Глава 16

Как это, в третий день?

Между Кесарией Филипповой и горой Ермон, на окраине небольшого селения рядом с домом, где остановился Иисус, собралась толпа. Гомон невероятный, все окружили отца с бесноватым сыном, которого исцелил Иисус.

– Странно, что ученики не смогли исцелить его.

– Эй, Езекия, а твой сын на праздники новолуния не прыгал через костёр?

– А кто у нас в детстве не прыгал? Все прыгали, и в воде все купались ночью со свечами.

– Вот Иисус и говорит, что вы род неверный. Знаешь, что это обряд для принятия духа?

Езекия махнул рукой:

– Да какой там дух! Дети резвятся. У остальных всё нормально, а у моего вот… Костёр большой был, и он боялся. А потом сразу упал с пеной. С тех пор и пошло.

Местность, где всё происходило, была холмистая, на востоке и севере цепь высоких гор. Одна из вершин Ермона сверкала на солнце шапкой снега. Несколько человек стояли вдалеке от толпы и беседовали вполголоса.

– Они спустились вместе с Иисусом с горы, и лица у них так светились – хоть платки накидывай, как на Моисея. Что там у них случилось?

– Не знаю, но Иисус собирается теперь в Иерусалим и всё время говорит о своей скорой смерти, и что он будет уничижен и отвержен первосвященниками, старейшинами и книжниками.

– Зачем же его отвергать? Они против его учения? Но разве за учение в наше время отдают на смерть?

– Да нет же! Учение – это для них только повод обвинить его перед народом. Для народа вера, учение – на первом месте, а для них – место и деньги. Вот начальство и ругает учение, чтобы убирать неугодных, кто мешает их власти или сам претендует на власть.

– Он что, претендует быть кем-то? Разве пророком… Но пророки не ищут власти!

– Иисус никогда не искал признания. Но некоторые из нас верят, что он – Христос, всеми чаемый царь от семени Давида. А начальники не захотят признать его, они боятся римлян и держатся за свои седалища. Римляне же не потерпят царя, не кесарем назначенного.

– Так пусть просят кесаря.

– Им проще отдать его на смерть, как бунтаря, и оставить власть при себе. В Иерусалиме всё и решится, там всё увидим.

Двое пожилых, Самуил и Матфей, отделились от толпы и пошли на окраину села, где были их дома.

– Скажи, Матфей, я не ослышался? Ученики говорили, что Иисуса убьют и он в третий день воскреснет. Только никто не понимает, что это.

Матфей шёл молча, как обычно, и всматривался в далёкие вершины гор.

– Что тебя смущает, Самуил?

– Ну как же! Воскресение всех будет в конце времён, как сказано у пророка Йехезекэля. Что значит, в третий день? Это и будет конец всего? Так скоро?

Матфей не ответил.

XXVI

Осознанные сновидения

Из записок С. А.

Странный сон. Сплю и знаю об этом, а из сна не выхожу. Вот руки – смотрю на них, вижу мельчайшие детали, ранки. Раздвигаю пальцы, сжимаю в кулаки. Вокруг знакомая обстановка, только без людей. Совершенно пустой город. Подхожу к остановке, смотрю расписание.

На другой стороне дороги в кустах вижу какое-то движение воздуха, как над костром. Присмотрелся. Появился свист, сначала едва уловимый. Но он всё больше нарастает. Марево приблизилось вместе со свистом. Стало трудно дышать. Грудь сдавило ещё больше, но горло заперто, сознание начало уплывать, словно я умирал. Ужас парализовал даже мысли, они остановились. Последняя мысль – всё, это смерть.

– А-а-а, – прорвался наконец воздух. Я лежал на кровати. Взъерошенная Маргарита склонилась надо мной:

– Сергунчик, что с тобой? Приснилось что? Ты весь мокрый.

В следующую ночь всё повторилось. Только обстановка была другая – на этот раз где-то возле Ялты, на берегу. Проснулся высоко над кроватью, наблюдая себя, лежащим с Маргаритой. Она раскинулась, а я с выпученными глазами и закушенным языком. Спина выгнута назад.

Неожиданно оказался в теле и захрипел. Язык вспух, рот почти не закрывался, слюна текла на подушку. Весь день просидел, тупо глядя в экран компа.

Ложиться спать не хотелось. Как-то страшновато было. Выпил таблетку феназепама. Ещё одну. Потом ещё. Не помогло.

Наутро с Маргаритой поехали к врачу, рекомендованному Петром. Прописал какие-то нейролептики с нечитаемым названием. Рецепт был с круглой печатью.

Неделя прошла в каком-то мороке. Всё перемешалось. Фары машин иногда одновременно включались, иногда также синхронно гасли, словно светомузыка. Но ужасные сны ушли. Просыпался с тяжёлой головой, будто набитой бумагой. Сосед из-за стены посылал какие-то невидимые импульсы, ударявшие прямо под ложечку.

День шёл за днём. Вокруг всё раскрасилось и сменило запахи. Состояние тупости было запредельным. Работа, фильм – всё отошло. И все вокруг, словно по команде, перестали беспокоить. Телефон молчал, иногда прорываясь какими-то посторонними голосами, извинявшимися за ошибку набора.

XXVII

Искуситель

Из дневника С. А.

Центр психического здоровья.

– Старина, как ты? Выглядишь неважно. Сколько ты тут? Кажется, больше месяца?

Я посмотрел по сторонам: вокруг меня были светло-зелёные стены Центра психического здоровья.

– Да нет. Кажется, два-три дня.

– Ты что, старина. Я заезжал к тебе месяц назад. Эти электрошоковые процедуры… Завязывай с ними.

Поговорили ещё. Страхов пытался разговорить меня, но я больше не мог сосредоточиться. В висках билась мысль: я уже месяц здесь, а кажется, что два-три дня. Нужно срочно просить Маргариту выписать меня. Она, кажется, вчера была здесь. А раньше? Неужели не приезжала? Или я забыл. Всплыло озабоченное, осунувшееся лицо Маргариты.

Прошла неделя. Вот я опять был дома: рядом Маргарита, заботливая, нежная. За балконом лес, утром холодно, и кажется, что деревья начинают скрипеть невидимыми зубами в ожидании морозов. После отказа от таблеток опять появился страх засыпать. Ещё через неделю во время сна вернулось осознание. И сразу раздался голос:

– Итак, что скажешь: я существую?

– Не более, чем я сам.

– Тебя заинтересовало моё предложение?

– Нет.

– Ты будешь здоров, известен и даже вполне состоятелен.

– Так ты искуситель?

– Вообще-то я мастер искушений. Я искушал всех, начиная от Адама, – невидимое лицо залоснилось от гордости. – Любопытство и жажда знаний – это мои сильнейшие инструменты. Ещё власть.

– Но ты не смог искусить Иисуса. Почему? Он бог?

– Ты что, не знаешь? Бог не искушается злом и сам не искушает никого – это из Писания. Ты сам подумай, какую бессмыслицу сказал, – чем можно соблазнять Бога? Я что, сумасшедший? А Иисус был искушаем, но победил искушение. Нет, он не бог.

– А говорят, он совершенный бог и совершенный человек в одном лице. И искушался в нём человек.

– Но личность-то он божественная или человеческая? Или их две? Если их две, тогда это – шизофрения. А если божественная, то я искушал Бога?

– Догматы утверждают, что личность его – божественная, что он как личность существовал до творения мира, а потом воплотился. И теперь у него две природы: божественная и человеческая.

– Ну, природа – это философия. Как бы то ни было, но искушается-то личность или природа?

– Ну ясно, что личность. Разум, память, воля, и главное, свобода решать и поступать – это проявления личности. Искушать можно через желудок, провоцируя аппетит, но искушается всё-таки личность.

– Вот, то-то. Как можно было искушать Иисуса в пустыне, если его личность божественна? Или ты думаешь, он притворялся искушаемым? Передо мной? Да кто я для него? Других-то свидетелей не было.

Я не видел собеседника, и это было непривычно. Внезапно пробежала рябь, и появился интерьер. И вот я сижу на веранде старой родительской дачи, в плетёном кресле, кутаясь в шерстяной плед. Утреннее яркое солнце гладит меня по щекам. Напротив, спиной к солнцу, сидит собеседник. Виден был только его темный силуэт, и приходилось щуриться, глядя в его сторону.

Я поёжился от ветерка и ответил силуэту:

– Но богословы нашли, как им казалось, выход из этого тупика. Цель искушения – заставить совершить плохой поступок, грех, то есть направить волю ко злу. И раз божественная личность неискушаема, отцы отнесли волю к природе, а не к личности. Твоей целью было через соблазн подчинить человеческую волю Христа – так они решили. Что скажешь?

Силуэт зарябил и слегка дёрнулся, как на экране старого телевизора. Голос слегка хрипел:

– Воля – это проявление личности, её приводной ремень к телу, и точка. Богословы слукавили, наделили волей природу, чтобы отстоять свой главный догмат, принятый раньше, – что Иисус есть бог воплотившийся. Были даже те, кто умирали за такие убеждения, а другие их убивали. Максим Исповедник, яркий был человек, глубокий неоплатоник, разработал всё это богословие природной воли – и умер за свою философию.

– Не за веру в Иисуса Христа?

– Нет, за философскую концепцию двух природных воль в Христе. Уж я-то знаю, – собеседник хмыкнул и растянул в улыбке невидимый рот.

– Ну-у, а я читал…

Собеседник не дослушал:

– Природной человеческой воли нет – есть просто инстинкт, программа внутри биологической машины. Он есть и у животных. А Максим назвал его волей и запутался.

– Если честно, я тоже думаю, что воля противостоит инстинкту. Воля, полагаю, – это сила, которой личность подчиняет себе биологическую машину. Чем в большей степени человек образ Божий, тем свободнее и сильнее его воля. Ты согласен?

Голос силуэта перестал хрипеть, но у него как будто переключили какой-то регистр, и он стал на полтона выше:

– Не люблю богословие. Я не пойму, яйцо курицу учит? Впрочем, неплохо ты продвигаешься. Но всё это – та же философия. А философ – это патологоанатом в своём роде.

– Пусть так… Раз ты искуситель, ещё одна богословская сентенция, и всё. Ты ведь согласен, что суть искушения – подчинить волю инстинкту, связать свободу человека желудком? Или, в терминологии Павла, подчинить человека закону, действующему в его плоти. Зачем тебе это? Ты с виду разумен, а сам на стороне животного, биологической машины против собственно человека, то есть личности.

– Ха-ха. Ты хитёр. Отвечу прямо: эта машина нужна мне самому. Я на ней хочу ездить. А личность? Ну-у, пусть будет пассажиром.

– Так, с этим ясно. Идём дальше. В пустыне искушение не окончилось? Сказано: и, окончив искушение, диавол отошёл от него до времени. До времени?

– Я на работе постоянно, не сплю. Видишь, с тобой я даже ночью. А сколько у меня ещё клиентов, которые до утра пытаются пасть даже ниже инстинкта, за пределы природы.

Силуэт хмыкнул, но я не поддержал его шутку:

– Не знаю, зачем я тебя вообще спрашиваю. Я даже не уверен, есть ли ты… Но мне интересно. Любопытство, да… Последнее искушение Иисуса было в Гефсиманском саду?

– Нет, с последним вздохом.

– Так и есть. Кто тебе подсказал, а? Иисус жил по закону сердца, невзирая на внешний закон. Станет ли его убийство последней йотой, когда закон, исполненный до конца, себя уничтожит? Свята ли кровь того, кто проклят по суду старого завета?

– Много высокопарных слов. Он мог бы сойти с креста – на самом деле. Бог всегда и везде его слышал и делал, что он просил. Но в конце, это чистая правда, Он его оставил. Я так и не понял, что это было и почему?

Если бы тень могла улыбаться, я увидел бы сейчас её улыбку. Голос из пустоты внутри силуэта продолжал:

– Иоанн, старец, написавший свое Евангелие, был честным парнем, честнее последователей. Он считал Иисуса богом и не мог представить, чтобы бог боролся с искушением. И он исключил это. Совсем исключил. Ни в пустыне, ни в Гефсимании, ни где-либо ещё искушения не было. А вот богословы лукавы. Они приняли его труд, потому что он им понравился, а затем пытались скрестить ужа с ежом, философа с рыбаками – и получили двухприродного Христа, который мог искушаться, но не мог искуситься.

– Хм. Я давно понял – Иоанн принципиальный противник человеческих слабостей у Христа.

– Может, он пожалел меня и не стал перед читателями выставлять идиотом, искушающим бога? Ха-ха.

– Шутишь? Впрочем, Иоанн был талантлив. Даже мысль об искушении Христа не придёт в голову, когда читаешь его Евангелие. Его даже некуда вставить. Иисус вышел с учениками в сад после длинной речи на вечере. Туда же пришёл Иуда с отрядом. Иисус же, зная всё, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Всё это в четырёх строчках.

– Краткость – сестра таланта.

– А перед этим Иисус долго рассказывал ученикам, куда он идёт и как всё будет – речь длинная, на пять глав. После этого просить Отца с воплем и слезами: да минет меня чаша сия? Невозможно. Скажи-ка, Иоанн действительно верил в то, о чём писал?

– Верил – не верил… Всё это так зыбко. Это не из моего лексикона.

Зазвенел будильник, и Сергей Афанасьевич просто открыл глаза.