Нас выбирают роли?

 

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

 

Ф. Тютчев

Ну а теперь вновь вернусь к рассказу о своей жизни. Самое удивительное, что после 75 лет, когда я смирилась с финалом, моя жизнь продолжала мчаться, насыщенная счастьем новых ролей и даже новых для меня жизненных событий. В начале 2000-х годов вдруг раздался телефонный звонок, незнакомый нежный голос ласково попросил меня о встрече-интервью. Это была Рената Литвинова.

Я о ней тогда немного уже знала. Ни о чем не расспрашивая, конечно, согласилась и в назначенный день приехала в дом на Котельнической набережной, где живут многие знаменитые актеры.

Одета я была в легкое летнее платье, чувствовала себя достаточно молодо и комфортно. В общем, современная, моложавая дама. Почему я это описываю? Потому что я не знала замысла ее фильма «Нет смерти для меня». Сам замысел, на мой взгляд, великолепен. Это я поняла потом, когда увидела готовый фильм по телевизору и мне стало ясно, что вся моя нарядность и излучаемое мной благополучие противоречили идее этого фильма.

Рената пригласила пять звезд времен 50−70-х годов прошлого века: Татьяну Самойлову, Татьяну Окуневскую, Лидию Смирнову, Нонну Мордюкову и меня. Компания в высшей степени для меня лестная, каждое из этих имен – целая эпоха в кино и в жизни страны, но, конечно, я в нее никак не вписывалась.

Все эти актрисы в разговоре с Литвиновой замечательно раскрылись в трагизме своей судьбы, я же была совсем неинтересна, так как моя жизнь меньше всего связана с кинематографом, который подарил мне две картины и, в общем, забыл обо мне. Но я от этого не страдала, потому что своим призванием всегда считала театральную сцену. А Рената, вероятно, о театре в моей жизни не знала, и ей была нужна судьба актрисы, сверкнувшей на кинематографическом небосклоне в самом начале своей актерской карьеры и затем практически исчезнувшей с него. Она ждала от меня трагического рассказа о выброшенности из жизни, об одиночестве, а я внутренне этому не поддавалась, так как находила свою судьбу на сцене состоявшейся.

Рената сидела на маленькой скамеечке передо мной и с редчайшей лаской и нежностью, а также с уважением к моему возрасту спрашивала о моей жизни.

Из всего нашего разговора самым дорогим для меня было воспоминание о трагической жизни Валентины Караваевой – знаменитой «Машеньки» Райзмана. Я рассказала, как получила от нее записку, когда она уже не снималась и была очень несчастна и одинока, с предложением сделать монологи Раневской из «Вишневого сада».

И в тот момент, когда я коснулась ее трагической кончины, среди ясного неба раздался немыслимо сильный гром, мощный порыв ветра распахнул окна, занавески, развеваясь, смахнули все со стола, что-то разбилось, что-то упало… Я не знаю, успели это снять или нет, только, помню, попросила: «Оставьте это в кадре, сама мятежная душа Караваевой влетела к нам и напомнила о себе…»

Но в фильм тот фрагмент не попал, а, на мой взгляд, он очень точно отражал переживания моей души в этой передаче. Так что я была достаточно пустым местом в этой удивительно прекрасной картине.

Ренату Литвинову я больше не видела, правда, она меня всегда интересовала. Я даже как-то пошла во МХАТ посмотреть «Вишневый сад» с ней в роли Раневской. Мой муж тоже с большой нежностью и вниманием относился к этой актрисе. Мы шли на спектакль во МХАТ как на праздник. С первых же слов, произнесенных Ренатой Литвиновой, он, как человек нетерпеливый, сказал мне: «Она не актриса, я не могу слушать ее. Как она говорит!!!» Я же, более терпеливая, прошептала ему: «Подожди, она, наверное, очень волнуется, потерпи… дальше будет лучше…» Но минут через двадцать он ушел, пораженный, что с такой Раневской идет спектакль на сцене МХАТа.

Я, конечно, осталась и, как ни странно, привыкла к ее голосу и пластике, успела полюбить ее загадочную красоту, выразительную статуарность, трогательное молчание в самых драматических местах. И в общем я приняла такую Раневскую. Мне казалось, она тоже может быть. Она так красива, так загадочна, так сама по себе и так не старается понравиться или увлечь своими чувствами, которые то ли есть у нее, то ли нет. Да и не в этом дело. Перед нами неповторимая, ни на кого не похожая прекрасная незнакомка – Рената Литвинова.

А это ведь тоже дорогого стоит… Вот какие неожиданные чувства возникают при встрече с такой удивительной индивидуальностью. А потом я увидела ее в кинокартине «Мне не больно» и снова была покорена ею. В фильме она раскрылась как прекрасная актриса – властная, спокойная, умеющая поражать своим внутренним миром необычной и прекрасной женщины…

В театральном мире у меня очень мало знакомых, мало друзей. Я живу той самой девочкой с Чистых прудов, которая влюбленно взирает снизу вверх на тех, кто вызывает во мне чувство восторга перед талантом или перед силой обаяния. К счастью, не только Рената Литвинова коснулась трагических судеб бывших звезд кинематографа – на телевидении была прекрасная передача «Чтобы помнили…», которую вел замечательный актер Леонид Филатов.

Ее выпуски не давали зрителям забывать тех, кто ушел из жизни, оставив яркий след в советском кино, кто был кумиром для многих поколений, кто воспитывал наши вкусы и идеалы. Мы хорошо вспоминаем ушедших, но, к сожалению, очень многим, живущим в забвении и бедности, при жизни не хватает ни нашего внимания, ни нашей помощи. Ведь зарплата у актеров мизерная, правда, сейчас появились сериалы, которые обогащают часто не самых талантливых людей, но дают возможность быть замеченными молодым актерам, они порой годами ждут своей звездной роли или счастливого случая.

У меня были две скромные попытки сняться в сериалах, шла я на это неохотно, потому что с искусством это почти несовместимо. Но роли показались мне подходящими, и я рискнула, хотя радости не испытала. Там все так мчится, не останавливаясь ни на каких душевных тонкостях. Плата за это участие была равна моему годовому заработку в театре. И все-таки, несмотря на материальную выгоду, я чаще отказываюсь от участия в сериалах, да и роли, которые мне предлагают, вызовут печальное недоумение у тех зрителей, которые знают и уважают меня. А я этим очень дорожу…

Как-то я прочитала статью в журнале «Новая неделя» (от 4 февраля 2007 года) о Людмиле Марченко, ее прекрасном начале в картине «Белые ночи» по Достоевскому, где она так трогательно сыграла Настеньку. Прочитала об огромной любви Ивана Александровича Пырьева к ней, о том, как, не ответив на его любовь, она лишилась своего будущего в кино и погибла, начав с отчаяния пить; это часто бывает с актерами, пережившими свою славу и оказавшимися ненужными, в нищете и забвении.

И вспомнила свою звездность и свое кинематографическое забвение. На это были свои причины, но об этом я никогда никому не рассказывала, только своей подруге Кате Дыховичной. Зная страсть нашей прессы ко всему запретному, ко всему пикантному, в интервью я никогда не говорила о своем роковом свидании с Иваном Александровичем Пырьевым в гостинице «Москва», где, по его словам, он снимал номер для деловых встреч. Появление в моей жизни Пырьева и его картины «Сказание о земле Сибирской» было для меня судьбоносным. Моя скромная тогдашняя жизнь превратилась в сказку, и я всегда с благодарностью произносила имя Ивана Александровича, вычеркнув из своей жизни один печальный эпизод. Но этот эпизод оказался, судя по событиям судьбы Марченко и многих других, типичным для жизни начинающих актрис.

Когда картина вышла на экраны и вслед за этим последовал ошеломляющий успех, Пырьев пригласил меня для беседы в гостиницу «Москва».

Я пришла благодарная, счастливая, смущенная свалившейся на меня славой. Иван Александрович был взволнован, взнервлен, то ходил, то садился, то снова вскакивал. Наконец, сев на стул, он попросил подойти к нему. Я подошла, и он придвинул меня к своим коленям. Я стояла, робея, не зная, о чем говорить… Тогда сказал он: «Что же ты не поблагодаришь меня?» Я заволновалась и сбивчиво стала лепетать: «Я вам очень благодарна, очень…» Он перебил: «Не так… не так… Разве ты не видишь, что я люблю тебя…»

Несмотря на волнение, я чуть не засмеялась: самое смешное было в том, что он никогда не утруждал себя излишним вниманием ко мне, я была для него очередной девочкой из массовки, которую он осчастливил. Во время съемок он ласково поправлял на моей голове платочек или еще что-то в костюме, но я никогда не видела его глаз, я была для него лишь персонажем его картины, а не живой девушкой со своим характером, своими понятиями о любви. Поэтому его признание показалось мне циничным обманом – надо что-то говорить, чтобы убедить, сломить сопротивление, а сопротивлялась я, как деревенская девчонка – со всей силой возмущения… Кончилась борьба моей победой как девушки и поражением как актрисы, зависевшей от всесильного режиссера и директора «Мосфильма». Возмущенный мной, он сказал такую же фразу, которую я прочитала в очерке о судьбе Марченко: «Ты больше никогда не будешь сниматься…»

Так оно потом и оказалось. Из рассказов я иногда слышала, что меня хотят попробовать на новую роль, но потом все срывалось.

Не знаю, правильно ли я сделала, что открыла эту тайну, дискредитирующую моего волшебника, изменившего мою судьбу? Я постараюсь его сейчас даже в какой-то степени оправдать…

Нравы в кино, да и в театре, бывают таковы, что подобная расплата за роль, за успех встречается довольно часто. Девушек, мечтающих о славе, готовых через постель добиться ролей, тьма-тьмущая. Пырьеву, вероятно, никогда не отказывали, и я ему казалась одной из тех дурочек, которая по глупости, из страха, из благодарности пойдет на все. Но я оказалась мечтательницей, начиненной историями разных классических героинь, которые умирали от любви. Интересно, что по истечении определенного времени я размышляла, что если бы Пырьев хоть когда-нибудь на самом деле заинтересовался мною, проявил бы ко мне интерес, потратил бы себя на чувство, я ведь могла бы влюбиться в него, ведь он так талантлив! Так всесилен!

Конечно, мне грустно вспоминать о том случае, но все-таки, несмотря на эту черную страничку моей биографии, я благословляю память об этом выдающемся режиссере, об очень противоречивом человеке, который, мне кажется, в снятых им фильмах по произведениям Достоевского исповедовался через искусство и в своих пороках, и в своих страстях, и в своем падении, и величии…

Чем старше я становлюсь, тем чаще задумываюсь о судьбах многих наших актрис, которые когда-то покоряли людей своим талантом, красотой, обаянием, а потом были забыты всеми и погибали от одиночества и бедности. Может быть, это участь многих талантливых людей, не только актрис, но так как я актриса, то часто ставила себя на их место и переживала их отчаяние как свое собственное.

Невольно вспоминается женщина, перед которой я виновата, правда, не по своей вине, а так сложилась судьба. В год, когда пришел в наш театр на постановку «Свадьбы с приданым» Борис Иванович Равенских, имя которого гремело по всей Москве, вместе с ним большим успехом пользовалась у зрителей и его жена Лилия Олимпиевна Гриценко, сестра знаменитого артиста Театра Вахтангова – Николая Олимпиевича Гриценко.

Я, конечно, пошла посмотреть нашумевший в те времена искрометный, талантливый спектакль Театра Станиславского «С любовью не шутят». В главной роли была жена нашего будущего режиссера Равенских, получившая вокальное образование. Успех у спектакля и у нее был ошеломляющий. Я была в восторге и от спектакля, и от исполнителей, таких как Борис Левинсон, Надя Животова и, конечно, Лилия Гриценко. Она была очень хороша собой, с огромными печальными глазами, гладкой прической, тонкой подвижной фигурой. Роль была сделана мастерски, но больше всего покоряла ее женственность и, несмотря на озорной характер спектакля, какая-то трогательная чистота.

Потом я увидела ее в роли Нины Чавчавадзе, жены Грибоедова, в спектакле «Грибоедов». И снова ощущение чистоты, беззащитности, бесконечной любви ее героини к великому классику пронзило мое сердце. Мне даже показалось, что проявленная любовь Лилии Гриценко в этой роли была сродни ее любви к Борису Ивановичу Равенских, который так талантливо поднял жену на пьедестал в своих спектаклях. И, безусловно, я никогда не забуду ее чудесную Ларису в «Бесприданнице» Островского и Елену Тальберг «В днях Турбиных» Булгакова. Я приходила и на творческие вечера Гриценко, где она пела русскую классику и старинные романсы.

Лилия Гриценко была для меня особенной актрисой, она заставляла думать о ней, пытаться понять, какая она. Мне казалось, что она религиозна, что даже способна уйти в монастырь, что очень далека от нашей действительности и что является проповедницей чистой любви. Я не была с ней знакома лично и, конечно, идеализировала ее.

Их отношения мужа и жены не были похожи на обычные отношения супружеских пар. Борис Иванович был абсолютно свободен во всем, иногда она после окончания его репетиции ждала мужа по два-три часа, терпеливо сидя молча, пока он, окруженный влюбленными в него артистами, балагурил с ними и смешил остроумными замечаниями. Он никогда себя не торопил и вообще не замечал ожидающую его близкую ему женщину.

Жили они на Трифоновке в общежитии, а потом получили квартиру на Васильевской улице. И теперь каждый раз, проезжая мимо этого дома, я смотрю на окна квартиры, в которой они жили, и вспоминаю ту ночь, когда вышла премьера спектакля «Власть тьмы» в Малом театре, на котором, как помнит читатель, я не была. Никогда не забуду, как я смотрела на их освещенные окна, не знаю, был ли кто-нибудь дома, но свет горел… Мне было очень тяжело, в душе я прощалась со своей любовью. Я не могла себе представить свою жизнь вот так, возле дома, не смея напоминать о себе, и ждать, когда меня позовут, и прощать эти страшные минуты одиночества и ненужности.

Прошли годы, Лилия Гриценко разошлась с Борисом Ивановичем и ушла к очень красивому молодому артисту Шворину. Она поступила в Театр им. Пушкина, где продолжала играть, но уже не было у нее звездных ролей, о ней почти все забыли, а потом ее оставил Шворин, и, как рассказывали, она стала пить и умерла в своей квартире: ее нашли спустя два дня после смерти. Эти слухи дошли до меня по прошествии многих лет. Если позволить себе думать обо всем этом, то становится очень тяжело и страшно. Но я сознательно, выйдя замуж, не хотела ничего знать о Равенских и о его жене, не хотела ворошить прошлое. Мне надо было начинать новую, другую жизнь.

В трудные минуты печали хочется пойти в театр, испытать потрясение, глубокие чувства, как-то примирить себя с действительностью.

Я из тех актрис, кто все-таки ходит в театр и смотрит работы других актеров. Чаще же артисты бывают на чужих спектаклях лишь в тех случаях, когда вокруг постановок возникают разговоры, споры, острота мнений. Я обычно хожу, когда меня кто-то интересует – или актер, или режиссер, или автор пьесы. Но в последнее время, несмотря на огромный выбор, все труднее становится захотеть что-то посмотреть. Некого любить на сцене, некому верить, много агрессии в утверждении своего виденья, слишком все волевые, сильные, а я хочу сама стараться понять, почувствовать.

Однажды увидела на афише МХАТа им. Горького название спектакля, поставленного еще лет 15 назад Виктюком по пьесе Радзинского «Старая актриса на роль жены Достоевского», и захотелось увидеть великую актрису, такую теперь одинокую, не вливающуюся в театральную Москву, абсолютно отдельную, часто осуждаемую за свой характер, за репертуарную линию возглавляемого ею театра, не по ее вине распавшегося МХАТа. Купила билеты вместе с моими юными друзьями, которые не видели Доронину в ее лучших ролях у Товстоногова, но помнят ее по фильмам. Купили цветы. Почувствовала себя снова той девочкой, которая идет в театр за чудом. Смешно – она, Доронина, младше меня, а я чувствую себя девчонкой-поклонницей и надеюсь, что задрожит мое сердце, как в детстве.

Пришли в последнюю минуту – доехать в Москве зимой стало очень трудно. В театре почти аншлаг, спектакль идет редко. Зрители явно пришли на любимую актрису, народ интеллигентный, в большинстве достаточно взрослый, некоторые с цветами. Открывается занавес… И – о чудо! Огромная глубина сцены, и от авансцены вглубь с одной стороны – фасад старого, истинного МХАТа, с другой стороны – закрытый занавес сцены со знаменитой чайкой. Зазвучала музыка – прощальный марш уходящего полка из тех «Трех сестер», поставленных Немировичем-Данченко, которых я видела не один раз вместе с моей подругой Катей Розовской, – мы тогда, сидя на галерке, плакали, а потом, счастливые, шли домой к своим Чистым прудам и молчали, очарованные и притихшие. Когда я услышала эту музыку, увидела на сцене старый МХАТ, сердце мое задрожало, я отдалась спектаклю…

В глубине сцены появилась фигура старой женщины в непонятной одежде, в нелепой шляпке, с седыми прядями волос, обрамляющими женственное немолодое лицо. На ногах старые некрасивые туфли. Тихо и ласково произнося странный текст, она словно магнитом притягивает к себе. Да, это она – Доронина! Как хорошо, что она так неузнаваема. Ведь она такая сильная, царственная, властная, а здесь, играя роль, говорит так робко, еле слышно, будто боится собою раздражить. Это очень верно: ее героиня стара, никому не нужна. Значит, надо никого не раздражать, быть незаметной; но в то же время она не может врать, и поэтому она – индивидуальность, ее хочется разгадать, понять.

Роль разработана филигранно, и хотя пьеса достаточно сложна для исполнителей, режиссер Виктюк и актеры Татьяна Доронина и Аристарх Ливанов сумели провести зрителя через сложный лабиринт глубоких чувств. Здесь и личное одиночество Дорониной, и ощущение выброшенности из жизни, и все тот же любимый, божественный Театр – будь то прежний МХАТ, будь то театр Товстоногова, где она так замечательно играла.

Мгновеньями – то откроется занавес с чайкой и зазвучат в записи сцены из «Вишневого сада» или из «Анны Карениной», то их сменит музыка из тех спектаклей, и зачарованная старая актриса, а вместе с ней и мы – зрители, уносимся в далекое прошлое, когда можно было испытать потрясения от театра, когда все в тебе переворачивалось от той энергетики, которая шла со сцены.

Во втором акте Доронина играет жену Достоевского, теперь ее героиня молодеет и хорошеет, но для моего восприятия Дорониной это неважно, настолько ее лицо освещается изнутри, когда светлые добрые чувства, а главное – Любовь, изменяют ее облик. Она словно сошла с иконы, она прекрасна.

Есть в спектакле моменты, когда ее голос звучит как крик подстреленной птицы, и не просто птицы, а орлицы: она летит ввысь, а в нее стреляют, – раздается предсмертный крик, но в нем нет жалобы, это победный крик!

Мой дорогой друг, я вам не кажусь наивной со своими восторгами? Ведь я с этой актрисой даже не знакома и не стремлюсь быть знакомой. Иногда впечатления от артиста в жизни обманчивы и отодвигают его духовную сущность за какие-то детали поведения.

Я никогда не забуду финала спектакля. Одинокая фигура Дорониной на очень большой, почти пустой сцене, по одну сторону которой декорации фасада МХАТа, а по другую – занавес с чайкой. Подняты ее руки, как в храме, она спиной к зрителю, с поднятой к небу головой.

И слышится ее крик отчаяния, победы и клятвы о том, что любовь, которую она пронесла благодаря Достоевскому, спасает ее от пустоты и бездушия сегодняшней действительности.

Зрители долго аплодировали, дарили цветы и всё стояли и не уходили, пока она не торопясь клала свои букеты к портретам тех актрис, перед которыми преклонялась всю свою жизнь. Этот спектакль – гимн искусству!

Прошло около месяца, как я посмотрела этот спектакль, и неожиданно наталкиваюсь на интервью Аристарха Ливанова в связи с его 60-летием (в журнале «Элита России») и радуюсь совпадению моего восприятия его как актера и его высказываний как человека и гражданина по многим вопросам.

Вот небольшие фрагменты его размышлений, которые я вполне разделяю:

«Репертуарный театр еще не погиб, но все делается для того, чтобы лишить его государственной поддержки, и потому вынуждают строить репертуар на потребу публике…

С одной стороны, этот вал халтуры набивает душу зрителя мякиной, с другой – на его фоне контрастнее выделяется подлинное искусство. Чтобы сыграть примитив, не нужно иметь таланта, не нужно работать и набираться по крупицам опыта в театре. Но чтобы для зрителя исчезло все – сцена, приезжие артисты, проблемы дома и на работе, артисту мало таланта и профессионального опыта. Он должен мобилизовать все свои душевные и физические силы и прожить эти минуты как последний день в жизни – все в них вкладывая, что в тебе есть, и даже то, чего нет, что не пережил, не дочувствовал, не додумал, о чем не догадался. Ведь для артиста каждый спектакль – открытие самого себя!»

Когда я прочитала это интервью, то порадовалась, что не одинока, что, сидя в зрительном зале, почувствовала этого артиста и не разочаровалась в нем, прочитав его интервью, а, наоборот, нашла так много общего в нашем понимании искусства, в нашей тревоге за театр, за культуру, за души людей, которые сейчас растеряны, потеряли веру и не приобрели пока еще тот жизненный идеал, тот свет души, который помогает жить. Самое интересное, что я ведь не знакома с Аристархом Ливановым, только как зритель и как коллега по театру поверила ему.

Вообще, как ни странно, я не вписалась в актерскую жизнь Москвы. Да, я со многими радостно здороваюсь, перекидываюсь двумя-тремя фразами – и все, а спроси меня о них поподробнее – я ведь ничего ни о ком не знаю, сужу только как зритель или, иногда, как читатель их мемуаров или интервью. То ли Москва такая суетливая, но всем некогда, почти никто не ходит на чужие спектакли. Так и в моем театре, наверное, почти никто не видел мои лучшие роли: Кручинину, Раневскую, Сарытову, Филумену Мартурано и сегодняшнюю странную миссис Сэвидж. Какие роли! О них можно только мечтать!

Да, рецензий было много, я была обласкана вниманием критики, любовью зрителей, вниманием телевидения (особенно канала «Культура»). А вот товарищи по театру не знают меня по моим лучшим ролям. Может быть, поэтому все мои предложения пьес остаются отвергнутыми или выслушиваются со скукой на лице. Но что делать? Надо ждать… (как говорит моя героиня Элизабет Мадран в спектакле «Ждать?!»).