Дворец для монаха

Один старец-болгарин, который жил в келии преподобного Сергия Радонежского на Капсале, рассказал о бывшем ему видении старцу Геронтию. Ему явился ангел-хранитель и привёл его в дивное и прекрасное место, где стоял дворец. – Чей это дворец? – спросил монах.

– Твой, – ответил ему ангел. – Но поселишься ты в нём только через три дня.

Через три дня этого брата случайно застрелили пастухи, которые в тех местах пасли стадо и охотились. Предсказание сбылось. Видимо, этот монах был очень добродетельным подвижником, поскольку ему был уготован такой дворец.

Добродетельные наследники старца Хаджи-Георгия

Когда распалось братство Хаджи-Георгия, двое из отцов – Захария и Херувим – поселились в скиту святого Василия Великого. Они были добрыми монахами. Они унаследовали от старца Хаджи-Георгия хороший устав, постоянный пост и огромное понуждение себя. Их жизнь была постоянным крестношением. Через какое-то время отец Захария захотел переселиться в скит святой Анны для более высокой жизни. В келии, где он поселился, каждый вечер отцы шли ловить рыбу, и это отцу Захарии не нравилось. Он высказал им своё недовольство и с этого момента начал вести себя как юродивый. Отцы, не находя с ним общего языка, позвали его духовного брата – отца Херувима. Придя в скит святой Анны, отец Херувим сказал отцу Захарии: «Христа ради юродивыми становятся те, у кого есть мозги. А у тебя мозгов нет – зачем же ты изображаешь из себя юродивого?» Так отец Херувим убедил отца Захарию подчиниться старцу и оказывать ему послушание.

Отец Херувим, строя каливу в скиту святого Василия, носил вёдрами воду с Керасьи для того, чтобы делать цементный раствор. Хотя он мог собирать дождевую воду, стекавшую с крыши, он сделался «водовозом» и продолжал носить воду, причём не только для себя самого, но и для других живших по соседству отцов. Как только он приносил воду из Керасьи, отцы собирались и его вёдра быстро пустели. Отец Херувим вновь безропотно шёл вниз к Керасье, наполнял вёдра и опять поднимался к святому Василию. Когда в другие келии святого Василия приходили посетители, отцы посылали их к отцу Херувиму потому что считали его добродетельным и потому что у него всегда можно было найти свежую воду. Отец Херувим угощал посетителей лукумом, давал им свежую воду – и его вёдра снова становились пустыми. Рукоделием старца было изготовление деревянных расчёсок, которые он продавал очень дёшево.

О том, как сахар изгнал сладость молитвы Иисусовой

Старец Каллиник Исихаст рассказывал: «В русском монастыре был один монах, который стяжал умную молитву. Однажды он попросил своего послушника сделать ему чай и положить в кружку две ложки сахара. Попив чаю, он пошёл молиться. Но на молитве он почувствовал необыкновенную тяжесть, сухость, никакого действия молитвы не ощущалось. Брат прилагал все старания, несколько дней провёл в молитве, после чего, беспокойный, пришёл ко мне спросить, что с ним происходит. Я попытался узнать у него, что он делал перед тем, как потерял молитву. „Ничего я такого не делал. Просто чайку попил“, – ответил он. Я велел ему полгода совершать некоторые аскетические упражнения и потом снова прийти ко мне. Когда он через полгода пришёл вновь, я понял, что причиной потери молитвы был сахар. Этот брат услаждался сладостью Божественной благодати, и поэтому ему надо было презреть человеческие сладости. Однако он уступил сладости сахара, и Бог на некоторое время лишил его Своего Божественного утешения. Другие могут есть сахар мешками, и при этом с ними ничего не происходит. А этот брат, питаясь сладостью Божественной благодати, захотел другого – вот благодать и отошла».

Тайные делатели молитвы

Один молодой монах, живший в пустыне, сильно захотел научиться умной молитве. Он пошёл за советом к старцу Иосифу, затем к старцу Каллинику Исихасту, но те не приняли его себе в ученики. Так брат начал искать других учителей и, в конце концов, нашёл некоторых отцов, которые возделывали молитву Иисусову. Эти отцы, желая скрыть своё делание, вели себя как юродивые. Они не были охотниками и не ели мяса, однако развесили по стенам своей келии старые полуразвалившиеся кремнёвые ружья.

Познакомившись с ними, юный брат рассказал о своей цели их старцу. Отцы спросили, как он живёт, как совершает богослужение, и старец велел ему половину службы читать по книгам, а половину – совершать по чёткам. Увидев его интерес к молитве Иисусовой, старец дал ему некоторые наставления. Вернувшись в свою келию, брат старался применить на деле то, что ему сказали, и через какое-то время вновь пришёл к этим отцам. Старец спросил его, что он делал и видел ли он своего ангела-хранителя. Услышав в ответ «нет», старец сказал, что тот не годится для умной молитвы, и посоветовал продолжать совершать службу так, как совершал её раньше.

Этот старец был очень трезвенным и рассудительным. Однажды он пошёл на Божественную Литургию в одну келию. В этой келии отцы прочитали у святого Ефрема о прилюдной исповеди и перед каждым причащением исповедовали свои грехи всему братству. Старец сказал им, что это неправильно, потому что от слушания чужих прегрешений помысл монаха загрязняется. И отцы приняли этот совет.

Святые сорок мучеников спасают монахов от смерти

Старец Феофилакт (Нанопулос) из келии Типографов со слезами рассказывал: «В годы немецкой оккупации фашисты схватили меня и моего брата по плоти иеромонаха Пантелеймона и отправили нас в концлагерь Дахау. В одну из ночей нас вывели из барака во двор на расстрел. Была зима. С нас сняли всю одежду, и мы ждали своей очереди. Надежды на спасение не было. Тогда, вспомнив о святых сорока мучениках Севастийских, я сказал:

– Слушай, Пантелеймон, как начинается тропарь святым сорока мученикам? Ты помнишь его?

Отец Пантелеймон тут же запел на первый глас:

– „Боле́-езньми святы́х, и́миже о Тебе́ пострада́ша, умоле́н бу́ди, Го́споди…“

Он ещё не закончил тропарь, как нас вдруг покрыло облако тепла, и мы не чувствовали холода. Это было явное присутствие святых, которых тоже мучили холодом. Так прошла ночь, а утром, когда мы ожидали смерти, вдруг пришёл приказ, что нас – двух монахов – расстреливать не нужно. Больше никто из толпы людей, стоявших рядом, не спасся, спаслись только мы двое. Однако и наши имена были написаны на одной из табличек в музее концлагеря Дахау».