Артем Кельманов «Жбан»

Кумекаешь, барин, отчего меня прозвали Васька Говорун? Это ведь оттого, что я правду всегда говорю, не утаивая. Так и тебе как на духу расскажу – вот как было все, так и расскажу.

Сенька, сынишка мой, в деревню его из лесу привел. Денек тогда выдался теплый, солнечный. Я, помню, топор натачивал…

А то как же, барин, – конечно из лесу! Из вот этого самого! Да мы потом на то место ходили, где он его встретил. Яма там в две сажени, земля вся выжжена и дерево сгорело, дуб старый.

Словом, я натачивал топор. Тут слышу – Сенька народ по избам кличет: «Эгей, полюбуйтесь, я лешего привел!»

Я топор-то прихватил да и вышел навстречу. Все вышли на лешего посмотреть. И ты бы его видел, барин! Батюшки-светы, я дотоле этаких страшных не встречал – руки-ноги железные, пузо блестит, голова – что твое ведро. Глазищи круглые, светятся. И Сенька мой белобрысый рядом бежит, улыбается, сам тому лешему чуть выше колена.

Какой же тот оказался здоровенный! Мы-то все едва до плеча ему доставали, а кое-кто и того был ниже, разве Никодим только одного почти роста да батя его, но с ними-то мы пообвыклись, да и все ж таки они лешему тоже уступали.

Да, еще у него шишка на лбу была красная, а на шишке буквами слово написано. Буквы те чудные, вроде бы наши, а вроде и не совсем. А слово совсем уж непонятное, «вклвыкл». Гадали, что же оно значит – кто-то что-то клевал или выклевал? Прохор, мельник, сказал, что это – заклятье ведьмино, что избавляться от лешего надо, гнать подобру-поздорову, а то худа не оберемся. Впрочем, это он после уже сказал, когда решали, что с ним делать, а сперва-то все молчали, страшно было. Тряслись все, да виду не показывали. И леший тоже молчал, глазищами токмо водил туда-сюда.

Тут Сенька молвил:

– Ну вы чего! Он же хороший, добрый, его Андроном звать. Говорит, что людям он друг и помощник.

Прохор осмелел первый:

– Где ж это видано, – говорит, – чтобы леший в деревню приходил, да еще и людям помогал? Соврал он тебе, сила нечистая, вестимо, погубить всех нас задумал.

Тогда сразу все загомонили, спорить начали. Я Сеньку стал расспрашивать, где, мол, он лешего встретил. Он мне тут и про лес, и про яму поведал. Сказал, что сперва испугался, да опосля как-то с лешим подружился, а тот вместе с ним в деревню и пришел. Прохор тогда как раз про заклятье сказал и что избавляться надобно. Железный все молчал, а тут вдруг молвил:

– Не надо от меня избавляться, я вам пригожусь! – голос был точь в точь как если бы колокол вдруг по-людски заговорил. Каждое слово: «Бом! Бом!»

От неожиданности все, известное дело, снова оробели. Еще бы: за спором, пока леший молчал, про него будто и думать забыли, а тут такое!

Ну вот, барин, потом он рассказал нам, что вовсе он не леший, что кличут его Андроном… Вернее сказать, похожее имя было, Андрой или Андрод, да Андрон-то – хоть имя человеческое. Впрочем, он говорил, что таких, как он, всех зовут Андронами, потому мы его Жбаном и прозвали. Он не обиделся, даже, пожалуй, понравилось, что теперь собственным именем наречен.

Много таких? Он сказал, что много, но у нас он один был. Всему свой черед, слушай дальше.

Слово за слово, решились мы Жбана у себя оставить, тот обещал во всем нам помогать и от работы не отлынивать. Прохору наказали за ним присматривать и, ежели что не так будет, прогнать обратно в лес. Прохор возразил, что поздно будет, да как-то поверили мы Жбану – хоть и страшный был, а Сеньку не обидел. И пара рук лишняя в хозяйстве сгодится.

Да вот ведь в чем загвоздка – никто его к себе брать не захотел. Сызнова спорить начали. Никодим бороду почесал да и буркнул:

– Пусть Васька Жбана у себя поселит, – это про меня-то. – Чей сын-то его привел?

Все согласно закивали. Я было попытался воспротивиться, да никто уж слушать не стал – довольны были, что со своих плеч ношу скинули. Зато как Сенька обрадовался – прыгал и скакал вокруг, как тот кузнечик!

– Ну пойдем, что ли, – говорю железному да сам домой направляюсь.

Жбан ничего не ответил, а просто следом двинулся. Вдруг по пути молвит:

– Господин Васька, – честное слово, так и сказал, – давай я топор наточу.

Я ему топор доверить побоялся, ответил, что это уж я сам как-нибудь, да и господином меня нечего величать. Дал метлу ему, пусть бы двор подмел, Сеньку в дом отправил, а сам с топором пошел. Иду такой, а сам думаю, что вот ведь свалился на мою голову. Вслед вдруг слышу, опять: «Бом! Бом!» – колоколом своим звенит:

– Васька, все готово, двор подмел! Что дальше делать?

Ага, так я ему и поверил! Оборачиваюсь, да челюсть вниз от удивления так и уронил – отродясь такой чистоты во дворе не было; могла бы от чистоты земля сверкать – сверкала бы, а самое главное, что и не слышал я совсем, как он подметал, так, легкий ветерок. Говорю ему:

– Ты отдохни пока, а я уж пораскину умом, чем тебя занять.

Сказал, а сам глазам не верю. Жбан тем временем кивнул да и встал, как истукан, с метлой в руке – хоть в поле ставь, ворон отгонять. Я его покамест так и оставил, нужно было с топором закончить.

Пока точил, Сенька выскочил, а за ним Фроська, жена моя. На двор подивилась и на Жбана с метлой, а затем и вопрошает:

– Скажи, чудище лесное, что ты обыкновенно кушать изволишь?

Тот отвечал, что никакой еды ему и не потребно вовсе. Такое вот диво – не ел он, барин, да и, как потом узнали, не спал совсем. Фроська лоб рукавом-то утерла, обрадовалась, знамо, что нас не слопает.

Я тем часом топор наточил да у Жбана спрашиваю:

– Сумеешь ли ты дров нарубить?

– Еще бы, конечно!

Даю топор ему – не успел опомниться, как он столько уже нарубил, что останавливать пришлось. Да дровишки, барин, получились ровнехонькие, один к одному – чудеса да и только. Он и в поленницу их мигом сложил.

Я тогда водицы из ковша отпил да Жбана за собой в избу позвал. Он, само собой, согнулся в три погибели, но в избу зашел. Светит глазами – светло, как днем! Фроська посетовала, что лучина такого света не дает, как ведь было бы все хорошо видно. А я, барин, веришь, полушку нашел – с полгода как выронил да и потерял, а тут глядь – она в самом углу, в щелку угодила и застряла там. Подобрал, а то ведь добрый знак был – к удаче, ясно, Жбан объявился.

В избе ему тесно было, потому мы его в хлеву и разместили. Мы с Фроськой в тот день полночи не засыпали – имелось о чем посудачить. А Сенька – тому хорошо спалось, дите ведь, – лежал себе, потягивался сладко и улыбался во сне.

На новый день просыпаемся, а Жбан уже корову подоил и яйца у кур собрал, стоит под дверью, нас дожидается.

Так вот, барин, он у нас жить и стал. Оказалось, в его руках любое дело спорится – мы его к работе и приспособили тогда. И по двору, и по хозяйству – сперва у нас токмо, а потом и по всей деревне, скорости-то ему хватало, шустрый ведь был, каких поискать. В поле хорошо работал, его в поле вообще можно одного было выпускать, да мы все равно с ним ходили, потому как без дела не привыкли.

Детишки в нем души не чаяли, а Жбан играл с ними – в прятки, например. Он же большой, за бочку спрятался – все равно видать его, а мелюзге весело, хохочут, смехом заливаются. Катал их на загривке, а у него скорость – будь здоров, наперегонки с лошадьми бегал. Детям ветер в лицо, счастьем лучатся и улюлюкают на всю округу. И вроде на вид-то Жбан чудовищем был ужасным, а на деле оказался добрейшей души.

А мы что думали? Нам, барин, Жбан, известное дело, тоже нравился, не только детям. Никодима он всякие штуки из дерева выпиливать научил, Фроське вот показал гриб какой-то, который можно в суп добавлять, чтоб тот сытнее становился. А как-то раз он досочку смастерил и на ней клетки вырезал, камушков раздобыл, черных и белых, да забаву нам показал, шашки называется – камушки по клеткам прыг-скок, да других камушков всех перепрыгать должны!

Да что ты, барин, откуда ж мне знать, что есть такие шашки! И что порочная игра эта, мы тоже не знали. Раз так, все на исповеди расскажу, вот те крест! Да ведь мы-то в сущности просто забавлялись, а Жбан – тот лишь хотел для нас доброе дело сделать.

Прохор разве что его сразу невзлюбил, говорил, что не к добру все это, да потом, опосля того, как Жбан Ивашку спас, тогда и Прохор переменился. А дело было вот как. Ивашка, старший Прохоров сын, повез муку в город, а дорога по первости лесом идет, – так на него волки выскочили! Пытался удрать, да лошади тяжело было. Поверишь ли, барин, Жбан за десять верст услыхал, домчался мигом да волков тех прогнал. За ногу Ивашку, конечно, цапнули, но ведь живой же остался. Прохор тогда горючими слезами обливался, Жбана обнимал как родного, благодарил да все молил простить его, на что Жбан ему сказал: «Что же мне было обижаться? Ты ведь хороший мужик, Прохор, просто моего племени доселе не встречал». А тот слезы утирал и все спасибо говорил.

Полностью к Жбану, ясное дело, было тяжко привыкнуть, потому и нелепости случались. Один раз ночью пошел я до ветру, увидел, как тот глазами светит, да чуть на месте и не сделал то, из-за чего вышел. Жбан сидел на лавочке, а на коленке у него, свернувшись калачиком, котенок серенький спал. Жбан своей железной ручищей тому котенку ласково за ушком почесывал, а сам на луну смотрел и на звезды. По дому тосковал.

– Скажи на милость, откуда ж ты такой чудной взялся? – спрашиваю его.

Он мне тогда поведал, что явился к нам из будущего времени. Как это так? Да очень просто. Вот у нас год одна тысяча пятьсот семьдесят третий от Рождества Христова, а у них – две тысячи сто двадцатый. К нам Жбан по ошибке попал, а вернуться не может, поскольку для того специальная штуковина нужна, какую люди из будущего ему в дорогу дать позабыли. Так что назад ему путь заказан, а рожден был людям помогать, вот потому-то за Сенькой в лесу и увязался.

Следующим днем мы Жбана стали расспрашивать, как, мол, у них в будущем – он такого нарассказывал!

Простые люди у них как баре живут, а баре – и того лучше, только называются иначе. Мясо могут есть хоть каждый день, а не только лишь по праздникам. Правда, есть такие, что совсем не едят. Почему? Да я и сам не понял – не любят или не хотят, чудные они. Живут люди в огромных городах. У них есть телеги, которые сами по дорогам ездят, а есть и такие, которые по небу летают – Жбан сказал, что это очень большие телеги. Какие-то и до луны долетают. Во всем там людям помогают такие вот Андроны, как наш Жбан, потому у людей всего вдоволь, а трудятся они лишь по желанию. Всегда в тепле живут, представляешь, барин?! И зимой печку топить не надо! И молодые они до ста лет!

Откуда Андроны берутся? Жбан сказал, что ему сложно нам объяснить. Единственно, я понял, что каких-то Андронов люди делают, а каких-то – сами Андроны. А вместо имен у них цифры – первый Андрон, второй и так далее.

Таких небылиц и чудес про будущее время нам Жбан рассказал – поди ж поверь! Никодим послушал его и говорит:

– Хорошо вы живете. Чай, у вас там, наверное, и Страшный Суд уже был, и Господь второй раз явился.

А Жбан ему молвит в ответ, что у них всеми признано, что Бога нет на свете, полная победа людского разума.

Тут Тимофей, Никодимов батя, осерчал, ох как осерчал! Как треснет Жбану по лбу половником – тот дух-то весь и испустил. Стали мы его трясти – не шевелится. И глаза перестали светиться. Жутко нам стало.

– Что ж ты наделал? Каяться, – говорю, – тебе придется, Тимофей.

– Дык ведь он же нехристь железная, – отвечает, хотя сам, видно, не на шутку испугался.

– Может, и нехристь, а человек был хороший.

Решили мы горемыку схоронить. Никодим гроб сколотил, мы Жбана туда еле-еле вчетвером положили. Собралась вся деревня проститься. Крестили лбы, плакали. Прохор Тимофея ругал. И Тимофей сам себя ругал. Дети к мамкам прижимались. А Жбана только добрым словом поминали. Такая вот судьба – родился в будущем, а помер в прошлом, да и как-то по-глупому. Я вспомнил, как он на звезды смотрел, как детишек катал… И не заметил, когда щеки успели намокнуть.

Как простились все, то мы его сразу повезли в лес хоронить. Гроб заколотили, на телегу взгромоздили да и не спеша двинулись по дороге. Ивашка правил лошадью, Прохор сзади сидел, возле гроба, а мы с Никодимом плелись вслед за телегой.

Как в день, когда Жбан появился, было тепло и солнечно, так в этот небо затянули тучи. Начал накрапывать мелкий дождик. Где-то каркала ворона. Неисповедимы пути Господни – послал нам Жбана, а с ним радости и небывалых чудес, да вот теперь назад забирает, хоть тот в Бога и не верил.

Довезли до крестов, взяли лопаты и начали нашему Жбану копать могилку. Когда закончили, уже сгущались сумерки, а из-за туч казалось еще темнее, чем было. Подняли мы гроб, понесли. А как начали опускать, так я выронил – тяжелый он, зараза, был, прости Господи! Громыхнуло будь здоров! Мужики на меня покосились нехорошими взглядами.

Вдруг там внизу, в могиле – стучится! И колокол знакомый из гроба: «Вы чего ж это, православные, учудили!»

Воскрес, вот те крест, барин! Ох мы и перетрухнули – кровь у меня в жилах застыла, Никодим побледнел, на смерть стал похож, а Прохор, тот вообще наземь повалился – думали, теперь и его хоронить придется, да поторопились. Ивашка ему по щекам похлопал – оклемался.

Слабость у Жбана оказалась – засыпает он, если по шишке стукнуть, да так спать и будет, пока не стукнуть снова, а слово на их наречии это и означает. Прав был, видно, Прохор насчет заклятья.

Обрадовался Жбан, сказал, что, если б лбом не ударился, когда гроб уронили, так бы лежать там и остался. А вот ежели бы мы его живьем закопали, то, говорит, наверное, выбрался.

То-то бы мы удивились, кабы он, откопавшись, в деревню пришел!

А через неделю Жбан нас покинул. Погоревали мы, что умер, порадовались, что воскрес, а как-то вечером в деревне появились два мужика в диковинных белых одеждах. Безбородые, хоть и не юнцы.

Жбан навстречу им побежал:

– Господин Гоша! Господин Рома!

– Здравствуй, А сто четырнадцать! – ответил тот, что постарше.

А тот, что моложе, вытащил маленькую коробочку – во все стороны крутится – да в коробочку ту смотрит. По-нашему они, в отличие от Жбана, не говорили. Так, отдельные слова похожие. Хотя, конечно, они больше звуками говорили: «Да-а-а!», «О-о-о!», «Вау!»

Тот, что с коробочкой, начал нам показывать, чтобы покучнее встали. Жбан сказал, что все хорошо. Чудной мужик подошел к нам, вытянул руку и показал смотреть на коробочку. И вдруг мы в коробочке той появились, как в отражении, только маленькие – и я с Фроськой и Сенькой, и Никодим с Тимофеем, и Прохор с Ивашкой, и все, кто там был, и сам чудной мужик, и, конечно же, Жбан. Мужик в коробочку ткнул пальцем, а затем что-то радостно провозгласил.

Жбан растолковал нам, что это – люди из будущего времени, что они прибыли за ним и захватили ту хитроумную штуковину, без которой назад не вернуться.

– Пришло время прощаться, – прозвенел Жбан.

Сенька прижался к его ноге, а сам наверх смотрит:

– Жбан, а покатай еще разок, пожалуйста.

Я частенько вспоминаю тот вечер – и как Жбан посадил Сеньку на плечи, как они бежали вместе, обгоняя ветер, как светила полная луна и так любимые Жбаном звезды. Вспоминаю, как мы прощались – слез было едва ли не больше, чем на тех самых похоронах. Вспоминаю то, как диковинные люди из будущего, оставив нам маленький подарок, вместе со Жбаном исчезли в свете ударившей молнии, и то, как Жбан, исчезая, махал нам всем на прощание своей огромной железной ручищей.

Так-то вот.

Мы потом хотели из дерева такого Андрона выстругать, даже буквы написали и по лбу колотили, но тот все равно не ожил – видимо, нужно было из железа ковать…

Эх, барин, да где же я брешу-то?! Где ж брешу, когда все подтвердят, да и на место сходить можно – яма до сих пор красуется. И доска для шашек осталась.

К слову, и подарок тот от людей из будущего мы сберегли. Ты только не обессудь – то, что внутри было, мы съели, на цвет – не поверишь, как что, а на вкус – слаще меда. А бумажка вот осталась – не как страницы в Библии – смотри, барин, диковинная – буквы тоже и девочка в платочке нарисована, как живая!