Глава 33
Мишка моргает воспалёнными веками, щурясь на нас навстречу солнцу, время от времени прижмуривая их и распахивая вновь. В глубине его глаз — неверие в собственное счастье и отчаянное желание, што всё это не окажется сном.
— Вы… — и выдох счастливый, и плевать ему и нам на человеческое мясо под ногами. Шагнули, да и обнялись втроём, и долго-долго не распускали руки. Только три сердца бухали вразнобой, норовя проломить грудные клетки.
Расцепились когда, буры уже растаскивали колючую проволоку в сторону, деловито собирая чужие трофеи, прежде всего оружие. Ну… пусть, не тот случай, когда нужно считаться такими вещами.
Гриква ушли, как и не было, и упоминать о них, согласно уговору, нельзя. Не было и нет, а если кто и видел своими глазами, то обознался, вот! Такая себе политика с этнографией, которая хоть и любопытна, но лезть в неё с головой, становясь этаким Миклухо-Маклаем на здешний лад, ну никакого желания! А ежели без головы, то и оно и тово… буквально может осуществиться. Без понимания момента, но с дурным любопытством не к месту.
Это только на первый взгляд — аборигены объевропеенные, а на деле — за ними пастбища, пахотные земли и военная сила, не слишком шуточная по здешним диковатым местам. Политика здесь не проще, чем на Кавказе, а гриква и бастеры — вполне себе козырные карты в здешних раскладах.
Папаша, взобравшись на повозку, толкнул речь, надрывая глотку на все полторы сотни собравшихся, натягивая жилы на тощей шее и багровея лицом.
— … вот герои… — слова его время от времени пропадали для меня, и попытавшись протереть уши пальцем, я уставился на подсохшую кровь, осыпающуюся чешуйками.
«— Перепонки»
… знать бы ещё, што это, и насколько опасно…
— … подобно Иуде Маккавею[i], собрал всех ревнителей Бога… — голосина у папаши знатный, ну да здесь такое нормально. Окаём! Доорёшься пока до напарника, да через стадо голов сотни этак в полторы, то-то глотка лужёная станет!
Слух снова пропал, но взгляды у собравшихся в нашу сторону самые благожелательные и уважительные, так што сделал на всякий случай вид бравый и скромный, как и положено хвалимому. Судя по пунцовеющему Саньке и гордому нами Мишке, вроде как и да, хвалят.
Мы вроде как и со всеми, но чуть с краешку, не ввинчиваясь в толпу чужих для нас людей, едко пахнущих потом и болезнями.
Затем пели псалмы, и Мишка со всей серьёзностью, а мы с Чижиком и не так, штобы очень, но показываем как да. После псалмов на повозку влез Корнелиус, закатив проповедь, и судя по взглядам буров — зашло, да ещё как!
Закончилась проповедь, и сразу буднично всё, деловито. Бабы взялись кашеварить из найденных припасов, наводить какие-то жидкие болтушки. Мужики, знамо дело, за оружие да за инструменты, ну и так — любопытствовать.
Инвентаризация трофейного оружия не заняла много времени.
Девять винтовок «Ли-Метфорд», из которых одна пришла в полную негодность от картечи. Двенадцать винтовок «Ли-Энфилд», и почти три тысячи патронов к ним, почему-то преимущественно россыпью.
В палатке лейтенанта нашлось два охотничьих карабина, весьма недешёвых, и три револьвера, один из которых, украшенный перламутром и больше похожий на игрушку для светской дамы, озадаченные буры пустили по рукам.
Саблю за оружие не посчитали, но Санька вытребовал себе законный трофей.
— Так себе, — констатировал он пренебрежительно, проверив сталь и сделав пару взмахов, — металл качественный, а баланса толком нет, да и в руке плохо лежит.
— Над кроватью повешу, — не сдержал он сурового вида, расплываясь в совершенно мальчишеской улыбке.
— Там-тамы уже есть, осталось только щенка бульдога[ii], — поддразнил я его.
— А и да? — брат раскраснелся, додумав недосказанную цитату.
— Да я разве против? — у меня пошёл откат после боя, и настроение дурашливое до глупости, — Главное, ты сам понял, чево хотишь!
— Да я-то да… — вздохнул он прерывисто, — а она… Надя ещё девчонка совсем.
Трофейное оружие, всё до последнего ствола, разобрали буры, причём по здешней патриархальности, исключительно мужчины. Я закусил было губу, и вознамерился набычиться и вмешаться, но Мишка успел уцепить меня за локоть.
— Не лезь, — тихохонько сказал он, подтягивая назад, — всё равно не послушают.
Войско наше приросло численностью, но вот грозность под сильным сомнением. Мужчины в лагере сплошь или престарелые, или пораненные. Отощавший Мишка, часто моргающий воспалёнными глазами и явно не отошёдший ещё на здешних скудных харчах от лёгких ранений, на их фоне вполне себе бравый вояка.
И… они никак с нами собрались!? Я-то думал выцепить Мишку, да и уйти тихохонько через горы кружным путём. Долго, но надёжно и почти полностью безопасно — с поправкой на неизбежные случайности. Втроём, да не спехом, избегая лишних встреч, оно вполне себе и действенный план.
Планы мои споткнулись о местные реалии, и после речи о Маккавеях народ воспринял всё несколько… буквально. Дескать, пойдут избранные Богом, войско грозное… религиозность буров, она иногда удивительно не к месту!
Сделал мысленную пометку, што Айзек Ройаккер недоговороспособен, потому как изначально уговаривались, што по окончанию операции он выделит нам трёх верховых лошадей, и будем уходить отдельно. А теперь, значица, так… глаза отводит, как и не помнит такого.
Дабы не наговорить всякого сгоряча, отошёл в сторонку и поглядел, как копают ямину для британцев. В живых никого не осталось, всех дурниной покрошили, н-да… Не спросишь даже, когда у них смена, или там пополнение, подвоз припасов… Неудачно получилось.
А другой стороны, чего Боженьку-то гневить?! Живы, целы, Мишка свободен, што ещё надо?! Уйти бы отсюдова целыми…
Место для могилы выбрали помягче, штоб не утруждать себя, и как это водится в Африке, лёгкая земля без особых каменьев, оказалась насквозь пропитанной ходами землероек, бурозубками, червями, многоножками и крохотными змейками. Едва ли не каждый взмах мотыгой перерубает пополам какую-то извивающуюся гадоту. Вёдрами для курей набирать можно.
— Самое то для бриттов, — мстительно сказал подошедший Мишка, ткнув в бешено извивающуюся многоножку носком ботинка, — знал бы ты…
— Так хреново?
— Ну… — он покусал потрескавшуюся губу, — особой жесточи не было, но паёк скудный, а списаться с родными на предмет помочь провизией, одеждой или хоть лекарствами запрещено. Такое, знаешь… цивилизованное скотство.
— Нецивилизованного тоже хватает…
Мишка поймал мой взгляд на папашу, суетящегося у повозок, и вздёрнул бровь. В нескольких словах объяснил всю суть, но к моему удивлению, брат не стал возмущаться, только похмыкал чему-то своему.
— Забудь, — сказал он наконец, — тот случай, когда што ни сделаешь — всё плохо. Я… хм, могу потом словами перемолвиться с нужными людьми в нужном месте, и будет у Ройаккера моральный долг.
— На безрыбье и рыбу раком, — нехотя соглашаюсь с Пономарёнком, — но всё равно раздражает. Если бы без платы, на одном патриотизме взялся…
— Забудь, — ещё раз повторил брат, — ну или если хочешь — дяде Фиме скажи, он ему деловую и прочую репутацию подпортит.
— Картечницу нашли! — добежал до нас Санька, ковырявшийся вместе с трофейщиками, — Айда!
Двухствольная картечница Гарднера, устаревшая и изрядно ненадёжная, без треноги и всего-то с парой сотен патронов, по здешним условиям пусть и не вундервафля, но вполне себе оружие. Гадать, почему она оказалась в ящике под бамбуковыми жердями, можно долго, но у лейтенанта уже не спросишь.
— К повозке приделать, а? — вопросительно посмотрел на меня Санька, — Штоб как с пушкой при нужде.
— Ну… можно, — соглашаюсь с ним, — только надо предусмотреть возможность палить не только с повозки.
Пока Санька объясняет бурам, што я слесарь не из последних, иду ковыряться в куче трофейного металла, на ходу придумывая возможные эрзац-станины. Несколько буров, не чуждых кузнечного искусства и знаний механики, взялись помогать.
В десяток рук сделали нехитрый вертлюг с раскладывающимися распорками, продырявив коловоротом дно повозки и укрепив отверстие металлом. Установили картечницу, отстреляли на пробу несколько патронов, правя заодно прицел. Нормально!
После обеда общее собрание, на котором постановили отложить выход на завтра. Повозок у нас всего три — папаши и две британских. А упереть надо продовольствие на всю толпу, да пяток обезноженных и полтора десятка тех, кто еле-еле ногами шоркает, от возраста или бескормицы.
Благо, быки и лошади не то што в избытке, но есть, так что взялись делать лёгонькие повозки с запасными колёсами из трофеев. За недостатком колёс и ненужности излишней крепости, возки делали самые простые: бамбуковый каркас, обшитый полотном, два колеса сзади, а спереди повозка жердинами опиралась на бычье ярмо.
Набежали тучи, и порывистый ветер сбросил на нас тяжёлые капли дождя. Пятнадцать минут ливня, когда вода бросается ветром со всех сторон, и всё, снова солнышко, только ручьи по раскисшей земле текут.
Снова закипела работа, а у меня в голове засело почему-то, как ветер повозки двигал, будто игрушки детские. Одна, почти готовая, обтянутая уже полотном, даже подлетела — к счастью, невысоко. Гвоздём в башке момент этот!
И будто я не я, а руки сами потянули бамбучины, а потом — ощущение полёта! Краешком этак, но…
… теперь я знаю, как. Делал. Именно такой, самодельный — на спор. Причины спора уже не помню, да они и не важны.
Набросав чертёж, и с трудом не то вспоминая, не то вычисляя заново нужное соотношение площади и веса, я мотанул головой братьям.
— Крылья, — отвечаю на незаданный вопрос, — увидите.
— Ф-фу… — тихохонько выдохнул Санька, и выставил вперёд ладонь, останавливая Мишку. Незаметные… как им кажется, переглядки… и вот мы в четыре руки делаем с Чижиком каркас, а Пономарёнок, наш бравый портняжка, уверенно кроит лейтенантскую палатку плотного шёлка.
Буры косятся, но не лезут, а уже вырубаю из жести кольца нужных размеров, скрепляя места стыков. И на всякий случай — верёвочками!
Дольше было обшивать каркас полотном, но бурские женщины то ли от любопытства, то ли в знак благодарности, взялись помогать, и за пару часов до заката дельтаплан был готов.
— Ну… — сердце колотится отчаянно, — бежим вместе, а когда скажу — отпускаете.
— Ага! То есть поняли! — отозвался Санька, на лице которого начало проявляться понимание, што может быть, я и не дуркую после контузии…
Разбег наш с пологого склона, смотрели, наверное, все буры…
— Отпускай! — поджимаю ноги, и воздух мягко подхватывает парусиновые крылья. Руки неуверенно пытаются вспомнить, как надо управлять неуклюжим летательным аппаратом, а в голове — эйфория!
… впрочем, скоро закончившаяся. Пролетев пару сотен метров, я так и не поймал восходящие потоки, и приземлился, гася скорость бегом. Оборачиваюсь…
… и вижу Корнелиуса, несущегося галопом на неосёдланной лошади. На морде лица — восторг неизбывный, как у человека, узревшего Чудо. За ним буры, братья… все вперемешку, в глазах сияние небесное.
Назад дельтаплан несли чуть не полсотни человек, настолько всем хотелось прикоснуться к Небу. Снова разбег, подживаю ноги, вдевая их в петлю, и… лечу!
И это не сон, подо мной — Африка! Крохотные фигурки людей машут руками, а у меня — счастье.
— Небо будет нашим! — ору я истошно, а на глазах — слёзы.
[i] Иуда Маккавей стал одним из величайших вождей в истории еврейского народа. Одержав несколько побед над регулярной царской армией, Иуда в декабре 164 г. до н. э. овладел Иерусалимом и очистил храм от остатков языческого культа (отсюда пошел праздник «освящения» — ханука).
Марк Твен «Приключения Тома Сойера».
