Четвертая Интерлюдия: Жертва - Вампиры [Vampire$] - Джон Стикли - RutLib.com

Четвертая Интерлюдия:
Жертва

Команда стояла ошеломленная и уставилась на нее и она попыталась рассказать все сразу, все, что она хотела сказать им с самого начала, о том, что с ней случилось, и о том, зачем она действительно приходила к ним в тот день в Калифорнии — но это проявилось лишь в потоке слов и слез.

Это был Феликс, единственный из всех людей, кто утешал ее, осторожно взяв ее на руки и произнося нежные, успокаивающие слова. Он донес ее к своему креслу и осторожно усадил и подтянув другое кресло для себя, все время что-то тихонько шептал ей.

Остальные вышли из столбняка, наконец, Аннабель, чтобы принести Клинекс и стакан воды, люди медленно двигаются, все еще более или менее находясь в шоке, рассаживаясь на свои места, чтобы слушать. И это было похоже на Инквизицию, все они кружили над ней и смотрели с подозрением, но она не возражала. Она заслужила это. Она заслужила это тем, что она сделала им — или почти сделала.

Потому, что она не стала рассказывать о них.

Она приехала, чтобы доставить их убийцу.

Она оставила его в багажнике той машины, на которой она ехала.

Он был демоном, которого они только что убили, с повязкой на голове.

Божок.

Его звали Росс Стюарт и она знала его в течение десяти лет, познакомившись с ним в одиннадцать, и он вел Танцевальный Класс Мисс Финдли для Юных Леди и Джентльменов.

Росс был классным. Но он не был джентльменом, даже тогда.

Она снова начала говорить быстро и бессвязно. Феликс наклонился вперед, взял ее за руки и велел ей расслабиться, расслабиться и глубоко вдохнуть и начать все с самого начала. И она знала, что он был прав, знала что он пытается понять, знала, что она должна это сделать, но теперь, глядя ему в глаза, будучи ближе к нему, чем когда либо, она хотела пропустить все это и…

И обрести право на мясо.

Обрести право на стыд.

Она чувствовала себя принужденной — одержимой, на самом деле — как только она увидала его в первый раз, рассказать ему об этом. Чтобы он узнал все о том, что она сделала и что должна была сделать.

Она хотела, чтобы он знал все. Каждую грязную деталь. Но она поступила так, как он сказал. Она снова попыталась с самого начала. Не самого начала, когда она была такой юной, но с того момента, когда все действительно началось. Последняя весна. Пасхальный отдых. Религиозный праздник.

Ее Тетя Виктория затеяла для нее прекрасную вечеринку.

Дом Тети Вики был лучшим тайным местом в северном Далласе, маленький, невзрачный въезд с Инвуд Роуд взрывался, как только вы оказывались на подъездной дорожке, в чудесное видение особняка из серого камня с многоуровневыми террасами, скульптурами, разбросанными по садам, бегущими ручьями и возвышающимися деревьями, ветви которых, украшенные маленькими разноцветными фонарями, освещали путь туда, где были звезды. Вечеринка расплескалась по всем террасам, и там играл оркестр и танцевали люди и там были все, попросту все с кем она выросла, блистающие и прекрасные, Сыновья и дочери богатства и частных школ, и вы просто знали, глядя на них, что здесь представлены не только любимцы фортуны прошлого, но и будущего.

И Даветт была принцессой.

Потому, что она действительно была прекрасна, она знала это, и стройная и блондинка и умница, к тому же, редактор университетской газеты, и она смеялась и болтала и упивалась вниманием, сердечная с друзьями, когда она хотела и неприступная, когда она чувствовала, что так должно быть, потому, что Тетя Вики научила ее этому. Ты действительно не должна одинаково общаться с каждым человеком.

Но были две неправильных детали, и они грызли ее. Ее лучшая подруга, Китти, еще не появилась. И Тетя Вики все еще была в постели.

Кто-нибудь мог все еще быть — в — постели. Но не Тетя Виктория, не в той огромной, трехсотлетней постели с балдахином в огромной спальне, полной всех этих красивых кресел и диванов и замысловатых безделушек, которые ее брат, Дядя Харли, привез домой со всего света. Весь дом был сокровищем, но всегда была эта комната, Даветт понимала, что она означает для ее тети, означает романтику и славу, которые для Даветт всегда были одним и тем-же.

Она иногда скучала по папе и маме, умершими так давно, но с Тетей Вики и ее братом, Дядей Харли, ее воспитание было таким же сердечным и любящим — и гораздо более веселым. Дядя Харли, декоратор с королевским достоинством, показал ей мир. И Тетя Виктория показала ей пути… леди. Пути, заставлявшие мужчин вскакивать выпрямляясь и говорить мягким и чистым языком, когда она входила в комнату. Некоторой царственности ауры — никогда не высокомерной, точно, но определенно, неизбежно, превосходящей. Неохотно превосходящей, как сказала ей однажды Тетя Виктория.

Тетя Виктория умела смотреть так, что у крутых мужчин появлялось желание, чтобы на нее напали драконы. Просто из-за этой мерцающей улыбки.

Но теперь она заболела, и это прекрасное постельное белье в кружевах только заставляло ее казаться более бледной и менее сильной. Она приняла несколько человек, близких друзей, которые пожелали заглянуть к ней, но не встала с постели, не пошла на вечеринку.

— Не волнуйся, дорогая, — проворковала она своей племяннице. — Хорошо проведи время, будь леди, — Затем было то самое мерцание. — Потом вернись и поведай мне каждую деталь.

И они засмеялись и поцеловались и Даветт вернулась в свои комнаты, где она нашла Китти, гостившую у нее, сидящую голой на краю ее ванны и плачущую.

О Россе Стюарте.

Даветт не могла поверить в это. Росс Стюарт? Неклассный Росс, как она и Китти окрестили его, и имя прилипло к нему начиная с шестого класса до окончания средней школы, потому, что оно соответствовало! Действительно соответствовало!

— Я не могу поверить в это! — выпалила она, покачав головой, прежде чем остановиться и понять, как это должно прозвучать.

Когда она услышала рыдание Китти — Я не могу тоже! — она знала, что у них проблема.

Даветт присела на край ванны и обняла свою лучшую в мире подругу и попыталась… что, утешить ее? Поскольку Даветт действительно не понимала как такое возможно, и все, что она смогла выжать из Китти было, да, ей было стыдно быть с Россом Стюартом, но, нет, она не собирается расставаться с ним.

— Я ничего не могу с собой поделать, — сказала она, глядя прямо в глаза Даветт.

И Даветт почувствовала холодный, темный озноб.

Однако было уже более десяти часов вечера и вечеринка была в самом разгаре и она все еще ничего не слышала о Китти и она начинала волноваться. Возможно, подумала она, Росс изменился. Возможно, он действительно был не так плох, как ей помнилось. И она попыталась вспомнить свои впечатления и его имидж в ином свете, более позитивным образом.

Но ей не повезло. Росс Стюарт был просто ужасен.

Хорошо выглядящий, действительно, как декадент. У него были длинные черные курчавые волосы и он был высок и хорошо сложен, припомнила она. И умен, тоже, потому он получал отличные оценки и братская школа св. Марка, по ее собственным ощущениям, была местом предъявлявшим высокие требования. Нет, Россу не было оправданий за то, что он был таким, каким был, сквернословящим и грязномыслящим и совершенно лишенным класса. Все мальчики болтали о сексе все время, конечно. Они были подростками и это было практически их работой. Но Росс всегда говорил об этом немного более длинно, его шутки всегда были немного более грязными, его плотоядный взгляд всегда слишком чертовски пронзительным.

И деньги, конечно. Семья Росса их не имела, по крайней мере не столько, как большинство родителей учеников частной школы. Но это тоже не оправдание. Было несколько учеников, беднее чем Росс, и у них все было o'кей. По крайней мере они не кружили так жадно все время, болтая о ценах на все и знакомясь с богатыми, весьма домашними девочками, которые никогда не получали прежде столько внимания.

Боже, она вспомнила, он ездил на девчоночьих тачках на свидания! И как только он — Вот ты, детка! — звучит знакомый голос. Она вздохнула, прежде чем оборачиваться. Она действительно не справилась с этим. Но она оказалась в ловушке. Она обернулась и улыбнулась своему последнему школьному бойфренду, капитану футбольной команды, президенту старшего класса, Уничтожителю Ее Девственности, Дэйлу Бойджоку.

И также самому скучному человеку из живущих.

— Как ты, Дэйл? — спросила она без энтузиазма. — Я так рада, что ты пришел.

Дэйл шагнул вперед и сверкнул своей прекрасной улыбкой и сказал своим красивым голосом с двусмысленностью, — Я бы не пропустил это.

И она подумала, что она умрет или закричит на него или того хуже, но она зависла с ним, болтая о пустяках. Ей удалось направить их к бару за каким-то вином, чтобы она смогла наткнуться на других людей и не остаться в одиночестве, для разговора с Дэйлом один на один.

Дэйл боролся с этим, пытаясь увести ее в сторону для разговора наедине. Но он тоже привлекал довольно много внимания и наслаждался этим. Высокий блондин, прекрасные голубые глаза, естественный лидер, замечательный атлет — Польско-Американский бог Дэйл Бойджок. Он был Охотником Всех Охотников в старшей школе но он был таким скучным и как только она могла переспать с ним?

Из любопытства, конечно. Она жила не в эпоху Тети Вики, и почти все ее подруги — делали это, — много раз, и он был самым подходящим бойфрендом, и она просто умирала от любопытства и сама сделала ему предложение.

Он был шокирован. Но он пришел.

В мотеле он действительно был милым и нежным, обращался с ней, как с фарфоровой куклой, и ей пришлось столкнуться с тем, что некоторые его части были довольно интересны.

Но почему-то Дэйлу удалось сделать скучным даже это. И возвращаясь домой она знала, что она просто не могла быть с ним когда либо, никогда, но она не могла придумать вежливого способа…

И затем она повернулась в автокресле и сказала ему, что он был лучшим любовником из всех, кто у нее когда-либо был.

Сначала он рассмеялся, разумеется. Затем он взглянул на нее и увидел, что она серьезна, его загорелое лицо, обрамленное белокурыми волосами нахмурилось, он притормозил машину и допрос начался.

Оглядываясь назад, она решила, что справилась с этим почти идеально.

Знал ли он его?

Кого?

Другого парня.

Ну, она знала, что Дэйл знал некоторых из них.

Некоторых из них? Их было больше одного?

Ну, да.

Кто?

Дэйл, я не думаю, что действительно могу — Сколько же?

Сколько? Какая разница, возможно — Она испытала положительно злую радость в издевках над его гордостью. После того, как она провела подобным образом полчаса, она позволила ему заставить рассказать ему — правду, — что было где-то между пятнадцатью и дюжиной. Она не помнила точно.

Потом он наклонился к ней и открыл пассажирскую дверцу и велел ей убираться.

Пытаясь сохранить серьезное выражение лица, она смиренно вылезла из его машины, закрыла за собой дверцу и стояла, опустив голову, сложив руки, пока машина не тронулась.

По дороге домой она довольно хихикала.

Это действительно идеальное решение. Его гордость не позволила ему рассказывать о ней другим, и даже если-бы он рассказал, никто не поверил бы в россказни о Принцессе Даветт. И, что лучше всего, она больше никогда не будет беспокоиться о Дэйле Бойджоке. И его не было четыре года.

До сегодняшнего вечера. И это выглядело мрачно. После четырех лет обучения в Лиге Плюща, она знала, что его взгляды изменились. Она смогла понять это по его лицу. Это могло означать только одно, его настойчивое желание поговорить с ней наедине: Он собирался, помоги ему Бог, простить ее.

И она действительно не думала, что справится с этим с серьезным лицом.

Ей просто нужно было уйти заранее.

— Дэйл? Извини меня, я отлучусь на минуту? — спросила она ласково, затем убежала.

Так она оказалась на террасе в металлическом кресле за огромным растением.

И вот тогда она услышала Голос.

Это не был глубокий голос. Он не был красив и мелодичен. Фактически, он был сух и тонок. Но он был таким… вкрадчивым. Вкрадчивым и ясным и он действительно доносился, перекрывая собой все другие голоса.

Она знала, проведя несколько минут в своем маленьком укрытии — скрываясь от Дэйла — разговор происходил на террасе, в нескольких футах от нее. Но она на самом деле не обращала внимания. Теперь, когда зазвучал этот голос, она начала прислушиваться.

Секс. Они говорили о сексе. О разнице между мужчинами и женщинами. О том, что нужно каждому. Что нужно женщинам. Чего женщины жаждут. Что они должны были получить. Освобождение. Несдержанность. Разврат. Проникновение.

Глядя на лица в комнате мотеля… Глядя в лицо Феликса, теперь, такое близкое ей, его глаза, нежные, но такие проницательные…

Она просто не знала.

Должна ли она им рассказать? Должна ли она рассказать им все — рассказать Феликсу — что именно было сказано? Какими словами? Какими сладкими, запретными, порнографическими…

Она не знала.

Она не знала, сможет ли она описать, как это было, сидеть там на террасе и переносить эти ужасные, грязные слова, летящие к ней сквозь ночь. Окружающие ее. Ласкающие ее. Подталкивающие ее. Слова, которые он использовал были настолько непристойными и его описания настолько графичными. Никто больше не разговаривал кроме него, теперь, на всей террасе залитой электричеством, потому, что это было возбуждающе. Она не могла в это поверить. Никогда в ее жизни, никто не говорил такие вещи в ее присутствии. O, она знала слова. Она знала, что они значили — каждая школьница знала слова. Но слышать, как они используются, чувствовать их направленными в свою сторону.

И чтобы они были столь эротичными. Показывающими то, что он описал так ясно. Понятными так хорошо.

Леди и шлюхи, о которых он говорил. О разнице. О необходимости того, чтобы леди были обоими. О том, что опытный мужчина знает, что сделать со своей леди за дверью спальни, освободить ее от титула, от ее куртуазного поведения. Дать ей возможность изваляться и пресмыкаться и сиять.

Она не могла понять, как такие разговоры могут повлиять на нее так. Но так было. Так было. Она была там — сидела там, на самом деле — на краешке своего маленького кресла, задыхающаяся, со вздымающейся грудью… Потому, что она, казалось, понимала это. Она, казалось понимала, что такое освобождение, что он имел в виду эйфорический экстаз. И когда он продолжал и разворачивал свои картины и образы, она видела, как ее собственная кожа светилась, ее собственные пальцы скрючивались, ее собственные бедра чувственно раздвигались и…

Боже, помоги мне! Что происходит?

Она не рассказала о деталях Команде. Она этого не сделала. Она посмотрела на это, словно сквозь стекло и поспешила прочь, и она знала, что она не встретилась с их глазами — его глазами — тогда она заставила себя посмотреть и его пристальный взгляд был неотрывным и она поверила, что он знает, что она умолчала о чем-то.

И она поверила, что он знает, что это было.

Это случилось, когда она решила, что не может больше слушать, что все начало осуществляться, что вещи засвистели и начали закручиваться вокруг нее в спираль, что ее жизнь стала рикошетом…

Что ее душу начали зажимать в тисках.

Голос на какое-то время приостановился и она встала, спонтанно, со своего кресла, привела себя в порядок и удалилась и от этого безумия и спертого воздуха, оставшегося от молчания и шагнула вокруг возвышавшегося растения к раздвижной стеклянной двери библиотеки — она смогла сделать это! Просто шаг за шагом и никто не увидит ее и даже не узнает, что она была там…

И другой голос внезапно оживился и это был голос, который она знала, знала хорошо — всегда знала — и она ничего не смогла поделать с собой. Шагнув, она повернулась и наклонилась, ее пятка зацепилась и она просто влетела в это ужасное растение, ударяемая по плечам ветвями и листьями со всех сторон и к тому времени, когда ей удалось восстановить равновесие — еле-еле, сжав лодыжки и колени и расплескав бокалы с вином — она оказалась среди них. Полукруг лиц, с которыми она не могла встретиться, с удивлением взирали в ее сторону, и она услышала голос, который она снова узнала, — Даветт!

И она подняла глаза и увидела, что это была… Китти!

Китти и другие девушки с которыми она выросла. Там были Пэтти и Дебра и… O Боже! Смущение, потому, что это не просто треск поломанного кустарника, это было видно по их лицам, горящим мечтательным взглядам потому, что они слушали этот Голос, тоже, и их лица раскраснелись и их грудь вздымалась и она знала, что они могли видеть ее собственный румянец..

И, Боже мой, если Китти была здесь, это значит…

— Даветт, — сказала Китти вновь, — ты помнишь Росса Стюарта.

И он был там, нависая над ней, его черные кудрявые волосы и кожа, белая, словно слоновая кость и черные глаза, глубокие, как вечность он взял ее свободную руку в свою и проговорил, с опасной кривой улыбкой, — Даветт! Как часто я думал о тебе.

И затем было так. Ее огни погасли. Она упала в обморок.

Ей потребовалось некоторое время, прежде чем она поняла, что произошло дальше. Росс, должно быть поймал ее, когда она падала.

И хотя она отключилась только на секунду, она увидела то, что казалось сном — кошмаром — или бегом через какой-то ужасный, мокрый, каменный лабиринт с кем-то, кого она никогда не видела, но знала, что это Росс Стюарт, быстро идущий подле нее и смеющийся.

Но когда она очнулась, она еще даже не достигла пола, и Росс Стюарт все еще держал ее в объятиях, с глазами, буравящими ее насквозь, и она запаниковала, и она бросилась ему на грудь и в объятия, и она закричала.

Звук ее собственного голоса окончательно привел ее в чувство, затем и Китти наклонилась над ней говоря, — Даветт! Дорогая! — И как Росс поставил ее на ноги — с такой легкостью! — и она увидела, как лица всех присутствующих на террасе повернулись, чтобы посмотреть на эту сумасшедшую женщину, она была так унижена, она хотела провалиться сквозь землю.

И потом — Стюарт! Что это ты с ней делаешь? — прозвучало и она узнала голос Дэйла Бойджока, подлинного мачо, и увидела, что он пробирается к ней, и она закрыла глаза и подивилась, Неужели становится еще хуже?

Весьма вероятно.

Росс, все еще поддерживающий ее — опять, с такой легкостью! — перехватил ее левой рукой и повернулся лицом встречая Дэйла и сказал, — То, что я с ней делаю, насколько это касается тебя, это всего лишь я чертовски хорошо ухаживаю.

Это была предназначавшаяся ему издевка — все эти люди наблюдали за ним — и это сработало. Дэйл ринулся вперед, его правая рука начала движение, и Даветт прошептала, — Дэйл! Нет! — но ее дыхание пресеклось и ее голос не был услышан и в любом случае было уже слишком поздно.

Правая рука Росса перехватила и обвилась как змея вокруг запястья Дэйла и быстро задержала его, и они замерли, уставившись друг на друга, а затем она почувствовала, а не увидела улыбку Росса, когда он начал сжатие и Даветт успела подумать, как странно красивы были ногти Росса полудюймовой длины, прежде, чем он сломал запястье Дэйла.

Росс отпустил запястье, когда Дэйл вскрикнул от боли и отшатнулся назад. Затем шагнул вперед, пока секунду или две Дэйл переводил взгляд, не веря своим глазам, с Росса на свое стремительно опухающее запястье.

— Это было легко, Дэйл, — прошептал Росс так, что только трое могли его услышать. — Хочешь увидеть это снова?

Даветт увидела, как глаза Дэйла широко раскрылись от изумления и растущей ярости, и она увидела это с такой ясностью. Дэйл, который, вероятно, никогда в своей жизни не проигрывал — и конечно же не потому, что это занудная задница, жиголо, Росс Стюарт — просто не мог ничего с собой поделать. И его рык был по настоящему львиным, когда он бросил все шесть футов два дюйма и двести тридцать с лишним фунтов мускулов в своего соперника.

Росс небрежно уклонился влево и смахнул его легким движением, даже не ударил, Дэйл промелькнул в воздухе в трех футах от него, кувырнулся через перила террасы, и пролетев девять футов, мягко скатился под откос в сады, находящиеся внизу.

Он не очень-то пострадал. Склон был покатым с толстым грунтовым покрытием, и они услышали, как он стонал от боли и шока. Спустя несколько секунд остальные нашли его и объявили, что с ним все o'кей. Но бой закончился. В этом-то и дело.

— Я сожалею, он вынудил меня сделать это, — сказал Росс изумленным зрителям, и его искренность казалась столь реальной, что Даветт почувствовала, что они коллективно принимают сторону Росса.

— Я ужасно сожалею об этом, — затем повторил он ей, глядя сверху вниз.

Только тогда она поняла, что она все еще в его объятиях, и когда она начала отстраняться, он снова заговорил, но на сей раз это был тот Голос.

— Я уверен, — промурлыкал он ей, — у тебя было достаточно волнений для одной ночи. Отнесу тебя наверх, прежде, чем ты заснешь на ногах.

И она чувствовала, что не хочет спать, не так ли? Но теперь перед ней вставали образы мягкой постели и никаких голосов или толпы или музыки, эти прохладные простыни…

— Спасибо, — прошептала она, кивнув им обоим, потому, что Китти вернулась и была рядом с ней, и втроем они ушли, и они легко поднялись по широкой лестнице и прошли по коридору к ее комнатам. Росса, казалось, там не было. Когда Китти помогла ей раздеться, как лунатичке и забраться в постель и лечь.

— Он действительно изменился, не так ли? — было последним, что Китти сказала ей и Даветт увидела радость своей подруги, словно этот вечер искупил ее связь с ним.

Но Даветт слишком устала, чтобы отвечать. Ей показалось, что она смогла кивнуть, прежде чем провалиться в сон.

Но сна не было.

Она не была уверена, что это был настоящий сон. Ей казалось, что она только свет и изменчивый и тихий и мерцающий. Она знала, когда умолк оркестр. У нее было чувство, что вечеринка окончилась и огромный дом опустел. Китти всегда оставалась в соседней спальне, еще со школы, и позже, она была уверена, что слышала, как она разговаривала с Россом и затем были другие глухие звуки и она снова погрузилась в сон, чтобы не слышать.

Много позже, ближе к рассвету, она почувствовала, что кто-то уселся на край кровати и открыла глаза, чтобы запротестовать раз и навсегда. Но она не могла говорить поначалу. Его глаза, казалось, сияли. Его кожа была такой кремово-белой и губы мягко изгибались в улыбке. Его черные кудри сияли в свете, льющемся через ее открытый балкон.

— Ты слышала меня достаточно хорошо сквозь этот куст? — спросил он.

Она лежала на спине, не двигаясь, всю ночь. Теперь она села и выпрямилась.

— Ты имеешь в виду… ты знал?

— Конечно, — тихо ответил он вернувшимся Голосом. — Китти слышала меня раньше. Остальные не имели значения. — Он протянул руку и погладил ее по щеке и ничего, черт побери, как представляется, она не могла поделать с этим. — Нет, — продолжал он, — это все было для тебя.

И кровь вскипела в ней и ее участившееся дыхание стало хриплым и тяжелым и когда его рука отстранилась, она почти закричала, Что происходит со мной! Когда она почувствовала разочарование из-за того, что он перестал к ней прикасаться. И его кривая улыбка, широкая, во все лицо, расплылась перед ее глазами, и его правая рука снова приблизилась к ней, потирая указательный и большой палец, с ногтями, щелкающими, словно маленький зверек …клик…клик…клик. И она знала, куда, через ее чистую ночную сорочку, маленькая тварь укусит ее. Но она не могла прекратить это, никак. Она не могла прекратить, даже желая этого. И когда, подстроившись под ритм ее дыхания, два ногтя сомкнулись на ее левом соске, причиняя ей нежную боль, она снова лишилась чувств — но не раньше, чем наступила изысканная агония оргазма, сильнейшего, чем она могла себе представить. Сидя там, в этой дешевой, лимонно-зеленой комнате мотеля и рассказывая Команде — рассказывая ему — об этой первой ночи… это был худший момент. Это была не худшая часть ее истории — впереди было много преступлений. Но, тем не менее, это было худшее.

Теперь они знали, что Росс мог доставить ей, что он был всегда в состоянии доставить ей, в любое время, когда ему было угодно. Чувство… унижения. Ощущение быть незатейливой и дешевой. Быть употребленным товаром. Легко употребленным товаром.

Потому, что сексуальная тяга все еще присутствовала. Даже сейчас, вспоминая об этом и возблагодарив Сладчайшего Иисуса, что все закончилось, она почувствовала трепетную страсть всего этого. И другие тоже это почувствовали, это поднималось от всех мужчин, словно пар, кроме Отца Адама, который со своим благочестивым видом, казался высеченным из гранита. Но даже Аннабель была аффектирована.

И она попыталась объяснить это им. Пыталась, потому, что не была уверена, что сама это поняла. Но это было на темной грани полулжи. Полуложь граничит также с полуправдой, да, она знала это. И это был вампирский секрет.

То, что вампир говорил вам, было правдой. Он лгал, когда говорил, что это было все.

Следующий день после вечеринки был одним из величайших дней в жизни Даветт. Позже, оглядываясь назад, она знала, что так было потому, что она провела день, скрываясь от надвигающегося ощущения тьмы; Но, в то время это была сладкая, привычная, знакомая глупость.

Первые дни всех школьных каникул годами и годами Даветт проводила одинаково: шоппинг с Китти. Обычно они ездили с Тетей Викторией в лимузине, и это было так весело, потому, что выезд Тети Виктории к парадному подъезду какого-нибудь места, наподобие Нейман-Маркус, вызывал вокруг поистине удивительную суету торгового персонала.

Тетя Вики была слишком утомлена, чтобы отправиться с ними в тот день, но это не помешало ей разбудить девушек пораньше своим обычным тоном императрицы и приказать — одеться и привести себя в порядок и явиться к столу, леди!

И Даветт любила это, быть поднятой с постели, забегать по комнате, пытаясь собраться, подгоняемая голосом Тети Вики, разносящимся повсюду, по привычке смеясь и хихикая с Китти в прилегающей ванной комнате.

Даветт любила это, потому, что ей не надо было думать.

Думать о прошлой ночи.

Или о нем.

Или о себе.

Или…

Или должна она или нет рассказать Китти. В конце концов, Росс был eе бойфрендом. Господи, что бы Китти подумала о ней, если бы она сказала ей, что…

То, что? Что на самом деле произошло?

Что нибудь действительно произошло?

Может быть… Может это был просто странный сон. Я имею в виду, никто не может растянуть это настолько и сделать тебя… Неужели?

И тонкий голосок ответил: Росс Стюарт может. В любое время, когда он захочет.

Но она проигнорировала его и похихикала еще немного и затем они оказались на солнце с чековыми книжками и кредитными картами в полной безопасности.

Они смеялись так громко и они смеялись так долго и они потратили столько денег!

Это было грандиозно.

И они пообедали в том же самом месте, и как всегда разложили пакеты с покупками по всему столу, и Луиджи ждал их так же, как он делал это всегда, отпуская эти ужасные мелкие замечания о богатых девушках и — Наступлении Революции — и они воспринимали это просто как шутку и все знакомые любили ее как всегда.

Китти любила это так же, как и она, может быть, даже больше. Она, казалось, наслаждалась воздухом и солнцем, и Даветт подумала, что она могла бы использовать это на всю катушку — она просто выглядела немного бледной — но это не имело значения прямо сейчас, потому, что день был таким прекрасным и затем, сегодняшним вечером, как и во все дни каникул, они втроем посидят в официозной столовой, девушки выложат свою новую добычу и будут болтать и болтать с Тетей Вики. И потом Китти, как-бы случайно заметила, случайно упомянула, что Росс поужинает с ними этим вечером.

И планета замерла. И замедлилась. И начала… со скрежетом… останавливаться.

Потому, что эти вечера они всегда проводили втроем, сидели и ели, и Даветт рассчитывала на такую безопасную картину по крайней мере в этот вечер, сегодняшний вечер, не видя его снова или не слыша этот Голос.

Даветт начала говорить что-то о том, что может быть Тетя Вики не захочет делиться своим традиционным пост-шоппинговым ужином с посторонней персоной и Китти перебила ее, рассказав ей, как быстро Росс и Тетя Вики подружились, ведя долгие вечерние беседы о философии и что все это тянулось иногда до рассвета, потому, что Росс просто ненавидел дневное время. Он сказал, что только у примитивного человека были веские причины бояться темноты.

И планета затормозила и лица в торговом центре, казалось отдалились, и Даветт казалось чрезвычайно важным, что она не говорит больше об этом деле, не обсуждает вообще.

Не позволяет никому узнать, насколько она боится.

Поэтому она продолжала ходить и делать покупки и она глухим эхом отзывалась на смех Китти, чувствуя, что пора уходить и затем, внезапно, когда они шли мимо ресторана, который всегда игнорировали раньше, Даветт предложила ей заглянуть и заказать коктейль.

— Потому, что нам исполнилось двадцать один, не так ли? — это было все, что она сказала, видя удивленный взгляд Китти.

Она заказала кровавую Мэри и когда Китти заказала только минералку, Даветт подкалывала ее, пока Китти не призналась, — Росс говорит, что он не любит пьющих женщин.

И Даветт подумала: хорошо.

И заказала еще одну.

И затем еще одну.

Она совсем не была пьяна, когда наконец вернулась домой. Но она конечно же понимала, сколько выпила, ощущая себя довольно хорошо, фактически, потому, что страх казался каким-то более далеким и алкоголь казался каким-то талисманом, способным, может быть отпугивать злых духов.

И она хихикнула, подумав об этом. Китти, сидевшая рядом с ней в ванной и вытиравшая ей волосы полотенцем, бросила на нее странный взгляд.

— Ты пьяна? — спросила она ее.

И Даветт сильно покрутила головой и от этого почувствовала такое головокружение и это было так смешно, что от смеха у нее повылетали заколки для волос, которые она зажала губами и Китти снова странно посмотрела на ее веселье, но потом тоже начала смеяться, и все было хорошо в течении долгого времени.

И потом Китти заговорила о Россе. О том, насколько он умен. Как остроумен. Насколько волнующий. Какой сексуальный. И Даветт в ужасе смотрела на нее, потому, что раньше никогда не обсуждала такие вещи.

Но Китти, вставая, чтобы уйти в свою комнату, только лукаво улыбнулась и сказала, — Ты должна сама это выяснить.

И затем она исчезла и Даветт сидела не двигаясь несколько минут, прежде. Чем смогла встать.

Итак, ужин.

Фактически, она никогда не могла вспомнить подробности ужина. Казалось. Все прошло так быстро! Она припоминала, что стол был прекрасен и Тетя Вики так мила, но хмурилась с особым неодобрением, потому, что Даветт так много пила, но она должна была, она должна была сделать что-нибудь…

Потому, что он был там, надвигаясь на нее своими темными глазами и совершенной кожей и безукоризненным смокингом и зная, зная, улыбался. Не то, чтобы он был навязчивым, или неприличным или что-то подобное; не был. Он был очаровательным и остроумным и дружелюбным и забавным, и он, похоже не возражал, чтобы ее сочли набравшейся. Во всяком случае, он поощрял ее, доливая ее бокал снова и снова.

И с этой плотной защитой вокруг ее глаз все это казалось все менее и менее опасным спустя какое-то время.

И через некоторое время опасность стала казаться немного интригующей.

И сразу после этого она лишилась чувств.

Она не то чтобы не осознавала происходящее. Не совсем. Ее глаза были более или менее открыты и она могла осознавать вещи. Она просто не смогла собрать их и удержать не растеряв.

Они уложили ее в постель с кружевами и она невнятно пробормотала Тете Вики, что она — так сожалеет! Мне просто так жаль! Я испортила все на свете! — И дорогая Тетя Вики бросила на нее этот долгий, холодный взгляд, прежде чем наконец, благословляюще, расслабиться и улыбнуться и потрепать ее по щеке и сказать, что на самом деле все в порядке, каждый имеет право на ошибку в своем собственном доме и что Даветт следовало орать потише, ведь все было так мило.

Росс извинился, пока Китти помогала ей справиться с одеждой и переодевала в ночную сорочку, и было здорово, просто лечь и расслабиться, и она догадалась, что остальные ушли заканчивать ужин, потому, что потом, намного позже, после двух по полуночи, когда они вернулись и она проснулась от глубокого, глубокого сна, чтобы увидеть, как они сидят на краю постели.

Зачем, подумала она, я проснулась?

Но прежде чем она смогла подумать об этом, Росс наклонился над ней и спросил, — Ты в порядке? Ты что, хочешь заболеть?

Она все чувствовала до тех пор. Она не чувствовала тошноты, не так ли? Hе так ли? Но, заглянув в его глаза, она вдруг ощутила, что внутри нее винный погреб и она бросилась из постели в ванную и оба они помогали ей.

Но она не просила их о помощи, подумала она. Это было просто слишком неловко. Но через десять секунд ей уже было все равно, кто ее видит.

Уггггххх!

Кажется, она блевала часами! Она просто не могла остановиться, ее голые колени крепко прилипли к плитке по обеим сторонам унитаза, что-то ужасно выворачивало ее животик, эти отвратительные звуки, которые она продолжала издавать.

Однако, сгорбившись перед милой Китти, нежно бормочущей и вытирающей ей затылок и шею холодной влажной салфеткой, она вспомнила, что рада хотя бы одному: она не чувствовала сексуального желания.

На самом деле, она сомневалась, что сможет почувствовать сексуальное желание снова.

Но это случилось.

Она отошла, более или менее, свернувшись калачиком перед унитазом, тошнота исчезла. Она смутно осознавала, что ей помогал кто-то нежный и очень сильный, и она почти добралась до постели, прежде чем ее бьющееся сердце позволило ей признать, кто это был. Простыню и одеяло аккуратно свернули в изножие кровати, и он поднял ее и прошел с ней последние несколько шагов, его руки, держащие ее были холодными и очень сильными. Она повернула голову и переполненная чувствами посмотрела в его глаза, когда он уложил ее на широкую пустую кровать.

Он не уложил ее, а скорее усадил у изголовья. И затем он уселся рядом с ней, его глаза буравили и мечты о страсти, неизвестной серым и скучным жизням текли в нее, когда он улыбался.

Ее грудь сдавило. Она затрепетала и задышала с трудом и его лицо начало пылать.

— Оопс, я боюсь, ты больше не сможешь ее носить, — сказал он.

Он имел в иду ее ночную сорочку, конечно, и она взглянула на подол и она не увидела пятен…

Но он не стал бы лгать, не так ли?

— Лучше снимай, — сказал он затем.

И — Боже, помоги мне! — она подчинилась. Она подчинилась, взялась за бретельки и медленно потянула сорочку через плечи, и она знала, только то, что она делает.

И она все равно сделала это, стянула ночную сорочку прочь, обнажив свою грудь навстречу воздуху и ему и затем…

Затем его лицо приблизилось к ней и осыпал ее лицо вокруг губ легкими поцелуями, тогда она опрокинулась на спину, грудь вздымалась, и затем его руки, такие мягкие и холодные и очень сильные обнимали ее плечи и обвивались вокруг горла и поцелуи медленно — слишком медленно — скользили мимо ее подбородка, к ее пульсирующему горлу и дальше от одной груди к другой, той, на которую прошлую ночь набросилось маленькая тварь.

Когда он укусил ее, наслаждение пролилось сквозь нее и руки всплеснули в воздухе и пальцы затряслись и она застонала и заплакала и поплыла в волнах оргазмов…

Там! Там, у изножия кровати, как ухмыляющаяся кошка, была Китти! Она не могла в это поверить! Китти! И она захотела, на мгновение, оттолкнуть его и бежать прочь. Но она знала, что не сможет этого сделать. Она знала, что не хочет, останавливать его. Она знала, что не хочет, чтобы он остановился. Ни за что.

И ухмылка Китти стала шире, и она наклонилась вперед и ее улыбка блеснула в лунном свете, когда она проговорила, — Видишь? Разве я тебе не говорила?

И это было слишком странно, слишком причудливо. Но сейчас ей было все равно. Она вскрикнула шепотом и обвила своими обнаженными руками чернокудрую голову и вжимая ее глубже, до самого дна своей души.

Она проспала остаток ночи и весь день. Ей снились глубокие и тяжелые, длинные, изнурительные сны наполненные сложной, извращенной эротикой. Когда она проснулась, высокие, французские двери, выходящие на ее террасу были распахнуты, сквозь призрачные занавески лился лунный свет и задувал мягкий бриз, и они были здесь, сидя на краю постели и улыбаясь ей.

На короткое мгновение она почувствовала ледяной толчок… чего? Страх? И отвращение?

Но потом это прошло, потому, что они были так прекрасны, Китти, сидящая голой, поджав под себя бедра, и блестящие каштановые волосы струились по ее плечам и он, в этой волнистой черной рубашке, распахнутой на груди. Такие прекрасные. И улыбки были такими теплыми и искренними и счастливыми.

— Поплаваем, — сказала Китти, с озорным выражением наклонившись к ее лицу. — Пошли.

Даветт покачала головой, не понимая, и Китти ухмыльнулась еще шире и сказала, что Тетя Вики спит и вся прислуга далеко и бассейн был прекрасен в лунном свете и на самом деле это такая теплая ночь для весны, так что пошли!

— Я встречу тебя там, — сказал Росс, вставая на ноги.

Но прежде, чем уйти, он подошел к постели Даветт и наклонился и ласкал ее щеку рукой, теперь с нежностью буравя ее глазами. Затем он наклонился и мягко поцеловал ее в щеку. И затем он исчез и Даветт вновь наполнилась покалыванием и ее дыхание стало неровным.

И когда она вспомнила, что Китти все еще была здесь и посмотрела на нее, она залилась краской. Но Китти только рассмеялась и Даветт рассмеялась тоже, ее щеки раскраснелись от смущения, но и от юмора ситуации, потому, что они с Китти были в одной лодке и смех стал хихиканьем школьницы.

Когда она встала с постели она почувствовав острую боль в левой груди. Она ахнула и опустила глаза, и когда она увидела распухшую рану, она ахнула снова.

— Это продлиться недолго, — сказала Китти, стоя рядом с ней.

Китти была права. Даветт поработала мышцами своей груди и мягко помассировала укушенную область и боль, казалось, стала куда-то вытягиваться. Она все еще ощущала некоторую болезненность. Но резкая боль исчезла.

Именно тогда она осознала, что она голая, и что Китти, стоящая рядом с ней, голая тоже. Они обе: богатые девушки, красивые девушки, леди, стояли голыми в лунном свете, у открытой двери, чтобы спуститься вниз по лестнице и поплавать, поплавать голыми, с мужчиной, который был там, ожидая их сейчас, и который был совершенно уверен, что они придут.

Казалось невероятным, что она это сделает, что они обе пойдут. Но это казалось так зло сексуально, так по декадентски и экстравагантно, и со своей лучшей подругой это казалось безопасным, темным секретом и обе улыбнувшись и взявшись за руки, нагими вышли на террасу.

Раньше она бывала на этой террасе босиком и возможность того, что кто-то может перелезть через стены и пройти сквозь сады и увидеть ее, была такой далекой. Но он все еще был здесь. Ветер ласкал ее обнаженные бедра, мягко овевая ее, когда они спускались по широким каменным ступеням к бассейну и Даветт никогда в жизни не чувствовала себя такой непринужденной. И такой… доступной.

Росс возлежал на одном из шезлонгов, как принц, ожидающий придворных развлечений. Он был виден в профиль, подпирающий коленом предплечье, опираясь на него. На его лице играла полуулыбка и свет, казалось, попал в ловушку между луной и его глазами и поверхностью воды и Даветт подумала: Это цвет его кожи! Бледный лунный свет!

Но она мало думала. Вместо этого, она краснела. Потому, что не было никакого способа избежать направленной прямоты его взгляда или того факта, что она продолжала приближаться к нему. И она снова задавалась вопросом, что было более захватывающим — то, что она вела себя так или то, что она знала, что делала.

Тем не менее они продолжали приближаться, все еще держась за руки, пока они не остановились перед ним. Он улыбнулся им. Они в ответ улыбнулись ему. Затем они переглянулись и хихикнули и повернулись и нырнули в воду и это было той вспышкой холода и ясности, прочувствованные ею в своем ледяном весеннем плавательном бассейне, которые впоследствии преследовали ее.

Это отрезвило ее. Немедленно. То, что было нежной ночью злых секретов, мгновенно превратилось в холодное, липкое, унизительное чувство… дешевки. Потери. Что я здесь делаю? Была ли я пьяна или обдолбана или что?

Когда она вынырнула на поверхность, она ахнула от стыда и обернулась и увидела Китти и она могла сказать по ее отведенному взгляду, что она чувствовала то же самое. Шероховатый камень на краю бассейна только усиливал ощущение подделки. Она откинула волосы с глаз и лица, не глядя на Росса, даже не глядя на Китти.

Я должна посмотреть на него. Я должна. Она посмотрела.

И съежилась.

Он похож на сутенера, подумала она. Развалившись там, в этих невероятно обтягивающих — кого он изображает? тореадора? — штанишках, он выглядел совсем не так, каким он казался. Он больше походил…

Как странно! Он походил на имитацию всего этого!

Как странно. Но как унизительно. Она ухватилась за край бассейна и вылезла из воды, разбрызгивая капли во все стороны, и припустила в пулхаус, в сторону тепла и душевного равновесия. Она хотела попробовать прикрыться руками и начала. Но потом это показалось глупым, после всего, что произошло, и, может быть, даже грубым, поэтому ее руки остановились на полпути и затем она увидела, что Росс оказался перед ней, между ней и пулхаусом и подавал полотенце.

Как, удивилась она, он обошел вокруг бассейна и оказался перед ней так быстро?

Он был здесь, хотя, мгновение назад был в другом месте. Она не хотела видеть его или разговаривать с ним или — Боже, нет! — чтобы он прикасался к ней. Но она не могла избежать полотенца, потому, что это было бы невежливо. Она остановилась рядом с ним, сложив руки на груди, чтобы хоть чуть-чуть согреться и повернулась спиной, позволяя ему накинуть полотенце на плечи и… и когда он накинул полотенце, его рука коснулась ее плеча и ощущение знакомого покалывания и холодок пробежал по ее коже…

И полотенце, казалось… обмоталось… вокруг нее.

Как знакомая перчатка.

— Даветт! — прошептал он.

Не было альтернативы, кроме как повернуться лицом к нему, и когда она обернулась, она встретилась с его пылающими глазами и они удерживали ее и заполняли ее и жар, и неистовая дрожь, и… злая страсть… вернулись.

И вскоре оказалось, что они снова возвратились в дом — Китти с ними, действительно с ними — и они смеялись и обнимались, идя по обе стороны от него, обе женщины, опять голые.

На кухню, потому, что проголодались. Приготовить стейк. Большой, жирный супер редкостный стейк, это была жажда. Они усадили Росса за маленькой стойкой, тянувшейся через всю большую кухню огромного дома, пока обе, все еще голые, готовили еду.

Все еще голые. Яркие огни кухни и холодный пол и никаких причин для этого, кроме желания быть… мерзкими и блудливыми и …

И когда она разговаривала с Командой, она не описала то, как обе они, она и Китти, танцевали перед ним, готовя эту еду. Как она могла рассказать им об этом… как она могла когда-то вести себя подобным образом? Растягиваться и высоко задирать ноги, чтобы привлечь его внимание. Наклоняться глубже, чем ей это было необходимо для чего-то другого… Она заливалась краской только вспоминая об этом, о себе и Китти, о чувственном напряжении, разлитом в воздухе, они соревновались, чтобы показать, кто из них может вести себя как более дешевая шлюха.

Нет. Она не могла рассказать об этом.

Но она могла рассказать им о еде.

— Росс никогда не ест, — сказала Китти, когда он заявил, что ему не нужен стейк.

Лицо Росса стало жестким и этим Голосом он ответил, что у него есть своя диета и улыбка, которую он выдал, когда говорил, вовсе не смягчила впечатления. Даветт чуть не подпрыгнула от этого тона, почувствовав короткий трепет от страха.

Но ничему не научилась. Она просто решила больше не спрашивать его о столь чувствительной теме.

Эротическая атмосфера была восстановлена в ее первоначальной герметичности, к тому времени еда была готова. Даветт присела, но знала, что она слишком возбуждена, чтобы есть.

— Но ты должна быть голодна, — прошептал Росс, пристально глядя ей в глаза. — Ты не ела двадцать четыре часа. И посмотри на этот жирный сочный стейк. Именно то, что тебе нужно.

И даже когда он говорил, она почувствовала, что ее как голод был столь сильным, что ничто в мире не кажется более заманчивым, чем запах этой пищи. Она набросилась на стейк как голодный зверь.

— Теперь получше? — спросил он любезно, когда она закончила.

Даветт удивленно подняла глаза. Она забыла, что он здесь, забыла что кто-то здесь, забыла обо всем, кроме еды. Она посмотрела и увидела, что ее тарелка абсолютно чиста.

Как странно, подумала она в этот миг. Как будто я была под воздействием каких-то чар или чего-то в этом роде.

Конечно, она была под воздействием чар. Его чар. Чар, которые он мог сплетать и свивать, как ему было угодно. С понимающей улыбкой он вглядывался в их страсть, возвращая ее им обратно.

Через несколько секунд все трое поднялись по ступенькам в свою комнату, и там, в полной темноте, на которой он настаивал, Даветт стремилась найти в ней какое-то чувство стыда, лежа и чувствуя обнимающуюся пару рядом с собой на своих прохладных простынях. Но она не могла найти никакого чувства стыда или ревности или чего-то подобного, кроме ударов сердца, испытывая потребность лишь в том, чтобы они скорее повернулись к ней.

Вскоре, это произошло, и вместе с этим причудливая надежда, что ее крики будут столь же громкими и волнующими, как у Китти.

Когда Даветт на мгновение замолчала, и Феликс наклонился вперед, чтобы подать ей стакан воды, она почувствовала тяжелую тишину комнаты мотеля. Она поняла, что не смотрела ни на что, кроме пола и лица Феликса за прошедшее время, за два часа, и она подняла глаза и встретилась с обеспокоенным выражением на их лицах. Они беспокойно переглядывались, и она знала, это беспокойство из-за нее — она могла прочесть это. Но она знала, что так было еще и от смущения. Сексуальное напряжение было таким же тяжелым, как тишина.

Это не ваша вина! она хотела кричать.

Но она знала, что они ей не поверили. Еще нет. Они не понимают, потому, что не испытали этого, это было проще их понимания. Магия запятнала ее и эту часть она сейчас прошла.

Они не поймут.

Тем не менее, она должна попытаться. И она попыталась. Она попыталась рассказать им об ощущении укуса, о том, как извергающееся вулканическое наслаждение катится сквозь тебя, вибрирует и ласкает, и ты глубоко погружаешься в свою память и далеко удаляешься в своих фантазиях.

— Разве это не больно?

Она остановилась, огляделась. Это был Карл Джоплин. Его лицо смягчилось, и он улыбнулся ей.

— Прости, сладенькая. Но мы говорим о том, что тебя кусают.

— И высасывают кровь, — прибавил Кот.

Карл кивнул, но его тон оставался ласковым.

— И высасывают твою кровь. Он должен…

— Но ты не знаешь этого! — настаивала Даветт. — Ты не осознаешь. Ты не знаешь, что теряешь кровь. Там так много всего происходит, с тобой.

— Ты имеешь в виду, что он тоже… — прошептала Аннабель, прежде чем прерваться и покраснеть.

Голос Даветт был суровым и горьким.

— Нет. Не было секса. Вампиры не могут заниматься сексом. O, вампирши могут… притворяться. И они это делают. Но это не реально. Это не жизнь. Они мертвы.

Наступила тишина, пока они переваривали это.

И Феликс подумал, глядя на нее: Tы еще что-то оставила для себя, не так ли, прелесть?

Но он не улыбнулся. Она не знала, что это было преклонение.

Даветт отпила еще один глоток воды и попыталась объяснить больше:

— В действительности это происходит в три этапа. Во-первых это… это, просто никогда не происходит с тобой. Вампиры? Это из фильмов, вы знаете?

Они кивнули. Да, они знали.

Она сделала еще глоток.

— Это просто… соблазн, я полагаю. И у всех есть такая часть, которой нравится и хочется этого. Вампиры раздувают это желание внутри тебя и… Ну, тебе нравится это и кажется безобидным.

— Это первый этап.

— Во второй части, ты настолько зависима от этого, что не желаешь приглядеться к тому, что происходит. Он держит тебя и контролирует тебя. Ты на самом деле никогда не задумываешься ни о чем — ты не желаешь рассмотреть это. Потому, что ты… Ты не желаешь думать об этом.

— И третий этап? — спросил Феликс. — Ты знаешь тогда?

Даветт устало кивнула.

— Ты знаешь. Притворство кончилось. Он дает тебе понять. Он позволяет тебе увидеть это. И видеть это ужасно, те вещи, что они проделывают с живыми, как ужасно они улыбаются, когда они уродуют нас. И…

Она задремала, глядя на что-то, видимое только ей.

— «И»… — мягко подтолкнул Феликс.

Она посмотрела на него и ее улыбка была мрачной и натянутой.

— Может быть, худшая часть — это не знание, … попускание. Хуже всего то, что ты понимаешь, ты знала, ты всегда знала, глубоко внутри себя, с самого начала. Это не ведьмовство, сексуальная часть. Это есть у всех и это может быть прекрасно. Это глубже.

— Это основополагающе.

— Это Зло.

— И ты всегда это чувствуешь, какая-то часть тебя знает, когда это касается тебя.

— Всегда.

Она помолчала несколько секунд. Затем она вздохнула, сделала глоток.

— Хорошей новостью является то, что последний этап редок.

Джек Кроу заговорил впервые за все это время.

— Почему это он редок?

— Потому, что к тому времени, большинство людей мертвы, — ответила Даветт, глядя на него.

И Джек откинулся назад, словно ожидая ответа.

— Итак, — начал Феликс еще раз, — ты наркоманка сейчас?

Она посмотрела на него.

— Весьма изрядная. Но в течение следующей недели это… Следующих десяти дней…

Неделя, она подумает об этом позже. Неделя, десять дней…

Это все, что нужно, чтобы ее прежняя жизнь исчезла.

Через неделю она узнала, на что это похоже, быть раздразненной. Через десять дней она поняла, что такое конец поводка. Ее жизнь уменьшилась до единственной ночной точки. Она никогда никуда не ходила. Она никогда не видела солнечного света. Она ни с кем не разговаривала кроме Росса, Китти, Тети Виктории и слуг. Она написала одно письмо. В свой колледж. Менее чем за месяц до окончания обучения, и она написала им, что она не вернется.

Жизнь кончилась.

Он дразнил ее, будучи особенно очаровательным одну ночь, давая ей больше, чем просто ее долю внимания. Он был остроумным, он был нежным, он сжигал ее этим своим взглядом. Затем, внезапно, он уходил.

Она не спала до рассвета. Томилась.

В одну из ночей он вообще не показался. Обе женщины сидели, разговаривая, надев свои самые нокаутирующие наряды — для Росса, предпочитающего видеть их расфуфыренными или обнаженными — всю ночь, ожидая его, чтобы продемонстрировать.

Но он так и не пришел.

Это было не то, как если бы он действительно обещал быть той ночью. Но он был там каждую ночь. Даже если просто дразнил их. К концу ночи обе подруги больше не разговаривали. Они молча сидели перед огромным камином. Обе они знали тогда, подумала Даветт позже. Обе знали, что это было безумие и бесконечная тьма. И если бы он не появился, хотя бы несколько ночей подряд, они были бы свободны. Или, по крайней мере, осознали бы достаточно, чтобы инстинктивно бежать.

Он вернулся на следующую ночь, извиняющийся и очаровательный и, позже, устрашающе восторженный, как никогда.

Они принадлежали ему.

Его собственность.

Его игрушки.

И зачем нужны хорошие игрушки, если с ними не играть?

— Вы можете заставить желать вас любого мужчину, — сказал Росс, улыбаясь, — из центральной кабины Дель Фреско.

И они были всецело окружены его вниманием, потому, что это была такая ночь. В самый первый раз он вывел их в свет!

Длинный черный лимузин. Длинностеблевые розы. Великолепный, облаченный в смокинг Росс сопровождает их через входные двери знаменитого ресторана. Дель, собственной персоной, там, чтобы поприветствовать и провести их в эту классическую столовую с ее резной мебелью красного дерева и коврами, в которых утопали ноги и безупречными бриллиантами яркого хрусталя и людьми! Tо, как они глазели на всех троих. Глазели и (леди просто знали это) завидовали. Даветт была одета в свое лучшее платье и она никогда не чувствовала себя такой красивой или привлекательной или, скажем, гламурной… за всю свою жизнь. Китти была неотразимо прекрасна сама по себе, хотя и немного бледной, и прием, оказанный им, оказался еще лучше, чем обычный стандарт Дель Фреско. Официанты положительно роились вокруг них.

— Вы можете заставить любого мужчину желать вас, — повторял Росс. — Любого мужчину. Не просто желать вас. Жаждать вас! — При последних словах он наклонился вперед над канделябом со свечами, излучая на них энергию и они задрожали.

Потому, что это было так захватывающе! Снова выйти в свет и во всем блеске. Чтобы почувствовать себя настолько желанными — и Росс видел это, они почувствовали это прежде, чем они покинули дом Даветт. Они чувствовали себя как кинозвезды, как… сирены!

— Позвольте мне рассказать вам, как, — затем продолжил Росс. — Во первых, вы должны хотеть его. Или, по крайней мере, представьте, что вы хотите.

И так это началось.

Теперь, они были в его мире. И все, что он предлагал, было захватывающим, а так же приемлемым. Каждое указание казалось забавным или, по крайней мере… безобидным. Безобидный секрет между тремя, что-то, что в действительности… не засчитается. («ибис, ведущий счет твоим делам, этого не запишет»). Было легко поверить, что это не в счет. Это было все равно так нереально.

— Представьте себе, — промурлыкал Росс, — что эти двое мужчин, в кабинете за моим левым плечом, настолько динамичны в постели, что вы не смогли устоять перед ними.

И женщины взглянули через плечо на двух мужчин в кабине. Они были намного старше, за пятьдесят. Даветт сразу подумала об отцах своих друзей, и хотя вид пожилых мужчин был достаточно приятным, вся идея, концепция всего этого, показалась ей кровосмесительной. Один из них был высоким, даже сидя, с седыми висками и в прекрасном темном костюме, который казалось светился при свечах. Он был худым и стройным и довольно отчужденным. Второй мужчина был пониже, не намного выше, чем догадалась Даветт. Он начал терять волосы сверху и набирать вес посредине, но у него была теплая улыбка и дружелюбный взгляд. Hа нем был спортивный пиджак вместо костюма, но такого же высокого качества, как и наряд его компаньона.

Не для меня, подумала она.

Но затем Росс снова замурлыкал, замурлыкал этим Голосом, и каждая мысль, казалось, резонирует с их мозгом.

— Нет, они не так молоды, как хотелось бы. Они не то, что вы бы выбрали. Разве это не то, что делает приключение таким захватывающим? Разве это не декаданс? Эти старики, достаточно пожилые, чтобы быть вашими отцами, смогут заполучить вас в свои руки и заставить вас петь. Ты не сможешь противостоять этому. Спустя какое-то время ты перестанешь этого хотеть. И ты знаешь это. Ты знаешь, что будет. Ты будешь трепетать и дрожать под их пристальным взглядом. Ты будешь делать такое, что сама не сможешь поверить в то, что ты это делаешь. Но ты все равно это сделаешь. Ты будешь подчиняться каждой их команде. И, что еще хуже, тебе это понравится. Ты увидишь, как ты проделываешь эти ужасные вещи — как бы со стороны — и ты будешь потрясена и смущена… но и потрясающие плотские радости прокатятся сквозь тебя, потому, что ты действительно доставляешь их! Вы! Леди! Правильные юные леди, сданные напрокат в эти руки… Боже мой, думаешь ты, если бы люди с которыми ты выросла увидели бы, как я это проделываю! Они не поверили бы своим глазам! Позор! Позор!

— И все же… Да! Пусть они увидят меня! Я хочу, чтобы они увидели меня, извалявшуюся шлюху и свободную, наконец!

Даветт перестала говорить и ее голова упала и в комнате мотеля наступила тишина. Затем, со все еще опущенной головой, она попыталась объяснить.

Она попыталась объяснить, что вампиры говорят правду. И она знает, она говорила все это раньше, но она… только… хотела… чтобы все… поняли. Это была не Истина. Это была всего лишь часть — маленький кусочек, правда, но… Но люди, как цветовой спектр, знаете? В них есть все цвета, а у некоторых есть больше оттенков, чем у других, но у всех есть какие-то оттенки и Росс, вампир, мог сделать этот оттенок ярче и сильнее прочих и… И, да, он был там! У него было с чем поработать. Но это не значит, что я на самом деле… Или, что кто-то на самом деле…

И она начала тихо плакать, пока не почувствовала палец под своим подбородком, нежно поднявший ей голову. Она подняла глаза, и это был Феликс, улыбавшийся ей.

— Мы знаем, — сказал он мягко. Ласково. — Мы знаем. Мы понимаем.

И она знала, что он имел в виду. Его глаза были такими славными и приятными. Она проследила за его кивком, дальше, на лица присутствующих в комнате, на оставшуюся часть Команды, все еще пылающую жаром. Улыбающиеся, понимающие лица. Затуманенные лица, со слезинками, прячущимися в уголках глаз.

Все вы действуете так круто и жестко, подумала она, с благодарностью глядя на них. Неужели никто не узнает о вас?

— Итак, — осторожно продолжил Феликс, — ты и твоя подруга Китти спали с этими двумя мужчинами.

Она могла только кивать, слезы текли по ее щекам.

— Это была ярмарка! Он сделал нас беспомощными! И потом, он сказал им!

Конечно, Росс знал мужчин. Конечно, он договорился встретиться с ними там. Конечно. Они остановились возле кабины, чтобы поздороваться. И затем они проследовали на лимузине к дому Тети Вики, и затем все выпивали на террасе, и затем, каким-то образом, она оказалась наедине с одним из них в библиотеке, низеньким, толстым, лысеющим, который овладел ею, и внезапно он перестал быть милым. Он отставил свою выпивку и наклонившись вперед на кожаном диване, велел ей снять платье.

Она заплакала и сказала, — Пожалуйста, не заставляйте меня делать это!

Даже когда она встала и обнажилась перед ним.

Она наблюдала за этим как-бы издалека. Как будто с высоты восемнадцатифутовых книжных полок Дяди Харли. И в этом ужасном, непристойном, грязном образе того, что она проделывала, она наслаждалась. Она каталась и извивалась и издавала животные крики.

Единственное, что сберегал Росс — это деньги, переходящие из рук в руки.

И это случилось снова, конечно. И снова. И снова и снова и однажды ночью у нее было двое мужчин и в одну из ночей Китти не было и их было трое. Трое мужчин, которых она не знала, снова возвращение в огромную библиотеку ее дяди, обратно на огромный кожаный диван. И сквозь слезы и стыд она подняла глаза и увидела Росса, стоящего и улыбающегося у незановешенного окна. Она позвала его с дивана, стоя на нем на четвереньках, и на ней не было ничего, кроме ее драгоценностей, которые мерцали и переливались в лунном свете, она звала его, чтобы он все это остановил.

Но он только рассмеялся.

И затем она почувствовала кожей своей спины дополнительный вес второго человека и животные крики вернулись, чтобы смыть слезы.

На какое-то время.

Китти отсутствовала все чаще. Вскоре, ее почти никогда не было вообще и когда она появлялась, она была такой-же бледной и изнуренной, как Тетя Вики и Даветт начала волноваться и беспокоиться, но Росс успокоил ее и утешил ее и заверил ее и одурачил ее. Она жила сейчас в состоянии постоянных фантазий, в которых самые странные вещи были приемлемыми. Она была изнурена от потери покоя и потери крови и от невозможности… сосредоточиться. Вокруг нее не было ничего, к чему она привыкла, на что она могла рассчитывать или опереться. Тетя Вики сейчас всегда находилась в постели, выглядела напряженной и измученной и смертельно бледной. Когда они разговаривали, что случалось редко, они говорили как чужие. В эти дни ощущения вины и стыда всегда стеной обступали Даветт, как воздух вокруг нее. И когда она сидела в огромной спальне Виктории, стыд душил ее в тишине. Она была слишком поглощена своим собственным унижением, чтобы заметить странное, сдержанное поведение своей тети.

Однажды ночью, когда Китти ушла, а Росс еще не прибыл, она почти рассказала ей. Сидя на стуле у постели своей тети, напряжение стало почти невыносимым. Неожиданное желание — страсть, на самом деле — упасть на колени и признаться во всем, но она преодолела его.

Но затем она подумала о том, что будет со старой леди от таких новостей, и у нее перехватило дыхание.

Позже, плача в коридоре, она посчитала, что ее связь с Тетей Вики никогда не будет хуже.

Но это могло быть.

Две ночи спустя, по причинам, которые могла знать только Тетя Вики, хрупкая пожилая женщина решила встать с постели посреди ночи и спуститься вниз. Она даже не воспользовалась лифтом, но спустилась по длинной винтовой передней лестнице. И вот, она стояла на нижней ступеньке, когда увидала Даветт, голую и извивающуюся на ковре в прихожей особняка.

Даветт не кричала. Она не издавала воплей или не пыталась объясниться или даже пошевелиться. Вместо этого, она закрыла глаза и лежала, ожидая, что у нее потребуют объяснений и взрыва и была готова уйти навсегда. Но ничего такого не произошло. Когда она наконец открыла глаза, все исчезли.

Когда она очнулась следующей ночью, то же случилось с ее любимой Викторией. Навсегда.

Передозировка.

Джек Кроу сказал тихо:

— Он имел ее, тоже, не так ли? Твою тетю.

Даветт посмотрела на него и кивнула.

— Все это время.

— И она не вынесла стыда… — закончила Аннабель, ее глаза наполнились слезами.

Даветт снова кивнула.

— Все были так милы. Наверное, я забыла, сколько друзей было у Тети Вики. Медицинский эксперт, Доктор Харшоу, прибыл к нам в дом лично, чтобы позаботиться о ней — и, я полагаю, обо мне — из-за всего этого. И губернатор что-то прислал. И мэр прибыл на похороны; она была такой милой. И сенаторы и… все…

Ее голос затих и она несколько мгновений созерцала что-то, только ей видимое.

Команда обменялась тяжелыми взглядами. Все кроме Феликса. Его глаза ни на миг не отрывались от Даветт.

— Где был твой Дядя Харли? — спросил он. — Он ведь брат Тети Вики?

— Мы не смогли связаться с ним. Он был в Самоа или где-то еще.

— Самоа? В Южной части Тихого Океана?

— Угу. Харли фотограф. Он всегда куда-то уезжает за пределы досягаемости для National Geographic или еще кого. Я думаю, он в Самоа. Фотографирование подводных свиней или…

— Разговоры о свиньях, — сказал Карл Джоплин горько, — где все это время был крошка Росс? Похороны проходили днем, правильно?

Даветт улыбнулась ему с благодарностью.

— Да. Да, и я должна была быть в течение трех дней, чтобы… позаботиться обо всех деталях. Поэтому я не видела Росса эти три дня, кроме одной ночи. Джу… Доктор Харшоу был со мной все время, и он не любил Росса, потому, что я была совсем одна, и у Росса была эта ужасная репутация. В любом случае, — сказала она хрипло, снова глядя на Карла Джоплина, — так или иначе, это изменилось, когда его там не было. С солнечным светом. И Доктор Харшоу дал мне что-то и я спала ночью, все ночи, и по утрам я могла думать и я могла вспоминать и я ненавидела его! Я ненавидела Росса!

Она почти сползла с кресла. Ее голос стал резким и диким, и слезы закапали с ее ресниц, и Феликс наклонился вперед и обнял ее, чтобы успокоить ее, но она вырывалась, не от Феликса, но чтобы продолжать говорить:

— Он будет стоять там и смеяться, когда эти ужасные люди будут иметь меня. Они будут все иметь меня. Они будут передавать меня из рук в руки между собой, и Росс будет смеяться и обзывать меня грязными именами и говорить, что урок, который я получала, был для того, чтобы я относилась к нему не так, как я привыкла, и теперь я уже не та леди, не так ли? И — и я просто утопала в грязи, там, перед ним! Я просто барахталась с этими мужиками, потому, что я ничего не могла с собой поделать! Я не могла ничего поделать с этим! Я не могла!

И она всхлипывала, мучительно всхлипывала и сползла вперед со своего кресла в руки Феликса и страшно закричала.

В тяжелой тишине, окружившей плачущего ребенка, Аннабель почувствовала, что вся коллективная ненависть Команды Кроу пульсирует вокруг нее. Это было похоже на реальную и осязаемую силу, настолько могущественной была ее целеустремленность. Мужчины не смотрели друг на друга, или на нее, а скорее куда-то вперед, каждый затерялся в своих мыслях о мщении:

Это страшно, подумала Аннабель. И я была бы напугана, если бы не чувствовала то же самое.

И затем она подумала: Вампиры очень глупы, вызывая у таких людей такой гнев.

— Когда, — спросил Феликс мягко, после долгой паузы у Даветт, — ты увидела Росса снова?

Даветт оторвала голову от его плеча и откинулась на спинку своего кресла, всхлипывая и вытирая глаза.

— В ночь после похорон. Он разбудил меня и сказал, что он переехал.

— В твой дом?

— Да. Да. В мой дом. И я села в постели, и мне было все равно, что он выглядит так прекрасно. Меня не заботили его глаза в лунном свете. Я сказала ему «Нет. Нет! Я не желаю, чтобы ты находился здесь! Я больше не желаю видеть тебя снова!» И я имела в виду именно это!

— И что он сказал? — спросил Отец Адам.

Даветт посмотрела на него. и она то ли усмехнулась, то ли вскрикнула, и покачала головой.

— Он просто рассмеялся и сдернул меня с кровати и высоко поднял в воздух над своей головой одной рукой и…

— И что?

— И показал мне свои зубы.

— И тогда, наконец, ты узнала? — спросил Джек.

— Я не знаю, что я узнала. Потом. Но я узнала час спустя. Понимаете, он отволок меня вниз, в моей ночной сорочке, и швырнул меня в мою машину и потом он сел за руль и мы поехали.

Он поехал в Даллас, которого никогда не видела Даветт. Она слышала о нем, читала о нем, видела полицейские отчеты в местных газетах. Но она никогда не была здесь, глубоко в южном Далласе, в основном черном, в основном несчастном, полном проституток и соперничающих уличных банд и торговцев крэком и непокорных расовых политиканов, сбитых здесь в кучу, испуганной и измученной полицией. Лица за автомобильными окнами казались чуждыми и грозными и улицы казались захудалыми и напряженными, как грозящий кулак.

Росс пригнал машину на переполненную и замусоренную автостоянку, рядом с местом под названием — «Cherry's», на неоновой вывеске которой не хватало части буквы — r — и части буквы — h, но все-таки она скачкообразно моргала сквозь тяжелый мрак. На стоянке было полно людей, в основном мужчин и все чернокожие, стоящих небольшими группами из двух или трех или шести человек, болтающих и курящих и передающих бутылки туда-сюда. Группа из четырех человек стояла на парковочной площадке, которую выбрал Росс. Он все равно продвигался вперед, гудя и давя их большим бампером Кадиллака. Они отпрыгивали с дороги, один отбросил свою бутылку, просто только для того, чтобы увернуться от машины.

— Что, еб твою, ты за остряк? — выкрикнул самый здоровенный, гигантский чернокожий в огромной широкополой шляпе и на котором, по мнению Даветт, было не менее двух фунтов золотых украшений.

— Паркую мою машину, — огрызнулся Росс, выходя. — Это парковка.

Затем он быстро зашагал вокруг машины и открыл дверь Даветт и буквально поднял ее, поднял и усадил на крышу Кадиллака. Она все еще была одета в свою ночную сорочку, и она изо всех сил старалась не допустить, чтобы ее изящный подол не развевался на сильном ветру. Росс ухмыльнулся, видя произведенный ею эффект, затем повернулся к четырем черным.

— Хотите что-нибудь сделать? — спросил он их.

И когда они заколебались, слишком удивляясь, чтобы говорить, он добавил:

— Ниггеры?

Когда она говорила о последующем, Команда услышала перемену в ее голосе. Когда она говорила о собственном падении, голос Даветт был полон стыда и усталости и ненависти. Но теперь он звучал с оттенком благоговения. Благоговения и страха и чего-то еще.

Смирение? Удивился Феликс. Как будто, теперь, когда она вспоминает об этом, их действительно не остановить?

Дерьмо.

И она попыталась описать, объяснить, что она видела. Его мощь. Сюрреалистическую животную силу вампира среди смертных.

Когда они услышали — ниггер, — они набросились на него, словно в хореографической постановке. Росс только смеялся и затем бросился вперед и хватал их, просто рвал их, как кукол, как будто у них были приделаны ручки — на их животах, даже. И они кричали, когда он хватал их, крушил их кости своими пальцами, раздавливал их органы, они кричали. И затем он смеялся снова и тряс их и сначала они сопротивлялись, нелепо брыкаясь, но затем они просто болтались из стороны в сторону и он просто — отшвыривал их прочь. И звуки, с которыми их тела ударялись об автомобили, о шлакоблочные стены Cherry's были почти такими же погибельными, как их крики.

Сразу собралась толпа, некоторые затем, чтобы проучить этого белого пиздорванца. — Двое, трое, шестеро может быть, попытались. Росс смеялся и небрежно хватая, ударял их друг о друга. Даветт не выдержала, и она отвернулась после того, как он сокрушил первых двух и Росс заметил и сказал ей — СМОТРИ! — этим Голосом и на мгновение все — дерущиеся или наблюдающие — застыли, пока она покорно подчинялась. Затем они пришли в себя и снова бросились на него и он расшвыривал их по-прежнему.

Затем, какой-то коротышка кружил в темноте, с серьезным и пугающим видом и с огромным ножом в руках. Росс посмотрел на него и улыбнулся и широко раскинул свои руки и Росс не сделал ничего и лезвие быстро сверкнуло снизу вверх, вонзившись в грудь по самую рукоятку.

Росс хмыкнул — Даветт могла бы поклясться, что ему было больно — но не отреагировал никак. Кроме улыбки. Чернокожий широко раскрыл глаза, но поступил жестко. Вместо того, чтобы бежать, он просто выдернул клинок и вонзил его туда-же снова. И снова Росс хмыкнул.

И улыбнулся.

Затем он наклонился над коротышом и широко раскрыл рот и клыки сверкнули в неоновом свете и он… зашипел…

И человек с ножом упал в обморок, замертво.

После этого толпа растаяла, за исключением горстки людей, стоящих у входа в клуб. Один из них, заподозрила Даветт, был владельцем, или по крайней мере менеджером. Она увидела пистолет, который тот спрятал за спину, и видела, что он пытается решить, может ли он осмелиться использовать его.

Росс заметил это, тоже, и грубо рассмеялся и указал на него. Человек ошеломленно обернулся.

Затем Росс засмеялся снова и его взгляд захватил всех, кто остался наблюдать, у входной двери, на парковке, выжидающих в радиусе неонового освещения.

— Итак, — резко взвизгнул он, — вы хотите, чтобы я убрал машину? Эту машину? Очень хорошо!

Он быстро шагнул к капоту Кадиллака, протянул руку и схватил огромный хромированный бампер. Он поднатужился, напрягся, затем поднял машину до уровня своей груди. Затем он сделал четыре мощных шага вперед и задние колеса, все еще находящиеся на земле, заскулили и протащились толстой черной резиной об асфальт, вот таким образом, Кадиллак был распаркован. Когда он уронил автомобиль на землю, тот подпрыгнул и Даветт, все еще сидящая на крыше, боком взлетела в воздух. Но Росс был на месте, когда она падала на землю, чтобы так-же легко ее поймать.

И вот тогда она поняла, что нож все еще у него в груди.

Он насмешливо улыбнулся ей.

— Ну? — спросил он ее тем Голосом.

Она знала, чего он хочет. Она вздохнула, заставила себя схватиться за рукоятку, и потянула. Нож немедленно оказался в ее руке, как будто его тоже вытолкнули наружу. И крови не было. Только какая-то прозрачная, липкая слизь.

Нож стукнулся об асфальт.

Росс фыркнул и запихнул ее в машину. Затем он подошел к двери. Тут еще оставались три человека, слишком ошеломленные, чтобы двигаться.

— Что, ниггеры? — счастливо воскликнул Росс.

Никто не шевельнулся, не сказал ни слова, умер.

Затем они молча уехали.

И он молчал, почти до самого дома. Даветт была слишком впечатлена, чтобы говорить, слишком изумлена, слишком разбита тем, что она увидела. Это был не просто крошка Росс, ставший таким сексуальным. Это было больше, гораздо больше. Намного, намного хуже. Это была черная магия. Зло. O Боже! Спаси меня!

И она прижалась к своей двери, ожидая смерти.

Только…

Только она знала, что он не собирается ее убивать. Не здесь, во всяком случае. Не сейчас. И…

И его живот болит, подумала она. Он потирал его, упорно, пока они ехали, постоянно массировал его свободной рукой. И мысль об этом, мечта о его уязвимости, была похожа на крошечный кусочек надежды.

Надежды на что, она не знала. Она только знала, что ему может быть больно, и она не могла оторвать глаз от его массирования, и именно тогда он заметил ее внимание и фыркнул с презрительной яростью и крутанул руль Кадиллака так, что тот занесло к другой стороне автострады, схватил ее за правую руку и потащил ее через сиденье к себе, и своей левой рукой разорвал свою сорочку и — И рана затянулась.

— Это зудит, ты глупое насекомое! — рявкнул он, схватив ее за волосы. — Это не больно! Это зудит!

И затем, когда она просто безучастно смотрела на него, он протянул руку и схватил зеркало заднего вида и оторвал его от переднего лобового стекла. Он хлопнул себя им по щеке и держал зеркало перед ее глазами и…

И его отражения там не было.

Она чувствовала его, его руку, прижимавшую ее череп, его щеку, прижимавшуюся к ее щеке — она могла видеть это, она могла видеть его щеку прижимавшуюся к зеркалу.

Но он не отражался в нем!

И затем… И затем он вроде бы был. Отчасти. Очертания, вспышки, следы черт его лица, когда он двигался. Он не был полностью невидим. Но… Но.

И затем он уронил зеркало и повернулся и буравя ее глазами, широко раскрыл рот и и клыки показались.

— Вампир, насекомое! — прошипел он с ужасающим присвистом. — ВАМПИР!

И его рот раскрылся еще шире и клыки удлинились и приблизились к ней и лицо стало красным и демоническим и нечестивым и она закричала криком безнадежного, бесспорного ужаса и все было черным и темным.

Следующей ночью она все подписала ему. Акции, облигации, CD диски, наличные деньги, дома… все. Генеральная доверенность.

Росс, вампир, владел ею.

После этого, дела пошли довольно быстро.

Во-первых, Росс решил по-новому оформить интерьер.

Мягкие вещи. Тошнотворно-слащавые, нежные на ощупь вещи. Безвкусные вещи. Дорогие вещи. Исчезли огромные антикварные диваны из библиотеки. Он заменил их на кушетки с шелковыми подушками. И он заменил гобелены, которым было несколько столетий, те, что смотрели на Даветт с детства, на красные атласные простыни.

Росс действительно потратил время, чтобы сесть и продемонстрировать ей свой новый — лейтмотив. — Это было похоже на что-то между султанским гаремом и Борделем в Колорадо времен Золотой Лихорадки. Это были истинные цвета — Не-Классного — Росса, в буквальном смысле, пропущенные сквозь него.

Он уволил всех слуг, которые служили Тете Вики в течение многих лет. Он заменил их горсткой серолицых, туповатых, отвратительных даже для самих себя слизняков. Это всегда поражало Даветт, как они просто могли не выглядеть аккуратно. Независимо от того, насколько роскошны и дорогостоящи их униформы, независимо от того, сколько заботы и внимания было уделено их внешности — их волосы всегда были пострижены, их лица всегда выбриты, ногти всегда чистые — они по прежнему выглядели как неубранные постели. Их жакеты, как бы хорошо они ни были подогнаны и пошиты, никогда не выглядели им впору. И их накрахмаленным белым рубашкам никогда не удавалось оставаться заправленными более одной минуты или двух.

Даветт понятия не имела, где Росс нашел этих людей, которые знали, что он вампир, и все еще хотели работать на него. И она не хотела этого знать. Тем не менее, Россу удалось заменить весь персонал за один вечер. Ему также удалось получить потрясающий итог редекорирования, той, первой ночью — превратить всю библиотеку в большую часть главной гостиной. Армия красующихся и принаряженных людей всех возрастов заявилась, чтобы управиться с работой, все явные гомосексуалисты и каждый из них явно восхищался малейшим уведомлением Росса о них.

Посреди этого, Даветт, все еще в своем купальном халате, пила водку, сидя в каменной нише и наблюдала, как эти ужасные люди изменяют ее вселенную. Это было как-то так далеко, как если-бы это был не ее дом и Тетя Вики на самом деле не была бы мертва и однажды утром она бы проснулась…

Нет. Лучше не останавливаться на деталях и оставить фантазии.

Поэтому она просто сидела, выпивала еще и ждала, пока суетливые тролли уйдут. Что они и сделали около полуночи. Не потому, что они закончили. Но потому, что Росс не мог больше ждать ни минуты, желая опробовать свой новый театр. Он рассчитал рабочих и отправился на охоту.

Росс вернулся вскоре, сразу после двух, с двумя парами, которых привез на лимузине. Все четверо были хорошо одеты и культурны и дики, счастливы, пьяны и дружелюбны, двое мужчин, не дотянувшие до сорока и их жены, на несколько лет моложе, и они смеялись и смеялись, когда они входили через парадную дверь вслед за Россом, и они смеялись, когда они получили свои напитки, и они смеялись еще, когда одна из леди зацепилась каблуком за край нового красного коврика Росса и когда Росс сделал несколько замечаний о Демоне Роме, они посмеялись еще немного и один из мужчин поднял свой стакан и сказал, — Я выпью за это! — И они все много смеялись над этим и затем Росс извинился за небезопасный коврик, объяснив, что у него сейчас самый разгар ремонта и одна из женщин, которая не могла знать, что блядский коврик был идеей Росса, приподняла его за край и сказала, — Лучше выкинь его побыстрее!

И все четверо смеялись дольше и громче, пока они не поняли, что Росс не смеется вообще. Даветт была в тридцати футах от них, прячась в темной нише, все еще в своем купальном халате, все еще пила свою водку, и она смогла не только увидеть, но и почувствовать перемену в Россе. Его холодность и гнев, мгновенный, вулканический, казалось образовал вокруг него сферу, до высоких стен гостиной и обратно, и обе пары, когда волна прошла сквозь них, затаили дыхание и их лица увяли и побледнели.

И затем Росс всем заулыбался и рассмеялся секунду спустя, его лицо оживилось и стало любезным и общительным и милым. И Даветт наблюдала за этой четверкой, как они обменялись неуверенными, тревожными взглядами. Но это прошло, потому, что они просто так хорошо проводили время, и Росс был таким обаятельным, в конце концов и…

И что это было? Игра! Как весело!

И Росс был повсюду среди них, смеясь, вынуждая смеяться их и o, да! Мы собираемся сыграть в игру, в питейную игру, но нам нужен один трезвенник, и почему-то их убедили пригласить своего шофера в то время как Росс и пепельнолицый слуга выкатили пластиковый брезент, оставленный малярами, чтобы прикрыть новый красный коврик. Женщинам приходилось снимать свои туфли на высоких каблуках, чтобы не продавливать пластик, и здесь был Росс, на коленях, чтобы помочь им и o, комментировал и обменивался лукавыми взглядами и ооо, как он выполнял эту чувственную задачу.

Но потом все было готово для игры и Росс лично расставил всех, включая шофера, по нужным местам на пластиковом брезенте, затем впервые забрал стаканы из их рук. И один из мужчин закряхтел и сказал, — Я думал, это будет питейная игра! — и Росс улыбнулся лукавой улыбкой и, — Будет! Будет! Вы увидите! — и затем он поставил в позицию последнюю персону, самую красивую женщину, единственную, чье имя Даветт расслышала из своего убежища, Эвелин, длинное черное платье которой, так ей шло. Росс взял ее за плечи и подтолкнул к центру брезента, точно в центр, и затем, улыбаясь и смеясь вместе со всеми, повернул ее так, чтобы ее улыбающееся лицо оказалось перед ним и разрезал зияющую рану на ее горле, краем своих длинных ногтей.

Кровь зафонтанировала из ее перерезанных артерий и Росс, в какой-то момент, из шалости поймал ее своим ртом, прежде чем повернуться, и сделать то-же самое с ее мужем, который просто стоял там, глядя, не имея шанса отреагировать. У второго мужа хватило времени открыть рот, чтобы запротестовать, поднять руку, чтобы возразить, прежде чем тиски рук Росса раздавили его горло и шейные позвонки навеки. Вторая женщина закричала, пронзительно завизжала, прежде чем Росс схватил ее за талию левой рукой и так сильно ударил своим правым кулаком в центр ее груди, что она умерла, истекая кровью, прежде чем ее поникшее тело достигло пластикового брезента.

Росс убил шофера одним ударом кулака, сверху вниз, по макушке человеческого черепа. Даветт услышала этот хруст.

И затем кормежка. Слуги, задыхаясь с очевидным отталкивающим сексуальным рвением, начали суетиться, поднимая пластик за края, чтобы слить кровь в огромную урну, пока сам Росс сжал рукой все еще извергающиеся артерии Эвелин. Затем он поднял ее тело на руки, поднося ее горло поближе ко рту.

И затем, прежде чем снять свою ладонь с раны, он обернулся и посмотрел прямо на Даветт, прямо на нее, зная, что она все время была там, зная ее, зная обо всем. У Даветт было время задохнуться и прикрыть рукой свой пьяный рот, прежде чем она услышала слова, услышала Голос, резанувший ее в тени.

— Развлекалась? — промурлыкал вампир, прежде чем убрать свою руку и погрузить свои клыки в багрянец.

Даветт задавалась вопросом, что случилось с Китти. Она не видела ее несколько недель. Теперь она больше не задумывалась.

Она знала.

И она знала, что будет дальше.

Я тоже мертва, подумала она.

Вскоре, я умру.

И затем раздался звонок в дверь.

— Избавься от них! — прошипел Росс окровавленным ртом.

Это было не так просто. Пух, главный слизняк Росса, послушно отправился в переднюю, посмотрел в глазок и открыл дверь, чтобы развернуть того, кто там был. Даветт неразборчиво услышала его голос. Затем, в течение нескольких долгих секунд, не слышала ничего.

Затем появился Пух. Его лицо было, даже для него, слишком пепельным. Его глаза были широко распахнуты и блестели.

И испуганы.

— Хозяин… — он почти скулил.

Росс отложил тело Эвелин и встал. Он угрожающе посмотрел на Пуха, затем открыл рот, чтобы сказать.

Но… — Росс! — прозвучало в передней, и все присутствующие замолчали.

— Росс Стюарт! — прозвучало затем. И снова, как прежде, это был другой Голос.

Даветт наблюдала, как Росс подчиняется голосу, затем останавливается, ищет что-нибудь, вытереть рот, затем продолжает идти. Он приостановил шаг на ступеньке передней, и Даветт почувствовала, что он хочет повернуться и посмотреть на нее. Зачем? Для поддержания штанов?

Может быть.

Затем он вышел и закрыл за собой входную дверь.

Когда она проснулась на следующий день, она обнаружила, что кто-то положил ее на кровать. Ее первой мыслью было взглянуть на лицо Росса, когда он подошел к двери. Но ее второй взгляд упал на его клыки после праздника.

Он был пьян. Oт крови.

Ужин на террасе сразу после заката. Свечи, цветы, прекрасное вино. Только они вдвоем. Ела только Даветт. Росс был в смокинге и Даветт, по приказу, во всем своем блеске.

И эта часть заставила ее почувствовать себя лучше. Не наряжаться. Росс часто наряжал ее. Он любил смотреть на нее, любил ее выставлять напоказ. Любил ее раздевать. Нет, это было не переодевание. Дело в том, что для этого, не потребовалось два часа как обычно. Потому, что она… просто… сядет… там… перед своим туалетным столиком и она возьмет что-нибудь, расческу или кисточку или какой-нибудь парфюм? Может быть? И… к тому времени когда… ее… ее рука… дотянется… за этим… она… забудет, что она хотела взять.

И тогда ей нужно будет просто посидеть секундочку, пока она не вспомнит, что она собиралась сделать, и сделать это, глядя в зеркало, что еще осталось неоконченным и она ненавидела смотреть на себя в эти дни, ненавидела так сильно, что начинала плакать и… И она была слишком уставшей, чтобы плакать, слишком измученной, слишком истощенной.

Так что она просто падала и сухие рыдания сотрясали ее плечи какое-то время. Струйка песка ужаса и страха и стыда.

И тогда наступало время продолжить одеваться. И она сидела сама с собой, и доходила до чего-то, доходила быстро, что прежде забыла, и иногда она не достигала цели и Пух потратил много времени убирая разбитые бутылки.

Но сегодня вечером было… o'кей. Ничего великого, не так, как она привыкла. Но лучше.

Потом она поняла.

Он не кусал ее целую неделю.

Я поправляюсь, почувствовала она. Я возвращаюсь.

И потом она подумала, глядя прямо на него, Кого я должна убить в первую очередь? Его или себя?

Он начал разглагольствовать о старшей школе. Не только о школе, но и о старых друзьях из школы, и старых происшествиях, и старых танцульках и вечеринках и о том, как они одевались и что каждый в те дни делал — хорошего или плохого — и сколько он думал о них и сколько он упустил в их отношениях и…

И так далее и вдруг до нее дошло, что он пытается сделать.

И она также знала, почему.

Росс был испуган.

Другой голос напугал его, заставил его понять, что он всемогущ не для всех, только для смертных. Итак, он отступил, пока, обратно к смертной, которую крепко держал в своих руках. И делал вид, что она действительно хотела там находиться.

Это было отвратительно.

И что еще хуже, гораздо хуже, это было эффективно.

Потому, что Росс вернул страсть вновь, неуловимой сердечностью своего Голоса. Его взгляды стали пронзительны, нежными стали его, будто случайные прикосновения. И, несмотря на все усилия, помнить свою ненависть и страх, она уступила магии вампира.

Когда он протянул идеально-белую руку, чтобы нежно погладить ладонью ее подбородок, ей удалось пробормотать — будь ты проклят — прежде чем он коснулся ее, и ее дыхание перехватило и ужасное возбуждающее желание шевельнулось внутри, затрепетало в глубине, расплескалось по ее рукам и плечам и…

И она сделала то, что он велел ей сделать.

Она встала, перед слугами-слизняками, перед Пухом, и сняла свое платье, обнажив свое нагое под платьем тело. И она скользнула своими ухоженными ногтями вдоль своего бедра и она дразнила свои алмазно-твердые соски и…

И o Боже! но она наслаждалась им так-же, как и прежде, наслаждалась бессмысленной, блядской гадостью всего этого, позорной, похотливой порочностью всего этого.

Она любила это, помоги ей Бог.

Но больше того, она любила его, укладывающего ее, с ее жадного согласия на быстро очищенную поверхность обеденного стола и раздвигала свои бедра для его изысканного, чудовищного укуса. И она любила крики, испускаемые ею, которые неслись к луне сквозь листву и облака.

Возможно она бы не ненавидела себя так, если бы знала, что он проделывает это с ней в последний раз.

B 7:30, он уложил ее в постель, сказав что-то о поручении, которое он должен выполнить, так что он должен бежать. Даже когда она засыпала, она могла сказать, что он пытался казаться слишком легкомысленным. Это было больше чем поручение.

В своих снах она слышала тот, другой Голос, снова и снова и снова.

— Это было ночью, — сказал Джек Кроу внезапно, — когда он прибыл в Брэдшоу и перебил моих людей.

— Да, — сказала Даветт тихо. — Только он упустил вас, потому, что прибыл туда слишком поздно. Пух заблудился. И потом… Ну, вы знаете.

— Да уж.

— Что Росс сделал с Пухом? — Кирк хотел знать.

— У него все лицо было в синяках, когда он вернулся. И он хромал.

— Пух наслаждался своей болью? — спросил Отец Адам тихо.

Даветт посмотрела на него, удивленно.

— Да. Откуда ты знаешь?

Молодой священник пожал плечами.

— Просто почувствовал, — сказал он.

— Как насчет, — спросил Феликс, подавшись вперед, — раны?

— Да, — добавил Кот нетерпеливо. — У него на лбу…

— От креста… — закончил Карл Джоплин.

— Святого серебряного креста, — поправил Отец Адам.

— Да уж.

— O! — воодушевилась Даветт, вспомнив, — Она причиняла ему боль. Она действительно причиняла ему боль… Он метался на шелковых простынях в своей огромной спальне, которую он обставил глубоко в подвале, страдал от боли и разочарования. И его невозможно было удержать, с его мускулами, как у ожившей бронзовой статуи и ныл и… бесился!

— СДЕЛАЙТЕ ЧТО-НИБУДЬ! — бушевал он и они пытались, Даветт и Пух, они действительно пытались, но рана не прекращала кровоточить. Густая, тяжелая слизь вампира продолжала сочиться, подчиняясь ритму, его жаждущему пульсу мертвеца. И всякий раз, когда выплескивалась новая порция гноя, монстр завывал и хватался за голову, или распарывал простыни длинными ногтями, или рвал на груди одну из своих совершенно новых шелковых рубашек или…

Или бросался. На стены, на Даветт, или на Пуха, который был слишком глуп или слишком мазохист, чтобы улизнуть куда-нибудь подальше. Первый раз Даветт полетела просто от удара ребром его ладони. Этот удар кубарем отправил ее на пол и с этого момента, как только она видела надувающийся на открытой ране пузырь, она быстро отступала назад, пока вампир бушевал в агонии.

Но потом она быстро прыгала на кровать и вытирала эту дрянь прежде, чем она, тяжело стекала по его лбу и попадала ему в глаза, потому, что это, казалось, причиняло ему самую сильную на свете боль. Когда слизь попала ему в глаза, он завизжал!

Через три часа Даветт выдохлась. Более того, она была зла. На Пуха, слизняка, который любил, чтобы его били, на себя, за то, что она вообще здесь, на вампира Росса, который, как злобный ребенок, каким он и был, отказывался принять набежавший счет.

Она видела его по-другому теперь, в его боли, и ее презрение было исполнено радости. Здесь не было совращения, никакого гипнотического взгляда, никакого Голоса. Его кожа потеряла цвет сливок, но покрылась пятнами, сморщилась, осклизла.

Нежить, подумала она.

Все эти фильмы и все эти истории, которые я видела и читала в своей жизни, были вроде как фантазиями. Но это правда. Он неживой. Он Нежить. Он Опасен.

Он нечисть.

Росс даже попробовал принять аспирин от боли, что Даветт, в ее новообретенном понимании, находила смешным, смехотоворным почти до презрения.

Ты мертв, свинья. Тебе не поможет аспирин, подумала она.

Но она ничего не сказала, поскольку Пух принес пузырек и Росс сорвал верхушку крышечки простым движением пальцев и затолкал полдюжины сухих белых таблеток себе в глотку. Она стояла там долго, разглядывая затейливо изукрашенные подставки для сосудов. У него было расставлено довольно много таких урн вдоль стен, но все они были слишком тяжелыми. Наконец она заметила какой-то ужасный, замысловатый и дорогой Французский тазик для умывания — где-то на одном из боковых столов — и осторожно подошла, чтобы взять его, пока Росс застыл в своем страдании, уставившись прямо в потолок, его руки вытянулись и когти вонзились в истерзанные простыни.

Сначала он начал рыгать, его тело извивалось на кровати, будто его казнили на электрическом стуле. И когда его наконец вырвало, это было самым мерзким, зловонным, отвратительным … Разложение! Этот ужасный запах Смерти, гниения, болезненно-сладкой желчи!

Даветт выронила тазик для умывания на ковер и отшатнулась прочь от этого запаха.

— Росс, ты дурак! Ты вампир! Ты можешь пить только кровь!

И глаза монстра закатились под лоб, зрачки почти полностью исчезли, и его позвоночник вновь выгнулся дугой на кровати. Но затем его голова рванулась вперед, и его глаза стали красными и демоническими и обнажились клыки и он посмотрел на Даветт и прошипел:

— Даааа!

И она подумала, что она сейчас умрет.

Но рука Росса мелькнула и его когтистые руки сдавили предплечье Пуха и притянули его к своим челюстям и Пух закричал, когда клыки взрезали артерии и кровь начала бить струей и Даветт почувствовала, что из нее тоже начинает рваться крик, когда Росс направил этот поток не в рот, но на свою рану. И когда кровь расплескивалась и разбрызгивалась по лбу Росса, Даветт посмотрела на Пуха и увидела его закатывающиеся глаза, но не от боли. В экстазе.

И ее крик вырвался из самой глубины ее души и овладел ею и она рухнула на пол, все еще крича.

Это сработало. Рана не зажила. Не полностью. Но ее размер сократился до чуть большего, чем булавочный укол. Из нее все еще сочилась прозрачная вязкая жижа. Но для этого было достаточно повязки.

И боль уменьшилась. Не прошла, но уменьшилась. Она больше не выводила его из строя. Она просто сделала его более безжалостным.

Росс посмотрел ей в глаза и сказал, что она устала, выглядит сонной и измученной, что она уснет и не проснется до завтрашней полуночи, и все так и случилось.

Он разбудил ее с помощью своего разума или Голоса — она не была уверена — в назначенный час. Он стоял в дверях ее комнаты, его силуэт вырисовывался на фоне света из коридора. Она слышала голоса внизу, много смеющихся и разговаривающих голосов.

Она не хотела идти.

— Росс… — слабо начала она.

— Одевайся, — сказал Голос. — Сейчас. Я вернусь за тобой.

И затем он исчез.

Она полежала несколько секунд, затем выкарабкалась, головокружительно медленно, из кровати. Она была измотана, избита, истощена. Она не ела. Она спала слишком долго. Она хотела умереть.

Она не знала, сможет ли она одеться.

— Я помогу тебе, — предложил мягкий, шелковый, знакомый голос.

Китти, даже в тусклом звездном свете, льющимся из дверей на террасу, была невероятно красивой. Она была лучезарной, в самом деле, черты ее лица, резкие, но мягкие, ее движения ленивые, но точные и чувственные. Она была дружелюбной и сердечной и, очевидно, рада видеть Даветт и…

И она была вампиром.

— Я помогу тебе, — сказала она снова, на этот раз серьезно, без воркования, шагнула вперед и обняла плечи своей подруги. — Я сделаю тебя красивой.

И она сделала. Она одевала Даветт, как если бы та была ребенком. Она прибрала ее волосы и наложила макияж и ни разу не включила свет.

Даветт просто сидела. Или вставала. Или поднимала руки, как ей говорили. Она не могла плакать или не подчиняться или думать. Она просто позволила всему идти своим чередом.

И затем она была готова и Китти объявила ее красивой и затем Росс, вновь появившийся у порога, с этим согласился. Затем они подхватили ее под руки и повели вниз.

На длинной главной лестнице, Даветт удалось произнести наконец.

— Ты… собираешься сделаешь меня вампиром?

Улыбка Росса была сатанинской.

— Нет, моя дорогая, — ответил он любезно. — Я собираюсь заставить тебя смотреть.

И когда они достигли подножия лестницы и свернули в главную гостиную, наполненную счастливыми жертвами вечеринок, Даветт увидела. Что пластиковый брезент уже расстелен.

Она смотрела, как они питаются, издалека. Ужас был слишком велик, крики удивления и ужаса слишком пронзительны, количество крови слишком велико, чтобы как-то принять. Она не двигалась, она не говорила. Она не отвечала, разве что Голосам. Ее там не было.

Но она заметила, как они набухали, когда пили. Как клещи, подумала она.

Их тела действительно наливались, когда они вбирали жизни. И их глаза становились мечтательными и их голоса, Голоса, становились невнятными. Там было слишком много крови для двоих, но они выпили большую ее часть, так или иначе, сами жадно поглощали и смеялись над предполагаемой биографией жертв, основываясь на их одежде и личных впечатлениях и когда они поняли, что просто не могут выпить все, они смеялись и терлись друг о друга и Даветт думала, что они действительно выглядят как змеи, переплетающиеся и склизкие, наполненные кровью.

То же повторилось следующей ночью. Во-первых, все же, они устроили оргию для овец, соблазненных их Голосом и Взглядом, и сексуальное напряжение было интенсивным и изобильным.

Но как тщательно срежессированно. Одна молодая пара, лет двадцати, была разделена во время всего этого действа. Росс заставил его связать и заткнуть ему рот, пока его молодая жена перекатывалась и обжималась с целой кучей мужчин на полу перед ним, напоказ, плачущая, но неспособная помочь себе, неспособная остановить интенсивные, роскошные оргазмы, сотрясающие ее снова и снова.

Даветт наблюдала за молодым человеком, его глаза были красны от слез, когда он наблюдал за истязанием своей жены, изображавшей шлюху. Она не знала, какие сексуальные ощущения им удалось получить от него, разве что им так понравилось видеть его агонию, не имеющего ни малейшего представления о том, что заставило его жену вести себя подобным образом.

Затем Росс просто отпустил их, без всяких объяснений, до того, как началась бойня.

— Давай посмотрим, как они справятся с этим, — сказал он со смехом, наблюдая, как эта выжатая парочка пошатываясь уходит прочь.

Даветт тихо плакала. Эти двое были женаты менее трех недель.

И она подумала, на несколько коротких мгновений, что было бы менее жестоко убить их. Но это было до того, как началась ночная бойня. Когда она услышала новые крики, она поняла, что ошибалась. Нет ничего хуже того, что она видела. Кроме, возможно, удовольствия вампиров от всего этого.

Я не могу этого делать, подумала она.

Я не могу продолжать так.

Я не могу так жить.

И тогда она подумала: Так я не буду. Я знаю, где Тетя Вики держала свои таблетки.

Даветт осталась в живых потому, что проспала. У нее не было шанса проникнуть в комнату Тети Вики, чтобы убить себя. Прежде, чем она проснулась, Росс и Китти и какая-то новая, другая женщина, другой вампир, рыжая, по имени Вероника, все собрались в ее комнате, вытаскивая ее из постели, чтобы показать ей новую одежду. Вампирскую одежду.

Все они были черные и красные, женские платья с тянущимся шлейфом, создающие иллюзию черного вдовьего наряд, френч Росса и красный эскорт, делали его похожим на киношного Дракулу.

Троица кажется думала, что это очень остроумно. И они припасли точно такое же платье для Даветт. Они тоже были жертвами на своем пути.

Итак, Даветт оделась и спустилась вниз и услышала, как троица перешептывается между собой и подумала, что очередной ужас произойдет в ее доме этой ночью. Главная гостиная была преобразована, согласно указаниям Росса. Это напомнило Даветт об абсурдных нарядах, в которые все четверо были одеты. Если бы только абсурдность не была столь порочной и мрачной.

Я должна уйти, подумала она. Если я смогу просто добраться до таблеток, и взять их до рассвета, все будет кончено прежде, чем они смогут что-то сделать.

Итак, просто улыбайся, глупая. И соглашайся с этими монстрами.

И затем оставить все это. Оставить все.

И она глубоко вздохнула и собралась. Она сможет пройти через все, разве нет? Это что-то наподобие того, что было прошлой ночью? Будьте любезны? Только…что они запланировали показать мне сегодняшней ночью?

Как оказалось, им пришлось изменить свои планы.

Огромные восемнадцатифутовые французские двери на большую террасу распахнулись внутрь с потоком воздуха и электрического света и Белый Гигант вошел в комнату.

По крайней мере, как подумала Даветт об этом великолепном великане, по крайней мере, шесть футов и пять дюймов и весом около трехсот фунтов с огромными плечами и густой гривой снежно-белых волос. У него были самые пронзительные голубые глаза, которые когда-либо видела Даветт. Он был в высшей степени самоуверенным, невероятно целеустремленным.

И вампиром.

— Росс Стюарт, — прогремел он, — ты подвел меня. Что там было?

Даветт узнала Голос, услышанный той ночью.

Росс вскочил при появлении этого человека. Даветт скорее почувствовала, чем увидела, как он пытается дотянуть себя до его полной высоты и силы, пока приближался другой вампир.

Даже она тоже почувствовала, что он сник, когда гигант приблизился.

— Что такое, — спросил он, совсем не этим Голосом, — что вы хотите, чтобы я сделал?

Гигант сделал еще один шаг вперед, теперь буквально возвышаясь над Россом.

— Закончи это! — взревел он. — Закончи это! Убей его!

— Убей Кроу…

— Так! — зашипел Кот, и его улыбка была отнюдь не дружелюбной, — это наш парень!

— Д-а-а, — прогремел Джек, сидевший впереди. — Кто это?

— Я не знаю. Они не сказали мне.

— Есть идеи?

Она покачала головой.

— Нет. Даже когда они дали мне подписать бумаги, его имя было заклеено ленточкой.

— Что за бумаги?

— Я не знаю. Он принес их с собой. И он сделал так, чтобы Росс заставил меня подписать их, прежде чем мы вышли.

Карл Джоплин нахмурился.

— Ты подписала даже не зная, что в них?

Даветт опустила глаза и кивнула.

— Успокойся, Карл, — сказал Заместитель Томпсон мягко.

Карл посмотрел на него, кивнул.

— Прости, сахарок, — сказал он Даветт, — Я просто забываю…

— Ну, как? — вспыхнула Даветт внезапно, ее глаза засияли и засверкали. — Что вы ожидали мне оставалось делать, с четырьмя вампирами в комнате?

Стало очень тихо. Команда сидела ошеломленная этой вызывающей вспышкой кроткой, маленькой, надломленной…

И затем Феликс заулыбался и Даветт тоже и все рассмеялись и Кот подумал, Боже мой, девочка! Как тебе удается продолжать сиять?

И все почувствовали себя получше. Кот встал и принес побольше выпивки. Даже один стакан для Даветт. Только Феликс отказался.

Вместо этого, он закурил сигарету и посмотрел на Даветт.

— Тем не менее, это важно, насчет бумаг. Другие юридические документы?

— Да. Как те, что я подписывала для Росса. Генеральная доверенность, я думаю.

— Как насчет последней воли и завещания?

— Может быть.

— Смертный приговор.

— Что? — воскликнула Аннабель. — Что ты имеешь в виду.

Феликс нахмурился, видя ее смятение.

— Извини, Аннабель. Но она сказала, что она должна была подписать бумаги, прежде чем она ушла.

— Да, — ответила Даветт медленно.

— Куда вы отправились?

Даветт остановилась, посмотрела на Джека Кроу.

Джек кивнул и ответил за нее.

— … в Калифорнию.

— Да, — сказала Даветт.

— Да, — повторил Джек. — Это было ночью, когда ты пришла…

— Убить вас. Да. — Она опустила взгляд, посмотрела на него снизу вверх. — Я сожалею, Джек.

Он покивал головой.

— Не твоя вина. Сколько вам на это понадобилось?

— Три дня.

— Ты вела?

— Да. Почти без остановок. Мы только однажды остановились потому, что я так устала…

Она не могла держать глаза открытыми, но было еще слишком светло, чтобы Росс смог покинуть багажник и сказать ей, что все в порядке для остановки. Но она должна была остановиться. Ей пришлось.

Поэтому она, где-то в Аризоне, остановилась. В тени. Она потянулась и прилегла на секунду, чтобы «отдохнуть своими глазами».

Когда она проснулась, было темно и Росс встряхивал ее, чтобы продолжать движение и пара в кабриолете Камаро, припарковавшаяся рядом с ними на стоянке, была мертва и высосана, труп с вяло открытым ртом, свешивался со стороны открытой дверцы водителя.

Она с ревом вылетела назад на шоссе и, только потом, Росс начал говорить.

О вампирском бытии, о неприятностях в Далласе с белым гигантом. Что-то о вторжении на территорию другого монстра без разрешения, что-то еще о том, чтобы добраться до него, как только он разберется с этим человеком, — Кроу. Даветт все еще не понимала, кто такой Кроу, и почему они хотели его убить. И она видела так много убийств, ужасных беспощадных убийств, уже, что ей было трудно беспокоится о ком-то в частности. Каждую ночь кто-то умирал. Имена не имели значения.

Не было больше никаких деталей. Росс всегда держал все в тайне от нее, но его желание взять ее с собой в эту поездку, внезапно оттолкнуло ее. Она не хотела слышать. Она не хотела знать.

Она не хотела… ничего.

Она даже не хотела умирать. Она слишком устала.

Она подумала об этом, подумала о том, чтобы остановить машину в каком-нибудь маленьком городке, зайти в аптеку и получить снотворные и может быть немного водки (а может и много) чтобы запить их. Но даже это было слишком хлопотно.

Слишком оцепенелая. Слишком потерянная.

Так уставшая.

И затем, незадолго до рассвета, на последнем отрезке путешествия, вверх по U.S. 1 вдоль северного побережья Калифорнии, он наконец привлек ее внимание. Она наконец поняла, почему он рассказывал ей так много.

Этот человек, Кроу, был не простым человеком. Он был не просто еще одной жертвой или игрушкой. Он был больше. Гораздо больше. Просто человек, но очень сильный.

Он убивал вампиров.

И эта мысль, что существовал кто-то, не только не поддерживавший их, но боровшийся с ними и побеждавший…! Это ошеломило ее, это заставило бурлить ее кровь и вдохнуло сил в ее душу. Она почувствовала волнение, где-то глубоко внутри и она потянулась за этим, потянулась глубоко внутрь, пока не ухватила это и опознала это и… и это вернуло ее самой себе. Ее, что была когда-то, которой так давно не было.

И тут она вспомнила, что этого человека, этого Кроу, собирались умертвить, тоже, и она пытается скрыть это от всех.

Потому что он умрет. Вы не можете остановить этих монстров.

Поэтому она пошла дальше и выслушала его план и сделала то, что ей было сказано, принарядилась и одела на себя Личину Репортера и поправила свою экстра чистую одежду и подошла к большому особняку на хребте Пеббл Бич и постучала в парадную дверь.

И она встретила их и она понравилась им и она отказалась заметить, что она понравилась им и она подтвердила, что этого человека, Кроу, Джека Кроу, как оказалось, не будет до следующего дня и она вернулась и рассказала Россу и он был в ярости и подумывал об убийстве их всех, всех оставшихся в доме, прежде чем Кроу вернется, но…

Но он не мог позволить себе спугнуть Кроу. Он не мог позволить себе снова потерпеть неудачу.

Но он не ушел. Незадолго до рассвета он закрылся в багажнике арендованной машины и опечатал печатью, которую он придумал, и никто не мог взломать багажник, пока он один.

И она прилегла на переднее сиденье и заснула, ожидая, что ей придется помочь ему питаться следующей ночью.

Но затем… ну ничего, ничего реального. Проехавшая мимо нее машина Кроу разбудила ее, и когда она проснулась, она проснулась, уже четвертый день не будучи укушенной и порабощенной и, может быть, просто может быть, она обладала какой-то экстра силой и волей и спрятавшейся вопиющей надеждой…

Поэтому она сразу вышла из машины и подошла, чтобы встретить этого дурака, который думал, что он может остановить зло с помощью своей пьяной маленькой банды и…

И она познакомилась с ним, и он был, да, особенным, но не настолько особенным — никто не был бы достаточно особенным для этой работы. И она сыграла репортера, и он проводил ее через эти пустые комнаты своих мертвых товарищей — их было семеро? Да, семеро, настолько безумных, чтобы следовать за ним — и он поведал ей их истории и это были прекрасные истории…

И потом он сказал, что они уезжают и спросил, хочет ли она поехать и потом она услышала эту музыку внизу, ну, она…

Она просто откликнулась. Она сделала это.

Она не знала, откуда у нее взялся такой захватывающий кураж.

Но она подозревала музыку.

— Что это была за музыка, звучавшая внизу? — спросила она Джека внезапно.

— Внизу? Внизу, когда?

— Когда мы были в Калифорнии и ты предложил мне лететь с тобой?

Джек нахмурился.

— O. Когда мы были в зоопарке… Это был Стиви Рэй Вон. Техасский рок-н-ролл.

И она улыбнулась.

— Да! Рок-н-ролл. Это оно!

Кот, вместе с другими, обнаружили, что сами заулыбались от ее улыбки. Потому, что это была ее первая улыбка за столько времени. Но…

— Но я этого не понимаю. Какая музыка должна что-то делать? Ты не любишь рок-н-ролл?

И она рассмеялась. Она правда рассмеялась.

— Я люблю его. Но Росс ненавидел его. Все вампиры ненавидят рок-н-ролл.

— Ты шутишь.

— Нет, — хихикнула она, выпрямляясь. — Он сказал мне во время этой поездки. Все вампиры ненавидят его.

— Что им нравится? — спросил Кирк.

— Опера, — ответила Даветт. — Все разновидности оперы.

— Дела, — пробормотал Отец Адам и все они обернулись и улыбнулись ему.

— Итак, — закончил Джек. — Это был конец. Ты просто… сбежала. Когда ты услышала эту музыку, ты просто…

— Я только и сделала это. Я не думала об этом. Я просто ушла.

— И это все?

Она вздохнула, посмотрела на него.

— Это все.

И на мгновение стало тихо, пока они раздумывали об этом, об этом ласковом золотом человечке, которую превратили в рабыню и свинью, обо всем, чем она была, и всем, что она потеряла, и всем, что было сделано с ней и…

И Карл Джоплин встал и подошел к ней и посмотрел с высоты своего роста и улыбнулся и протянул ей свои огромные пухлые руки. Она заколебалась, затем протянула ему две своих маленьких ладошки и он вытащил ее из кресла и расплылся в улыбке и сказал, — Ты хорошая, хорошая девочка.

Затем он открыл ей свои медвежьи объятия, которые почти скрыли ее от взглядов.

Улыбки Команды освещали их со всех сторон.

Назад: Глава 20

Дальше: Глава 21