XXXVIII

Беда не приходит одна

Из рассказа С. А.

Сергея Афанасьевич внезапно испытал чувство тревоги и утраты. Ревность и обида утихли. В нём зрело решение позвонить Маргарите и извиниться, но не хватало мужества. Нужна была поддержка. Он зарядил телефон и позвонил Страхову, встретились в кафе. Беседа не клеилась, говорить Сергею Афанасьевичу перехотелось, и он вяло поддерживал разговор.

Александр, напротив, загорелся идеей конфликта автора Евангелия от Иоанна с остальными евангелистами.

– Смотри! – говорил он, задыхаясь от нетерпения. – На самом деле, псевдо-Иоанн просто сконструировал свое Евангелие. Это не история, записанная свидетелем Иисуса, а литературно-философское произведение, построенное по определённой логике для достижения конкретных целей. В нём все мелочи продуманы и сопоставлены с другими Евангелиями.

Левий немного удивился напору друга. Он сейчас повторял то, что много раз слышал от Сергея Афанасьевича, но с какими-то новыми интонациями. Разбираться, в чём дело, не хотелось. Сергей Афанасьевич через силу поддерживал разговор и уже пожалел, что позвонил Страхову.

– Так и есть, в нём даже слова Христа и повествование написаны в одном литературном стиле. Рыбаки считали себя свидетелями и старались передавать слова Иисуса точно, а события описывали своими словами. А Иоанн сам придумывал речи Христа.

Александр был похож на рыбака, подцепившего на крючок что-то крупное, но ещё не увидевшего, что именно. «Что с ним?» – подумал Сергей Афанасьевич. Страхов продолжал увлечённо посвящать Левия в свои «открытия»:

– Да, автор был умным философом и мистиком, но не писателем – не чувствовал живой речи. Но главное, псевдо-Иоанн спорит с евангелистами обо всем, что касается Христа. Он видел, что апостолы даже не помышляли о его божестве.

Сергей Афанасьевич не почувствовал ни малейшего раздражения. Ему вспомнилось, как он сам в детстве, решив с помощью учителя ту или иную трудную задачку, потом с увлечением объяснял её учителю. «Что-то не так со Стаховым», – эта мысль не покидала его. Нужно бы подбросить пару поленьев в его костёр.

– Удивляюсь иной раз, насколько антагонистичны Евангелия рыбаков и философа, и это не заме…

Страхов даже не дал закончить мысль:

– Простой пример. Миссию Иисуса рыбаки изложили так: Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы ему служили, но чтобы послужить и отдать душу свою для искупления многих. Видишь: не для того пришёл, чтобы ему служили. А что у Иоанна? А вот что: Кто мне служит, мне да последует; и где я, там и слуга мой будет. И кто мне служит, того почтит Отец мой. Он требует служения себе. Прямо противоположный смысл. Да, рыбаки считали, что заповедь «Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи» – о поклонении и служении Отцу. Так Иисус сатане отвечал. А философ говорит: нет, прежде всего служите и поклоняйтесь Сыну – он истинный богу. А в нём – его Отцу.

– Иоанн сознательно заостряет различие. Берёт логию Христа и рассматривает её с позиции своей концепции воплощения. И если нужно, вставляет в своё Евангелие противоположное утверждение или целый эпизод. Мир, приняв все четыре Евангелия, примиряют истину с ложью, – Левий опять вяло повторил то, что много раз обсуждал со Страховым. Он старался как-то оживить беседу, понять перемены, происшедшие с Александром, но по-настоящему его интересовала теперь только Маргарита.

– У многих теперь винегрет из противоположных идей – это тактично называется антиномией.

– Лосский в своём «Очерке мистического богословия» это изложил весьма увлекательно. Но смешение смыслов и одновременное признание противоположного реально меняет мышление. Лосский этого не заметил. Ум перестаёт замечать противоречия, не обращает на них внимания и даже получает от этого удовольствие. Он думает, что разрешает противоречие через синтез, на более высоком уровне осмысления. Но это ловушка.

– Лосский… да, Лосский – великий ум. Но и он всё смешал… Не видел очевидного. А рыбаки, они приземлённей Ария, – Страхов говорил увлечённо, не замечая округлившиеся глаза Сергея Афанасьевича. – Тот всё-таки верил в воплощения божеств. Для Ария Иисус есть воплотившееся высшее существо, хотя и не равное Отцу. А для рыбаков он – просто человек, которого возлюбил Бог и возвысил.

– Постой, постой. Так ты на стороне Иоанна? Или рыбаков? – Сергей Афанасьевич вспыхнул, как бывает со свечкой перед тем, как она гаснет.

– Конечно, Иоанна. Его богословие совершенно, величественно, как христианский собор. А у рыбаков – хижина. Иоанн проповедует Иисуса воплотившегося. Иисус – это бог Слово, сошедший с небес. Своим воплощением он соединил нас со своим божеством, обожил – это и есть суть спасения. Наша природа теперь преображена соединением с божественной природой во Христе. И это – единственное основание, почему мы сможем жить вечно и быть совершенными.

– Очевидно, не все и в разной степени… Ты видел эту природу? Читал у философов? А они откуда узнали? Страхов, когда ты успел так?.. Мы же с тобой… Да что с тобой? – Левий был потрясён.

– Да вот так. Встретил горящие сердца.

– Страхов, да ты теперь частью неоплатоник, частью христианин? Как это возможно?

– Ну да. Как Иоанн. Как Филон и другие великие умы. Смерть и телесное воскресение Христа не играют принципиальной роли в спасении, они не могут изменить факт соединения природы человека с божественной природой. Воскресение – несущественное и необязательное проявление этого соединения, результат. Гораздо важнее по Иоанну рождение свыше, как ты заметил. Это, кстати, до тебя очень хорошо поняли гностики.

– Ну ты даёшь. Ты ещё и к гностикам примкнёшь? Среди них было полно извращенцев, вроде пресловутых николаитов.

– В семье не без урода.

– А как можно верить в выдумку? Где источник иоанновского богословия? Где откровение?

– Логос открывался людям всегда, не только в явлении Сына с неба. Воплощение – это только кульминация, к тому же не всеми понятая. Иоанн осмыслил это и выразил в возвышенном мистическом Евангелии.

– Из него вышло богословие божественных энергий Ареопагита, Максима Исповедника, Паламы и всё учение о спасении преображением природы. Это его листочки. Учение Иоанна растёт из одного корня с учением гностиков и неоплатоников. И этот корень – культ Осириса и Исиды. А у благой вести суть-то простая: Иисус прошёл искушения, остался верным Богу и был вознаграждён Отцом, получив бессмертие и будущее царство. В это как-то верится, даже я могу назвать себя христианином.

– Предельно упрощая, у рыбаков Иисус – человек, но становится богом по милости Отца, а у Иоанна он – бог воплотившийся. И это теперь суть наших с тобой разногласий. Так?

«Это не разногласия. Это…» – Сергей Афанасьевич чувствовал, что почти потерял близкого по вере человека. «Сегодня очень тяжёлый день», – подумал он, а вслух сказал:

– Я бы выразился точнее. Он становится свободной личностью, подобной Богу, и возносится над всем творением, наследует новую вселенную, которая явится после гибели старого мира. Он первый её представитель. Он стал выше мира, освободился от его цепей. И мы, видя, что Отец так сотворил с Иисусом, следуем за ним, вступаем в завет, чтобы получить то же наследие.

– Будущая вселенная… Я не верю.

– Как же ты… Как ты мог такое принять? Иоанна!? Ты забыл, что Иисус на кресте кричал, взывал к Отцу: Отче, почему ты меня оставил?

– Да, у Иоанна ничего подобного нет, потому что Иисус – бог. Иисус не мог изречь ничего, что исходило бы из слабой, колеблющейся человеческой природы. Поэтому, извини за сравнение, Иисус на кресте спокоен как на царском троне. Он прямо с креста усыновил апостола Иоанна своей матери. Так что Иоанн и здесь точнее рыбаков: даже тело Иисуса умирало мирно и достойно, без крика.

– Страхов, тогда и жертвы на кресте не было. Если нет страданий, что мешает богу умирать сколько угодно раз?

– Да… пожалуй, – Александр вдруг встрепенулся. – Слушай, а пойдем к тебе, как… как в былые времена.

Предложение Страхова было неожиданным не только для Сергея Афанасьевича, но, кажется, и для него самого. По дороге разговор продолжился, но Левий говорил всё более рассеянно и отстранённо, а Страхов по-прежнему горячо.

Подошли к дому. На самом деле Левий обрадовался, что нашёлся повод зайти домой с другом и сделать вид, что ничего особенного не произошло. Мысли, мысли… Они бегали по кругу: «Какая муха меня тогда укусила? Подумаешь, машина Петра? Ну, подвез её, и что? Может, всё как-то само незаметно устроится, и мы с Маргаритой всё вернём? Она меня простит – ведь я её простил». На этом месте совесть всякий раз больно колола: «Простил, а потом забрал прощение». И опять по кругу: «Какая муха меня тогда укусила? Подумаешь, машина Петра? Ну, подвез её, и что?..»

В подъезде было темно. Ключ не хотел поворачиваться, потом выяснилось, что дверь была заперта на верхний замок. Обычно его не использовали. Вошли. По виду здесь давно никого не было. Сергей Афанасьевич насторожился. Некоторые ящики стола были выдвинуты, дверцы шкафа раскрыты, любимая фотография Маргариты куда-то исчезла с трюмо. Что здесь произошло? – подумал Сергей Афанасьевич. Словно вспышкой в памяти высветился вид входной двери, Сергей Афанасьевич выскочил – да, так и есть. На двери бумажка, разорванная при открытии.

Wi-Fi работал. Сергей Афанасьевич набрал пароль, затем зашёл в почту, которая сразу открылась на странице Маргариты. В черновиках висело письмо: «Родной мой. Ты меня простил, а я всё равно потеряла тебя. У меня нет сил ждать твоего возвращения. Прости. Встретимся… Твоя Маргарита».

В голове зашумело. Сергей Афанасьевич упёрся спиной в шкаф и затих.