Глава 34
Круша африканскую твердь, мотыги мерно вгрызаются в землю, зарываясь всё глубже. Раз за разом вытягивается кожаное ведро на верёвке, и красноватая глинистая земля высыпается на растущий отвал земли.
Наконец могильщики выбираются из глубокой ямины и садятся на отвалы, закуривая трубки. Глаза сухие и кажется, даже умиротворённые, но…
… это только кажется. Кто сам не хоронил близких, умерших от болезней или злой бескормицы по весне, никогда не поймёт…
Короткая молитва, проповедь, пение псалмов, и маленькое тело Клааса, зашитое в парусину, опускается на протянутые руки.
— Никогда, наверное, не привыкну, — вздрогнул Санька, заслышав шорох осыпаемой земли, отворачиваясь с прикушенной губой.
Не первая смерть после освобождения, и скорее всего, не последняя.
Первым умер старый Франс с вытекшим от побоев глазом, всё радующийся, што умирает свободным и просящим похоронить его непременно на пригорке.
Потом Стэйн укусила какая-то ядовитая членистоногая гадота, и хотя обычно от укусов этой гадоты не умирали, но женщине, ослабленной длительным недоеданием, хватило.
Теперь вот четырёхлетний Клаас. В лагере ещё маялся животом, да так и не отошёл. Тяжело уходил, долго, искричался весь, а под самый конец — исхрипелся. Так вот…
— Я тут подумал, — начал Санька после ужина, да и замолчал, отвлёкшись на мысли.
— Ну?
— Ась?! А… о маскировке подумал, — брат подбросил дровишек в костёр, и пламя, затрещав искристо, начало облизывать смолистую толстую ветку, — У бриттов вон, поначалу все в красных мундирах были, а сейчас шалишь! В хаки переодеваются от бурских глаз, прицеливание штоб затруднить, да и так — не высмотришь уже колонну издалека.
— Ну и… — он взглянул на меня остро, — я тут за небо подумал. Эта… летадла твоя, она грязно-белая, так што сразу и не заметишь.
— Точнее, — он захмыкал весело, щуря глаза от дыма, — даже если глаза заметят, мозги не поверят.
— Ага, — весело отозвался Мишка, — люди не летают, и точка!
— Вот! — Санька вздел указательный перст, снисходительно кивнув Пономарёнку с видом гимназического учителя, и некоторое время они весело пихались, сталкивая друг дружку с брёвнышка, — О чём это я? А… И если немножечко помочь, раскраской… а? Контуры разлохматить, например — одни белее, другие серее. Штоб не треугольник твоей летадлы в небе виднелся, а такое себе… облачко рваное. Для обману глаз.
— Тогда и мне што-то шить надо.
— Угу… угу, — ещё раз повторил Мишка, меряя меня взглядом, — сейчас и начну.
— Охота тебе глаза трудить у костра!
— Охота или нет, — рассудительно отозвался брат, — а надо. Сам постоянно примочки к глазам после каждого полёта прикладываешь, а тут — тьфу! Тебе ж, по сути, два мешка балахонисто сшить, делов-то!
— Пойду баб озадачу, — поднялся Санька, — они тутейшие, наверняка ведь красят ткани, не могут не знать нужных трав.
Поутру подошёл ко мне папаша, выбранный в капитаны каравана, как местный и имеющий соответствующий опыт. Взгляд такой себе… между виноватым и задиристым. Когда человек осознаёт, што не прав, но и виноватым себя не считает, и как бы выпячивает, што если бы вдруг ещё — так же поступил бы!
Дёрнул губой на моё невставание с бревна, но смолчал, присев рядом с кружкой кофе и тощей лепёшкой в руках, поверх которой лежал кусище мяса фунта на полтора. Помолчали, подавили друг дружке нервы…
Я после его нарушенного слова перестал вести себя как бурский малолетка, равно как и Санька. Ну а што? Для маскировки, так больше и не надобно, а ради уважения… так разве только к возрасту, но — зась! Не уважаю.
Мишка же… я не сразу понял его слова насчёт переговорить и повлиять. А он, на минуточку, авторитетный боевой офицер, притом не назначенный, а выбранный в коммандо, што для европейца, а тем паче малолетки, такое себе ого! Собственно, даже и не ого, а единственный пока, прецедент.
И в лагере потом, из обмолвок буров, уверенно себя поставил… и мал-мала британцев построил, што и вовсе — не каждому дано. Мягко говоря.
Для меня-то он по-прежнему тот самый застенчивый хромоножка, вздыхающий на гоняющих мячик футболистов, а оно вишь ты как интересно вышло?! На деле же — офицер, притом настолько для буров свой, насколько это вообще возможно.
Будь у него опыт вождения именно караванов, хрен бы там Ройаккеру капитанство бы обломилось! Папаша наш не из последних людей, но среди освобождённых есть народ поавторитетней. Вылез он отчасти как местный, то бишь знающий местность до последней сурочьей норки, а отчасти — как освободитель. Но ни я, ни Корнелиус не намерены скрывать и не скрываем, што план по освобождению — мой!
Такая вот у нас в караване ерундистика, с высокими отношениями. Сложно закрученная.
— К полудню надо будет решать, куда поворачивать, — неспешно сказал папаша, кусанув мясо.
— Взлечу, — отвечаю после короткой паузы. Посидели так, поели… не то штобы хлеб переломили, но — вместе. Может, и в самом деле… моральный долг и всё такое? Надо будет уточнить у брата, што это вообще такое в понимании буров.
Трое мальчишек, выслушав Ройаккера, унеслись вдаль на рысях, разведывать подходящую площадку для подлёта. Я же забрался под… хм, летадлу, прячась от солнца.
Совестно немного вот этак, чуть не в паланкине ехать, а куда деваться? Ветрище на высоте ажно веки выворачивает, и без очков типа шофёрских — зась! Пялиться-то надо вовсю, навстречу ветер, на насекомые, ети их насекомьих мамаш!
После первого полёта глаза промывал, да с примочками лежал. Вот и сейчас — лежу, пока летадлу вместе со мной тянут по вельду три бабьих силы. А куда деваться?!
Переть-то я могу, сила в ногах есть, а вот глаза поберечь надо. Вслепую же по вельду тащиться, так это не до первой норы или кочки, так до второй! Вот… барствую.
… разбег…
— Пускай! — поджимаю ноги, вкладывая в лямки, и ощущая всеми крылами, как меня подхватывает ветер. Летадла моя тяжеловата в управлении, и вот ей-ей, есть там што править и переделывать! Но потом. А пока так, как есть, ибо работает — не тронь! В полевых-то условиях.
На высоте довольно холодно, и если бы не надетая заранее одёжка с преизбытком, да мешковатая братова парусиновая шинелка с ногами, так и совсем бы зазяб! Несколько минут набираю высоту, кружа вокруг да около каравана, и старательно примечая всё-всё…
Начинаю кружить по кривым спиралям, охватывая всё большую и большую территорию, и остро жалея об отсутствии фотоаппарата. Такие кадры! Но вот ей-ей, в Претории понаделаю — придумал уже, как и што. Единственная заковыка, так это выставить нужное расстояние, но и то — решаемо.
Горы, ущелья, складки местности и самомалейшие ручейки ложатся в голову, и я уже поворачиваю было назад, когда замечаю тонкую колонну в походном строю. Британцы! До полуроты людей, шесть… нет, всё-таки семь повозок, все верхом. Драгуны или полноценная кавалерия, с высоты не видно, а снижаться не хочу.
Пару минут трачу на запоминание и уточнение, привязку к координатам и соотношение масштабов. С высоты расстояние сильно иньше виднеется, так што помимо опыта из прошлой жизни, пытаюсь соотноситься с фигурками пасущихся буйволов, к примеру.
Кружанув, возвращаюсь назад, и подлетев к каравану, начинаю снижаться. Круг, ещё круг… ветер игриво подхватывает летадлу, и вместо мягко приземления, бегу на отбитых пятках, снижая скорость.
Летадлу подхватывают за бамбучины, не давая опуститься на кочкастую землю. Отношение к ней, да и отчасти ко мне, у буров самое трепетное. Сперва — глазами своими наблюдали человека в небе, притом вроде как по наитию — то бишь несомненно с Божьей помощью, в чём никто не сомневается.
Да и практическая польза сразу пошла — несколько взлётов всего, а маршрут поправить, навести охотников на стадо антилоп, вставших в распадке самым неудачным для себя образом. Уже немало.
— … до полуроты, — ещё раз повторяю старейшинам. Раф Ван Огтроп кусает губу, Ройаккер чуть крепче стискивает желтоватыми зубами черенок трубки, Веннер невозмутим.
Склонившись над картой, бурно обсуждают, где именно находятся британцы… Увы, но карту буры читают так плохо, што почти никак. Казалось бы, охотники и пастухи, а вот поди ты!
В голове курс географии держать могут, а вот соотнести нанесённые на бумагу кроки, сделанные по всем правилам науки — хрена! А ведь казалось бы, знакомые насквозь места. Наконец, делают привязку карту к своим заскорузлым мозгам, и в глаза читается явственное облегчение.
Мишка, внимательно слушая мои поясняющие ответы, поднимает руку, и… буры, ни разу не стеснительные, только што ругающие друг дружку только што не по матушке, замолкают. Што значит — репутация!
— Мимо нас они никак не пройдут, и значит, нужно принимать бой. Идём навстречу, форы у нас от шести до четырёх часов в худшем случае. Устраиваем засаду.
На лицах старейшин, вспомнивших было… ну хотя бы о возрасте… и открывших уже рты для возражений, проступает задумчивость. Засады они любят, умеют, практикуют.
— Пушка… — брат задумывается ненадолго, — установим здесь, на безлесном склоне.
— Ой ли? — вылезает у меня.
— Именно, — кивает он, улыбаясь по котячьи, — подвоха на голом склоне они искать не будут, проедут спокойно. А у нас — полно времени и есть буры, которые и к горным работам привычны, и охотники — первые в Африке. Неужели замаскироваться не сумеют?
Старейшины захмыкали, запушили бороды.
— Эти? — понял я братову игру, — Смогут.
— Ну вот, — чуть улыбнулся Мишка, подмигивая Чижу, взявшемуся рисовать нас, а заодно и погреть уши, — сколько там ещё пороха?
— Фунтов семьдесят, — подобрался папаша, мигом почуяв интересную возможность.
— Замечательно, — Ройакер расцвёл от улыбки брата, отчего я мысленно присвистнул — вот же… вырос мальчик! Людей строит, как так и надо! — сколько сможем собрать за короткий срок?
Буры заспорили, а потом как-то р-раз! И скачут уже верховые туда, готовить артиллерийские позиции, да намечать лучшие места для стрелков.
— Быть ему генералом, — посулил Чижик, глядя вслед Мишке, — вот помяни моё слово!
Британская колонна в походном строю втягивает в узкую лощину, протянувшуюся меж крутых склонов. Порядка шестидесяти человек в конном строю, семь на козлах, и сколько-то там в повозках.
Выглядывая из щели, стараюсь не пялиться слишком уж пристально, зная по опыту, што взгляд можно почуять. Капитан… многовато для маленького отряда. Немолодой, и сильно немолодой, как бы не выдернутый из резерва, куда ушёл лет этак десять-пятнадцать назад.
А значит… смутно припоминаю, што по британским законам — офицер, призванный на службу из резерва, поступает на службу с понижением в звании. Но это не точно! Целый майор, выходит? Однако…
Рядышком молодой второй лейтенант, ещё один офицер ближе к середине колонны. Патруль по всем правилам — конный разъезд, опережающий колонну на полмили. Проехали…
Ловлю себя на том, што начал грызть ногти, и спешно выдёргиваю их изо рта. Ну, ну…
Британцы проезжают мимо голых склонов, покрытых редким низкорослым кустарником, да чахлой травой. Дальше почва не сплошь глина с каменьями, и растительность вполне себе пышная. Самое то для засады! Но не вьются над деревьями потревоженные птицы, не шевелятся ветки… буры! Подготовив себе укрытия, вот уже два час без движения — так, што и фауна местная подуспокоилась.
Пусть ждал, но выстрелы всё равно прозвучали неожиданно. С седел слетели офицеры и сержанты, возничие повалились на козлах.
Вжимаю тлеющий фитиль, не забыв на этот раз заткнуть предварительно уши и отрыть рот. Выстрел! Несколько фунтов каменной дроби, да с расстояния всего-то метров пятнадцать, это… дымно. В унисон прозвучало ещё четыре пушечных выстрела, и безлесные склоны заволокло густым дымом, тут же почти рассеявшемся на протяжном ветру.
Установленные наискось, пушки собрали кровавую жатву. Кто там ранен, кто убит… выпускаю пулю за пулей, и с такого расстояния не промахиваюсь. Выцеливаю только ближних — тех, кто может как-то…
На дороге — месиво из человечьих тел и конских туш, бьющихся в агонии. Выстрел… руки тянутся за патронами…
… отбиваю летящий в грудь штык и качусь по склону, пытаясь подняться.
Санька влетает во вражину обеими ногами, отбрасывая в сторону, и ведомый инерцией, пробегает в самую гущу британцев. Тонкая фигурка начинает свой танец, уклоняясь от штыковых выпадов и отражая их ударами трофейной сабли.
В правой клинок, в левой револьвер… Секунды… Успеваю добить подранка ножом в шею, нашариваю патроны, и… нету! Выпали, пока катился по склону, и… у британцы — тоже!
— А-й, бля! — подхватив трофейное ружьё, криком заглушаю страх и бросаюсь на выручку брату. Двое — лучше, чем один.
Выпад! Капрал умело уклоняется, но поскальзывается на трупе товарища и падает, всплеснув руками в тщетной надежде уцепиться за воздух.
Увидев дикий взгляд Саньки за свою спину, пригибаюсь, и его револьвер ставит точку в жизненном пути немолодого британского солдата с натруженными руками горняка. Развернувшись на распоротой брюшине бритта, воющего на одной ноте, впечатываю приклад в колено молодого мужчины в щегольском френче, какие любят здешние искатели приключений, выскочившего из возка с револьвером. И тут же — коротким коли! Штык вошёл под подбородок, и до самого мозга.
Успеваю перехватить револьвер убитого, сделать два выстрела, и… всё, британцы закончились.
Четверо пленных, хотя зачем они нам… но вот положено, да и нет у буров озверения, даже после концлагеря. Женщины перевязывают раненых врагов и обихаживают своих. Я не лезу, ибо научен уже.
У нас погиб только старый Альберт Бахюсен, не получив ни малейшей царапины. Сердце. Но всё равно, смерть в бою. Достойно… пожалуй, это тот нечастый случай, когда не ощущаю печали. В неполные девяносто уйти вот так? Многие позавидуют.
Трофеев много, наконец-то вооружены все способные держать оружие, и даже если это женщины и десятилетние дети, это серьёзно. Они всё равно — буры.
Одна повозка подпорчена, и похоже — безвозвратно, добрая четверть лошадей убита, ещё четверть ранена, но всё же, всё же…
Мы с Санькой в сборе трофеев участия не принимаем, отмываемся поодаль, в протекающей мутноватой речке. Грязища, кровища, говнище… Выглядим мы, да и чувствуем себя, как два упыря.
Мерзко, и жосткий отходняк после боя. Саньку потряхивает, но вижу это только я, да подошедший Мишка — чистенький, насколько это вообще возможно после долгого перехода и лежания в засаде.
— Трофеи, — протягивает он мне медальон и документы от того непонятного, — Твой коллега, как оказалось.
«Уинстон Черчилль, газета Морнинг Пост»
Мелькнуло в самой глубине што-то похожее.
