18. Сэм

Я мало что помню после того, как Гвен упала от удара по затылку, а я, увидев это, кинулся за человеком, забравшим Коннора.

Только проблески.

Оглушительный визг «панической сирены» на брелоках детей.

Коннора тащат к грязному «автодому», припаркованному у дома.

Я собираюсь с силами и прицеливаюсь в угловатое лицо человека, который уносит моего сына.

После этого все расплывается. Неожиданная, ошеломляющая, сводящая судорогой боль. Я падаю, выронив пистолет, который отбрасывает прочь чья-то нога. Меня пинают, потом я теряю сознание.

Я пытаюсь вспомнить что-нибудь еще, но вижу лишь бледное, испуганное лицо Коннора.

Я прихожу в себя медленно, и воспоминания отступают перед неприятной реальностью. Я прикован за ноги к скобе, ввинченной в пол фургона, а мои руки стянуты вместе длинной цепью, пропущенной через ту же самую скобу. Длины едва хватает, чтобы я мог сидеть, привязанный к грязному потрепанному креслу, которое тоже прикручено к полу.

Меня не ударили сзади, я это знаю – все трое были впереди меня, один слегка слева. Сосредоточившись, я, кажется, вспоминаю вспышку света, за которой последовала боль, свалившая меня наземь.

Должно быть, у кого-то из них был «Тейзер» , и он ударил меня им, а потом, уже упавшего, меня запинали до потери сознания. Тело покрыто синяками и болит, возможно, треснуло ребро, но состояние мое лучше, чем я сам ожидал. Голова адски болит, как будто кто-то бьет меня кулаком в лоб, пробивая череп насквозь. Но это все неважно, потому что Коннор сидит в кресле напротив меня.

Он тоже связан – таким же образом, как и я. На лице его видны синяки и царапины, но взгляд у него ясный и острый, и я вижу в этом взгляде облегчение, когда Коннор понимает, что я очнулся.

– Папа? – выпаливает он, и я испытываю сложную смесь эмоций. Страх. Горячую любовь. Ярость из-за того, что я не сумел выручить его. Он нечасто называет меня папой, а когда называет, то это значит, что он сейчас уязвим. И это его доверие для меня важнее всего. Я не могу его подвести. – Ты в порядке?

– Все хорошо, – отвечаю я ему.

«Но у нас вовсе не все хорошо. Точнее, все плохо». Мы находимся в том же грязном «доме на колесах», и он, раскачиваясь и подпрыгивая, едет по неровной дороге. Мы не выехали на шоссе – по крайней мере, пока. Я полагаю, похитители выбрали окольный путь, чтобы избежать встречи с копами. Снаружи все еще темно, и я прикидываю, что провалялся не так уж долго. Надеюсь, не дольше нескольких минут. Нет, все же дольше: пульсирующая боль в голове свидетельствует, что удар был достаточно сильным, и мне вовсе ни к чему повреждение мозга вдобавок ко всему, с чем мы уже столкнулись и с чем нам еще предстоит столкнуться.

– Заткнитесь оба, – говорит один из мужчин. Один, конечно же, ведет фургон, другой держит дробовик, третий устроился в таком же кресле и сейчас развернулся, чтобы видеть нас. Рядом с ним на столике лежит «Тейзер», но другого оружия я не вижу.

Они не хотят нас убивать. Хорошо. Это преимущество, которое я могу использовать.

– Вам не уйти, – говорю я ему. – Копы наверняка вас уже ищут. И ФБР тоже. На этот раз вы похитили ребенка, а не взрослого. Вы знаете, что это означает? «Эмбер Алерт». Федералы и полиция штата будут вас выслеживать. Они опознают вас по записям с видеокамер в нашем доме через пару часов, и долго ли еще этот ваш дерьмовый фургон останется анонимным? Просто отпустите нас. Отпустите, и на этом все закончится.

– Еще раз заговоришь, и получишь вот этим, – предупреждает мужчина, кладя руку на шокер. Он меня не слушает. Или верит, что бог защитит его, хотя должны же они понимать, как рискованна их затея. Раньше они были осторожными. Что-то заставило их пойти на такое безрассудство и нарушить обычную схему действий.

Нет ничего страшнее, чем фанатики, полагающие, будто им нечего терять.

Я умолкаю, потому что мне нужно сохранить силы и возможность для защиты Коннора, если дело дойдет до этого. Обвожу взглядом интерьер «дома на колесах». Пожелтевшие от возраста плафоны светят тускло, но я различаю древнее, свалявшееся ковровое покрытие на полу, крошечную кухоньку с потрескавшейся стойкой и запертыми шкафчиками, четыре глубоких кресла, пару маленьких столиков; в дальнем конце, за провисшей складной дверцей, видны две двухъярусные койки. Полагаю, за другой складной дверцей скрывается туалет. Внутри «автодома» пахнет как в раздевалке, где включена тепловая пушка. Полагаю, обычно с ними ездит какая-нибудь женщина – наживка для успеха их проповедей, – но если и так, то никакого ощущения женского присутствия здесь нет.

Окна задернуты занавесками – клетчатыми, в красно-коричневых и оливково-зеленых тонах – так, что внутрь невозможно заглянуть. Я высматриваю какие-нибудь пути для побега. Не считая входной двери в противоположной стене – эта дверь заперта изнутри на засов, который удерживает на месте висячий замок, – есть еще технический люк в полу и еще один люк в потолке, с прозрачным окошком. Насколько я могу видеть, в задней части «автодома» дверей нет. Но, по крайней мере, какие-то варианты в наличии.

Если смогу высвободиться из цепей, я намерен убить всех, кого понадобится, захватить этот гроб на колесиках и мчаться к ближайшему месту, где мы сможем получить помощь. Если мне это не удастся, я вытолкну Коннора в ближайшую дверь или люк, а потом ввяжусь в драку. Не очень хороший план, но, по крайней мере, у Коннора будет шанс сбежать, спрятаться, найти помощь.

Хотя и этот план маловыполним. Голова у меня болит так, что к горлу подступает тошнота, но я сомневаюсь, что они выпустят меня в сортир.

– Зачем мы вам нужны? – спрашивает Коннор, в упор глядя на человека с шокером. – Что мы вам вообще сделали?

– Не волнуйся, скоро ты будешь дома, – отвечает он. – Кстати, меня зовут Калеб. Женщина, которую мы ищем, украла маленького ребенка. Мы всего лишь хотим отыскать его и вернуть домой.

Он общается с Коннором как с равным, а не как с пленником. Ко мне он относится с презрением, для Коннора изображает дружелюбие. И Коннор слушает его.

– Ты пытаешься найти своего ребенка?

– Нет. Это сын патера Тома, по сути, мой брат. Поэтому я тоже хочу его вернуть.

«Господи, он считает, будто Коннором можно манипулировать», – доходит до меня. Я хотел бы сказать, что у мальчика к этому иммунитет, но в таком возрасте?.. Нет. Отец Коннора играл на его страхах и его желании быть нужным. То же самое, что делают сектанты.

Мальчик уязвим.

Я не могу допустить, чтобы этот мерзавец подцепил на крючок душу Коннора. Поэтому говорю, хотя и знаю, что буду за это наказан:

– А если эти дети – девочки, то сколько лет им исполняется, прежде чем ваш пророк женится на них? В каком возрасте он начинает их насиловать?

Это сразу же приводит Калеба в ярость, чего я и добивался. Он хватает «Тейзер». На этот раз я вижу, как он нажимает кнопку включения, а потом электроды впиваются мне в кожу с яркой пульсирующей вспышкой.

Это практически все, что я успеваю увидеть, а потом ощущаю лишь волны оглушительной боли, когда мои мышцы судорожно сокращаются. Это прекращается на секунду, и я хватаю ртом воздух, но потом он снова нажимает кнопку. Опять боль. Я слышу, как Коннор кричит, чтобы он прекратил. Мои легкие пульсируют, горят от нехватки кислорода, но мышцы не в силах растянуться, чтобы наполнить грудь воздухом. Не думаю, что можно убить кого-то шокером, но сейчас это ощущается именно так.

Кажется, проходит год, прежде чем в «Тейзере» садится батарея и парализующие разряды прекращаются. Я делаю глубокий судорожный вдох. Цепи, удерживающие меня, звенят от моих судорожных движений, металл на лодыжках и запястьях кажется раскаленным. Но даже то, что я остался в живых, кажется мне победой.

Слышу, как Калеб снова нажимает на кнопку. Ничего. Аккумулятор полностью разряжен. «Сукин ты сын, Калеб». Есть в нем некая садистская струнка. И лучше его целью буду я, чем Коннор.

– Оставь его в покое! – кричит тот.

Водитель «автодома» резко приказывает нам заткнуться – а не то нам заткнут рты. Я ухитряюсь кивнуть Коннору и показать ему большой палец, хотя я обессилен, словно выброшенная на сушу рыба, и мышцы мои все еще слегка подергиваются. Я оцениваю свое состояние, а потом сосредоточиваю внимание на человеке, которого оказалось так легко разозлить. Он встает, добывает из кармана ключ, отпирает один из шкафчиков и достает оттуда новый шокер, потом многозначительно показывает его мне и возвращается к своему столику. Старый шокер он бросает в мусорную корзину.

Мы все молчим. Я закрываю глаза, потому что последствия электрического удара здорово меня вымотали. Почти сразу же я на некоторое время погружаюсь в дремоту. Нет смысла в бдительности, если я скован по рукам и ногам и не могу сделать ничего полезного. Военных пилотов обучают не только летать и сражаться, мы проходим также серьезный курс по программе SERE . «Поиск» и «уклонение» из этого курса я уже провалил, иначе не сидел бы здесь связанный, но «сопротивление» и «побег» нам определенно пригодятся. Вряд ли сектанты изобретут что-то, чего я не видел и не испытывал прежде, а всему этому я обучен противостоять. Конечно, подвергаться подобному было не очень весело, но сейчас оно, как ни странно, окупается.

Все, что мне нужно, – добраться до последней буквы этой аббревиатуры, до буквы, означающей «побег», и я должен воплотить ее в реальность не только для себя, но и для Коннора. Я должен провести его через это и добраться вместе с ним домой – живыми и невредимыми.

Или, если это будет невозможно, по крайней мере, доставить его домой живым и невредимым. Потому что это моя задача.

Он называет меня папой, и я должен оправдать это.

Я резко выныриваю из дремоты. «Дом на колесах» больше не раскачивается и не подпрыгивает, теперь он едет ровно и явно набирает скорость. Мы наконец-то выехали на настоящую дорогу. Снаружи приближается рассвет, судя по свету, просачивающемуся в щели между занавесками. Калеб распростерся на одной из коек в задней части салона. Самодовольный ублюдок…

Я начинаю методично проверять свои оковы. Куда бы ни направлялись, мы быстро движемся к конечной точке. Скоба в полу, к которой я прикован, держится незыблемо – как и цепи, конечно же. Длины цепи хватает, чтобы я смог изогнуть запястья, скручивая оковы все туже и туже. Я надеюсь найти слабое звено в самой цепи или в браслетах, но не нахожу. Коннор наблюдает за мной, потом проверяет собственные оковы. Наши похитители находятся всего в нескольких футах от нас, и человек с дробовиком периодически поворачивается, чтобы взглянуть на меня. Его, похоже, ничуть не беспокоят мои манипуляции с оковами, и он даже не велит мне прекратить.

Поэтому я продолжаю. Кресло прочно прикручено к полу. Веревки, охватывающие мою талию и грудь, надежно удерживают меня в кресле. Эти типы действительно хорошо умеют похищать людей.

Что ж, я исследовал все возможные варианты. Теперь остается только ждать.

«Автодом» едет дальше. Я дремлю, но просыпаюсь от каждого звука, беспокоясь о том, что сектанты могут попытаться сделать с Коннором. Но они оставили нас в покое. Когда я просыпаюсь снова, солнце уже взошло. Старые часы на стене фургона показывают, что сейчас почти половина десятого утра. Фургон замедляет ход и останавливается, взвизгнув древними тормозами. Я слышу в передней части голоса – кто-то разговаривает с водителем. Потом до меня доносится характерный лязг металлических ворот, отъезжающих в сторону.

«Автодом» проезжает еще немного – примерно одну длину футбольного поля, – потом останавливается, и двигатель выключается.

– Поднимайся, ленивая задница! – кричит водитель Калебу, и тот слезает с койки, зевая и потирая лицо. – Мы дома.

– Хвала господу, – отзывается Калеб. – Я стосковался по хорошей еде.

Словно уловив намек, мой желудок начинает урчать. Я бы не отказался от яичницы с беконом. Нет смысла отрицать жизненные потребности, поэтому я удовлетворяю голод, как могу, – воображая вкус пищи. Потом прекращаю это и сосредотачиваю внимание на Калебе, который освобождает Коннора. Он отпирает висячий замок на скобе и вытягивает цепи. Коннор начинает дергаться, но он все еще привязан к креслу и потому не может даже встать. Калеб свое дело знает. Он склоняется к самому лицу мальчика и говорит:

– Слушай, я не хочу этого делать, но ты не оставляешь мне выбора. Будь послушным, иначе мне придется вырубить тебя шокером. Понятно?

Он знает: Коннор видел, что было со мной. И мне больно видеть страх, который мелькает на лице мальчика, прежде чем тот прячет его за напряженным бесстрастием. Я и прежде видел это выражение – Коннор делает такое лицо, когда скрывает все эмоции и пытается справиться с ними, но толку от этого меньше, чем от тонкой хэллоуинской маски. Это бесстрастие не сможет защитить его надолго.

Коннор внимательно смотрит на меня. Я одними губами произношу: «Делай, как он говорит». Коннор слегка кивает. Будь на его месте Ланни, я волновался бы сильнее – она склонна к мятежу даже там, где этого делать не следует. Но Коннор осторожен, с ним все будет в порядке.

И я постараюсь, чтобы это было так.

Мое сердце колотится слишком быстро. Я использую дыхательные приемы, чтобы унять его частое биение, и смотрю, как Калеб отвязывает Коннора и поднимает его на ноги. Оковы с запястий и лодыжек мальчика не сняли, и, повинуясь указаниям Калеба, он шаркающей походкой идет к двери и вылезает наружу. При всей своей подготовке я не могу скрыть тревогу, которую испытываю, потеряв его из вида. «Это неизбежно, – пытаюсь я уговорить себя. – Они с самого начала намеревались разделить нас. Жди своего шанса». Но это не унимает страх, который я сейчас чувствую – не за себя, за Коннора.

Считаю секунды. Это тоже способ сохранять спокойствие, когда не видишь, что происходит. Незнание может свести с ума, особенно если позволить эмоциям взять верх. Когда счет перестает помогать, я принимаюсь извлекать из чисел квадратные корни – что угодно, лишь бы занять мозг.

Через десять минут Калеб приходит за мной. К этому моменту остальные двое сектантов уже ушли, и я остался в фургоне один. Калеб проделывает со мной ту же самую процедуру, что и с Коннором. Сначала отпирает замок и вытягивает из скобы цепи. Это возможность, хотя и не очень удобная – я могу лягнуть его в грудь, если буду достаточно быстр, но я все равно останусь привязанным к креслу, внутри укрепленного поселения с запертыми металлическими воротами. Не говоря уже о том, что я не знаю, сколько вооруженных людей может быть снаружи «автодома». Я все же рискнул бы, если б знал, что в замке зажигания остался ключ и я могу прорваться наружу.

Но Коннора здесь нет. И это значит, что я должен остаться. Проблема в том, что если сектанты так умны и опытны, как выглядят, то они ни за что не подпустят меня близко к нему. Изоляция – это часть приемов по дезориентации. Изоляция и страх в сочетании с принятием и поддержкой со стороны сектантов. Но я понимаю, что это будет направлено на Коннора, а не на меня. Я не их первичная цель, я – средство контроля.

Это дает им некоторые преимущества. Я в большей степени отношусь к расходным материалам, но в то же самое время, если они убьют или серьезно ранят меня, это ослабит их возможность влиять на Коннора. Значит, у них, вероятно, есть жесткий предел того, как далеко они могут зайти. Пока я жив, Коннор будет стараться угодить им и обеспечить мне безопасность. Если меня убить, он замкнется в себе. Судя по отношению Калеба к мальчику, они хотят завербовать его. Он в подходящем для этого возрасте. И может быть, если сын Мэлвина Ройяла присоединится к их общине, это будет предметом извращенной гордости для главаря секты.

Калеб оставляет меня привязанным к креслу и отходит назад; тогда я понимаю, что в фургон вошел еще кто-то, потому что пол прогибается под его весом. Когда Калеб освобождает поле зрения, я вижу старика с почти полностью седыми волосами и бледной кожей. В нем нет ничего впечатляющего. Среднего роста, может быть, слегка чересчур тощий, одет в белую сорочку и свободные белые брюки. В отличие от его последователей, совсем не загорелый, и это значит, что почти все время он проводит в четырех стенах, а не работает в полях. Прямые волосы ниспадают до плеч – видимо, он намеренно придает себе сходство с Христом, как того изображают на популярных картинках. Отчасти это ему удается.

– О, так это же Иисус, – говорю я. – Это рай?

Калебу не смешно, он берется за шокер, но фальшивый Иисус кладет руку ему на плечо и, улыбаясь и качая головой, говорит:

– Пусть шутит… Да, брат Сэм, Иисус здесь. Не во мне – я не настолько дерзок, чтобы так думать. Но во всех нас. Даже в тебе. – Он продолжает улыбаться. Это меня тревожит. – Я – патер Том. Я знаю, что сейчас ты думаешь обо всех нас плохо, но ты еще придешь к тому, чтобы узреть истину. Все в конечном итоге к этому приходят.

Голос его звучит уверенно, в спокойных безумных глазах не читается ни следа сомнения. Я не отвечаю, потому что ничего не добьюсь, если позволю себе умничать и дальше. Что бы ни случилось, наилучшей стратегией будет изображать смирение, преувеличивать свою слабость от побоев и ран и ничего не выдавать. Я не знаю, ценен ли я для них хоть в чем-то, помимо того, что через меня они могут воздействовать на Коннора. Но даже этого достаточно. Я могу использовать это, чтобы оставаться живым и относительно невредимым.

«Не соглашайся. Не признавайся. Не спрашивай. Не подписывай». Даже простой ответ «да» на что бы то ни было станет крючком, который они воткнут в твою шкуру, трещиной в твоей броне; он может быть использован в разнообразных и опасных целях. Если клюнешь на достаточное количество таких крючков, тебя просто потащат туда, куда этим людям нужно.

Будь бдителен и нейтрален, всегда принимай пищу и питье, но никогда не проси о них. Программа тренировки вспоминается быстро, как и должно быть.

Я опускаю взгляд и ничего не говорю.

Меня отвязывают, высматривая малейшие признаки непокорства, но я не проявляю их. Молча иду туда, куда меня ведут, шаркая скованными ногами, словно узник на пути в камеру. Смотрю прямо перед собой, но втайне стараюсь охватить взглядом как можно больше деталей обстановки – множество зданий, амбары, машины, в отдалении виднеются поля. Открытое центральное пространство. Множество людей, снующих вокруг.

Почти в центре этого комплекса многозначительно высится церковь.

Я высматриваю Коннора и вижу его. С него снимают ножные кандалы, и это хорошо. Это означает, что при необходимости он сможет бежать. Но это означает также, что ему пытаются внушить чувство признательности. Они будут выжидать удобного момента, потом окажут ему еще одну милость – снимут наручники. Маленькие знаки доброты. Может быть, в сочетании с болью, может быть, нет. В его возрасте любовь действует лучше, чем пытка.

И в этом слабость Коннора. Любовь нужна ему, как вода – растению. А любовь со стороны отцовской фигуры – вдвойне. Если они заметят его слабые места – а они заметят, они весьма опытны в этой игре, как всякие хищники, – то поймут, как заполучить его. Умелые сектанты способны промыть человеку мозги максимум за пару недель. И это взрослому…

Мне нужно сохранять готовность. Ради нас обоих.

Все начинается так, как я и ожидал. Коннору являют милость, а меня бьют в живот. Это, конечно же, делает Калеб, когда христообразный патер Том поворачивается и идет прочь. Выглядит это так, словно патер Том не знает о происходящем – но он, несомненно, знает. Коннор это видит, как и было ими задумано. Послание с двойным подкреплением: будь послушным, и к тебе будут относиться хорошо. Они готовят его к тому, чтобы он попросил их о хорошем обращении со мной, и тогда он психологически будет перед ними в долгу. Коннор этого не понимает. Мне противно, что я – рычаг, с помощью которого на мальчика будет оказано давление, но именно так это работает.

Я на секунду ловлю его отчаянный взгляд, улыбаюсь в ответ и показываю большой палец, чтобы сказать без слов: я в порядке, все хорошо, не нужно беспокоиться. Только так я могу защитить его, прежде чем меня тащат в другую сторону – волоком, потому что я не успеваю достаточно быстро переставлять скованные ноги. Я все же ухитряюсь оглянуться и увидеть, что Коннор встревоженно смотрит на меня. Я стараюсь вложить в ответный взгляд все, что могу – любовь, поддержку, безмолвный приказ «держись». Надеюсь, что он это понял. Я не могу быть в этом уверен.

Потом мы огибаем низкое бетонное здание. К его торцу пристроена стальная будка.

Меня вталкивают в холодную, тесную и темную будку и оставляют взаперти.

Шаг первый: депривация и стресс.

Я не могу выпрямиться во весь рост. Придется попытаться хоть как-то устроиться на земляном полу между холодных жестких стен. Конечно же, ни одеял, ни воды, ни даже горшка, в который можно помочиться. Старая жалоба могла бы прозвучать сейчас забавно, но мне не смешно. Сортиром меня не собираются обеспечить. Придется сделать его самому, и я копаю утоптанную почву, пока в углу не образовывается ямка. Пока что сойдет. Эта работа также позволяет понять, что у стен будки есть основание, которое тянется вглубь минимум на три дюйма, а может быть, и на несколько футов. Сделать подкоп возможно, но это займет много времени, к тому же не получится спрятать извлеченную землю от любого, кто заглянет в будку. Значит, это будет бессмысленной тратой сил.

Я использую ямку по назначению, потом пытаюсь прилечь и отдохнуть. Я замерз и хочу пить, но знаю, что мне не дадут воды, пока не получат что-то, что им нужно. Что бы это ни было.

Сотовый телефон у меня, конечно же, забрали. Должно быть, его уже давно бросили где-нибудь на обочине дороги или – если они действительно умны – отправили совсем в другую сторону, чтобы сбить погоню со следа. Оружия у меня нет, обувь и рубашку отобрали. Следующими будут штаны. В подобных ситуациях узника всегда в конечном итоге оставляют голым.

Я сворачиваюсь в клубок, стараясь сохранить остатки тепла, и дрожу от холода, пока не засыпаю.

Просыпаюсь от пения, и на один сбивающий с толку момент оно кажется мне ангельским хором. Оно прекрасно. Я сажусь и прислушиваюсь, закрыв глаза; лучше самому контролировать собственную темноту, чем принимать ту, которой меня насильно окружили. Хор выпевает церковный гимн; взмывают ввысь женские голоса, теплые и чистые. Это похоже на солнечный свет. На счастье.

Когда песня заканчивается, остается лишь тишина, темнота и холод, и мне кажется, что они длятся уже целую вечность. Мне нужно узнать, что с Коннором. Но я понимаю, что это слабость, которую обязательно используют против меня.

Я пытаюсь не думать о Гвен, о том, что могло случиться с ней и Ланни после того, как меня вырубили шокером. «С ней всё в порядке. Эти мерзавцы не смогут остановить ее. Она все вычислит и найдет. Если надо, направит сюда целую армию».

Это успокаивает меня достаточно, чтобы я мог уснуть. Мне снится, что я падаю в яму, наполненную темнотой, и эта темнота поглощает меня, но потом я чувствую, как Гвен обнимает меня, поддерживает меня, и слышу ее шепот: «Я здесь».

Хорошее начало для выживания.