22. Сэм

Я ожидаю регулярных побоев и потому ничуть не удивляюсь, когда дверь с лязгом распахивается и в будку врываются трое мужчин, которые немедленно принимаются пинать меня. Я сворачиваюсь в клубок и принимаю эти побои – до той степени, до которой вообще можно принимать что-то подобное. Боль кажется острой, как стекло, но я не думаю, что что-то у меня сломано. Перед тем как оставить меня лежать на земляном полу, окровавленного и задыхающегося, мне швыряют полупустую бутылку воды и кусок хлеба.

Держат на хлебе и воде в самом буквальном смысле. Хорошо, что они знают классику.

Я отпиваю маленький глоток, невзирая на желание выхлебать всё разом, и отставляю бутылку в сторону. Половину хлеба приберегаю на потом, а остальное съедаю маленькими кусочками. Жуя его, чувствую вкус крови из разбитой губы. Я уже потерял счет времени, хотя и пытался вести отсчет часам, проводя черточки на земляном полу, там, куда падал солнечный луч из щели… пока солнце не скрылось.

Я не знаю, где Коннор, и заставляю себя не думать о нем, потому что не могу выбраться отсюда – пока. На этот раз я без сопротивления позволил им развлекаться, в основном потому, что хочу, чтобы они сделались самоуверенными. В следующий раз они будут не такими агрессивными и куда более уверенными. Я позволю им и это. На третий раз, если они достаточно расслабятся, а обстоятельства будут благоприятствовать мне, я выберусь из этой дыры, найду Коннора и соображу, как нам обоим освободиться.

Мне приходится сдерживаться, чтобы не съесть весь ломоть этого хлеба домашней выпечки разом – такого вкусного я еще никогда не пробовал. Но лучше приберечь его на потом.

Слышу короткий, нервный стук в дверь. Черный юмор едва не заставляет меня спросить: «Кто там?» – как будто я у себя дома и могу впустить или не впустить визитеров, если захочу. Но я молчу.

– Ты здесь? – спрашивает чей-то голос. Я надеялся, что это будет Коннор, но в то же самое время я не хотел этого. Я хочу, чтобы он был осторожен, подчинялся правилам и не рисковал собой.

Это не Коннор. Это голос женщины, а может быть, девушки. Очень настороженный. Я пытаюсь подняться, но испускаю стон и остаюсь лежать. Раньше я лучше справлялся с болью. Наверное, старею.

– А где еще мне быть? – спрашиваю я. Потом перекатываюсь и прислоняюсь головой к металлической двери. Сейчас я понимаю, что мне следует радоваться ранним холодам. Летом эта будка превращается в раскаленную душегубку. Холод заставляет меня дрожать, однако сейчас температура не настолько низкая – пока что, – чтобы бояться смерти от переохлаждения. Спать, конечно, адски тяжело, но мне случалось переживать и худшее.

– Как тебя зовут? – шепчет женщина. – Извини, я не могу быть здесь долго. Просто скажи мне свое имя.

– Сэм Кейд, – отвечаю я. Я не намерен выдавать им что-то сверх того, потому что, возможно, это некий тактический прием. – А кто ты?

Она не отвечает, только спрашивает:

– Ты его отец? Того мальчика…

На это можно ответить по-разному, но я выбираю самый простой ответ:

– Да.

– Он в беде, – говорит она. – Тебе нужно вытащить его отсюда. Поскорее.

Это заставляет меня забыть о холоде, боли и всем остальном. Я выпрямляюсь и смотрю на дверь так, словно могу видеть сквозь нее.

– Что случилось?

– Это случается с ними всеми, – отвечает незнакомка. – Есть только два варианта. Он станет либо братом, либо святым. То и другое плохо.

Я понимаю, что это тоже может быть приемом – дезинформацией, призванной ослабить мою сосредоточенность и способность к сопротивлению. Естественно, они намерены использовать нас с Коннором друг против друга. Это прописные штуки. И насколько я знаю, этот голос по ту сторону двери принадлежит одной из истинно верующих.

– Я ничего не могу с этим поделать. Ему придется справляться самому, – говорю я и, как бы больно это ни было, возвращаюсь к дальней стене. Женщина дважды зовет меня по имени. Я не откликаюсь.

Она уходит. Наступает ночь, которая кажется особенно темной, холодной и длинной. Потому что у меня нет уверенности в том, что сказанное ею – неправда. У меня нет уверенности в том, что Коннору в этот момент не промывают мозги. Он и раньше бывал восприимчив. Он попался на ложь своего кровного отца, и это либо дало ему иммунитет – на что я надеюсь, – либо сделало его еще более уязвимым. Я молюсь о том, чтобы он разгадал все их манипуляции, но у этих людей явно есть опробованная система, которая работает практически безупречно. Они аккуратны, жёстки – и все-таки то, что они вот так явились к Гвен и забрали меня и Коннора… это было безрассудно.

Безрассудство – очень, очень опасная вещь для подобных сект. Оно делает их дерзкими и склонными к суициду. Патер Том, как все прочие самозваные пророки, будет цепляться за власть до самого конца и сделает все, чтобы остальные сектанты сошли в могилу раньше его. Тому есть множество прецедентов, от Дэвида Кореша до Джима Джонса .

Вне зависимости от того, хочу я верить этой женщине или нет, Коннору грозит реальная опасность. То, что я сижу здесь, дрожа от холода и боли, унизительно и обидно, но я не могу позволить, чтобы это ослабило меня. Мне нужно каким-то образом это использовать.

Поэтому я делаю то, чему меня обучали в военно-воздушных силах по программе SERE: выбрасываю все это из головы, снова сворачиваюсь в клубок, чтобы сохранить тепло, и стараюсь поспать как можно крепче и дольше.

На следующее утро я просыпаюсь от того, что дверь со стуком распахивается. Я едва успеваю выпрямиться, как они хватают меня. На этот раз никаких побоев. Меня выволакивают наружу, навстречу мягкому утреннему свету. Все еще холодно, мои ступни онемели настолько, что я едва чувствую боль от порезов, когда спотыкаюсь об острые камни, образующие низкую стену вокруг тюремного здания. Это символический барьер, предназначенный для предупреждения о том, что сюда ходить нельзя. На этот раз ко мне прислали троих мужчин; один из них – Калеб, он вооружен пистолетом-пулеметом, который висит на ремне, охватывающем его грудь. Марка оружия мне знакома – MP5. Я гадаю, насколько хорошо он умеет с ним управляться. Вероятно, достаточно хорошо, чтобы расстрелять меня, словно неподвижную мишень. Остальные двое тоже вооружены, хотя и более распространенным среди гражданского населения оружием, но это тем не менее уменьшает мои шансы вырвать у Калеба MP5 и попытаться выжить и победить. Я решаю выждать и посмотреть, куда они меня ведут.

Мужчины не говорят ни слова, просто ведут меня по тропе – сначала по острым, режущим кожу камням, потом по холодной утоптанной земле между рядами безмолвных деревьев. Когда я спотыкаюсь – чувствительность вернулась к моим ногам, и это неприятно, – то получаю такой сильный тычок в спину, что едва не падаю наземь. Кандалы на руках и ногах уже стерли мои запястья и лодыжки в кровь, и я снова чувствую грызущий голод. Отмечаю странную тишину – здесь не поют даже птицы.

Сначала я слышу шипение, которое постепенно перерастает в громкий рев, потом вижу водопад. Он невысокий, но изумительно красивый, и утренний свет порождает радуги, танцующие в белой взвеси над пенящейся водой. Пруд – озеро? – куда падает струя, выглядит глубоким и непроглядно-черным.

Патер Том стоит на каменистом берегу и смотрит на водопад. Калеб и его безмолвные товарищи подталкивают меня к нему и отступают на несколько шагов, где и останавливаются по стойке «вольно». Двое из них явно прошли военную подготовку на скорую руку, хотя мне кажется, что Калеб когда-то действительно носил армейскую форму и, вероятно, именно поэтому держится с таким превосходством.

– Сэм, – говорит пророк и поворачивает голову, одаряя меня улыбкой. Он выглядит как всеобщий лучший друг, только старше возрастом – папа, дедушка… и, не могу не отметить, у него есть странный, притягательный шарм. – Я хотел поговорить наедине. Сугубо между нами, как мужчина с мужчиной.

«Как тюремщик с узником, он имеет в виду».

Я понимаю, что это, возможно, мой шанс. Сейчас я не в центре открытого лагеря, где повсюду охрана с оружием. Я в уединенном местечке, охранников здесь всего трое – не считая самого ценного члена этой секты. Я быстро составляю в голове план. «Первый шаг: перекинуть скованные руки через его голову, потянуть его назад за шею, использовать его как прикрытие. Заставить их бросить оружие. Схватить ближайший ствол и застрелить их всех, если придется. Держа патера Тома в заложниках, заставить кого-либо привести Коннора и пригнать автомобиль, после чего можно будет убраться отсюда ко всем чертям».

План, конечно, непрочный, словно лист бумаги, но все же это шанс, и лучшего уже не будет, как мне кажется.

Я уже готов начать действовать, когда патер Том поворачивается ко мне и приставляет к моему боку лезвие длинного охотничьего ножа. Он по-прежнему улыбается.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит он тихо, словно мы обмениваемся некими секретами. – Ты замышляешь, как удрать отсюда и вытащить мальчика. Я уважаю это. Но этот мальчик – мой. Я скорее увижу вас обоих мертвыми, нежели позволю вам уйти.

Я ничего не говорю. Поражение оставляет кислый вкус во рту. Я сглатываю и стою неподвижно.

– Даже если ты каким-то образом сумеешь избежать этого ножа, одолеть меня и моих людей… у моих верных есть приказы, и они разорвут тебя на части прежде, чем ты сумеешь сбежать. Смирись с этим. Ты не настолько отважен. Ни у кого не хватит сил и дерзости на такое.

Он делает паузу, но не отводит нож. Кончик лезвия, прижатый к моей коже, кажется мне горячим. До моих почек и крупных артерий – пара дюймов, не больше. Одно движение – и я истеку кровью у него на глазах. Я ощущаю тошноту и ярость, я хочу убить его, однако заставляю себя вспомнить о том, чему меня учили.

Я жду. Делаю вид, что побежден. Пошатываюсь и стараюсь выглядеть как можно более усталым и подавленным.

– Этот твой мальчишка умен. И такой же тихий, как ты. Хотя я знаю, кто его настоящий отец. Возможно, мальчик похож на Мэлвина Ройяла сильнее, чем кажется… Как, по-твоему, это так? Может из него вырасти безжалостный убийца?

Я ничего не говорю. Пусть болтает. Рано или поздно он дойдет до сути. Я проглатываю свою ярость и заталкиваю как можно глубже. Несмотря на холод, меня пробивает пот и поднимается температура от желания убить этого типа.

Но я должен ждать.

– Я искал сведения о тебе. Как жаль, что твоей сестре на жизненном пути встретился такой монстр, как Ройял… Бог реально действует загадочными способами, не так ли? Он свел вместе тебя и жену Ройяла. Но в этом есть и некая победа. Тебе не потребовалось уничтожать его, достаточно было лишь забрать то, чем некогда владел он. Его жену. Его детей.

Он пытается получить от меня реакцию, но тщетно. Если хочет, чтобы я дернулся, он бьет совсем не в ту точку.

Улыбка его остается неизменной, как и ощущения, исходящие от него, – спокойствие, непринужденность, дружелюбие. Держу пари, он сохранит это выражение лица и эту улыбку до того самого момента, как увидит, что ты умираешь. Может быть, лишь в самый последний момент эта маска соскользнет, и из-за нее выглянет монстр. Но этого монстра видят только его жертвы. И никогда – его паства, состоящая из овец и волков.

– Ты, похоже, действительно заботишься об этом мальчике, невзирая на всю кровь и боль. Так скажи мне, Сэм: что ты готов сделать, дабы спасти его?

Наконец-то мы переходим к главному. Я почти испытываю облегчение, но по-прежнему ничего не отвечаю. Первое правило сопротивления допросу: никогда не говори «да». Не давай никаких ответов, которые могут быть опасны для тебя или для других.

– Ни слова? – В его голосе звучит разочарование. – Мне нужно знать, Сэм: готов ли ты умереть за него? В действительности он не твой сын, не твоя плоть и кровь. Любишь ли ты его достаточно, чтобы спасти его?

Никогда не говори «да». Правила для тех, кто попал в плен, глубоко въелись в мою память, но я никогда не чувствовал себя настолько в плену, как сейчас, зажатый между угрозами и харизмой этого человека. Сейчас я вижу в его глазах блеск, намек на то, что видят его жертвы в последний отчаянный момент. Мне нужно разозлить его.

– Пожалуй, я воспользуюсь разрешением говорить, потому что твое словоблудие начинает меня утомлять. И выскажусь ясно: пошел ты на хрен, Том. Пошел ты на хрен со своей извращенской сектой, со своими угрозами, со своим враньем и самопальным промыванием мозгов. Возьми все это и засунь это себе в задницу. Я готов умереть за Коннора, можешь не сомневаться. Может, ты и сумеешь убить меня до того, как я убью тебя. Но вот что я тебе скажу: человек, который придет за тобой, когда меня не станет, будет намного, намного страшнее.

Если патер и застигнут врасплох, то я этого не замечаю. Но я слышу странную нотку любопытства в его голосе, когда он спрашивает:

– И кто же, по-твоему, придет, когда тебя не станет?

– Гвен Проктор, – отвечаю я.

Он смеется – искренним смехом, хотя мне кажется, что такой патологический злодей не в состоянии понимать юмор так, как понимают его остальные люди. Наконец он ухитряется выговорить:

– Библия говорит: «Не муж от жены, но жена от мужа». Женщины созданы для того, чтобы служить, доставлять удовольствие и давать потомство. Все остальное неважно. Ее следует научить этому. И я позабочусь, чтобы ее научили.

– Она с радостью научит кое-чему тебя самого, – возражаю я. – Если ты, конечно, не кончишься раньше.

– Позволь, я предскажу тебе будущее. Когда я закончу с Коннором, он станет истинно верующим. Может быть, даже моим давно обещанным мессией. Он продолжит мой труд и будет счастлив и доволен более, чем за все время, проведенное с тобой или с его противоестественной матерью. – Он сильнее вдавливает нож, и я чувствую искру боли, но никак не реагирую. Нажим усиливается, искра превращается в пламя. Я стараюсь не моргать. – Это в лучшем случае, конечно. Один из вас присоединится к моей армии святых. Это можешь быть ты – или это может быть твой сын. Я намерен предоставить тебе выбор.

Классика.

– Ты намерен сделать то, что хочешь сделать, независимо от того, что я скажу. Думаешь, будто ты особенный, не такой, как все… но ты даже не оригинален. Ты – ИГИЛовец с Библией. Ты – Джим Джонс, только без отравленного питья. Ты – копия копии, скотина. Однако это неважно. Такие люди, как ты, всегда заканчивают плохо. Но самое главное – то, что заканчивают. Закончишься и ты.

Я сумел подколупнуть его скорлупу, и на секунду я вижу перед собой настоящего Тома. Злого, жестокого, коварного, ненасытного Тома.

На этот раз нож входит глубже; такое ощущение, что он ткнул меня паяльной лампой. Шок затуманивает эту боль мягкой завесой, и это хорошо, потому что при шоке кровь оттекает от внешних органов к внутренним, чтобы не вытечь из раны, чтобы продолжить питать сердце, легкие и мозг – и к черту все остальное. Мой бок кровоточит не так уж сильно, хотя и непрерывно. Патер не задел артерию. Это помогает мне выровнять дыхание.

Он стоит с ножом в руке и смотрит на меня. Наблюдает, как я истекаю кровью. Он выглядит… счастливым, словно ребенок в Рождество. Он с радостью порезал бы меня на кусочки. В течение нескольких долгих секунд мне кажется, что он так и сделает, и на эти секунды я просто… исчезаю. Я думаю о Гвен. О детях. Обо всем хорошем, о теплом солнечном свете, касающемся моей кожи. Если мне предстоит умереть здесь и сейчас, я не хочу думать о патере Томе.

Но он не убивает меня. Он приходит в себя и возвращает своему лицу обычное выражение. Достает из кармана платок и насухо вытирает нож, прежде чем убрать его в кожаные ножны.

– Уберите его, – говорит патер Том. – Пусть истекает кровью, постится и молится. Завтра мы сделаем его святым.

– Я нужен тебе, – говорю я ему. – Убей меня – и у тебя не останется средств удержать его здесь. Этот мальчик умен. Он найдет способ сбежать.

– Коннор уже мой, – говорит Том. – А с тобой я поступлю так, как велит мне Господь.

Им приходится волоком тащить меня обратно в темницу. Я вырубаюсь на полпути, а когда снова прихожу в себя, то обнаруживаю, что лежу на полу все в той же запертой будке. Кто-то перевязал мне рану. Понятия не имею, есть ли у меня внутреннее кровотечение, но больно адски. Я просто стараюсь не шевелиться и ждать, пока мое тело не приспособится к этой боли. Или мой разум – кто уж успеет первым…

Когда боль становится терпимой, я допиваю воду и доедаю хлеб – маленькое причастие. Потом говорю себе: что бы ни случилось, я сделал все, что мог. Если внутреннее кровотечение все же есть, ближайшие несколько часов будут очень неприятными. И я должен признаться самому себе, что мне страшно. Страшно за себя и за Коннора. Страшно за Гвен, которая может не знать, с чем она столкнется, когда придет за нами.

Я верю в слова патера Тома о том, что его люди – убийцы. Я испытываю холод и тошноту, когда думаю о том, что они могут поймать Гвен. Я не хочу представлять, что тогда может случиться.

«Не приходи одна, Гвен. Ради бога, не приходи сюда одна!»