Часть вторая. Ирина Светлая, слава и вознесение
Прошло недели две. Константин появился без Александра, но с девушкой. У девушки были большие, очень живые глаза. А сама она была маленькая, почти миниатюрная рядом с долговязым Константином. Сели за столик в холе.
– Меня зовут Ирина… Светлая, – представилась девушка. – А это мой друг, Константин. Но Вы его уже знаете.
– Да, но мне кажется, это он Вас со мной знакомит, нет?
– Он поэт, кстати, – Светлая сделала вид, что не слышала реплики Сергея Афанасьевича. Она, не поворачивая головы, как умеют женщины, следила за человеком в пижаме, который раскладывал на соседнем столике носки, как будто собирался ими отобедать.
– Как Вас сюда занесло? Чем занимаетесь?
– A-а, структурной лингвистикой, искусственным интеллектом. Ерундой, в общем. Мне стихи нравятся. Вы пишете?
– Да нет, почти нет. Иногда…
– А мне Константин сказал, что Вы зануда. Но умный. Я тоже зануда. Люблю разбираться.
Она говорила коротко, словно стреляла очередями из смс-ок.
Наконец включился Константин:
– Извините, мы неожиданно. Ехали вот к своим и решили заглянуть к Вам.
Константин открыл Библию в мягком переплёте, которую принёс с собой, напечатанную очень мелким шрифтом на тончайшей бумаге.
– Знаете, ещё много вопросов. Я хотел бы… о теле Христа. У нас споры об этом горячие. Никто не хочет тупо следовать за древними гностиками. А если применить Ваш метод?
– Увидеть, в чём здесь спор Иоанна и рыбаков? Тогда вот тебе для начала: по Иоанну Иисус дал вложить персты Фомы в свои раны.
Константин посмотрел непонимающе на Левия. Через несколько секунд его глаза просветлели:
– A-а, я понял. И в самом деле, почему эти раны остались? Тело проходит сквозь стены, бывает невидимым, но имеет следы растерзанной и не заживлённой плоти… Хм. Иоанн бы не писал про Фому, если это не имело богословского смысла…
Константин почесал затылок:
– Во-о-от в чём дело… Его тело было уже без крови, но это всё то же тело, без изменений. То же, что сняли с креста… Просто… оно ожило? Нет, оно не умерло. Просто Иисус пробудился во гробе, как мы говорили с Вами в прошлый раз.
Сергея Афанасьевича снова поразило это внутреннее неустранимое противоречие новых гностиков – понимание искусственности главного источника их богословия, Евангелия от Иоанна, и желание докопаться до истины. Старые хотя бы верили, что Иоанн – настоящий апостол и любимый ученик Христа.
– Ты прав, Константин, тело Христа никак не изменилось – об этом свидетельствуют раны в рёбрах и от гвоздей. Кровь из ран уже не шла, потому что она вышла на кресте после удара копьём. Почему же тело оказалось живым, если оно обескровлено и если раны не закрылись? Потому что оно у Христа божественное, небесное! Оно и не нуждалось в крови. И его не нужно было преображать воскресением. Вот тебе и ответ, для чего у Иоанна эта сцена с Фомой, с вложением перстов в раны. Прелое богословие в одном эпизоде.
Константин вскочил на ноги и стал ходить вперёд и назад по коридору. Сергей Афанасьевич хмыкнул и, когда Константин проходил мимо, схватил его за руку:
– Постой, постой. Вот ещё тебе намёк. От Иоанна, конечно. Чтобы ещё лучше понять про тело Христа, нужно понять, о какой славе говорил Иисус. Когда эллины пришли на праздник и спросили Филиппа об Иисусе, Иисус сказал, что пришёл час прославиться Сыну Человеческому. Обычно эти слова пропускают мимо ушей или думают, что это о воскресении. Это не так.
Константин задумался, засунул руки в карманы брюк и покачался с пяток на носки и обратно. Он был высокий, и сидящему режиссёру казалось, что он раскачается и рухнет, поломав вокруг всю мебель. Ирина сидела, уткнувшись в смартфон, и не замечала происходящее. Наконец он остановился в слегка наклонном положении, затем сел и сказал:
– Согласен. Для Иоанна это точно не воскресение. По воскресении Христос не являлся никому, кроме учеников. Никто не видел, как он выходил из гроба. А Лазаря видели и узнали о нём все в Иерусалиме. И он был во гробе целых четыре дня, а не три. Лазарь прославился, о нём говорил весь Иерусалим. Во всяком случае, Иоанн так описал. После этого… Нет, своим воскресением Иисус бы не прославился. Не больше Лазаря. И…
– Всем очевидно, что Иисус прославился больше Лазаря. Его знают все, больше любого героя, больше любого целителя, любого царя или мудреца. От мала до велика и уже две тысячи лет. Вопрос, как это понимали рыбаки и как Иоанн?
Константин задумался и потёр лоб:
– И смерть Иисуса… между разбойниками. Не так, как умирают герои, бесстрашно идущие в бой, о которых слагают песни… В общем, слава Иисуса не в воскресении как таковом. И, как оказалось, не в смерти тоже.
Сергей Афанасьевич в задумчивости остановил взгляд на первом попавшемся предмете, которым оказалась красная туфля с пряжкой на ноге спутницы Константина. Такие туфли были у Маргариты. Они до сих пор стояли в шкафу.
– Да-а, вопрос! – Константин посмотрел на подругу. Она была так увлечена перепиской, что явно ничего не слышала.
– Знаешь, где у Иоанна подробно рассказано, что такое слава Иисуса? Это в двенадцатой главе. Иисус проповедует народу о себе и говорит, что пришла пора прославиться. Он свет, и пока свет с ними, они должны ходить в свете. Дальше Иисус сетует, что не верят в него, и Иоанн приводит пророчество Исайи, которое прямо относит к Христу и к его словам о свете и слепоте народа. Мол, Исайя ещё тогда говорил, что не верят. Напомню, в этом пророчестве Исайя видел Господа Саваофа, окружённого серафимами. И Господу Саваофу не верили. Так вот, Иисус, повторяя слова Господа Саваофа из пророчества, говорит: народ сей ослепил глаза свои […] и не обратятся, чтобы я исцелил их. Так говорил Саваоф, и так говорил Иисус. И во времена Исайи, и во времена Иисуса народ был слеп, не ходил во свете. А кто свет? Свет – так Иисус говорил о Сыне Человеческом. Народ не ходил во свете, не видел света, то есть не принимал Иисуса тем, кем он был. И дальше Иоанн – внимание, внимание! – добавляет: Сие сказал Исаия, когда видел славу его и говорил о нём. Иоанн так прямо и утверждает, что Исайя говорил о Сыне Человеческом и видел его славу, когда описывал Саваофа в храме! Двух прочтений здесь нет – это Сын Божий был в храме.
Константин сел и хлопнул себя по коленям. Он взял Библию и несколько раз перечитал начало шестой главы из Исаии, а затем двенадцатую главу Иоанна:
– Блин. Почему я такой тупица? Конечно, это была слава Господа Саваофа! Иоанн пишет буквально: Исайя видел славу Сына и говорил о Сыне, когда описывал явление Господа Саваофа! Но это же… Иоанн называет Сына Человеческого Господом Саваофом. Это для него одно лицо! – Константин опять вскочил со стула, засунул руки в карманы и стал покачиваться. Потом стал ходить взад-вперед по коридору.
– Константин, остановись. Мне неудобно вращать за тобой головой, а с пустым стулом я даже в этом заведении ещё не общался.
Константин снова сел и сказал:
– Иоанн, чтобы не шокировать, немножко прикрыл… При его жизни такое богословие вызвало бы неприятие уверовавших во Христа. Большинство из них были евреи.
– Заметь, славу Господа видел и пророк Иезекииль. Господь на колеснице среди серафимов сидел на престоле и был подобен человеку. Некто, подобный Сыну человеческому, шёл с облаками и был подведён к Ветхому днями в видениях пророка Даниила. Предводителя воинства небесного в образе человека видел Иисус Навин. Иоанн связал эти ветхозаветные пророчества и видения с явлением Христа. Господь Саваоф, сущий на небесах и Сын Божий, подобный сыну человеческому, сошёл с неба, принял на себя наше человечество и имя Иисус Христос, имя Сын Человеческий, при том оставаясь также и Сыном Божьим, и потом вознёсся. Вот этой славы и ожидал Иисус, славы быть и называться у людей Господом Саваофом, Господом воинств.
Константин опять встал, потом сел и стал говорить, возбуждённо теребя волосы на голове:
– Я до этой минуты не понимал стиха: Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах. А оказывается, это Господь Саваоф, который был таким до сотворения Адама, и вот… он сошёл с неба и принял человеческую жизнь от Марии. А до того не раз сходил и восходил – его Иисус Навин видел и пророк Елисей. И это мы по его образу созданы, а не он подобен нам! Как и сказал Бог: Сотворим человека по образу нашему по подобию нашему.
Константин начал копаться в Библии. Потом отложил.
– Блин, теперь понятно. А то столько слов: слава-слава, а о чём речь, никак не понять. Это как если принц приехал в чужую страну и его воспринимают обычным горожанином. Тогда он добивается, чтобы его признали царственной особой, чтобы он прославился, стал известен в этом статусе. Вот ещё его слова, – Константин быстрым движением пролистнул Библию и остановился на нужной странице. – И ныне прославь меня ты, Отче, у тебя самого славою, которую я имел у тебя прежде бытия мира. Так это он о своём божестве! Это ясно. Кто же ещё был до создания мира? Пришёл час прославиться… Слава не просто в том, что он воскреснет, а в том, что все увидят в нём бога.
«Хорошая у него память», – подумал Левий, а вслух сказал:
– Именно эту идею, что Иисус – бог, посеял Иоанн в умы первых христиан из язычников. Эти всходы у них и взошли.
– Иоанн определил всю богословскую мысль, – Константин засиял, словно только что доказал теорему Ферма. – И он оказался… пророком. Все увидели в Христе бога. Но почему Иоанн не написал прямо, что Христос – это Господь Саваоф?
– Он был не только философ и мистик, но и великий психолог. Я так думаю.
– Вижу, вижу. Да-а. Поразительно. По Иоанну Господь Саваоф – это не Отец, а Сын. Неожиданно…
Константин вытащил из кармана блокнотик с карандашом, как курильщик пачку сигарет после долгого воздержания, и стал писать слегка подрагивающей рукой.
В это время его миниатюрная девушка, сидевшая тихонько и глазевшая вокруг, оживилась:
– Ну всё, отключился. У него бывает. Он мистик. Без мистики жизнь пресная. А Вы нет? Не верите Иоанну?
– Я тоже мистик, но не в привычном смысле. Для меня таинственна личность и вера, а не энергии и соединение природ. Я не верю в мистерии и тем более в их змеиную шкуру – ритуал.
– Так Вы и в церковь не ходите? Я тоже. А что Вы думаете об искусственном интеллекте?
Поговорили об этом. Девчонка показалась Левию очень компетентной. И умной. Тем временем Константин закончил писать.
– Прочитай, прочитай, – Ирина захлопала в ладошки, слегка подпрыгивая на стуле.
– Да я как-то… Просто аллюзия на Апокалипсис и писание Иоанна.
АЛЛЮЗИЯ НА АПОКАЛИПСИС ПРОРОЧЕСТВО ДУХА
Мятежный мой дух тело ветхого старца
Как ветошь носил на нетленных плечах.
В пещере Владыку небесного царства
Молил на коленях при тусклых свечах.
Вдруг голос гремит, тело старца бросает
О пол головой, и пещеры стена
Стала прозрачной, и вот – исчезает;
Звезды мерцают, и светит луна.
Старец идёт по небесным ступеням,
Плащ мудреца за собой волочит -
Выше и выше. Небесные двери
Сами открылись, стражник молчит.
Вдруг тело упало, и дух мой свободен,
Входит и видит престолы внутри,
Сфинкс посреди тех престолов огромен,
И время стоит как больной у двери.
Что будет? – мой дух вопрошает небо.
Оно отвечает рыканьем льва:
– В море людское заброшен невод,
Серп ждут созревшие в поле хлеба.
ПРОРОЧЕСТВО ПЛОТИ
Виденье духа прекратилось.
И наступила тишина.
Твердь неба в камень обратилась,
И всех судьба предрешена.
Мой дух стоит под небесами,
Как демон взгляд вперяет вдаль.
Земля пещеры под ногами,
Мой старец ожил – как мне жаль.
И видит плоти он очами:
Завеса дней истончена,
Полупрозрачна, а за ней
Неясная игра теней.
СВИТОК И СМЕРТЬ
Старец хватает перо и пергамент:
Буква за буквой, строка как струна.
Гимном звучит слов красивых орнамент,
Чернилами слава побед роздана.
В ярости дух мой мятется, стенает,
Смерть на безумную плоть призывает:
Как же посмела ты, дура слепая
Видеть и слышать то, что за краем?
На плоти улыбка блаженно играет.
Она остается, а я исчезаю.
– Хм. Он умер? Старец? И дух с ним? Интересно, интересно. Дух умер и исчез, а плоть как была, так и осталась, – Светлая опять захлопала в ладоши, вскочила и поцеловала Константина в щеку. – Косточка, а у тебя только ум – гностик. А сердце верит рыбакам. Разве нет?
– Ирина, я совсем не о том, это о пророчестве. Пророк видит двумя глазами: сердцем и умом. А если одним, то… то ничего не видит.
– Да я поняла – ты не думай.
Светлая опять замолчала и уставилась на Левия. Потом спросила:
– А Вы, Вы верите, Вы можете видеть вдаль?
– Я? Именно я? Вообще – не раз было, когда Бог открывал что-то. Но не так. Хотя… У всех, наверное, по-разному. Да… Не обязательно вдаль, чаще – вглубь.
– Я верю в пророчества. И чудеса. Иначе просто скучно.
Константин сидел, как на экзамене. Его лоб нагрелся и был покрыт крупными каплями пота.
– Ирина, тебе не скучно с нами?
– Скучно. Но я привыкла на лекциях. Что делать? Жду звонка.
Она опять замолчала, достала смартфон и стала что-то быстро перебирать пальцами. Константин вздохнул. Ему было трудно с подругой.
Подумав, Константин спросил:
– Подождите, Сергей Афанасьевич. Я ведь пришёл спросит о теле. О теле Христа. Вы помните? Но мы сначала говорили о славе. Это слава Господа Саваофа, как выяснилось. Но что это всё-таки за тело, которое он отдал? Как бы это понять лучше. И что мы едим на евхаристии?
– Иисус, говоря про славу, сказал потом: Если зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно, а если умрёт, то принесёт много плода? Тело Христа – хлеб небесный. Оно останется на земле и принесёт много плода, станет пищей для многих, рождённых от духа. А Сын идёт к Отцу, оставив тело на земле.
– Отдал за жизнь мира? – Константин посмотрел на девушку, словно ища подсказки. Но Светлая явно не слышала ничего, увлечённо переписываясь с кем-то в соцсети.
– Как и сказал, когда преломлял хлебы: Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который я дам, есть плоть [тело] моя, которую я отдам за жизнь мира. Это то тело, которое видели Исайя и Иезекииль, рядом с которым стоял Иисус Навин перед битвой. Помнишь?
– Я в недоумении… Ну да, мы же об этом и говорили! Но как-то застревает где-то в мыслепроводе. На кресте была не плоть человеческая, а тело Господа воинств? И Слово теперь не имеет вида Сына человеческого, как раньше, а пребывает с нами чистым духом?
– Это виднее самому Иоанну, я так думаю, а не мне. Но спросить его теперь не удастся. А я лишь предложил разумное объяснение тому, что он написал. Слово вернулось теперь как дух-Утешитель, я так понимаю то, что написал Иоанн. Сказано, что Утешитель возьмёт от Сына и возвестит ученикам, и напомнит им всё.
У Константина от возбуждения глаза стали как две влажные чёрные маслины. Зрачки расширились и заполнили всю радужку. Неужели он такой непосредственный? – подумал Сергей Афанасьевич.
Константин что-то говорил. Сергею Афанасьевичу не верилось в искренность современных богоискателей. Обычно они как мельницы перемалывают информацию своими жерновами и потом требуют новую порцию, забыв о полученной муке. Это всё то же потребление, только продукт необычный. Но здесь – другой случай. Сергей Афанасьевич опять включился в диалог и услышал последнюю фразу:
– А кровь, которая излилась?
– Кровь не изливалась. Ни кровь, ни вода.
– Пусть так. Это только у Иоанна.
– Да, только он написал. Ему было нужно, чтобы кровь вышла. Кровь означала всё-таки присутствие в Иисусе земной жизни, полученной через Марию. В Библии про кровь так и сказано – что жизнь в крови. Но кровь излилась, и то, что осталось на кресте, – это божественный хлеб.
– Идёт князь мира сего и во мне не имеет ничего. Так?
– Да, по Иоанну даже тело Христа не в его власти – в нём нет ничего от мира сего. Оно с неба.
– А вода? Вода, которая излилась через рану, откуда?
– Как откуда? Изначально – с неба. Она и сейчас с неба, из облаков нам на голову льётся. Мы сейчас понимаем чуть больше, вода испаряется сначала – у нас наука всё-таки. А во времена Иоанна? Да, и не забудь, что до потопа, когда разверзлись хляби небесные, вода была над твердью, то есть выше небесного свода. Так что вода – это субстанция божественная, в которой рождаются от духа. На небе в воде над небесной твердью рождены ангелы. И в воде – жизнь небесная, которую получают гностики. Ну-у, так вы верите. Это богословие Иоанна и гностиков.
– Я правильно Вас понял: Сын Человеческий отдал тело, в котором являлся пророкам, по образу которого созданы мы? Христос отдал его за жизнь мира – оно стало хлебом после излития из него земной жизни в виде крови. Мы едим его, преломляя хлеб в таинстве, и преображаемся в новое существо. Это и есть главная жертва? Это тело агнца? Но он дал нам и воду – эту небесную кровь, питавшую его небесное тело, чтобы мы её пили и имели жизнь в небесных обителях? Значит, он стал духом?
– М-м, так написано в вашем мистико-философском труде, который по недоразумению назван Евангелием. Вино не зря разбавляют водой в евхаристии. Иисус говорил: Кто будет пить воду, которую я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную. Это же из Иоанна цитата!
– Значит, в евхаристии мы пьём кровь Христа, составленную из небесной и земной субстанций?
– Вы пьёте, наверное… Если так верите. Вино – это символ его земной жизни, а вода – это небесная кровь. Иоанн особенно подчеркнул, даже поклялся, что из Иисуса истекли кровь и вода. Их теперь в чаше смешивают, соединяя разделённое. Господи, зачем я всё это рассказываю? Это же голимое язычество!
Константин посмотрел на Ирину.
– Ирина, может, пойдём уже?
Светлая не реагировала, как будто не слышала. Или делала вид? Кто их разберёт – женщины такие притворы!
– Но как мы можем есть его плоть, если она не из материи мира? И как она оказалась в мире? Я имею в виду конкретно.
– Плоть? Принесена Сыном человеческим с неба.
– Что ж, он разве уже и не из утробы Марии?
– Из утробы. Но тело Христа в ней образовалась не из её плоти, а с неба. И получило кровь Марии, то есть земную жизнь. На кресте эта жизнь ушла, излившись кровью.
– Но разве такое возможно? Разве возможно, чтобы хлеб небесный явился в вещественной утробе?
– Я думаю, подобные вопросы Иоанн учёл. Поэтому Иисус привёл пример из Писания тем, кто не понимал про хлеб. Он напомнил о манне, которую дал им Моисей. Эта манна вполне вещественна, и она с неба, её дал им Отец. Утром её собирали, а днём она исчезала, как бы таяла, растворялась в воздухе. Значит, такое возможно, по мнению Иоанна, и с телом Христа. Если манна – вещество с неба, питающее людей, то почему и целое тело Сына Божия не свести с неба? Из хлеба небесного, но живого, состояло его тело, которое зачалось в Марии и лежало в гробе, а потом исчезло. Утром, как исчезает манна. Он назвал себя так: Я хлеб живый, сшедший с небес.
– И тело исчезло потом, превратившись в евхаристический хлеб?
– Рыбаки писали, что Иисус вознёсся. Я говорил тебе, что душа и тело нераздельны. Где тело, там и душа. А у Иоанна не так: Иисус ведь бог. Он вознёсся без тела, раздал свое тело в пищу через таинство. Это – его жертва.
– А для чего вообще есть этот хлеб?
– Как для чего? Чтобы вам питать рождённое свыше тело веществом неба, плотью духовного агнца, небесным хлебом – назови как хочешь – и вырастить его, а потом смертью совлечься земного и взойти на небо.
– Вы сами в это верите?
– Нет, конечно. Это твоя вера, от Иоанна. Я думаю, Иоанн верил в то, о чём писал. Мистерия для него была высшей реальностью. В этом сверхъестественном таинстве можно есть плоть, которую он называл живым хлебом, под видом обычного хлеба, и, поедая её, обоживаться. У вас все святые так вознеслись – без всякого воскресения уже на небе царствуют с Христом.
Левий явно чувствовал себя усталым. Константин видел это, но ему очень хотелось прояснить вопрос с Утешителем, о котором не было ничего во всей Библии, кроме Евангелия от Иоанна. Он спросил Сергея Афанасьевича:
– Христос обещал ученикам, что пошлёт от Отца-Утешителя, духа истины. Кто это? Почему о нём нет ничего в первой богословской главе?
– У Иоанна это прямо не сказано, но, как мы выяснили с тобой, для него Христос – Слово, которое у Бога, и одновременно Господь воинств. Господь Саваоф – это Логос, облечённый в небесное тело. Кажется, так. А Христос – это Логос в славе Господа Саваофа, принявший человеческую жизнь с кровью от Марии и имя Иисус, то есть воплотившийся в человеке Иисусе. Утешитель – это Логос, как чистый дух, это не Господь воинств, и он не имеет ни земного, ни небесного тела. Христос оставил земную жизнь в крови, которая вылилась на землю, и небесное тело-хлеб отдал в пищу, и вернулся к Отцу чистым Логосом.
Константин начал поглядывать на девушку, не хочет ли уже уходить. Но она не давала ни малейшего сигнала. Константин привстал размять ноги:
– Это отличается от традиционного богословия двух природ во Христе, соединённых не слитно и не раздельно. Но традиционное догматическое богословие – следствие сплава четырёх Евангелий. А если брать только Иоанна… Это учение – самое совершенное.
– По мне, так это лишь ваши богословские догадки. Сами разбирайтесь в этой гностической каше вместе с Иоанном. Для меня учение Иоанна интересно, как пример. И я понимаю, что одной человеческой силой не достичь того, что сделал Иоанн, – не развернуть широкую дорогу, по которой идут многие, в сторону от цели. Остались, как сказал Иисус, узкая тропа и тесные врата. Ну что же, блаженны идущие по ней.
Сергей Афанасьевич заторопился:
– Мне пора на процедуры… Итак, кажется, тема исчерпана, друзья? Я остаюсь на своём. Для меня Христос – не сущий на небесах, а взят на небо на время. И я верю, как рыбак Пётр, что придут времена отрады от лица Господа, и он придёт. Я жду второго пришествия. И верю, что время близко.
Расстались.
Когда уходили, Светлая задержалась, встала на цыпочки и притянула к себе голову Сергея Афанасьевича, словно хотела поцеловать:
– Вытащите его из гностиков, – шепнула она на ухо, развернулась и вприпрыжку поскакала за Константином.
