском стиле. По всей Болгарии строились храмы того же крестово-купольного типа, что был принят в то время в Византии. Внутри они были украшены фресками с сюжетами и образами икон, и зачастую это были работы византийских монахов-иконо­писцев. Болгария сохранила свою независимость, но была включена в культурную орбиту Византии.

* * *

К тому времени, когда Охрид начал развиваться как культурный центр, Варда и Фотий уже не были у власти. Оба они лишились ее вскоре после крещения хана Бориса, поскольку в то время, пока они занимались делами Болгарии и Моравии, появился новый претендент на осуществление властных полномочий от имени Михаила III. В отличие от Феодоры, Феоктиста и Варды, он не принадлежал к дворцовым кругам. Это был фракийский крестьянин Василий, приехавший в Константинополь на поиски счастья. Он нашел работу в доме Феофила, родственника кесаря Варды, и дослужился до должности главного конюха. Однажды вечером Василий присутствовал при том, как Варда и Феофил принимали посланников болгар. Выпив вина, гости стали хвастаться, что они привезли с собой из Болгарии борца, которому нет равных, на что Феофил заявил, что его слуга Василий будет ему не по зубам. Столы раздвинули, и два борца схватились. К удивлению зрителей, Василий поднял гигантского болгарина и с оглушительным грохотом обрушил на один из столов.

Известие об этом происшествии вскоре дошло до ушей Михаила III, а некоторое время спустя, когда Феофил и Михаил охотились вместе, лошадь императора понесла и Василию удалось остановить ее. Впечатленный талантами Василия, Михаил взял его к себе на службу, и тот стал его постоянным спутником. Император забрал Василия из конюшни и даровал ему придворную должность паракимомена, а также жену из высшего класса, одну из своих бывших наложниц. Таким образом Михаил нашел лидера для той партии при дворе, которая всегда ненавидела Варду и ждала момента для нанесения удара. Весной 866 года Михаил и Варда отправились с флотом на юг по Эгейскому морю, чтобы вернуть остров Крит, освободив его от арабского владычества. Однажды ночью, когда корабли стояли на якоре, а император и кесарь высадились на берег для ночлега, группа заговорщиков, в числе которых был Василий, ворвалась в императорский шатер, где Варда корпел над счетами, и зарубила его. Едва ли все заговорщики рассчитывали, что недавний конюх окажется единственным, кто будет претендовать на место Варды, но они не взяли в расчет волю императора. Не позже чем через месяц после смерти Варды Михаил сделал Василия своим приемным сыном, и на пышной церемонии в соборе Святой Софии тот был коронован как император-соправитель. Тем самым Михаил подписал себе смертный приговор. Василий и его сторонники прекрасно понимали, что, покуда Михаил стоит у них на пути, они не могут быть уверены в своем будущем. И уже в следующем году, сентябрьской ночью, когда пьяный Михаил спал в своей кровати во дворце Святого Маманта, заговорщики ворвались к нему в покои и убили его. На следующее утро Василий был провозглашен императором. Он вышел из Большого дворца, бросая в толпу золотые монеты. Как Василий I он стал основателем Македонской династии, которая будет править Византией, прямо или косвенно, до 1056 года.

После такого поворота событий Фотий остался в одиночестве, ибо он с самого начала был ставленником Варды. Кроме того, он имел смелость осудить Василия за убийство Михаила и не допустить нового императора к причастию. Василий решил избавиться от него. Фотий был не только пережитком прежнего режима, но также и помехой. А поскольку многие в византийской церкви, а также Папа Римский до сих пор считали Фотия узурпатором из-за того, каким образом он был возведен в патриарший сан, в ноябре 867 года Василий низложил его, сослал в монастырь и восстановил на престоле предыдущего патриарха, Игнатия.

Отстранив от власти Варду и Фотия, Василий, однако, продолжил проводить их политическую линию в отношении славянских соседей Византии, убеждая хана Бориса оставить за­игрывания с Римом и полностью войти в орбиту Византии. В 870-е еще один славянский народ, сербы, направил в Константинополь послов с просьбой прислать к ним миссионеров, чтобы обращать их в христианство. Сербы, конечно же, тоже занимали земли, прежде принадлежавшие Византии, но надежды вернуть их не было, так как они были отрезаны от империи Болгарским ханством. Поэтому Василий был рад отправить туда миссионеров, ведь крещение в византийскую веру подразумевало признание господства Константинополя. С миссионерами в Сербию пришли и богослужение на церковно­славянском, и переведенное на этот язык Священное Писание, и кириллица с глаголицей, и византийский стиль церковной архитектуры и внутреннего убранства. Учитывая такую преемственность в политике, неудивительно, что в 870-е годы Василий вернул Фотия из изгнания и сделал его наставником своего маленького сына Льва. Когда в 877 году Игнатий умер, Фотий вновь стал патриархом Константинопольским и пребывал на престоле до 886 года, когда был низложен и сослан вновь — на этот раз сыном и преемником Василия Львом VI (правил в 886–912 гг.), который, похоже, не испытывал никакой благодарности к своему бывшему воспитателю. Некоторым утешением для Фотия, который провел свои последние годы в изгнании (умер в 893 г.), могло служить то, что на Балканах установилось наконец равновесие и произошло это в немалой степени благодаря ему.

* * *

Равновесие это, однако, не продержалось долго. Пусть Болгария уже была вовлечена в культурную орбиту Византии, это не означало полной нейтрализации угрозы с ее стороны. В начале Х века из-за болгарского хана Симеона Византия оказалась в наиболее опасном положении со времен арабской осады 717–718 годов. И дело было не в том, что Симеон ненавидел соседнюю империю. Наоборот, он любил ее и восхищался ею. Симеон хорошо знал Константинополь, потому что его отец Борис отправил его туда получать образование. Он вы­учил греческий и не понаслышке знал византийский двор с его пышностью и церемониалом. Когда он вернулся домой, Плиска, должно быть, показалась ему мрачной и непривлекательной. В 893 году, после свержения его брата-язычника Владимира, Симеон взошел на престол и начал обустраивать свою страну наподобие Византии. Из Плиски столица была перенесена в Преслав, который должен был стать не менее впечатляющим городом, чем Константинополь. Из византийских провинций привезли мастеров, чтобы построить оборонительные стены и множество прекрасных церквей. Самой великолепной из них стала Золотая, названная так из-за позолоченного купола. Также был построен новый большой ханский дворец, из которого Симеон рассылал свои указы с печатью, изображавшей его очень похожим на византийского императора. Рядом с дворцом была построена еще одна резиденция: Симеон, как и его отец, надеялся, что в Болгарии вскоре будет свой патриарх, и заранее подготовился к этому.

В 913 году, когда Византия отказалась платить Болгарии ежегодную дань, которой ее обложили в результате предыдущих «торговых войн» из-за таможенных пошлин, Симеон пошел на нее войной.

До стен Константинополя его армия добралась, не встречая серьезного отпора, так как в ту пору государство было ослаблено внутренней политической ситуацией. Император Константин VII был семилетним ребенком, и делами правления занимался регентский совет. Вопреки обычной практике, мать Константина Зоя не стала его главой. Церковь признала недействительным ее брак с отцом Константина Львом VI, так как Зоя была его четвертой женой, а православие запрещало четвертые браки. Поэтому она осталась в стороне, а регентский совет возглавил патриарх Николай Мистик, бывший воспитанник Фотия.

Когда армия болгар встала лагерем под стенами Константинополя, патриарх понял, что иного выхода, чем пойти на переговоры, нет, и спросил у Симеона, каковы его условия. Любопытно, что Симеон повел себя так же, как Варда и Фотий, когда в 864 году они вышли победителями. Он потребовал не сокровищ или земель, ему нужно было нечто более символичное: чтобы юный Константин Багрянородный женился на одной из его дочерей, а его самого патриарх короновал бы как императора. Первое требование не было беспрецедентным, поскольку раньше византийские императоры, например Лев III, уже заключали аналогичные брачные союзы с хазарами. Второе, однако, было чем-то неслыханным. В 811 году Круму даже в голову не приходило возжелать чего-то подобного, хотя его положение было не менее выигрышным. Настаивать на императорской коронации мог только человек, глубоко приверженный византийским ценностям и потому стремящийся взойти на верхнюю ступень иерархии правителей. Не видя иного выхода, патриарх согласился на оба требования. Симеон отобедал со своим будущим зятем Константином Багрянородным, после чего за стенами Константинополя прошла церемония коронации. С этого момента Симеон считал себя императором.

Он упразднил титул хана, приняв вместо него другой — царь (славянское наименование цезаря), а на своих свинцовых печатях, которыми скреплялись документы, называл себя василевсом, используя слово, которым своего императора обозначали византийцы.

Достигнув своих целей, Симеон вернулся в болгарские земли, но он недооценил превратности византийской придворной политики. Через несколько месяцев после его коронации патриарх неосмотрительно позволил императрице Зое вернуться во дворец, потому что маленький Константин тосковал по матери. Однако, оказавшись в Константинополе, Зоя с помощью сторонников сместила патриарха и заняла свое законное место во главе совета. Одним из первых ее деяний стала отмена условий перемирия, согласованных с Симеоном. Помолвка Константина VII была разорвана, и сторонники Зои начали говорить, что коронация была недействительной, поскольку патриарх в последний момент отложил корону и надел на голову Симеона собственный церковный головной убор, а коленопреклоненный правитель Болгарии не заметил этого. В Константинополе воцарились воинственные настроения, и императрица решила раз и навсегда покончить с притязаниями Симеона. Летом 917 года большие силы, состоящие из войск фем и тагматы, двинулись на север и встретились с армией Симеона у города Ахелой на черноморском побережье. Результат этой битвы показывает, почему византийцы, как правило, избегали генеральных сражений. Изначально они располагали преобладающими силами, но их союзники-печенеги не смогли прибыть из-за склоки между командирами кораблей, которые должны были переправить их к месту битвы. Когда же распространился слух, что их командир убит, византийские войска запаниковали и рассеялись, позволив болгарам перейти в контр­наступление и нанести им поражение столь же катастрофическое, как и в 811 году. Византийская армия вновь была почти уничтожена.

Эта победа позволила Симеону взять под контроль все Балканы почти до самого Коринфского залива и объявить себя отныне императором ромеев и болгар, а архиепископа Болгарии — патриархом. Однако, как случалось со многими до него, амбиции Симеона разбились о неприступность стен Константинополя и изворотливую византийскую дипломатию. Он хорошо понимал, что его притязания на императорский титул бесплодны, пока он не захватил столицу Византии, а победа при Ахелое не приблизила его к этой цели. Понимая, что для того, чтобы получить шанс захватить Константинополь, ему нужен флот, Симеон отправил послов в Фатимидский халифат в Тунисе, предложив напасть на византийцев совместно. Однако по дороге домой корабль, на котором плыли послы, захватило калабрийское судно. А поскольку калабрийцы были подданными византийского императора, пленных отправили в Константинополь. Там болгарских послов бросили в темницу, а к арабам отнеслись как к почетным гостям. Их накормили, напоили и отправили домой с внушительным подарком халифу, фактически с взяткой, которая должна была убедить его никуда не посылать свой флот. Одновременно с этим врагам болгар на севере, сербам и хорватам, заплатили, чтобы они напали на Симеона, и такая тактика позволяла сдерживать его, пока он не пойдет на соглашение...

Но затем византийская придворная политика совершила еще один из своих бесчисленных зигзагов. В 919 году императрицу Зою удалили от власти, и регентом молодого императора стал друнгарий (командующий) византийского флота Роман Лакапин. Как мы увидим в следующей главе, Лакапин не собирался быть только главой совета и провозгласил себя императором, соправителем законного представителя Македонской династии Константина Багрянородного. Именно Роман пришел в 924 году к соглашению с Симеоном, обручив свою внучку с сыном Симеона Петром и признав Симеона царем, настояв, однако, на том, что это было меньшей честью, чем называться императором ромеев. Когда три года спустя Симеон скоропостижно скончался от сердечного приступа, угроза была наконец нейтрализована, так как его сын Петр отнюдь не был таким грозным воителем. Тем не менее ради сохранения мира и спокойствия византийцы продолжали называть его царем и ежегодно подносили ему дары в виде золота.

С точки зрения византийцев, хотя Болгария и продолжала оккупировать территорию, которая по праву принадлежала им, был достигнут модус вивенди, который устраивал обе стороны. Болгары гарантировали себе безопасность, будучи союзниками самой могучей державы в регионе, и в то же время сохранили независимость, не попав под прямое императорское правление. Византийцы же сумели отстоять свою политическую теорию, согласно которой их властители были римскими императорами, ниспосланными на землю, чтобы защищать весь христианский народ. Только теперь они говорили об императоре как о главе семьи христианских государей. В этой семье была строго определенная иерархия. Византийский император находился на ее вершине. Ниже были его сыновья, далее в списке — главы государств, бывших союзниками или принявших христианство из Константинополя. Затем шли дружественные народы, добившиеся взаимопонимания с императором, даже если они были язычниками, мусульманами или христианами, не входящими в византийскую сферу влияния. Особое место в этой иерархии получили болгары. Когда болгарские посланники посещали Константинополь, они занимали очень достойное место за столом во время пиров, хотя оно могло меняться в зависимости от того, насколько теплыми были на данный момент отношения. Эта тщательно выстроенная иерархия, подкрепленная церемониями и дипломатическими подношениями, создавала империи некую мистическую ауру в глазах гораздо менее искушенных северных балканцев, и духовный авторитет Византии был не менее действенным, чем военная сила.

* * *

Оставалась, однако, проблема русских. На Северных Балканах угрозой применения силы болгар удалось вовлечь в византийскую орбиту даже несмотря на то, что в тех двух случаях, когда угроза была исполнена, последствия оказались катастрофическими для самих византийцев. Но в отношении русских такие угрозы были недейственны, так как их столица Киев находилась слишком далеко. После нападения 860 года были предприняты усилия, чтобы обратить русских в христианство. В 874 году в Киев отправили архиепископа, и Фотий даже хвалился тем, что русские стали «подданными и друзьями» империи. Такие заявления оказались преждевременными. Новообращенные там были, и до 944 года в Киеве даже действовал христианский храм, но, поскольку сам князь Киевский оставался язычником, процесс шел крайне медленно. Византийцы извлекли все возможное из ситуации, когда в 957 году Ольга, вдова князя Игоря, правившая в Киеве как регент ее сына Святослава, посетила Константинополь. Ей был оказан пышный прием. Ольга сидела за золотым столом вместе с императорской семьей и была приглашена занять высокое место в византийской иерархии государств. Потом она была крещена патриархом Константинополя и уехала, одаренная золотом и шелками. Но, несмотря на все эти усилия, крещение Ольги не привело к обращению русского народа в целом. Возможно, она, как и болгарский хан Борис, опасалась, что принятие христианства из Константинополя приведет к потере независимости, и вскоре после своего визита Ольга пригласила в Киев христианских миссионеров из Германии. В любом случае ее сын Святослав открыто презирал христианство, и, как только он повзрослел и стал править самостоятельно, шансов на дальнейшие преобразования не осталось.

Крещение Руси произошло только при следующем Киевском князе, сыне Святослава Владимире. Правда, на первый взгляд он, как и его отец, не производил впечатления человека, который не просто обратится в христианство, но и впоследствии будет причислен к лику святых. К моменту восшествия на Киевский княжеский престол он уже был братоубийцей и имел гарем из четырех жен и 800 наложниц. Как и его отец, он был ярым язычником и воздвиг в Киеве новое капище с идолами шести главных богов. Но, как и в случае с болгарским ханом, обращение Владимира было вызвано как духовными, так и политическими соображениями. Духовные мотивы, изложенные в летописи, вероятно, вымышлены, но зерно истины в повествовании наверняка содержится. Примерно в 987 году Владимир почувствовал, что настало время выбрать иную, более достойную веру для себя и своего народа, чем язычество предков. Узнав об этом, в Киев прибыли несколько групп миссионеров. Однако Владимир не впечатлился ни одной из предложенных религий. Ислам перестал интересовать его, как только выяснилось, что у мусульман запрещен алкоголь. Иудаизм мало кто мог проповедовать, так как его приверженцы утратили свои земли и были разбросаны по всему миру. Христианские миссионеры, прибывшие от Папы Римского, также не вдохновили его, зато со священником, присланным из Константинополя, у князя состоялась долгая беседа. Все еще сомневаясь, Владимир послал десять доверенных послов для изучения основных мировых религий с тем, чтобы сделать свой выбор на основе их доклада. Сперва они отправились в соседний Хорезм, к тюркам, где был принят ислам. Посланники посещали мечеть, но в пользу ислама не склонились: «Нет веселья в них, но печаль и смрад велик. И нет ничего доброго в их учении». Богослужение в католическом соборе в Германии также не произвело впечатления: «Нет в нем никакой красоты». И наконец, много повидавшие посланники прибыли в Константинополь, где их приветствовал сам император и дал им возможность поприсутствовать на литургии в соборе Святой Софии. На этот раз все было иначе. Красота и зрелищность церемонии, мозаики, фрески и иконы — все это ошеломило посланников: «И не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, — знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми». Столь эмоциональная реакция на визуальную составляющую византийской религии, результат победы иконопочитателей, вполне могла повлиять на решение Владимира принять христианство из Константинополя.

Но в конце концов больше всего на его решение повлияли, вероятно, материальные и политические соображения, поскольку дружеские связи с византийцами могли принести ощутимую выгоду. Русь не только процветала от торговли с Константинополем: русские воины нанимались в Византии на службу, а союз со столь богатой и могущественной державой даровал престиж, который выделял киевских князей среди соседей. В 987 году появилась возможность усилить эти преимущества. Один из византийских полководцев, Варда Фока, организовал мятеж против молодого византийского императора Василия II (правил в 976–1025 гг.). Не имея войска, Василий отправил к Владимиру просьбу о помощи и, будучи в отчаянном положении, пообещал за нее не только обычную денежную выплату, но и руку его сестры Анны. Владимир послал в Византию 6000 солдат, и мятеж был подавлен. Теперь Киевский князь мог жениться на Анне, но необходимо было выполнить еще одно условие: Владимир должен был креститься сам и крестить свой народ. Это было жесткое условие, но престиж брака с сестрой правящего византийского императора стоил того, поэтому Владимир принял крещение и отпустил своих жен и наложниц. В авторитарных обществах, таких как средне­вековая Русь, если уж правитель обращался в христианство, остальное не составляло труда. По всему Киеву были разосланы вестники, объявлявшие, что те, кто на следующий день не пойдет к Днепру, рискуют серьезно не угодить князю. На другой день берега были заполнены людьми. Зная, что от них требуется, они вошли в воду. Группа специально прибывших византийских священников совершила массовое крещение. Между тем на холме над городом идол Перуна, бога-громовержца, с серебряной головой и золотыми усами, повергли наземь и лошадьми потащили вниз, к реке. Прежде чем скинуть его в воду, 12 дружинников побили идола палками, а потом его понесло течением, он достиг днепровских порогов и скрылся из виду.

Как и в случае с Болгарией, обращение русских в христианство не означало полного прекращения боевых действий между Русью и Византией. В 1043 году сын Владимира Ярослав послал флот, чтобы напасть на Константинополь, после того как там был убит в драке русский купец. Повторилась катастрофа столетней давности: русские были разбиты в проливе Босфор, и лишь очень немногие из их кораблей сумели спастись. Впоследствии два общества сосуществовали мирно, а религиозная культура Руси развивалась именно по византийскому образцу. Сразу же после крещения Владимира в 989 году в Киеве была заложена церковь Успения Пресвятой Богородицы, а в 1037 году — еще один храм, посвященный Премудрости Божией, явно в подражание Святой Софии Константинопольской. На строительство этого храма в византийском стиле ушло около 20 лет, мозаики и фрески внутри были, вероятно, выполнены византийскими художниками. Священники, священные сосуды, мощи и иконы — все было из Константинополя. Но богослужения совершались на славянском языке по книгам, написанным на кириллице.

Русы стали частыми гостями в Константинополе, и не только купцы. Наемные русские воины служили личными тело­хранителями императора, варягами, вооруженными тяжелыми топорами. Также русы приезжали в качестве паломников, жаждущих приложиться к многочисленным мощам святых в церквях города. Самым высокопоставленным из них, возможно, даже дозволялось увидеть коллекцию в храме Богородицы Фарской. На этих паломников Константинополь производил впечатление не менее сильное, чем на посланников Владимира в 980-х годах. Один такой паломник, Добрыня Ядрейкович, который впоследствии стал архиепископом Новгородским Антонием, написал книгу о поездке, совершенной им в 1200 году. В мельчайших подробностях он перечислил все мозаики, иконы, фрески и святые мощи, которые ему довелось увидеть. В соборе Святой Софии ему показали то, что, как он искренне верил, было Скрижалями Завета, данными Моисею на горе Синай, и часть манны, падавшей с неба израильтянам во время их хождения по пустыне.

Правда, не все русские паломники питали должное уважение к святому месту. Один из них высек на мраморной балюстраде в галерее слова: «Господи, спаси раба Твоего Филиппа, сына Никиты, раба Киприана, митрополита Киевского и всея Руси». Впрочем, это был весь ущерб, что нанес Филипп, в отличие от его предков в 870 году, и сам факт того, что он был там, что он мог оставить эту надпись и что у него был для этого алфавит — все это свидетельства включения Руси в византийскую культурную орбиту. В конце концов Византия покорила Север — силой не оружия, но дипломатии, а также своей удивительной визуальной и письменной христианской культурой. Возможно, это было самое главное ее достижение.