XLIX

Страх

Из записок С. А.

Решил написать пару слов о Храмове. Запомнилась последняя встреча с ним. Может быть, потому, что она что-то открывала о нём, не самое худшее. Он неожиданно пришёл в ЦПЗ пообщаться, завёл разговор о довольно странном мероприятии в резиденции патриарха. Скорее всего, тема ему была не важна. В общем, я записал его рассказ и размышления более-менее подробно. Да, ещё одно: стихи у него были очень странные – он их не писал, а вставлял в любое место, когда что-то рассказывал.

Храмова вызвали к Святейшему. Резиденция была одним из немногих мест в стране, где можно было разговаривать, не опасаясь прослушки. Так считалось.

Он входил в узкий круг доверенных лиц как давний, ещё со студенческих лет, друг Тихона и иногда бывал на закрытых совещаниях. Обычно ему было скучно, но он бодрился и старался быть конструктивным. В этот раз голос Тихона, позвонившего ему в Джакарту, был особенно напряжённым.

Собрание было представительным. Присутствовали денежные мешки, чиновники. Святейший сидел понуро – заговорщик из него был плохой. Все пребывали в тревожном состоянии ожидания чего-то значимого, но оно так и не случилось. Фронда здесь бурлила несколько лет назад, обсуждались смелые варианты будущего устройства державы, «мастера амвонного пересвиста» заливались трелями. Куркин тогда блистал, а ныне он в опале. Сейчас тема явно не задалась.

За столом обсуждались, как всегда, санкции и необходимость перемен, ещё то, что кормчий устал, Акела промахнулся и прочее подобное.

«Зачем я здесь?» – подумалось Храмову. Ему было совершенно точно известно, что участники совещания будут лежать завтра как гербарий в папочке на столе у… кого надо.

Соль обуяла – это очевидно, и конец её будет быстрым, как в 17-м. Блудницу растерзают и сожгут, а купцы, продавцы всяческих земных и духовных благ и душ человеческих, будут стоять в отдалении и рыдать о потере. Когда это произойдёт? Да в ближайшие годы, в течение пяти лет, не позже. А взамен нет ничего, пустота.

Перемены назрели – система практически сгнила, чувствовались уныние и полная утрата духа. Деньги мертвили.

Со многими побеседовали в Женеве, Цюрихе или Лондоне, а о заморозках счетов практически не слышно. Значит, в нужный момент все будут действовать слаженно, как оркестр. А здесь какая-то самодеятельность. Святейший явно не дирижёр оркестра.

Кормчего жалко – он сдал, постарел, устал. Но он часто оказывался прав вопреки всему. Словно кто-то свыше ему помогал. Почему, за что? Может, потому, что он не ради себя старался? А теперь впереди неизвестность.

Храмов потрогал грудь возле сердца. Тиски то сжимались, то разжимались.

СТРАХ

 

Страху холодно в клетке,

Он глотает таблетки,

Трясётся, хватается за рёбер прутья.

Он всегда на распутье.

Он сжимает кишки,

Как в тиски,

Бежит в голову током крови.

Он делает домиком брови,

Выглядывает через глаза.

Он наглый, не слушает ни против, ни за.

Он стирает добела цвет лица.

– Я должен прогнать наглеца!

– Но у кого есть силы? У вина?

– Вино бессильно, старина.

Оно шумит,

Потом с ним спит.

Одним словом – шлюха,

Наутро во рту сухо,

И встать совсем нет духа.

– Кто ещё? Моя Жена?

– Больше пользы от бревна!

– Я раньше гнал его мечтой,

Верой в рай – совсем простой.

Теперь на всё один ответ:

– Я не верю, Бога нет.

– Я найду на страх управу.

– Страх труслив, Вы, сударь, правы.

 

Храмов встрепенулся и нашёл себя беседующим с собой.

Вся история народов и жизнь человека – это борьба духа, за всеми событиями нужно видеть повороты в этой борьбе. Остальное неважно. События, где нет этого столкновения, – пустые, они ни на что не влияют.

Нужно собирать дух, чтобы победить в решающей схватке. Только это имеет значение. Расклады сил мирских в этом будущем сражении значения иметь не будут. Мы можем выглядеть слабыми, как Давид перед Голиафом, но с лёгкостью победить. Или наоборот.

Сейчас мы слабы, как никогда, а выглядим прекрасно. Оружие и купола блестят. Но произошёл внутренний раскол, общественная пирамида дала горизонтальную трещину. После известной реформы. На поверхности раскола не видно, но он глубокий и необратимый.

Храмов выходил из монастыря. Было светлое морозное утро, и тоска растворилась, незаметно вернулась бодрость. Внутри зародилась какая-то новая надежда.

Прочь страхи, рефлексы, схемы. Разум и воля – наши, остальное – в руках Бога.

Это всё, что тогда рассказал Храмов. Мне его размышления показались интересными. Я не ожидал, что человек его взглядов и образа жизни способен думать о подобных вещах.

Да, вот почему мне запомнилась эта встреча с Храмовым. Главным в его рассказе была не эта встреча в резиденции, а то, что случилось в тот день вечером.

Храмов рассказал, что у него было тогда какое-то особое состояние, ему хотелось всё поменять, очиститься и начать заново. И он решил как-то загладить вину передо мной. Она висела на нём тяжким жерновом. Он пригласил Маргариту и захватил подарок для меня. Маргарита села в машину и позволила Страхову подвезти её к своему дому. Эта их встреча оказалась роковой для Маргариты.

Мне стало так невыносимо больно слышать, что послужило поводом к моему глупому разрыву с Маргаритой, что я встал и ушёл, не попрощавшись с Храмовым. Эту запись я сделал много позже, а последние абзацы дописал только сейчас.

L

Беседы в сумасшедшем доме

Часть первая. Эсхатология Иоанна

Однажды зашёл Александр с церковным братом Константином. Они активно развивали своё богословие на основе Евангелия от Иоанна или, точнее, восстанавливали гностическую церковь. Развал и гниение традиционной церкви не позволяло активной молодёжи, склонной к поиску смысла жизни, пить из этого зловонного источника. Их совершенно не смущал факт неисторичности Евангелия от Иоанна. Они считали, что истина автору была открыта свыше, и он написал свое Евангелие, разъясняя смыслы через полемику с примитивным пониманием великого богоявления. Братьям хотелось как можно глубже понять идеи Иоанна именно из его спора с рыбаками. Они пришли побеседовать с Левием, который пользовался в братстве, как оказалось, авторитетом и уважением, несмотря на полное отрицание самого фундамента их веры.

Коротко поговорили о жизни за окном. Ничего интересного не вспомнилось.

Константину явно была неприятна атмосфера лечебницы: рядом с их столиком в коридоре отделения бродили странные персонажи, время от времени взмахивающие руками и бормочущие что-то себе под нос. Он начал без предисловия, словно боялся провести лишнюю минуту в таком заведении:

– Здравствуйте, Сергей Афанасьевич. Я хотел поднять сложную тему: эсхатологическое учение Иоанна. Вы не против?

– Ну что ж, поговорим.

– Позвольте, я начну сразу, без расшаркиваний. По Евангелию Иоанна ученики не знали, что Иисус воскреснет, – ни от него самого, ни из Писания. Я специально всё перечитал: Иисус, если и говорил о воскресении, то иносказательно. Никогда прямо. Иоанн особо подчеркнул неведение учеников, когда Иоанн Зеведеев с Петром прибежали ко гробу.

Сергей Афанасьевич не отвечал. Константин подождал и продолжил:

– А у синоптиков наоборот: Иисус много раз говорил ученикам о своей скорой смерти и воскресении в третий день! Ссылался на Писание – продолжал Константин. – Говорил прямо, хотя апостолы не понимали, о чём это он.

– Да, рассуждали меж собой, что это значит. Не то чтобы они совсем не понимали. Они знали о воскресении в последний день, в день Господень, всех прежде умерших. Но как понимать слова Иисуса, что его убьют и он в третий день воскреснет? Воскреснет со всеми? Спрашивали: «Как же? Сначала должен Илия прийти?» Они думали, не конец ли времен наступает? И шли в печали в Иерусалим. А после ещё расспрашивали его, когда всё случится. Потому, когда случилось и Иисуса убили, и они не увидели конца мира, то не поверили в воскресение Христа и даже не пошли к гробу, кроме Петра. Женщины первые уверовали. А сами апостолы не поверили, пока Иисус не явился им и стал упрекать. Так изложено рыбаками.

– Да, всё точно. Иоанн тоже подчеркнул, что многие верили, что будет воскресение мёртвых в конце времён. Марфа так думала о воскресении Лазаря. Для чего Иоанн зацепился за, казалось бы, мелочь: ну знали апостолы, что Иисус воскреснет или нет? Что это меняет?

Сергей Афанасьевич молчал, присматриваясь к Константину. Несмотря на полную смену общественных приоритетов, каждое поколение продолжало порождать искателей смыслов. Был ли Константин таким или он пример ловкой мимикрии или самообмана? Левий насмотрелся на удивительные примеры подобного рода. Он знавал батюшек-златоустов, которых заслушаешься, но при случае домогавшихся прихожанок. Как в человеке преспокойно уживаются непримиримые вещи? Загадка… Но Константин ему нравился, Левий испытывал к нему симпатию. Интересно, он женат? Одна эта мысль болью отозвалась во всём теле, и Сергей Афанасьевич всё внимание направил на беседу:

– Итак, Иоанн заострил разногласие с рыбаками в вопросе воскресения Христа. Что он этим хотел сказать? Что ему было открыто? Ты об этом?

– Именно! По Иоанну было так. Мария Магдалина увидела открытый гроб и подумала, что Иисуса унесли, потом она его спутала с садовником. Ей и на ум не пришла мысль о воскресении Христа. Это подтверждает, что Иисус не говорил с учениками о своём воскресении. Он много говорил о своём уходе, возвращении к Отцу, но не о воскресении. Иоанн с Петром, узнав, что гроб пуст, побежали посмотреть. Иоанн заглянул и увидел, что пропитанный миро и повитый вокруг головы до самой шеи плат, как принято при погребении, лежит свёрнутым. Снять его, не разматывая, можно только, если пройти сквозь него. Иоанн, как сказано, увидел и уверовал. Но во что уверовал?

– Поверил словам Иисуса, что он сошёл с небес. Человек не смог снять плат, не размотав. Даже воскресший Лазарь вышел из гроба весь в пеленах, его тело не проходило сквозь бинты – человеку это не по силам.

– Значит… уверовали не в воскресение? Здесь о другом?

Сергей Афанасьевич улыбнулся:

– Воскресение? Про это и речи не было, слышали лишь, что Иисус будет вознесён от земли. Перед распятием он прямо заявил ученикам: пришёл от Отца и иду к Отцу. Тогда они сказали: теперь верим; как с неба пришёл, так на небо уходит.

– Но прежде, чем взойти к Отцу, он же воскрес? Как иначе?

– Не спеши, Константин. Здесь потребуется терпение. Чтобы понять эсхатологию Иоанна, нужно для начала разобрать временное воскресение Лазаря – полностью придуманный им сюжет. Придуманный, но при этом совершенно реальный в его эсхатологии. Перед воскресением Лазаря Иисус втолковывал Марфе: кто верит в меня, не умирает, а если и умрёт, то пребудет жив. В синодальном переводе не очень удачно: если и умрёт, оживёт.

– Это теперь краеугольный камень нашей веры. Мы верим, что все рождённые свыше, умирая, пребывают живы. О рождённых свыше Господь сказал: слушающий слово моё перешёл от смерти в жизнь. До того ты был по виду жив, на самом же деле был мёртв. А принявший Слово родился крещением от воды и духа и стал жив. Что будет потом с телом, не важно. У Лазаря тело ожило, а потом умерло от старости. Но сам он теперь в небесных обителях.

– Вот и хорошо. Воскрешение Лазаря – идеальная модель для Иоанна, чтобы растолковать суть своего учения. Сначала узнаем, что болезнь Лазаря не к смерти, – это слова Иисуса ученикам. Но Лазарь потом умер! Как же так? Значит, смерть тела – не настоящая смерть? Он «жив»? Иисус так и говорил: Лазарь уснул, я иду разбудить его. Но ученики сначала поняли его буквально, и тогда только Иисус сказал на привычном им языке: Лазарь умер. Но если смерть, которую мы видим, лишь сон, то от неё просыпаются. Если человек жив, нужно лишь пробудить его. Иисус пришёл и разбудил.

– Мы отвлеклись на следствия, на то, что касается людей. Вернёмся к главному в учении Иоанна. Было ли воскресения Христа, и если было, почему ученики об этом не знали заранее?

– Да, да, скоро дойдём. Я помню, помню. Не волнуйся, я не из-за деменции здесь. На греческом есть два похожих слова, которые у нас звучат одинаково: воскресение. В случае с воскресением Лазаря Иоанн использовал слово έγείρω. Это значит поднимать, пробуждать, воздвигать, как мы обычно говорим спящему: «Эй, вставай, просыпайся». Именно так Христос воскресил Лазаря – он его голосом позвал из гроба, и Лазарь услышал и вышел вон. Также и о воскресении Христа сказано – ηγέρθη, то есть «был пробуждён». В Септуагинте έγείρω всегда используется в смысле: просыпаться от сна. Сон – привычная аллегория смерти тела, а пробуждение – возвращение его к активной жизни. Чтобы проснуться, нужно быть живым.

– Да, прекрасная сцена с Лазарем! Всё разъясняет. Словно писал опытный сценарист…

– Да уж, и режиссер заодно, – Левий, казалось, кивнул головой на кого-то невидимого. – Но Иоанн использует ещё одно слово для обозначения воскресения: άνάσοτασις.

– У Иоанна нет ничего случайного. В чём разница?

– Когда речь о чём-то похожем на сотворение заново, о воскресении в последний день из праха, то как и во всём Писании, Иоанн использует слово άνάσοτασις. Воскресение άνάσοτασις включает и воссоздание тела из праха, и введение в него духа, то есть рождение свыше – как в пророчестве Иезекииля костям Израиля. Это тридцать седьмая глава – можешь посмотреть. Всё понятно?

– Да, совершенно понятно.

– А теперь, Константин, сам ответь на вопрос, почему по версии философа ученики Христа не знали о его воскресении ни из Писания, ни от него самого?

– Говоря о том, что ученики не знали о воскресении, Иоанн употребил άνάσοτασις? Да?

– Да.

– Тогда понятно. Иисус и не воскрес в этом смысле. Он пробудился в гробе! Здесь у Иоанна глагол έγείρω? Я правильно Вас понял? – Левий кивнул. – К самому Христу воскресение, которое άνάστασις, не применимо вовсе. Он ведь сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах. Он всегда пребывает на небесах и имеет жизнь в самом себе. Ему не нужно воскресение ни в каком виде и рождение свыше не нужно. Он всегда жив. Значит, о его воскресении в Писании и не могло быть сказано, только о пробуждении. И сам он, конечно, не говорил о том, что не могло случиться.

– Да, вот и ответ! Как бы он сказал: через три дня проснусь? – Левий засмеялся, не удержался и Константин. Александр только повёл глазами и продолжал невозмутимо сидеть, перебирая четки. – Ещё показательнее, что и смерть свою Иисус никогда не называет смертью, а говорит: Вскоре вы не увидите меня… ибо я иду к Отцу. Мы привыкли к странностям языка Евангелия от Иоанна. Но это не странность – в нём Христос говорит, как гностик. Он, будучи богом, никогда не говорит неправду, например, что его убьют или что он воскреснет из мёртвых. Его не могут убить. Крест – это лишь способ вознестись к Отцу, о чём он и говорил Никодиму: И как Моисей вознёс змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому.

Константин явно начал испытывать блаженство. Это отразилось на его лице и в фараоновой полуулыбке.

Сергей Афанасьевич продолжал:

– Помнишь, когда Христа спрашивали о знамении, он предложил: Разрушьте храм, и я в три дня воздвигну его? У рыбаков про разрушение храма сказано – καταλύω. Речь о полном разрушении. А в обещании Христа в три дня восстановить его использовано слово: οικοδομησαι, что значит «создать заново». Эта тема есть и у Иоанна – он использовал её, чтобы пояснить свое богословие воскресения-пробуждения. Вместо καταλύω он применил слово λύω – это не сокрушать, а скорее упразднять, отменять. И восстановить храм – έγείρω. Опять это слово έγείρω. Ученики позже вспомнили и поняли, что он говорил о теле, и им стало ясно, что тело его не разрушилось. А потом Иисус просто пробудился во гробе. И вышел, пройдя сквозь пелены. Ясно, что это тонкий и красивый спор с рыбаками, которые использовали тот же образ храма, но говорили о полном его разрушении и восстановлении заново.

– А синоптики? Какое слово они употребляли в отношении Христа?

– Синоптики не отличали воскресение Христа от всеобщего воскресения людей из праха: άνάστασις. Только случилось оно не в конце времён, а на третий день после его смерти, чтобы все увидели и поверили в воскресение мёртвых.

– Ясно. С этим Иоанн и спорит. Для него Иисус – бог, и ему незачем воскресать, а для рыбаков он человек. И главная новость про него – он воскрес из мёртвых. Вот и разница в проповедях.

Константин выглядел совершенно удовлетворённым. Он расслабился, откинувшись на стуле, и говорил спокойным ровным голосом:

– Да, какой же я слепец. Всё так ясно: Христос и не умирал, будучи всегда жив, а лишь пробудился! И тело у него легко прошло сквозь погребальные пелены, потому что оно с неба. В это и поверили Иоанн с Петром, когда увидели оставшийся свёрнутым плат. Сын человеческий пришёл с неба!

– Есть ещё такие слова Христа: Я знаю, откуда пришёл и куда иду; я исшёл от Отца и пришёл в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу. Как видишь, нигде не говорит про воскресение, а о том, что идёт к Отцу. Дай-ка Библию, – Сергей Афанасьевич протянул руку, взял Библию и быстро нашел нужное место. – Ага, вот: Когда я вознесён буду от земли, всех привлеку к себе. Сие говорил он, давая разуметь, какою смертью он умрёт. Разве он имел в виду крест, говоря о смерти? Разве он привлёк к себе тем, что вознесён на крест? Тогда же многие отвернулись, думая, что сын Давидов не мог же быть позорно распятым между разбойников.

– Думаю, нет. Во всяком случае, евангелист Иоанн так не думал. Просто крестом Иисус не привлёк бы к себе. На крестах висели тысячи и никого не привлекли.

– Правильно. У Иоанна каждое слово – как камень в стене. Короче, смерть – не смерть, а вознесение. Вознесение от земли туда, откуда пришёл. Сын Человеческий подведён к Ветхому Днями – таким было видение пророка Даниила. Иисус в вашем Евангелии так себя и называет – Сын Человеческий, сущий на небесах. Здесь важно, что именно сущий на небе. И говорил, что вознесётся туда, откуда пришёл. Иудеи не верили ему и переспрашивали: «Кто этот Сын человеческий, почему вознесётся? О Христе сказано, что он пребывает вовек». Вопрошавшие знали из Писания, что Христос будет жить и править на земле. Они не хотели признать за Иисусом сущего на небесах.

Константин возразил:

– Но Вы же сами сказали, что теперь все верят, как Иоанн написал. Как же он их убедил?

– Как Иисус преодолел это неверие, Иоанн не смог понять. Написал, что Иисус совершил столько чудес, что и мир бы не вместил всех написанных книг. Как всегда, вера у Иоанна – следствие чудес. Но что удивительно: теперь и в самом деле все верят по-иоанновски. Не из-за чудес, конечно. Я думаю, просто Иоанн, сам впитавший синкретизм Филона, своим богословием предложил язычникам то, что языческой среде было близко.

Левий откашлялся и стал совершенно серьёзным:

– А моя и рыбаков вера такова: Иисус – человек. На кресте он умер – совсем. Превратился в прах, в мёртвое тело, труп, землю, материю. И был заново рождён воскресением, не от женщины, а как новый Адам, из праха. Рождён Отцом для новой жизни на новой земле, которой пока нет. Но она будет – новая земля. И пока нет этой земли, небо, как сказано Петром, приняло его до времён совершения всего, что говорил Бог устами всех святых Своих пророков от века. Он не пребывал одновременно и на земле, и на небе, как написал Иоанн: сущий на небесах. Его небо приняло после воскресения как новое творение, как сына Бога. Приняло на время, до второго пришествия.

– Так Вы считаете, он со смертью перестал существовать? Как человек? Как личность? Исчез? Полностью?

– Да.

– И со всеми так будет? В смысле аннигиляции? Вы что же, не верите в бессмертие души и в то, что души пребывают в раю или в аду до суда? Я думал, так верят все христиане. Ну, у нас, у гностиков, есть нюансы, нужно родиться свыше, чтобы по смерти…

– А я… мы вообще не верим в бессмертие души. Да даже не в бессмертие, а в то, что она может быть отдельной от тела.

Сергей Афанасьевич обратился к Александру, который молчал всё это время, словно его и не было рядом:

– Мы с тобой давно говорили об этом, а Константин не знает.

– Ты о чём?

– О душе.

A-а. Ну расскажи ему, – Александр отвечал, не переставая перебирать чётки.

Левий опять обратился к Константину:

– Бог не создавал человека из двух частей, как верят язычники. А христиане, которые не просто по имени христиане, верят в воскресение, друг мой. В бессмертие через воскресение. Умерший, как сказано Адаму Богом, смертью умер. То есть исчез, полностью аннигилировался. Вот только кости и могила остались. То, что греки называли адом с богами и душами, на еврейском в оригинале Писания звучит как шеол. В шеоле нет душ и богов подземного мира. Только после Вавилона некоторые из мудрецов поверили в бессмертие души. Но большинство, как фарисеи, верили в бессмертие в смысле последующего воскресения. И душа у евреев называлась «нефеш», то есть просто жизнь. Об этом и у Иезекииля можешь прочитать, где он пророчествует костям. А о Давиде сказано Петром, что он не взошёл на небеса, а в могиле до сего дня. И это уже после воскресения Христа. Так что никаких душ на небесах, в раю или в аиде – это язычество и Евангелие от Иоанна. В Библии рай – это место на земле, в Эдеме, где Бог насадил сад. А ад, шеол – просто могила.

Константин выглядел слегка опешившим:

– Ну и ну, христиане не верят в бессмертие души…

– Языческое понятие души как бессмертной части человека – это восстание против Божьего проклятия за грех: смертью умрёшь. Несогласие с приговором. Не нужна милость Творца, проще выдумать альтернативную реальность. Гностики, как известно, скрестили веру в единого Бога и язычество.

– Но ведь сейчас большинство так верит. В ад и рай. И евреи тоже. И мусульмане.

– Да, большинство.

Помолчали несколько минут. Наконец Константин встал, поблагодарил Левия и обещал ещё приходить. Он был слегка расстроен. Почему именно последнее так на него подействовало, Сергей Афанасьевич не понимал и разбираться не стал. Всё встанет на свои места, – подумал он. И переключился на Александра. Вспомнили друзей. Про Храмова было известно, что его отстранили или он сам ушёл с какого-то высокого поста на госслужбе. Сидит на даче, пьёт виски с выключенным телефоном, изредка появляясь в соцсетях. Кажется, Штайнер бывает у него по выходным. У них там тоже был своеобразный клуб сумасшедших, верующих в нового бога, – искусственный интеллект.