Глава 21

Выйдя из ее подъезда, словно во сне Саша сел в машину и поехал, сам не зная куда. Кружил по ночному городу, курил одну сигарету за другой, прокручивая в голове события недавнего прошлого. В какой-то момент съехал на обочину и резко остановил машину, обхватил голову руками и сидел молча. Он не знал, сколько прошло времени. Казалось, до него только сейчас в полной мере дошел смысл того, что он узнал совершенно случайно. А ведь мог и не узнать. Тогда было бы легче просто забыть о ней, а теперь…

Его всегда будет преследовать ощущение, что он сломал ей жизнь. Мало того, что взял ее силой, так еще и ребенка сделал. А, может, это ребенок ее парня? Или она, действительно, и сама не знает, от кого? Беременность она не оставит, это понятно. Если этот ребенок от него, то зачем ей он? Ведь он будет всю жизнь напоминать о нем и о том, как он был зачат. Если ребенок от ее парня, то тот может ей и не поверить, после того, как он его убеждал, что у них с Юлей что-то есть. А если сама не знает, то у нее только один выход. Не думал он, что все зайдет настолько далеко и заденет его за живое. Если бы можно было все вернуть и исправить! Тогда ему казалось, что он может подчинить себе весь мир и ее в первую очередь. Кем он себя возомнил? Богом? Нет, скорее, дьяволом.

Черный БМВ стоял на обочине городского проспекта. Вокруг кипела жизнь, нейлоновыми огоньками светилась реклама, мимо на большой скорости проносились автомобили, люди спешили по своим делам. Парень будто отгородился от окружающего мира в салоне своей машины. Стряхнул за окно пепел от сигареты и плотно закрыл стекло. Рука потянулась к наплечной кобуре.

Стальной холод обжег пальцы. Такой привычный щелчок предохранителя.

Сколько раз в своей жизни он слышал этот звук? Сколько раз без сожаления нажимал на курок? Каково это оказаться по другую сторону от пистолета? Заглянуть в черную пропасть, из которой вот-вот вырвется твоя смерть? Возможно, это стоило сделать уже давно, чтобы не ломать чужие жизни, не причинять вреда стольким людям ради своего благополучия, ради своей прихоти. Медленно развернув пистолет к себе, он с удивлением взглянул в зияющую пустоту дула.

Стук по стеклу. Саша повернул голову. Возле машины стояли ППС-ники из их отдела.

— Александр Павлович, — обратился к нему один из них, когда стекло опустилось.

— А мы смотрим, машина ваша здесь уже полчаса, решили подойти. Может, помощь нужна? Степнов покачал головой.

— Спасибо, ребят, все в порядке, — твердо ответил он.

Когда ППС-ники удалились к патрульной машине, Саша посмотрел на пистолет, лежащий рядом на сидении, покачал головой, будто пытаясь стряхнуть с себя странные мысли. Нет, он еще не все сделал, что должен был. Где-то гуляет и наслаждается жизнью второй ублюдок, виновный в смерти Вики, да и мамы тоже. Найти его, удавить, уничтожить, а потом можно и самому. Он взял ствол в руки и, снова поставив его на предохранитель, убрал обратно в кобуру. Завел мотор, и машина с ревом рванула с места, скрываясь в бешеном потоке ночного города.

В эту ночь ей так и не удалось заснуть. Юля металась по кровати в бессильных попытках успокоиться. Кажется, коленки дрожали до сих пор, хотя после того, как он покинул стены ее квартиры, прошло уже несколько часов. Господи, ну когда он уже оставит ее в покое? Неужели ему мало того, что он сделал? Неужели он не видит, что с ней стало? Только разбередил еще больше душевные раны, которые, казалось, начали потихоньку затягиваться, зарубцовываться.

А наутро она заметила первые изменения: грудь налилась и стала болезненной, соски увеличились и потемнели, а привычный бюстгальтер с кружевом стал казаться невероятно жестким и раздражающим.

Тело готовилось вынашивать ребенка… Ее тело — да, но не сама Юля. Она не хотела, не желала, не могла оставить его. Боже, сама того не замечая, она уже думает о нем, как о ребенке! С каждым днем все больше и больше! А где-то в глубине души поселилось чувство вины перед этим нежеланным малышом, нарастающее и вытесняющее все остальные эмоции. Как же ее это пугало…

Нет, нельзя позволить этому чувству заполнить ее всю и вытеснить остатки здравого смысла. Нельзя! Господи, быстрей бы все это закончилось! Все анализы уже пройдены и совсем скоро, буквально через день-другой, все будет кончено, все будет так как прежде. Ей надо, очень надо убедить главбухшу отпустить ее хотя бы на полдня, а потом она вернется и продолжит работу. Она сильная, она сможет… Трех-четырех часов ей хватит, чтобы… До этого момента Юля старалась не думать о самой процедуре. Такую операцию делают каждый день — не она первая, не она последняя. На современном уровне развития медицины последствия будут минимальными, и она еще познает радость материнства.

Юля зажмурилась и попыталась представить, как все будет: стерильная операционная, белые кафельные стены, кресло, набор инструментов, врач и медсестры в хирургических халатах с масками на лице; ее просят лечь на кресло, жгут на руке, шприц и темнота; а потом больничная палата, ноющая боль внизу живота и все, все уже позади. Если бы только можно было, заодно, и память стереть…

Она повертела в руках направление, снова и снова всматриваясь в такое страшное слово из пяти букв, словно до сих пор не веря в то, что это происходит с ней, после чего убрала листок обратно в сумку и попыталась сосредоточиться на работе. А в душе поселился страх. Леденящий, медленно расползающийся внутри. Страх последствий, страх возможного сожаления о том, что она поступила неправильно, страх боли…

И тут она вспомнила. В колледже им читали лекцию о методах контрацепции и показывали фильм об аборте: что чувствует и как ведет себя плод во время этой ужасной процедуры. Юля помнила то болезненное чувство жалости к таким нежеланным не рожденным деткам, то возмущение, которое она испытывала к таким безответственным и жестоким взрослым, и то, как она сразу же решила для себя, что никогда не поступит так со своим ребенком.

Да уж, как говорится, никогда не стоит зарекаться. Никогда не говори никогда.

Чем же она лучше той женщины, чьего ребенка в обучающих целях убивали каждый день на глазах сотен людей? А если бы это был ее малыш на видео?! Ведь тот, кто находился внутри нее, такой же маленький и такой же беззащитный. Он совсем один. Кроме нее, у него никого нет. И когда его будут убирать, он будет искать защиты у нее, у своей мамы, которой он совсем не нужен. А она будет лежать под ножом врача, добровольно позволяя медленно, мучительно и жестоко убивать его только потому, что в силу определенных обстоятельств его отцом является подонок. А если бы это был ребенок Макса? Оставила бы она его? От этих мыслей на глаза выступили слезы. Отвернувшись к окну, Юля стала усиленно вглядываться в ярко-голубое небо, слегка подернутое белыми облачками, пытаясь как-то отвлечься от этих мыслей и не позволить дурацким слезам покатиться по щекам.

— Ольга Александровна, — зайдя в кабинет к главбухше уже после окончания рабочего дня, несмело обратилась к ней Юля.

— Сергеева, если ты снова отпрашиваться! — не дослушав ее, строго сказала та.

— Только до обеда. Ольга Александровна, я в выходные выйду. Мне очень нужно! — быстро проговорила девушка, понимая, что терпение начальницы уже на исходе, но другого выхода просто не было.

— Я предупреждала, что буду справки с вас брать? — недовольно взглянула на нее главбух. — Опять к зубному, что ли? — Да, - только и смогла выдавить из себя Юля, чувствуя, что лицо заливает краска. Ну, не умела она врать, тем более такое продолжительное время.

— Вот пусть тебе справку дадут, что ты была на приеме, — заключила женщина, отворачиваясь к монитору, тем самым давая понять, что разговор окончен.

— Это частная клиника. Они не дадут, — тихо произнесла девушка, едва найдя, что сказать.

— Ах, частная… Знаешь, в ведомственной поликлинике тоже есть зубные врачи, могла бы и туда обратиться, — снова обернувшись к ней, главбухша с неприязнью взглянула ей в глаза. — А то я тебя отпускаю-отпускаю под честное слово, а ты, может, гуляешь где-то.

— Ольга Александровна, — едва сдерживая слезы и злясь на себя за излишнюю плаксивость в последнее время, начала Юля, но голос дрогнул, и она замолчала, снова борясь со слезами.

— Сергеева, может, ты вообще работать не хочешь? Люди жалуются на то, что ты неправильно рассчитываешь. Выдача зарплаты на носу, — грубо проговорила женщина. — Не хочешь работать, так на твое место много желающих найдется! Пиши заявление и можешь гулять сколько хочешь! Юля почувствовала, как слезы все-таки сорвались с ресниц и часто-часто закапали, губы задрожали. Увидев такую резкую перемену в Юле, главбухша опешила.

— Юль… Что случилось? У тебя какие-то серьезные неприятности? — Ольга Александровна подошла к девушке и, проводив к своему столу, усадила на стул.

Юля замотала головой, не в силах вымолвить не слова. А, может, ей рассказать все? Она же женщина, поймет… — Давай сделаем так, — совершенно другим тоном заговорила та. — На этой неделе закончат устанавливать программу, обещали в понедельник уже запустить все, и на следующей неделе я тебя отпущу на целый день. Ты и так выходила на выходных несколько раз. Подгадай, как тебе удобно будет. Может, в пятницу. К отцу съездишь.

Еще неделя!!! Или даже целых две!!! Все анализы уже будут недействительны.

Проходить заново нереально, а срок, когда можно будет что-то сделать, вообще выйдет!!! На столе зазвонил «Коралл» и главбухша, не медля, сняла трубку.

— Да, Андрей Дмитриевич… За весь год? Хорошо, сейчас принесу вам. Да-да, прямо сейчас…

Положив трубку, она бросила на девушку мимолетный взгляд и принялась что-то распечатывать с компьютера.

— Все, Юль, иди, — негромко произнесла главбухша, не отрываясь от монитора. — На следующей неделе возьмешь выходной. Сейчас мне некогда. Там какая-то проверка приехала из Министерства, все на ушах стоят…

Не в силах ничего ответить, Юля медленно, на ватных ногах, вышла из ее кабинета, дошла до туалета, и лишь там, закрывшись в кабинке, дала волю слезам. Все, это конец!!! Ну, что ей теперь делать?! Что?! … Господи, этот Ад никогда не закончится!

Степнов стоял возле окна в своем кабинете и смотрел на небо, окрашенное в бледно-розовый цвет. Начинался рассвет, после дождливой ночи в воздухе витала озоновая свежесть. Подойдя к шкафу и достав начатую бутылку коньяка, он плесканул немного в стакан, стоявший тут же на полке, сделал пару обжигающих глотков, затем нашел в ящике стола новую пачку сигарет и, прикурив, глубоко затянулся.

Ночные дежурства спасали от воспоминаний, по-прежнему разрывающих его изнутри, и он уже третий день подряд оставался на работе, выезжая вместе с операми на все вызова и лично заполняя многочисленные бумажки и журналы, лишь ненадолго забываясь тяжелым, поверхностным сном, здесь же, на диване.

Только бы все время было расписано на минуты, только бы не думать. Но едва стоило отвлечься, как тут же мысли словно хищники вгрызались в сознание, безжалостно роясь в нем и вытаскивая наружу все самое скрытое и самое жуткое.

То, что он сделал, не имело оправданий и не заслуживало прощения, и Юля никогда уже не взглянет на него по-другому, без ненависти, без презрения. Она имеет на это полное право, и здесь уже нельзя что-то изменить. Об этом нужно было думать раньше, до того, как… Какой теперь смысл прокручивать в голове одни и те же мысли, как все могло бы быть, но уже никогда не будет? Нет, все, хватит! Верить можно только себе, не запуская никого в свою душу, и тогда никто и никогда не сможет сделать тебе больно. Так, кажется, говорится в какой-то мудрой цитате. Эти слова много лет были его главным жизненным принципом. Любая женщина предназначалась лишь для одной ночи и наутро начисто стиралась из жизни, и он никогда не вспоминал о бывших, ни моменты встреч, ни моменты расставаний.

Она не была его бывшей. Она не успела стать для него никем: ни бывшей, ни настоящей, ни будущей, но мысли о ней не уходили, они просто сводили его с ума. А перед глазами до сих пор стояла картинка трехдневной давности: как она жалась к стене, там, в холле своей квартиры, как дрожала от каждого его шага в свою сторону, как содрогались ее плечи в беззвучных рыданиях, а красивые глаза были полны слез и страха.

Из коридора практически пустого ОВД послышался неясный шум, который все нарастал, словно стучали по железным прутьям. С зажженной сигаретой в руке, Саша подошел к двери и вышел из кабинета. Быстрыми шагами, гулким эхом отдающимися в пустых стенах, он направился в сторону дежурки.

— Что здесь у вас? — громко спросил он у следователя Агафонова, стоявшего возле обезьянника с задержанным.

— Да вот, ППС-ники притащили. Жену избил так, что ее в больницу без сознания увезли, — тот кивнул в сторону пьяного мужика, находящегося по ту сторону решетки, который мерил камеру неустойчивыми шагами.

— Да ладно… Ты мою жену видел? Эта овца же кого хочешь, выведет из себя! — бросив на следака презрительный взгляд, громко выкрикнул тот.

Степнов чувствовал, как алкоголь медленно растекается по венам и жилам.

— Давай ключи, — сказал дежурному, не поворачиваясь.

Дежурный, помедлив, протянул ему ключи и перевел взгляд на следователя.

Саша подошел к обезьяннику и, повернув ключи в замке, распахнул дверь.

— Вот…нормальный чел…понял меня, — протянул алкаш с довольной ухмылкой.

В следующий миг Степнов замахнулся и со всей силы ударил его кулаком в лицо.

— Саш! — Агафонов подбежал к оперу в надежде его остановить.

— Пошел отсюда! — рявкнул Саша и нанес следующий удар попытавшемуся подняться алкашу.

Дальше удары посыпались на него один за другим, и тот повалился на пол. Опер с остервенением бил несчастного ногами, пока тот не перестал шевелиться.

— С*ка, ненавижу! — процедил сквозь зубы Степнов, наконец, останавливаясь, относя последнее высказывание скорее к самому себе.

А после сдачи смены, все же решив поехать домой, он заехал в супермаркет и взял две бутылки коньяка. Не выпив, уснуть просто не удастся, хоть и не спал уже больше суток. А голова и так будет болеть, и без спиртного. Она всегда болит. После той чертовой аварии.

Господи, сколько же ошибок было допущено, непоправимых ошибок, которые уже никогда не удастся исправить. И в душе все сильнее нарастала злость.

Злость на себя. На то, что не смог помочь Вике и, вместо того, чтобы бегать в поиске Никифорова, лучше бы остался с ней. Будь он рядом, не допустил бы того, чтобы она что-то с собой сделала. И мама была бы жива. Приступил бы к возмездию позже, а теперь оно никому не нужно. Никому, кроме него.

Если бы он только мог совладать со своими эмоциями, держать себя в руках, все было бы иначе. И с Викой, и с… Он сотни, тысячи раз мысленно называл ее имя, но почему-то было так сложно произнести его вслух, словно боялся, что она услышит, узнает, что он думает о ней. А он думал, думал постоянно. И эти мысли пугали его самого. И с каждым разом они становились все навязчивее, а он злился все сильнее. На себя, на нее, на этот чужой холодный мир. Последней каплей стал взгляд кассирши, когда он отсчитывал купюры — то какими глазами она смотрела на его сбитые в кровь от ударов костяшки пальцев. Сам не понимая, что делает, Саша уже потянулся к кобуре, секунды застучали в висках, щелчок предохранителя… Казалось, этот звук разнесся эхом по огромному шумному магазину. Испуганные глаза кассирши. А в памяти совсем другие глаза с блестящими слезинками. Онемевшие пальцы и снова щелчок предохранителя.

Потом вновь алкогольное и никотиновое забытье, полная невесомость, облегчение и опять воспоминания, пронзающие даже опьяневший мозг, и долгие часы на кладбище возле могил матери и сестры, которые смотрели на него с портретов внимательно и печально.

Они никогда не вернутся к нему. Он один. Теперь он совсем один, и без них жизнь казалась никчемной и ненужной, пустой. И каждый новый день проживался на каком-то автопилоте, лишь потому, что так надо, что так должно быть, с одной лишь целью приложить все усилия к тому, чтобы найти и уничтожить того второго ублюдка.

Сим-карта из телефона Никифорова по-прежнему была у него, и, выйдя на работу, Саша стал проверять по своим каналам каждого из его приятелей, обозначенных в телефонной книжке, особенно тех, кому тот звонил чаще всего.

В тот злополучный вечер Никифоров в основном обзванивал своих подружек, поэтому никаких зацепок, кто из его дружков был с ним, не имелось. Заниматься этими поисками приходилось неофициально, потому как само расследование было уже закрыто: Шведов позаботился о том, чтобы «второй» участник насилия, а впоследствии, якобы, убийца Никифорова был найден уже на следующее же утро в одном из наркопритонов с передозировкой. Неизвестно, по каким критериям Константин Николаевич остановил свой выбор на этом несчастном, но жильцы двора в один голос подтвердили, что в тот вечер именно он был вместе с Никифоровым, а в доказательство в гараже нашлось и множество отпечатков парня.

В один из вечеров к нему в кабинет зашел Шведов и, присев на стул напротив Степнова, взглянул в его пустые глаза и произнес серьезно: — Все, Саша, забудь об этом, — и, понимая, что вряд ли тот прислушается, вздохнул. — Если ты будешь и дальше продолжать свои поиски, точно привлечешь внимание. В этот раз мне удалось тебя вытащить, в следующий уже может не получиться.

Положив перед ним на стол листок с биллингом номеров Никифорова, которые Степнов заказывал у знакомого из спецотдела, он молча поднялся и покинул кабинет.

Взяв листок в руки, Саша пробежался по нему глазами и медленно перевел взгляд на дверь, которая только что захлопнулась за Шведовым.

— Я все равно его найду… А что будет дальше — не важно…

Через пару дней ничего не решится. Она так и будет ходить мучимая тошнотой, головокружениями и рвотными позывами, а внутри нее точка с УЗИ будет расти с каждым днем. Господи, это уже не точка, совсем не точка! Это ребенок, малыш! Только совсем крохотный. И как она может избавиться от него, когда он уже столько дней с ней?! Эти мысли терзали ее, словно тысячи маленьких ножей втыкаясь в сердце и выворачивая его изнутри. Она металась по квартире, пытаясь заниматься какими-то домашними делами, лишь бы не думать, но все валилось из рук.

Погруженная в свои тяжелые размышления, Юля уже несколько минут натирала тарелку, кажется, совершенно про нее забыв, пока та не выскользнула у нее из рук и со звоном не ударилась о дно раковины. Словно очнувшись, девушка удивленно взглянула на осколки, а потом, закрыв лицо руками, расплакалась.

Она столько времени убеждала себя в том, что так будет лучше, и одна часть ее души с этим соглашалась, прокручивая в памяти обрывки воспоминаний о том жутком вечере, но другая все равно тихо, но настойчиво твердила, что, не важно, кто его отец и как он был зачат. Сейчас он ее плоть и кровь, живой, маленький человечек. И пусть он еще ничего не понимает, но, возможно, чувствует ее отношение к себе, и все эти недомогания — это крик малыша, «я есть», «я живой», «я с тобой». Возможно, он чувствует и то, что она собирается от него избавиться, и ему так страшно. Господи, нет, это невыносимо! Подойдя к стеллажу в холле, Юля медленно взяла в руки фотку с УЗИ, которую так и не смогла выбросить. А потом впервые за все это время и неожиданно для самой себя несмело дотронулась до своего пока еще плоского живота. Где-то там билось сердечко ее ребенка. Крохотное, но живое оно билось, хотело жить.

И разве она вправе лишать его жизни?!