Никто из тех, кто посвятил себя без остатка делам своей страны и уповал на свой народ, не окончил свои дни хорошо.

Павсаний (ок. 160 г.)

Несмотря на все опасения, через 100 лет после разгрома императорского флота у Финикса Византия все еще существовала — хотя и очень отличалась от той империи, какой она была при Константине и Юстиниане. Размеры ее заметно сократились. Утрачены были не только восточные провинции Сирия, Палестина и Египет: в 697 году арабы вторглись в экзархат Карфаген и положили конец византийскому владычеству, длившемуся с 534 года, когда город был завоеван Велизарием. Больше всего территории оставалось у Византии в Малой Азии: ее земли тянулись там от Босфора до Таврских гор. Остров Крит также все еще был под властью Византии, но Кипр по договору 686 года был признан совместным владением византийцев и Арабского халифата. На Балканах империя сохранила за собой только несколько укрепленных анклавов, таких как города Салоники, Афины, Патры и Монемвасия, расположенные у моря, откуда можно было снабжать их. Все остальное было занято славянами. В Италии Византия также потеряла свои земли, когда в 751 году лангобарды захватили Равенну, положив таким образом конец экзархату и ограничив византийское владычество на юге, в Апулии, Калабрии и на острове Сицилия. С утратой большей части западных территорий использование при дворе латыни утратило всякий смысл, и официальным языком остался только греческий.

За пределами этих сузившихся границ на место старых врагов пришли новые. Государства Сасанидов не осталось: в борьбе с арабами персы оказались еще менее удачливы, чем византийцы. Потерпев в 636 году сокрушительное поражение в битве при Кадисии, они не смогли сдержать арабское завоевание. Последний Сасанид, Йездигерд III, погиб в 652 году, когда пытался тайно бежать. Его убил мельник, позарившийся на кошелек и драгоценности шаха. Вместо Персии Византия теперь граничила на востоке с халифатом Аббасидов, пришедших на смену династии Омейядов. Это была гигантская сверхдержава, которая простиралась от Афганистана до Марокко. Ее столице Багдаду суждено было стать одним из крупнейших городов мира с населением свыше миллиона человек и местом действия многих сказок из «Тысячи и одной ночи». На Балканах могущество аваров было подорвано неудачной осадой Константинополя в 626 году, и они утратили свою власть над славянами. Их место в качестве доминирующей силы в бассейне Дуная заняло другое пришлое тюркское племя, булгары. В 680-х они отправились по знакомому маршруту на юг и пересекли Дунай. Попытка византийского императора изгнать их прежде, чем они осядут и начнут угрожать прибрежным районам, все еще остававшимся под его властью, потерпела фиаско, и булгары смогли прочно закрепиться на территории между Дунаем и Балканскими горами. Они породнились с местными славянами, переняли их язык и в итоге слились с ними. Возникшее затем Болгарское царство было уже не просто совокупностью разных племен, а мощным единым государством с хорошо укрепленной столицей — городом Плиска. Болгары были язычниками, поклонялись своим богам и, как и Аббасиды в Багдаде, идеологически противостояли христианской власти Константинополя.

Резкое сокращение территории и сопутствовавшие этому потрясения не могли не отразиться на Константинополе. Население столицы сократилось и теперь составляло лишь малую долю того, что было во времена Юстиниана. Отчасти это было политикой государства: из-за постоянной угрозы осады со стороны арабов тех, кто не нужен был для обороны, выдворили из города, ибо с утратой Египта не стало достаточно зерна, чтобы кормить многочисленное население. Дело довершали повторяющиеся эпидемии чумы. Летом 747 года от нее погибло так много людей, что мест для захоронений не хватало, и трупы зарывали в садах и виноградниках. Великий кафедральный собор Святой Софии по-прежнему возвышался над городом, но дни больших строек вроде тех, что вели Константин и Юстиниан, давно миновали.

Однако, хотя империя сильно сократилась в размерах и оказалась в кольце могущественных врагов, бедствия, обрушившиеся на нее, в какой-то степени способствовали ее усилению. Утрата восточных провинций привела к прекращению богословских споров о природе Христа, поскольку на территории империи остались только халкидониты, а монофизиты жили теперь под арабским владычеством. С характерным для него упрямством Констант II все же примкнул к компромиссной доктрине монофелитства, возможно надеясь, что Египет и Сирию еще удастся вернуть. Но его сын и преемник Константин IV (правил в 668–685 гг.) в 681 году отказался от непопулярной доктрины, специально созвав для этого Вселенский собор. Таким же образом сокращение населения Константинополя свело на нет конфликт, длившийся на протяжении двух предыдущих веков. Хотя на ипподроме по-прежнему проводились гонки на колесницах, безумства болельщиков остались в прошлом. «Синие» и «зеленые» превратились в нечто вроде закрытых клубов, основной задачей которых было участие в императорских процессиях и церемониях.

Потеря столь значительных территорий означала также и то, что империя стала более компактной и ее легче было защищать, и особенно это касалось Малой Азии. Если в восточных провинциях на пути захватчиков было немного естественных преград, то Малую Азию заграждали с востока Таврские горы. Тем, кто стремился попасть на запад, приходилось использовать один из нескольких проходов, например так называемые Киликийские ворота, а потому их передвижения было проще отслеживать и определять, где они планируют нанести удар. Путь на север был легче, но там стояли суровые зимы и перевалы заваливало снегом на несколько месяцев в году, отрезая возможность двигаться дальше. Любой вражеской армии грозила мрачная перспектива провести эти месяцы на негостеприимном Анатолийском плоскогорье, так что лучше уж было отступить обратно. Поэтому арабы предпочитали возвращаться с добычей в жаркую Сирию и возобновлять боевые действия с наступлением весны.

Византийские императоры, правившие после Ираклия, стремясь использовать эти естественные преимущества, реорганизовали армию. Ее больше не держали на границах, а разместили по всей Малой Азии. В то же время прежняя административная система, когда города собирали налоги с окружающих территорий, перестала существовать или, возможно, стала неэффективной. Вместо этого Малая Азия была поделена на семь административных единиц, известных как фемы. На этих территориях, как прежде в экзархатах, гражданская и военная власть были объединены. Каждая фема имела свое войско, и его командующий, или стратиг, был также наместником. Он вел войско в бой, но был ответственен и за сбор налогов, и отправление правосудия. Однако со времен Юстиниана налоговые поступления резко сократились, и нужно было придумать новый способ кормить и экипировать воинов. Вместо денежного содержания им давали землю, на доходы с которой они должны были вооружить себя и купить лошадь.

Теперь им платили только во время военных кампаний, а в остальное время они и их семьи должны были кормиться с хозяйства.

Не ясно, через какие стадии проходило реформирование, прежде чем пришло к столь радикальному варианту, поскольку свидетельств современников о том, как оно развивалось, почти не осталось. Но точно известно, что в 685 году фемы уже существовали, так что созданы они были, вероятно, при Константе II и Константине IV, хотя процесс преобразований продолжался еще долго после этого. В черные, полные отчаяния времена, в VII и начале VIII века, новая система принесла ряд преимуществ. Стратиг был достаточно независим в принятии решений и мог реагировать на внешние угрозы, не дожидаясь приказов из Константинополя: собрать армию, чтобы немедленно отразить нападение арабов. Кроме того, поскольку войска были расквартированы по всей Малой Азии, мобильные конные отряды нападавших не могли проскочить мимо них: они давали отпор, где бы арабы ни собрались нанести удар. И наконец, хотя земля была предоставлена воинам, она все еще принадлежала империи. Ничто не было отчуждено или утрачено.

Военная и административная реорганизация изменила карту Малой Азии. Некогда процветавшие города Древнего мира, составлявшие основу прежней административной системы, исчезли. Магнесия сократилась в размерах до площади около 300 на 250 метров. Пергам, захваченный и разрушенный арабами в 715 году, так и остался стоять в руинах, которые сохранились до наших дней. Но по мере того, как жители покидали эти места, стал появляться новый тип городов, больше подходивших для жизни в то время. Небольшие поселения возникали вокруг кастро, крепости на вершине холма, где жители могли укрыться при приближении арабского войска. Одним из примеров такого города были Сарды в феме Фракиссия. Древний город, находившийся на открытой равнине, был оставлен, а новый вырос вокруг акрополя, где была построена крепость. К ней имелся только один, очень крутой подход, а с другой стороны стояли отвесные скалы, и укрепления были построены со стороны подхода, так что нападавшие могли быть поражены стрелами из амбразур прежде, чем окажутся у стены. Но, пожалуй, самые странные из таких городов-убежищ были обнаружены в Каппадокии, в центре Малой Азии. Там жители воспользовались мягкостью вулканического туфа и выдолбили в нем целые поселения, где были даже подземные часовни и зерно­хранилища.

Изменилась не только карта империи, но и демографическая ситуация. Византийцы понимали, что человеческие ресурсы важны не меньше, чем территории, и стремились заселять те районы, которые нуждались в укреплении обороны. Поэтому император Юстиниан II (правил в 685–695 гг. и 705–711 гг.) переселил многих жителей приграничного города Германикия на востоке Малой Азии, который вот-вот должны были захватить арабы, во Фракию, где они могли бы защищать подступы к Константинополю от славян. И как и в прошлом, византийцы селили в пределах своих границ поверженных врагов. В 688 году в ходе военной кампании против славян во Фракии Юстиниан II взял множество пленных, и в его войско вступило немало славянских дезертиров. С ними он отправился на юг в город Абидос, что на Дарданеллах, и переправил их в Малую Азию. Оттуда они двинулись севернее и получили земли для поселения в феме Опсикий, несомненно, в обмен на участие в боевых действиях против арабов, когда нужно. Точно так же мардаиты, христианский народ, живший на границе Византии с халифатом, был переселен на европейские земли империи. К 750 году Византийская империя представляла собой по-настоящему многонациональное общество. Греческий оставался языком власти и церкви, но во Фракии был широко распространен армянский, а в Малой Азии — славянские языки. Такая политика иногда приносила немало трудностей вынужденным переселенцам. Зачастую им приходилось оставлять значительную часть своего имущества, потому что вывезти его было невозможно, и находились люди, которые предпочитали наложить на себя руки, лишь бы не отправляться в чужие земли. Неизбежно существовала опасность, что насильно переселенные люди затаят глубокую обиду на то, что их оторвали от корней, и, когда придет время сражаться за империю, они не станут делать этого. В 692 году византийцы потерпели серьезное поражение от арабов, потому что множество славян из их армии перешли на сторону врага. Однако в мире, где молодые трудоспособные люди были самым ценным природным ресурсом, такой риск был оправдан.

Политика сокращения расходов и административная и военная реформы должны были доказать свою состоятельность, когда набеги арабов на Малую Азию стали повторяться чуть ли не ежегодно. Они становились все более дерзкими, особенно после того, как у халифата появились два важных форпоста. Одним был Тарс к югу от Таврских гор, другим — Мелитена на западе. Обладание последней означало, что теперь арабские войска имели возможность безопасно зимовать, не отступая за горы. Они стали пользоваться этим, чтобы проводить весь год в Малой Азии, переходя с места на место и грабя попадающиеся по пути города. В 726 и 727 годах войско под началом самого халифа отправилось в Малую Азию и захватило Кесарию, а штурмовой отряд был отправлен вглубь византийской территории, чтобы атаковать Никею. Он не смог взять город, но отступил, тяжело груженный добычей. Не в силах прекратить эти набеги, византийцы думали над тем, как снизить наносимый ими ущерб. Они стали использовать тактику слежения: не вступая в бой, шли за арабской армией, когда та двигалась с добычей в сторону Мелитены и Таврских гор. Таким образом византийцы могли отлавливать отставших и возвращать часть награбленного. Кроме того, они создали систему раннего оповещения — построили на возвышенностях маяки, которые могли предупредить стратига конкретной фемы, что арабы идут одним из проходов в Таврских горах, чтобы у него было время подготовиться к встрече с ними. Новая стратегия оправдала себя в мае 740 года, когда огромное войско арабов возвращалось на восток. Византийские военачальники не стали мешать отходу основных сил, но сумели отрезать два тыльных отряда и почти полностью уничтожили их в битве при Акроиноне.

Такие победы несомненно воодушевляли, но рейды после них не прекращались, и тем более они были бы совершенно напрасны, если бы арабам удалось-таки захватить их главную цель — Константинополь. В 674 году они напали на город с моря. Крупный флот халифата прошел через Дарданеллы и захватил город Кизик на берегу Мраморного моря, от которого можно было добраться до Константинополя. В Кизике к флоту присоединилось войско, которое шло на встречу с ним через Малую Азию. Там флот провел несколько лет, в летние месяцы вступая в сражения с византийскими судами недалеко от стен Константинополя. Возможно, эти испытания на прочность так и продолжались бы неизвестно сколько, но византийцам удалось получить преимущество с помощью необычного оружия. Экипажи арабских судов вдруг заметили, что на кораблях их противников, на носу, появились странные торчащие трубки. И уж, конечно, они никак не ожидали, что эти трубки вдруг издадут могучий рев и из них вылетит пламя. Этот огонь невозможно было погасить, он горел и в воде, грозя быстро охватить любой корабль, на который попадет.

Это был первый задокументированный случай использования так называемого «греческого огня» в морском сражении. Он был изобретен сирийским христианином по имени Каллиник, который бежал в Константинополь от арабского владычества и привез свое изобретение с собой. Рецепт «греческого огня» неизвестен, так как по понятным соображениям он держался в строжайшем секрете. Возможно, это была смесь серы, смолы, негашеной извести и сырой нефти, которую специально привозили с Кавказа, где несложно было найти места ее выхода на поверхность. Как эта смесь поджигалась и выбрасывалась через трубу — еще одна загадка, но есть основания думать, что для стрелявших она представляла не меньшую опасность, чем для их противников. Конечно, это не было супероружие, подобное тому, что изменило войны в ХХ веке, так как стрелявшие с трудом попадали по вражеским судам. Но его деморализующее психологическое воздействие было несомненно, особенно если учесть, что арабы никогда с ним прежде не сталкивались. Вполне возможно, что именно из-за него они приняли решение увести свой флот. И тут на помощь византийцам пришла погода: на пути в Египет вдоль побережья Малой Азии множество кораблей халифата уничтожил шторм.

На самом деле, вероятно, арабы не смогли одержать победу в 670-е не из-за «греческого огня», а из-за того, что не окружили город полностью. Пока флот сражался с византийцами в водах Мраморного моря, сухопутная армия оставалась на азиатском берегу и, похоже, многого не видела, поскольку на протяжении всей осады в город со стороны суши поступало продовольствие и подкрепление. Это упущение было исправлено почти 40 лет спустя, летом 717 года, когда арабы предприняли наиболее согласованную и опасную попытку взять город. Мощная армия под командованием Масламы ибн Абдул-Малика, сводного брата халифа, прошла через Малую Азию на соединение с флотом, который поднялся по Эгейскому морю к Мраморному. На этот раз сухопутная армия не осталась на азиатской стороне, но переправилась через Дарданеллы в Европу, а затем двинулась на север к стенам, защищавшим Константинополь с суши. Там Маслама приказал выкопать ров и возвести вдоль стен вал, чтобы никто не мог прийти Константинополю на помощь, а флот в то же время установил блокаду с моря. Арабы явно рассчитывали взять Константинополь измором, поскольку надеяться на успешный штурм его стен не приходилось.

С блокадой с суши византийцы не могли ничего поделать, но они ждали подходящего момента, чтобы напасть на корабли халифата. И 1 сентября такая возможность представилась. По Мраморному морю к Константинополю шли большие суда с припасами для войска, осаждавшего город с суши. Они попали в штиль, и течением со стороны Босфора их стало медленно относить назад. Византийский флот, оснащенный «греческим огнем», сразу же вышел к ним навстречу из бухты Золотой Рог. Поскольку тяжело нагруженные арабские корабли не могли быстро скрыться, к ним оказалось легко подойти и поджечь их. Часть горящих кораблей села на мель под морскими стенами Константинополя, часть беспомощно дрейфовала вдоль побережья Мраморного моря, около 20 из них были уничтожены вовсе. Это был успех, хотя он и не привел к прорыву блокады, которая продолжалась в течение зимы 717–718 годов. И конец ей был положен не силой оружия. Причина провала осады была прозаической: невозможность обеспечивать провизией тысячи воинов, что были на кораблях и стояли лагерем в траншее вдоль городских стен.

Случилось так, что зима 717–718 годов оказалась очень суровой, и три месяца земля была скрыта под толстым снежным покровом. У византийцев припасов было достаточно, чтобы выжить, несмотря на блокаду. Они уже несколько лет знали, что нападение неизбежно, и подготовились, а также потребовали от тех, кто не мог заготовить провизию на три года, покинуть город. Воды также хватало, благодаря хранилищам под городскими улицами. Но по мере того, как погода ухудшалась, пищи стало недоставать осаждающим. Попав во фракийскую снежную ловушку, арабы были вынуждены есть ослов и верблюдов, которых привели с собой, а когда тех не осталось, перешли на листья и коренья. Поговаривали и о случаях людоедства. Было сделано все, чтобы наладить поставки морем. Весной 718 года большой флот из более чем 300 кораблей прибыл из Египта, груженный оружием и провизией, и направился к побережью Мраморного моря. Командующий флотом действовал очень осторожно, так как не знал, нет ли поблизости византийских кораблей, и только с наступлением ночи приказал подвести суда к берегу и встать на якорь. Под покровом темноты гребцы-христиане, коих было немало, решили воспользоваться случаем и угнали несколько небольших судов к Константинополю. Сойдя на берег, они сообщили императору, где находится арабский флот, и с приходом дня византийская флотилия напала на него. Запертые в бухте, без гребцов, арабские корабли стали легкой мишенью. Многие из них подожгли «греческим огнем», часть взяли на абордаж и сняли с них весь груз. После этого положение осаждающих еще больше осложнилось. Арабские фуражиры, которые высадились на азиатской стороне пролива, попали в засаду и были убиты, и в то же время союзники византийцев — болгары напали на арабское войско, и оно понесло многотысячные потери. К лету 718 года стало очевидно, что у осаждающих нет шансов на победу, и в августе арабское войско и флот ушли. Со стороны арабов это была последняя попытка захватить столицу Византии, и провал осады, а также последовавшая в 740 году победа византийцев при Акроиноне показали, что империя хотя и стала меньше и беднее, чем во времена Юстиниана, но исчезать не собирается.

* * *

Своим выживанием Константинополь и Византия в целом были обязаны не только географическому положению, погоде и действенным боевым пиротехническим средствам. В критический для империи момент у ее руля оказались выдающиеся люди. Во время осады 717–718 годов императором был Лев III (правил в 717–741 гг.). Он родился в городе Германикия в Малой Азии, и его семья была среди тех, кого переселили во Фракию во времена правления Юстиниана II. Еще молодым человеком он привлек к себе внимание Юстиниана II, когда в 705 году предоставил 500 овец для войска будущего императора, который вел армию на Константинополь, чтобы отобрать престол у узурпатора. Такая поддержка произвела впечатление на Юстиниана, и он тут же взял Льва к себе на службу. Постепенно возвышаясь, в 713 году Лев стал стратигом крупнейшей фемы Анатолик, а спустя четыре года возглавил государственный переворот, сверг Феодосия III и взошел на престол. Таким образом, он сам узурпировал власть, но, получив ее, показал себя блестящим правителем. Именно Лев руководил обороной Константинополя во время осады Масламы в самом начале своего царствования, и он же привел византийцев к победе при Акроиноне в 740-м. Кроме того, Лев III был не только талантливым военачальником. Он прекрасно понимал, что невозможно достичь безопасности, одолев арабов на поле сражения, поскольку халифат был слишком могуществен. Поэтому, как и его предшественники, Лев постоянно искал союзников, чье географическое положение позволяло бы наносить максимальный ущерб противнику. Во время осады 717–718 годов он привлек на свою сторону болгар, чьи территории находились в тылу у арабов, без сомнения, хорошо заплатив им за вмешательство. Еще более действенным противовесом арабам могли быть тюрки-хазары, чьи земли располагались на Кавказе между Черным и Каспийским морями, непосредственно к северу от халифата. Как и византийцы, хазары постоянно подвергались набегам со стороны своих арабских соседей и были рады заключить союз против общего врага. Император Юстиниан II стал инициатором этого альянса, женившись на сестре хазарского хана. Лев III закрепил союз, устроив в 733 году брак своего сына Константина с другой хазарской принцессой.

Лев III был выдающимся администратором, а также дипломатом. Он провел целый ряд внутренних реформ, издал свод законов и ввел новую серебряную монету, милиаресион. Он также продолжил развитие системы административного деления на фемы, поскольку не понаслышке знал об одном из ее главных изъянов. Возложенные на стратигов широкие полномочия позволяли им не только быстро и эффективно отражать набеги арабов, но и пытаться узурпировать императорскую власть в Константинополе, что сам Лев с успехом и проделал. Поэтому он раздробил крупную фему Анатолик, тем самым сократив ресурсы, которыми мог располагать стратиг, и лишив кого бы то ни было возможности последовать его собственному примеру. Принятые меры оказались действенными: Лев правил долго, умер своей смертью и оставил престол сыну.

Сын и преемник Льва III, Константин V (правил в 741–775 гг.), второй представитель так называемой Исаврийской, или Сирийской, династии, остался в истории как один из величайших правителей Византии. Правда, жил он в такое неспокойное и опасное время, что сведений о нем дошло очень немного. Письменные свидетельства крайне скудны, нет и прижизненного портрета, вроде мозаики Юстиниана и Феодоры в Равенне, лишь стилизованные поясные изображения на монетах. На них мы видим человека с короткой бородой и длинными распущенными волосами, в руках у него крест или держава, и выглядит Константин почти точно так же, как и его отец на монетах. Некоторое представление о его характере дают записи, оставленные современниками. Он очень любил смотреть гонки на колесницах на ипподроме, настолько, что приказал изобразить сцены состязаний на Милионе — двойной триумфальной арке, стоявшей на Августеоне. Константин был начитан и грамотен и написал 13 богословских трудов. Возможно, он также любил музыку и именно поэтому в качестве дипломатического подарка отправил королю франков орган.

Но главное, что мы знаем о Константине V, — он думал о том, как сократившейся в размерах Византийской империи выживать в этом новом и опасном мире, в условиях арабской экспансии, с одной стороны, и непрекращающихся волн миграции племен из Центральной Азии — с другой. С утратой стольких территорий было как никогда важно сохранить Константинополь, но в последний год царствования Льва III землетрясение большой силы обрушилось на город. Оно разрушило не только многие храмы, монастыри и статуи, но также и несколько участков стены, защищавшей столицу со стороны суши. Восстановительные работы начались сразу же и были завершены при Константине: на некоторых башнях до сих пор можно увидеть сделанные в память об этом надписи. На протяжении всего правления Константин заботился о своем главном активе — столице. Чтобы восполнить потерю населения после эпидемии чумы 747 года, он привез в нее новых жителей с греческих островов. Когда в засуху хранилища воды опустели, Константин перестроил всю систему водоснабжения. Он восстановил акведук Валента, который сильно пострадал во время аварской осады 626 года. Для этого были привлечены сотни каменщиков и штукатуров из провинции, и вода вновь стала поступать в Константинополь. То, что император смог переселить всех этих людей, кормить их и платить им, означало, что экономика Византии выстояла, несмотря на все перипетии прошедшего века. Казна Константина V пополнялась за счет приличных доходов от налогов, и он мог тратить эти средства на реализацию столь масштабных проектов.

Но какое бы значение ни имела столица, Константин V не впадал в заблуждение, как некоторые из последующих императоров, и не считал, что она единственно важна. Как и его предшественники, он постоянно стремился заселять территории, важные для защиты границ. По свидетельствам, именно он поселил 208 000 славян на реке Артана в северо-западной части Малой Азии и столько же христиан-сирийцев и армян во Фракии — в крепостях вдоль опасной границы с болгарами. Константин понимал, насколько важно противопоставить одну силу другой, чтобы свести к минимуму угрозы своим границам. Он продолжил союз с хазарами, заключенный его отцом, и в 760-х годах Византия пользовалась всеми преимуществами от вторжений хазар в халифат, которые отвлекали арабов от завоеваний. И, как и прежние императоры, Константин понимал значение фем в обеспечении обороны Малой Азии без необходимости содержать постоянную армию, но также осознавал, чем грозит концентрация больших полномочий в руках стратигов. В самом начале своего правления он едва не был свергнут Артаваздом, стратигом фемы Опсикий, и даже был изгнан из Константинополя. Только после трех лет войны император сумел подавить бунт, во многом благодаря поддержке войск фемы Анатолик. Не удивительно, что сразу после этого он разделил Опсикий на более мелкие административные единицы, чтобы сократить возможности ее стратигов.

Но этим Константин не ограничился, и, чтобы в случае очередного бунта ему было что противопоставить войскам фем, создал тагмату. Это были несколько небольших элитных полков, которые дислоцировались в Константинополе и его окрестностях и подчинялись непосредственно императору, — преданные ему войска, готовые в случае необходимости выступить против армии мятежной фемы. Чтобы сохранить эту преданность, император заботился о своих людях. Болгарскую кампанию 773 года он объявил «благородной войной», поскольку в ней было мало жертв со стороны христиан. Во время другой кампании, когда часть его кораблей затонула у побережья Черного моря, император отказался покинуть место крушения, пока море не протралили рыболовными сетями, чтобы собрать тела и предать их достойному погребению. Нет сомнений и в том, что Константин был очень популярен среди солдат своей тагматы не только потому, что заботился о них, но также и потому, что сам был чрезвычайно умелым воином и одерживал впечатляющие победы и на Востоке, и на Западе. В 746 году, воспользовавшись гражданской войной в халифате, чтобы перейти в наступление, он повел свое войско через Таврские горы в Сирию, на территорию, куда византийская армия не ступала на памяти живших в то время. Ему удалось отбить город своих предков Германикию, хотя он и не рассчитывал удержать ее навсегда, потому как воевал на два фронта и его присутствие было необходимо в другом месте. Болгары, бывшие союзниками византийцев против арабов в 718 году, теперь стремились расширить свою территорию и в ходе войны 756 года напали на приграничные крепости, которые Константин построил, чтобы создать там гарнизоны из переселенных сирийцев и армян и защищать византийскую территорию. Когда же Константин отказался платить болгарам дань за эти города, те вторглись на земли Византии и дошли почти до Константинополя, грабя и сжигая все на своем пути. В июне 763 года Константин взял реванш. Пройдя на север вдоль побережья Черного моря, при поддержке мощного флота, он встретил и разгромил болгарское войско в битве при Анхиало во Фракии. Сражение длилось весь день. Свою победу император отметил триумфальным въездом в Константинополь, каких жители столицы не видели со времен Ираклия.

В свете таких достижений можно было бы ожидать, что современники и последующие поколения византийцев относились к Константину V с почтением и любовью. Но нет. В сохранившихся исторических свидетельствах его называют отродьем Сатаны и врагом Христовым. Авторы этих записей — монахи — неизменно добавляют к имени Константина оскорбительное прозвище «копроним», труднопереводимый эпитет, означающий нечто вроде «тезоименитый навозу, калу». Как утверждали недоброжелатели, младенцем, во время крещения, Константин испражнился в купель. Священник не заметил этого и приступил к таинству, начав поливать грязной водой голову ребенка. Но эти брызжущие ядом эпитеты и истории никак не были связаны с военными и управленческими достижениями императора. Дело было в его теологических воззрениях. Константин V был иконокластом — противником икон.

* * *

В VII веке считалось, что иконы Христа, Богородицы и святых сыграли свою роль в спасении Византии от врагов. Ираклий нес икону Спасителя в бой, а патриарх поместил образ Богоматери с младенцем на стену, когда к Константинополю подступили полчища аваров. Иконы стали неотъемлемой частью жизни империи. Они были в каждой церкви, от собора Святой Софии до скромной сельской часовни, будь то великолепная мозаика, более дешевая в изготовлении настенная фреска или просто роспись по дереву. Их роль выходила далеко за рамки простого украшательства или визуального наставления. Они сами по себе становились объектами поклонения, им приписывали способность совершать чудеса. Из уст в уста передавались истории, например, о женщине, которая выкопала колодец, но до воды так и не добралась. Только когда она опустила вниз икону святого, колодец чудесным образом наполнился водой. Зачастую это было проявлением фанатизма, но правящие круги понимали, что его можно использовать в своих целях. Юстиниан II чеканил образ Спасителя на своих золотых монетах и украсил им Медные ворота, главный вход в Большой дворец, в качестве символа божественного покровительства.

Но, хотя иконы тесно вплелись в ткань византийской жизни, находились и сомневающиеся, как было когда-то в IV веке, когда Епифаний из Саламина не одобрил изображение Христа на занавесе.

Особенно сильны были такие сомнения в районе восточной границы, где города, такие как Германикия, регулярно переходили из рук в руки, то к арабам, то к византийцам. В тех местах христиане хорошо знали, что в Исламском халифате ситуация развивалась в ином направлении. Первоначально к изображениям там относились лояльно, но с наступлением VIII века образы живых существ из исламского искусства исчезли, и оно сосредоточилось на орнаментах и каллиграфии. В 721 году халиф Язид II пошел еще дальше и постановил, что изображения должны быть уничтожены во всех церквях на подвластной ему территории. Смерть Язида в 724 году помешала выполнить этот указ до конца, но было очевидно, что расхождения между исламом и христианством в этом вопросе становятся все более явными. А поскольку арабы успешно расширяли свои владения за счет христианских земель, в Византии нашлись те, кто начал думать, что мусульмане могут быть правы, а христиане несут наказание за нарушение Второй заповеди, запрещающей сотворять себе «идола» и поклоняться ему.

В 720-е годы до патриарха Константинопольского стали доходить слухи о том, что два малоазиатских епископа, Константин из Наколеи и Фома из Клавдиополя, придерживаются неортодоксального взгляда на иконы. Константин отказался преклоняться перед ними, как уже стало привычным, а Фома и вовсе вынес их из своей церкви. Разделяя сомнения этих священнослужителей, Лев III, однако, придя к власти, не стал открыто говорить о своей нелюбви к иконопочитанию, вероятно потому, что слишком хорошо помнил арабскую осаду Константинополя. Но к 724 году среди его советников появились епископ, который разделял его взгляды, и человек, который провел много лет в заключении в халифате, и император стал высказывать свое отношение к вопросу. А событие, которое он счел божьим знаком, подтолкнуло его к тому, чтобы начать действовать. Осенью 726 года произошло мощное извержение вулкана на острове Тира (современный Санторини): в небо поднялся густой столб дыма, из жерла по всему Эгейскому морю разлетались камни. Лев воспринял это бедствие как проявление божьего гнева за идолопоклонство, распространившееся в империи. Примерно в это время император приказал, чтобы с Медных ворот сняли образ Христа, а несколько лет спустя он низложил Константинопольского патриарха и заменил его человеком, разделявшим его взгляды. Впрочем, дальше этого Лев не пошел. Он не пытался ни удалить иконы из церквей, ни запретить их почитание или наказать тех, кто поклонялся им. Ведь многие поколения византийцев выросли с верой в то, что иконы несут благодать Божью, что их нужно беречь и почитать. И эту глубоко укоренившуюся веру нельзя было изничтожить, издав эдикт. Тем более что Лев получил жесткое предупреждение и знал, что может случиться, если пытаться навязывать свои взгляды подданным. Когда отряд солдат послали снять образ с Медных ворот, на улице собралась враждебно настроенная толпа. Согласно более позднему преданию, одна женщина толкнула лестницу, на которой стоял солдат, снимавший образ: несчастный упал и разбился насмерть, и в тот день было еще несколько подобных случаев. После этого Лев ограничился тем, что установил запрет на религиозные изображения среди царедворцев.

Не таков, однако, был Константин V. Не просто противник икон, как его отец, но ярый иконоборец, активно стремящийся положить конец «идолопоклонству». Это могло быть вопросом личных убеждений, но присутствовал также и политический аспект. Когда летом 741 года стратиг фемы Опсикий, Артавазд, поднял против Константина мятеж, его активно поддержали иконопочитатели, объявив, что теперь, при Артавазде, иконопочитание больше не запрещено при дворе. Когда же в последовавшей за тем гражданской войне Константин одержал победу, он, вероятно, счел иконопочитателей не просто людьми других богословских взглядов, но изменниками. Правда, он действовал осторожно и не пожалел времени, чтобы организовать себе поддержку, но в 754 году созвал 338 священников на собор в летнем дворце в Иерии на азиатской стороне Босфора. После нескольких месяцев обдумывания епископы издали ряд указов, осуждающих почитание икон и тех, кто его отстаивал. Всем, кто отныне стал бы создавать иконы, грозило тяжелое наказание. Иконоборчество стало не просто воззрением, но официальной политикой государства.

При этом собор не заявлял, что все иконы и изображения должны исчезнуть, и никакого массового уничтожения произведений искусства не последовало. Их устранение происходило постепенно, по мере того как церкви и другие здания подвергались ремонту и реконструкции. Одной из первых стала церковь Святой Ирины, неподалеку от собора Святой Софии, поврежденная во время землетрясения 740 года. Апсиду здания, где раньше была изображена Богоматерь с младенцем, теперь украсил простой крест. Церковь Богородицы во Влахернах также была восстановлена во времена правления Константина. Это был очень известный храм, поскольку в нем хранилась драгоценная реликвия, риза Богородицы, и, следовательно, внутри он был богато украшен мозаиками со сценами из жизни Христа. По приказу Константина они были сбиты и заменены изображениями деревьев, цветов и птиц — именно так византийские церкви украшали в прошедшие века. Но никакой спешки не было. Патриарх Константинопольский, разделявший взгляды Константина, только в 768 году убрал изображения Христа и святых со стен своей официальной резиденции.

О правлении Константина осталось так мало письменных свидетельств, что трудно понять, чего именно он хотел достичь. Возможно, император был недоволен не только иконопочитанием, но и другими переменами, произошедшими в византийском христианстве за несколько последних веков, и пытался вернуться к прежней, более простой версии религии. Поэтому он ополчился не только против визуального выражения религиозных убеждений, но и против другого феномена византийского христианства — почитания святых людей. Особенно усердно Константин V боролся с отшельниками и монахами. В противовес традиционному их почитанию император безжалостно с ними расправлялся. Андрей Каливит, публично осудивший Константина V и сравнивший его с языческим императором Юлианом и арианином Валентом, был засечен бичами до смерти. Стефан Новый, отшельник, живший на горе в Малой Азии, был схвачен и привезен в Константинополь. Солдаты из Константиновой тагматы обвязали его ноги веревкой и волочили по улицам, пока тот не умер. Возможно, император нацелился на святых людей не только потому, что они не разделяли его отношения к иконам, но и потому, что не одобрял той важной роли, которую они стали играть в византийском обществе. Константин называл монахов «мраконосителями» — любопытный отголосок высказываний язычника Зосимы, — и многие из его карательных мер, казалось, были направлены на то, чтобы именно их унизить и опорочить. Так, летом 766 года он собрал группу монахов и заставил их ходить по кругу ипподрома, при этом каждый держал за руку женщину-монахиню, а толпа зрителей смеялась и издевалась над ними. Еще одним излюбленным наказанием было сбривание бород у монахов — лишение их того, что в Византии считалось признаком мужественности. Несколько монастырей в Константинополе были закрыты и стали использоваться под другие нужды. Монастырь Христа Спасителя в Хоре, что рядом с городской стеной, стал доходным домом, другие превратились в казармы для воинов тагматы. Правитель, который столь неустанно заботился о людских ресурсах для защиты империи, вполне мог быть недоволен тем, что так много мужчин выбирают монашескую жизнь и таким образом избегают военной службы.

Такие воззрения оказались губительны для посмертной репутации Константина, поскольку почти все сохранившиеся свидетельства того периода были сделаны монахами-иконопочитателями. И когда дело дошло до описания его смерти, авторы превзошли самих себя. В августе 775 года Константин вновь отправился на войну с болгарами, но задолго до того, как его армия достигла границы, император заболел: у него на ногах появились язвы. К тому моменту, когда Константина доставили в порт Силимврия на Мраморном море, у него уже была горячка. Его внесли на корабль, который отплыл в направлении Константинополя. По просьбе умирающего возносились молитвы Богородице, но Константинополя император так и не достиг. Один летописец радостно утверждал, что, умирая, Константин воскликнул: «Еще живой я предан неугасаемому огню!» — а затем добавлял, что в своих злодеяниях тот преуспел не хуже древних тиранов. Но все это, конечно, было написано позже. А в то время Константина оплакивали как великого императора, и он был погребен со всеми почестями в мраморном саркофаге в храме Святых апостолов.

* * *

Противостояние иконоборцев и иконопочитателей могло вызывать язвительные насмешки по поводу того, что византийцами правит человек, не согласный с их религиозными взглядами, но этот раскол, похоже, не имел для империи столь трагических последствий, как разногласия между монофизитами и халкидонитами. В целом империя в эти годы успешно сопротивлялась внешним врагам и проводила консолидированные реформы, которые позволили ей сохраниться. И в конце концов, несмотря на могущество Константина V, победителями в этом противоборстве оказались иконопочитатели, ибо за ними было одно важное преимущество. Даже когда иконопочитание было объявлено в Константинополе вне закона, христиане за пределами столицы отказались признать эти изменения. В Италии, где власть императора была в лучшем случае непрочной, Папа был убежденным иконопочитателем. Вскоре после снятия образа Христа с Медных ворот Константинополя ему было отправлено распоряжение удалить все изображения из церкви, но Папа отказался выполнять его. Вместо этого он созвал на собственный собор 93 епископа, чтобы одоб­рить роль священных изображений. Представитель Льва III в Италии, экзарх Равенны, попытался повлиять на ситуацию, послав в Рим своего человека, чтобы убить Папу, но заговор был раскрыт, и убийцу схватили. Следующие Папы придерживались той же позиции: представители папства не присутствовали на соборе в Иерии в 754 году, а иконопочитателей-беженцев ждал в Риме теплый прием. Не в силах повлиять на Папу, император отомстил, выведя из-под его юрисдикции Сицилию и Южную Италию и тем самым лишив его значительной доли доходов.

Как ни странно, меньше всех пострадали от императоров-иконоборцев христиане, жившие под властью мусульман. Они могли наиболее свободно выражать свои взгляды. Халкидониты- патриархи Александрии, Антиохии и Иерусалима выступали против иконоборчества и, как и Папа Римский, отказались присутствовать на соборе 754 года. А самым влиятельным из иконопочитателей был Иоанн Дамаскин, христианин, который занимал высокое положение при дворе халифа, а затем удалился в монастырь Святого Саввы близ Иерусалима. Там, в 730-е годы, он написал влиятельный богословский труд «Три слова в защиту иконопочитания».

В основу догматического обоснования иконопочитания у Иоанна легли две идеи. Согласно первой, восходящей к Платону и неоплатоникам, изображение выступает символом и связующим звеном. Иоанн проводит различие между самой иконой и лицом, изображенным на ней. Почитание иконы, утверждает он, не является идолопоклонством, поскольку молитвы адресованы не дереву, на котором написана икона, а святому, пребывающему вне ее. Далее Иоанн опровергает тот аргумент иконоборцев, что любое изображение Христа представляет только его человеческую сущность, тем самым косвенно отрицая Божественную природу Спасителя. В качестве контраргумента Иоанн связывает иконопочитание с вочеловечением Христа. Только принимая иконы, утверждает Иоанн, можно принять истину вочеловечения Христа. Если же вы отрицаете, что Христос может быть изображен крас­ками на дереве, то тем самым отрицаете также, что он мог существовать во плоти. Чтобы подкрепить свое утверждение, Иоанн ссылается на Преображение на горе Фавор, когда Божественная слава воссияла вокруг Иисуса и его ученики преклонили колени и молились ему. Они молились не плоти и крови человеческой, в которой был явлен Христос, но Богу, который пребывал вне его, и то же самое происходит с иконами. Таким образом, делает вывод Иоанн, иконопочитание не только законно, но является неотъемлемой частью православной христианской веры.

Подобные доводы служили поддержкой иконопочитателям, но едва ли могли быть приняты во внимание властями, пока был жив Константин V или его сын и преемник Лев IV (правил в 775–780 гг.), разделявший взгляды отца. Тем не менее немало сторонников иконопочитания оставалось даже при дворе императоров-иконоборцев. Так, Лев IV обнаружил, что некоторые из его царедворцев тайно молятся пред иконами, и, более того, нашел две небольшие иконки, спрятанные под подушку, в спальне своей жены. Императрица Ирина была родом из Афин, города, который остался в составе Византии, несмотря на господство славян на Балканах, и в котором преобладало иконопочитание. Ей удалось избежать мужниного гнева, видимо потому, что она сделала вид, что не знает, откуда взялись эти иконы. А вскоре, в сентябре 780 года, Лев IV скоропостижно скончался в возрасте всего лишь 30 лет.

Сыну почившего императора, Константину VI, было всего 10 лет, и в таких случаях в Византии было принято, чтобы мать мальчика становилась регентшей и правила при участии советников. Так произошло и с Ириной. Учитывая ее приверженность иконопочитанию, она, должно быть, восприняла это как ниспосланную свыше возможность изменить официальную политику по отношению к иконам, но в начале своего регентства не решалась открыто предпринимать какие-либо шаги в этом направлении. Неодобрение иконопочитания оставалось официальной доктриной, имевшей много сторонников, в то время как группа царедворцев начала открыто выступать за то, чтобы вместо Ирины и ее сына на престол взошел дядя мальчика, Никифор, младший сын Константина. Весной 781 года на стороне Никифора выступил стратиг Сицилии, и пришлось отправить на остров флот, чтобы подавить мятеж.

Только по прошествии четырех лет Ирина почувствовала себя достаточно уверенно, чтобы начать действовать. Начала она с того, что написала Папе Римскому о том, что хотела бы положить конец расколу в Церкви по вопросу отношения к иконам и созвать для этого собор. К тому времени патриархом Константинополя стал человек близких ей взглядов, Тарасий, и многие епископы также готовы были поддержать официальное возвращение к иконопочитанию. По повелению Ирины архиерейский собор был созван в храме Святых апостолов, крупнейшем церковном сооружении Константинополя после собора Святой Софии. На него прибыли папские прелаты и патриархи Александрии и Антиохии, а сама императрица и юный император присутствовали при начале обсуждения, наблюдая с балкона. Однако без тагматы Ирина не имела веса. Обсуждение было прервано громким стуком в двери: в церковь ворвались солдаты с обнаженными мечами. Верные памяти Константина V, они грозили убить патриарха и всех, кто вмешивался в веру православную. Ирина отправила своих личных воинов вниз, чтобы они восстановили порядок, но солдаты отказались уходить, и патриарх вместе с поддержавшими его епископами вынужден был удалиться. Те же епископы, что остались, радовались вместе с солдатами тому, что собор не состоялся.

Очевидно было, что мощную поддержку иконоборчеству нужно устранить. Для этого было объявлено об угрозе арабского нашествия. Тагмату услали из Константинополя на Восток, а в столице, наоборот, разместили войска из фем. А затем тагмату разоружили. Семьи солдат были выдворены из Константинополя и отправлены к ним, и им был дан приказ возвращаться в свои дома, так как их служба больше не требовалась. Новое элитное воинское формирование набиралось под командованием офицеров, преданных Ирине. Но несмотря на это, когда собор возобновился, Ирина предпочла провести первые его заседания в Никее, подальше от Константинополя, где иконоборцы могли устроить демонстрации. В главном городском храме собрались 367 святых отцов, и дебаты начались снова. Вероятно, Ирина созвала туда епископов- иконопочитателей, понимавших, что их задача — восстановить поклонение иконам, но они искренне попытались дать этому убедительное богословское обоснование. Святые отцы обсудили труды Иоанна Дамаскина и включили приведенные им аргументы в постановления собора. Обращались также к более ранним авторитетным источникам, чтобы доказать, что иконопочитание не было новшеством, но практиковалось христианами на протяжении многих веков. Старые авторитетные труды были внимательно изучены и подвергнуты сравнению, чтобы убедиться, что никто не переписывал тексты и не делал в них более поздних вставок. Завершив эту работу, собор вернулся в Константинополь и провел заключительное заседание в зале Магнавра в Большом дворце. Именно там в 787 году постановления собора, который стал известен как Второй Никейский собор или Седьмой Вселенский собор, были оглашены публично. Они грозили проклятием всякому, кто не поклонится священным изображениям или будет называть их идолами. Вскоре после этого образ Христа был вновь помещен над Медными воротами.

Однако это не положило конец спорам. Немедленной резкой ответной реакции со стороны иконоборцев не последовало, но спустя поколение череда поражений, которые византийцы потерпели от болгар во времена императора Льва V (правил в 813–820 гг.), привела к отмене в 815 году постановлений Никейского собора якобы потому, что Бог наказывал византийцев за их идолопоклонство. Непокорных монахов и епископов, не захотевших принять эти изменения, отправили в изгнание. Еще один император-иконоборец Феофил (правил в 829–842 гг.) зашел дальше и приказал вырезать у двух монахов на лицах надписи, сообщавшие, что те распространяют ересь. До конца жизни монахи должны были ходить с этими надписями. Чаще, однако, противников иконоборчества ссылали на острова в Мраморном море, где они не могли доставить никаких неприятностей. Свидетельств массового уничтожения образов в ходе этого второго периода иконоборчества немного. Затем маятник качнулся в обратную сторону, и история повторилась. Когда в 842 году император Феофил умер, его сыну Михаилу III было всего два года. И снова регентом стала вдова покойного императора, и вновь она оказалась тайной иконопочитательницей. Как и Ирина, императрица Феодора якобы хранила святые образы в своей спальне, а застигнутая придворным шутом за молитвой, избежала разоблачения, убедив его, что она просто играла с куклами. Но в отличие от Ирины Феодора действовала без промедления и уже в 843 году созвала новый собор, вернувшийся к постановлениям 787 года — на этот раз навсегда. К этому времени иконоборческое движение уже стало угасать, и недовольства, такого, с каким столк­нулась Ирина, когда созвала собор в храме Святых апостолов, не последовало. Однако мир и гармония не воцарились и после этого. Не успели византийцы согласиться с тем, что почитание икон есть православный догмат, как начались споры по поводу того, насколько великодушны должны быть победившие иконопочитатели и как поступить с бывшими иконоборцами, в частности епископами. Патриарх и люди умеренных взглядов считали, что те должны быть просто изгнаны из своих епархий, а фанатики требовали расправы. Разногласия не прекращались долгие годы, пока не возникла другая проблема, затмившая прежнюю. Но Византию постоянно сотрясали теологические споры: это было составляющей политического процесса.

* * *

Долгий конфликт по поводу икон был сугубо внутренним и никак не отражался на продолжавшейся борьбе Византии с арабами и болгарами. Однако он и его исход имели глубокое влияние на искусство, культуру и осознание себя византийцами. В течение 20 лет после восстановления иконопочитания империя стала богаче и пребывала в большей безопасности, чем в течение столетия до этого. В 816 году был заключен мир с болгарами, а в 863 году византийская армия одержала блестящую победу над арабами в битве при Посоне: эмир Мелитены погиб, все его войско было уничтожено. Арабские набеги на Малую Азию стали реже, и в условиях большей стабильности доходы от налогов увеличились. Росту торговли способствовало то, что купцы со всех концов света оценили преимущество географического положения Константинополя на стыке важных торговых путей — Шелкового из Азии и морского из Западной Европы. Арабы доставляли специи, благовония, ковры, фарфор и драгоценные камни, а также изделия из стекла; итальянцы везли древесину, золото и шерсть; русы — воск, мед, янтарь, мечи и меха; болгары — холсты и мед. Шелка приносили огромные барыши в Западной Европе, а меха — в Арабском халифате. Константинополь стал оживленным торговым центром, где товары из одной части света продавались или обменивались на товары из других краев. И хотя занимались этим в основном иностранные купцы, византийский император извлекал выгоду, взимая таможенный сбор в 10 процентов на ввоз и вывоз товаров и получая таким образом высокий и надежный доход.

Впервые со времен Юстиниана у императоров появились средства, которые можно было тратить на реализацию грандиозных проектов, и вторая половина IX века ознаменовалась настоящим строительным бумом: в Константинополе и провинциях возводились великолепные новые церкви и монастыри. В правление Михаила III (842–867 гг.) был завершен новый домовый храм-часовня в комплексе Большого дворца. Известный как храм Богородицы Фарской (Богородицы маяка), из-за своей близости к маяку на оконечности мыса Константинополь, он не впечатлял размерами. Тех, кто увидел его после освящения в 864 году, поразило богатство внутреннего убранства, на которое не пожалели средств. Пол был из белого мрамора, колонны, которые поддерживали купол, из яшмы и порфира — редкого камня пурпурного цвета, использовавшегося только для императорских нужд, — а двери покрыты серебром. Тому, что этот небольшой храм так богато украсили, была причина. Он стал хранилищем наиболее ценных приобретений императоров — собрания святынь. Среди них были части Креста Господня, привезенные Ираклием, когда он отступал перед лицом арабского вторжения в Сирию, а также плащаница Христа, его терновый венец, копье, которым его пронзил центурион, небольшой пузырек с кровью Спасителя, часть ризы Пресвятой Богородицы и голова Святого Иоанна Крестителя.

Но украшение храма было не просто дорогостоящим: оно соответствовало новой тенденции в изображении святых. В его пространстве доминировали две огромные мозаичные фигуры. Одна — Богородицы с распростертыми руками — находилась в апсиде в дальнем конце. Другая — глядящего вниз Иисуса Христа — располагалась в центре купола. По сути это были огромные иконы, к которым обращались проходившие там богослужения, а стены храма покрывали изображения апостолов, святых и мучеников. Но не только внутреннее убранство храма отражало роль изображений для византийского богословия и богослужения. Через 80 лет к собранию добавилась новая реликвия, привезенная из Эдессы полководцем-победителем. Это был Мандилион — древний кусок ткани с нерукотворным изображением Христа, полученным, когда сам Спаситель приложил плат к лицу. В глазах иконопочитателей это было неоспоримым доказательством законности и каноничности изображений, раз уж сам Бог во плоти создал одно из них. Это рассеивало все сомнения, порождаемые культурой ислама или доводами иконоборцев. Теперь византийцы были непоколебимо уверены в своей религии, неотделимой частью которой стала визуальная культура.

Еще одним значимым проектом времен правления Михаила III была реставрация мозаики Богоматери с младенцем в апсиде собора Святой Софии. Предположительно в какой-то момент она была заменена на простой крест, как в церкви Святой Ирины, но к весне 867 года ее восстановили, снабдив торжественной надписью: «Изображения, которые обманщики здесь низвергли, благочестивые правители восстановили». Во время проповеди при освящении мозаики патриарх Константинопольский Фотий подчеркнул неразрывную связь икон и православия. Только через иконы, по его словам, можно воспринять евангельскую истину и вочеловечение Иисуса Христа. А те, кто ответственен за иконоборчество, относятся к «полуварварским и растленным родам» и не могут считаться ни ромеями, ни даже христианами.

Это мировоззрение нашло отражение во всех других церквях, возведенных в этот период, в частности в пятиглавой Неа Экклесиа, или Новой церкви, построенной между 876 и 880 годами, и церкви монастыря Мирелейон, датируемой 930-ми. По сравнению с собором Святой Софии и храмом Святых апостолов, это были небольшие церкви, внешне очень простые, безо всяких украшений. Другое дело — их внутреннее убранство. Все пространство этих церквей было покрыто изображениями: будь то мозаики, настенные росписи, иконы в иконостасе или изображения на занавесе, закрывавшем от прихожан алтарную часть храма, — молчаливое собрание святых, взирающее на молящихся. Церковь, по сути, сама стала «изображением» царствия небесного, предвкушением того, что истинно верующий будет испытывать после смерти.

Так спустя столетие после смерти Константина V его попытка отвратить народ от того, что он считал идолопоклонством, провалилась окончательно, и иконопочитатели сделали все от них зависевшее, чтобы он вошел в историю как тиран и нехристь. Но, несмотря на все их усилия, память о нем и его заслугах, позволивших Византии выжить вопреки всему, не была уничтожена полностью. Солдаты тагматы, которые ворвались в храм Святых апостолов в 786 году, возможно, сделали это не потому, что были непримиримыми иконоборцами, а потому, что не могли видеть, как дело рук их вождя и героя уничтожается. К 813 году империя вновь зашаталась после поражения от болгар, которых Константин V сдерживал столь эффективно. Когда пришла весть о том, что болгары захватили город Месембрия во Фракии, охваченная паникой толпа бросилась в храм Святых апостолов. Вскрыв двери императорского мавзолея, люди упали на колени перед гробницей императора-иконоборца, моля его встать и вновь выступить против врага. По городу пронесся слух, что мертвого императора видели скачущим верхом на коне на запад, туда, где лютовали враги. Такого власть потерпеть не могла. Городской наместник прибыл в мавзолей и арестовал зачинщиков. А позже, после восстановления икон в 843 году, саркофаг вывезли из церкви, а кости давно умершего императора вынули из него и сожгли на одной из главных площадей Константинополя. Так Византия отплатила одному из величайших своих правителей, лишь потому, что его взгляды отличались от тех, что стали догмой православия.