16

Меня всегда разрывало в Кызыле между друзьями и родителями.

Сижу дома, а надо к ребятам – хоть сейчас беги. Общаемся с друзьями, веселимся, гудим – волнуют родители, будто бросил я их, и сидят они там в квартире вдвоем, как дети, чуждые любого веселья, смотрят ТВ или собираются на дачу. Без никого, одни. Будь рядом хоть кто-то – не так терзался бы…

Из всех своих друзей в этот раз я встретился только со Скобелевым. Не трое и не десять нас было, как когда-то. А двое, впервые.

Скобелев снимал квартиру, жил один. Жена и сын – в соседнем Абакане.

Два года назад сгорела от онкологии тетя Марина – его мама. Год назад не стало дяди Валеры – отца.

«Собраться бы сейчас вместе, как в детстве, лучшими друзьями – я, ты, Сашка, и просто посидеть», – написал он мне в день ее похорон – он плакал.

Батя умер у него на руках – выпил лишнего, захрипел. Вскрылась язва.

– Он все время сидел в квартире, куда деть себя, не знал, чем заняться, – говорил мне друг. – Летом золотарем работал, но в последний год его не взяли. Осенью, по весне – ладно, рыбалка. А зимой бухал. Мне бы ему какое дело найти! А все – некогда, некогда, – мучился он.

Никого из старых корешков у дяди Валеры не оставалось, родни тоже.

Скобелев привык в последние годы тянуть на себе всех своих: родителей, сестру, жену, сына. Крутился, вертелся, что-то продавал, перепродавал, ремонтировал. Оттого и не переезжал в Абакан: здесь все связи, его знал весь город. А вот отца проморгал. Да и не было у него ответа – куда человека в такой ситуации пристроить? Тем более и сам выпить любил, вместе с тем же батей – исчезнуть из поля зрения на неделю-другую.

От квартиры после смерти отца и матери хотел избавиться – давили пустые стены. Да и сестре требовалось покупать жилье: она мыкалась по съемному в том же Абакане, уехав из Кызыла, не найдя дома работы по специальности – химик-лаборант.

В это же время к Скобелеву подоспели кредиторы. Он взял у знакомого товар на реализацию, затянул по своему обыкновению с выплатой. Знакомый, не желая дожидаться, перепродал долг местным бандитам – такие дела в ходу в Туве. И спустя месяц с безмятежным, только-только вышедшим из очередного запоя Скобелевым связались другие люди: за прошедший срок сумма долга подпрыгнула ровно втрое.

– Самое паршивое, что не осталось никого, позвать некого, – сокрушался он. – Сашка – бич бичом, соплей перешибешь. Степку? Они вызвали меня на стрелу, я позвал Степку. А он, сам знаешь, тоже бухает – худой как скелет. Приехали. Их четверо было, лет по 20–25. Пехота! Степку сразу нахлобучили. Меня не трогали – разговаривали только. Пушку, твари, вытащили. Я стою, думаю – я же тебя, черт поганый, с пушкой твоей с первого удара вырублю. Русский если бьет – уже не встанешь. Ну, второго за ним, третьего – справлюсь. А дальше че? Скажут старшим. И завалят тебя у подъезда следующей ночью. Бегать же от них не будешь вечно или в другой город переезжать. Рядом с ногой выстрелили, уроды, – пугнули. Я стоял как стоял: «И че?» В общем, проглотил, ничего не ответил. Понимаешь, вот это самое обидное, что ничего не ответил…

Скобелев слыл в городе за бойца. И таким и был: серьезный человек. Но тянуть с долгом не стал, пусть и с процентами – такие правила. Это подстегнуло процесс продажи квартиры. С кредиторами расплатился. Сестре купил студию в новостройке в Абакане. Себе снял однокомнатную в Кызыле, и еще гараж, где складировал контрафактный алкоголь, на нелегальную продажу которого перешел в последнее время.

Я заикался, будучи еще в Петербурге:

– На фига алкоголь? У тебя же у самого из-за него батя…

Он обрывал:

– Думал об этом тоже! Но подумал – и выбросил из головы. Особого выбора нет, не вижу вариантов.

Из Петербурга я писал ему жизнеутверждающие сообщения на телефон. Вроде – «Собрался на рыбалку на озеро», или «Снова начал бегать в парке и тягать гирю», или «Сегодня – театр, завтра – концерт!»

Этими словами из своего большого города мне хотелось подбодрить друга, одарить пылом новизны. Показать, что жизнь состоит из разных цветов, и вот – все они на ладони, нужно только захотеть. Например – чего стоит купить билеты на самолет и сгонять впервые с сыном в Петербург (деньги у него водились). Я знал, что Скобелев идет по одной колее, не сворачивая в сторону, я стремился показать ему, что есть и другие дорожки.

Отсюда, из Кызыла, я увидел, что слова мои были пошлы и неуместны. Как патетическое воззвание, отправленное на фронт в разгар военных действий. Не до разных цветов было в Кызыле. По крайней мере, Скобелеву.

Мы сидели с ним вечер за вечером за бутылкой «контрафактного» коньяка под тусклой лампой его кухни и впервые никуда не бежали, не подталкивали друг друга, не провоцировали, впервые веселились через силу. И впервые в жизни он не наведался ко мне в гости, не поздоровался с родителями. И я впервые его не позвал. И не позвали они.

Что-то с хрустом переломилось в Туве в последнее время. Люди балансировали на краю, пытаясь сохранить равновесие, одной ногой стоя на тверди, другой мотая в бездне.

Кто-то, не удерживаясь, проваливался.

Мне почему-то казалось, что, какие бы ни были волны, такие, как Сашка, всегда будут стоять. Вот он – высокий, элегантный, с кудрявой шевелюрой, идет небрежной походкой по Кызылу, и тувинские девушки и пацаны смотрят на него, нездешнего, с удивлением и восхищением. В разные годы он проявлял себя в разных амплуа. Поэта-гитариста. Подающего надежды юриста. Преподавателя в университете.

Когда я приезжал в студенческие годы из Красноярска, первым делом я заходил к нему – автобус прибывал в Кызыл в пять утра и остановку делал аккурат возле Сашкиного дома. Какие-то 15 лет назад подобные ночные визиты были обычным делом. На полке в комнате Сашки лежали стопочкой мои письма.

Почему Сашка опустился? Я пенял на Скобелева – его влияние: пили всегда вместе, но крепкий Скобелев умел выкарабкиваться наружу, а Сашка – нет, и не сумел. Скобелев винил самого Сашку – несамостоятельного и малодушного, как показала жизнь. А также его маму – добрая и отзывчивая, она чересчур пеклась о Сашечке: чуть что – он к ней, а она выручать. Сам Сашка ни с того ни с сего во всех своих бедах обвинил отца, якобы тот, уйдя из семьи много лет назад, лишил его – сына – опоры, и эта трагедия с тех пор изъедала его изнутри, он, отец, во всем виноват!

– Да и делать, честно говоря, больше в Кызыле нечего, Серега, – говорил мне Скобелев. – Забава тут только одна – водка.

Так или иначе, друг наш остался без работы, потом снова без работы. Его то и дело видели среди бела дня в самых разных концах города – оборванного, шатающегося, сшибающего копейки на бутылочку, если повезет – спирта, если нет – боярышника. Гражданская жена родила ему сына, и временами счастливого папашу заставали на улице пьяного в обнимку с закутанным в одеяло малышом.

«Сашка ночью на такси с маленьким сыном заезжал, – с тревогой сообщала мне мать по телефону. – Денег срочно занимал…»

Тогда же он начал воровать, вряд ли отдавая себе отчет, что творит. Воровал у родных, у друзей, у того же Скобелева.

«Бухаем втроем вместе с моим батей, вдруг Саша исчезает, а вместе с ним пропадают деньги и телефон».

В это же время он стал бегать. Срывался, невменяемый, с места и бегал по городу, ночью, в поисках чего-то. Или спасаясь от чего-то…

В последние полгода с его номера мне в Петербург (и не только мне) приходили эсэмэски: «Срочно перезвоните – с Сашей беда» или «Саша умер».

А потом однажды позвонил Скобелев и сказал, что Сашу посадили.

– За что? – я не был удивлен.

– За непредумышленное убийство.

И, хмыкая, добавил:

– Только с нашим Сашей такое могло произойти.

Пьяный Сашка в ту ночь познакомился на улице с веселой девушкой, которая сама же предложила ему выпить. Недолго думая, он привез девчонку к себе – у Сашки была однушка, с женой они давно жили раздельно, сын обитал на два дома.

За поцелуями выяснилось, что пылкая красотка – мужик! В парике и накрашенный. И в Туве такое бывает.

– У него возле дивана всегда молоток лежал, – рассказывал мне Скобелев. – Он им вечно ножку дивана подбивал – она все время отваливалась. И, как на зло, этот молоток там под рукой оказался. В общем, все кровью залил… Сам и скорую вызвал, и полиции сдался. Сразу протрезвел.

Сашке дали восемь лет.

Собирается опротестовывать, но, как юрист, признается – шансов мало.

Говорит, что быстро адаптировался в тюрьме, обвыкся.

– Еще бы, – высказывался по этому поводу Скобелев. – Делать ничего не надо. Лежи да ешь! Да передачки от мамы принимай.

В последний раз я виделся с ним лет пять назад: приезжал из Петербурга.

Мы пришли тогда к Сашке со Скобелевым. В квартире воняло спиртом. Сашка голый, в одних семейных трусах сидел на табуретке с разбитой головой. Жена – с ама с расквашенным носом – обмазывала ему зеленкой голову и делала перевязку.

– А-а, – подвывал он, не обращая на нас внимания.

Скобелев только посмеивался.

– Полюбуйся на эту парочку, – хехекал он, раскупоривая бутылку. – Расскажи, Саша, нам о своих подвигах!

Голову Сашке раскроила накануне в пьяном угаре жена. Он в ответ разбил ей нос.

Ушел я почти сразу – я не узнавал старого друга, разговор не клеился. А ему, страдающему от ушибов и похмелья, он, кажется, и не больно был нужен.

В следующий свой приезд в Кызыл я намеренно не встретился с ним, не позвонил, не имел желания: Сашка где-то пил. До лучших времен – думал я тогда. И сейчас так думаю. Семь с половиной ему осталось.