Играя Шекспира

Эссе

Я, как, вероятно, и мой герой Черкасский, сыграл-таки трагического упрямца короля и тему его запоздалого, но гениального прозрения.

И вот, когда в 2004 году мне стукнуло 70, я выпустил на ТВЦ авторский фильм – три серии под названием «Играем Шекспира». Первая – «Воспоминания о Гамлете», вторая – «Две комедии» («Комедия ошибок» и «Венецианский купец»). Третья – «Размышления о Лире».

Начав писать сценарий, я почти сразу понял, что на самом деле пишу не сценарий, а некое эссе, из которого только предстоит сделать телевизионный сценарий, сильно сократив и переработав, – жанр-то совсем иной.

Фильм включил в себя и авторский рассказ, и хронику времен, пережитых мной, и, главное, игру, причем не только мою, но и многих Гамлетов и Лиров. Оттого – «Играем Шекспира!»

Эссе же «Играя Шекспира» я рискую опубликовать в этой книге.

«Гамлет»

В прошлом столетии на одной шестой нашей планеты в стране с аббревиатурой СССР в течение нескольких десятилетий абсолютной властью обладал человек, по масштабу не уступающий шекспировским монстрам. Ни Макбету, ни Ричарду Третьему, ни узурпировавшему королевскую власть злодею и братоубийце королю Клавдию, который, женившись на жене отравленного им брата королеве Гертруде, лишил законного наследника, принца Гамлета права на престол. Иосиф Сталин, отдадим ему должное, конечно же, знал бессмертную трагедию Шекспира и вполне понимал нежелательность ее исполнения на тогдашней советской сцене. И когда знаменитый артист МХАТа Б. И. Ливанов, репетирующий роль Гамлета в режиссуре В. И. Немировича-Данченко, на одном из приемов в Кремле обратился к Вождю всех времен и народов с отдающим подобострастием вопросом о том, как, по мнению гения, следует трактовать эту философскую роль витенбергского студента, получил исчерпывающий ответ Хозяина: «А ее вообще никак не следует трактовать, уважаемый, поскольку пьесу эту играть не надо вообще. У советского народа другие задачи и приоритеты. Надеюсь, это вам ясно, товарищ Ливанов?» И Вождь улыбнулся всем знакомой и сверхобаятельной улыбкой, от которой млела одна шестая самой счастливой страны на свете…

 

Улыбчивый подлец! Подлец проклятый!

Мои таблички, надо записать, что можно жить с улыбкой

И с улыбкой быть подлецом. По крайней мере в Дании.

 

Когда в марте 1953 года отрыдали траурные марши в Колонном зале и забальзамированное тело фараона XX века разместили в усыпальнице с останками другого гения, отлежавшего там к этому моменту уже почти 30 лет, постепенно наступила кратковременная хрущевская «оттепель» и робко возникли приметы хотя бы некоторой свободы в сфере культуры.

Руководитель Московского театра им. Маяковского, человек масштабного, темпераментного дарования, народный артист СССР Н. П. Охлопков сразу, ранее всех остальных понял, что «Гамлет» Шекспира наиболее актуальное сочинение из всех существующих, которое должно быть им, именно им и первым осуществлено. Постановочный талант Н. П., его бешеный романтический темперамент, точный расчет мастера безошибочно угадал художника спектакля. Им стал блистательный Рындин.

Огромные ворота на весь квадрат от пола до потолка огромной авансцены театра. Их на спектакле распахивало по крайней мере 10 человек, невидимых зрителю рабочих сцены… А за ними то королевский зал с пурпурным балдахином, то скала, на которой фосфоресцировал латами убиенный отец принца Гамлета, то многочисленные, на всю высоту и ширину сцены, – решетки на них и кидалась, и повисала толпа, ведомая на бунт Лаэртом, то четырехметровые колонны, увенчанные огромными, как бы мраморными, кистями рук, держащими факелы, освещающие спальню королевы Гертруды. Зрелище поражало воображение зрителя того, 1954 года. Живой оркестр, руководимый дирижером Ильей Мееровичем, сидел в оркестровой яме и поддерживал сочинение Охлопкова музыкой П. И. Чайковского и иной классикой. Тогдашняя публика просто сходила с ума от восторга. Кругом в театрах Москвы в основном скучная, вялая продукция соцреализма, и во флагмане – МХАТе в том числе, а у «формалиста» Охлопкова театральное действо революционного масштаба!

В роли Гамлета блистал Е. В. Самойлов. Он был фантастически красив и романтичен в длинном парике до плеч, чрезвычайно пластичен, эмоционален и голосист (школа-то юрьевской Александринки и опыт игры у Вс. Мейерхольда). Словом, даже враги и завистники констатировали настоящий успех, бесспорную победу Охлопкова.

Но время той поры, и театральное в том числе, стремительно менялось, принося неожиданности. В 1955 году, когда в «железном занавесе», отделяющем тоталитарную державу от мира, появились щели, театральная Москва увидела «Гамлета», привезенного английской труппой. Режиссером этого «Гамлета» был ставший впоследствии легендой мирового театра Питер Брук, а центральную роль сыграл лучший Гамлет из виданных мною – молодой Пол Скофилд.

Иная эстетика, простота, глубина, аскетичность постановки, такие непривычные для российских романтических традиций толкования Шекспира – все это произвело бум в тогдашней Москве. На телевидении, на маленькой Шаболовке был организован своеобразный турнир. Вживую была разыграна и показана на всю страну одна, лишь одна сцена из двух «Гамлетов» – Охлопкова и Брука. Необычность заключалась в составленных парах: наш Самойлов играл с англичанкой Мэри Юр, их Скофилд – с нашей Галиной Анисимовой. Мягкая реалистическая манера Скофилда в условиях приближенности лиц к телекамерам обернулась безусловной победой английской школы.

Критика – вечно непостоянная спутница театра – неиствовала, низвергая вчера ею же превозносимых кумиров и восхваляя новых, тем более что в данном случае они того стоили. И тогда Н. П. Охлопков, не пожелавший сдаться, придумал и почувствовал, что в его «Гамлете» должен заменить романтика Самойлова артист нового, сверхмолодого поколения. Его выбор пал на меня, 22-летнего выпускника Школы-студии МХАТ, успешно снявшегося в нашумевшем боевике М. И. Ромма «Убийство на улице Данте».

На одной из первых и, добавим, немногих индивидуальных репетиций, которые Охлопков провел с неопытным дебютантом, он посоветовал мне внимательно вслушаться и вдуматься в знаменитые монологи эстетически безупречного витенбергского студента, которые обращены им к бродячим актерам Елизаветинской эпохи, в знаменитые советы Гамлета всем актерам на все времена.

«Произносите монолог так, как я вам его прочел, легко и плавно. А если вы станете его горланить, как это у вас делают многие актеры, то это мне будет так же приятно, как если бы мои строки произносил уличный глашатай. Ибо в самом потоке, буре, я бы даже сказал смерче страсти, вы должны усвоить и соблюсти ту меру, которая придает всему легкость… Я бы отхлестал такого молодца, который старается ирода переиродить».

Словом, «цель искусства была и есть держать как бы зеркало перед природой».

Как мне кажется, эти знаменитые советы шекспировского героя, данные несколько столетий назад театральным актерам, данные внятно и подробно (я привел лишь часть из них), если вдуматься, основа системы К. С. Станиславского, от которого мы, сегодняшние, увы, практически отвернулись в погоне за сомнительными ценностями авангардного театра.

А играли Гамлета вообще кто во что горазд: и чересчур молодые или чрезмерно старые (вообще-то ему 30 лет), уродливые и кривоногие, толстые мужчины и хромые женщины… Его толковали по Фрейду, и тогда он любил и даже хотел свою мать Гертруду более чем ту, к которой слова над гробом: «Я так ее любил, как сорок тысяч братьев любить не могут…» В полемике с традицией его превращали… Да мало ли во что нынче превращают в этой пресловутой полемике и в погоне за сенсацией кого угодно: Катерину и Кабаниху в свои противоположности, Треплева в гомосексуалиста, Нину в идиотку или суфражистку, трех сестер в опереточное трио и подводят еще при этом некую теоретическую базу, казуистически отыскивая в пьесах классиков обоснования для такого рода изысков! К примеру, Гамлет сам говорит о себе: «Я горд, мстителен, честолюбив, лучше бы моя мать не родила меня на свет…» И все это заявляет один из самых лучших людей на свете, именно людей, а не театральных персонажей. Эффект присутствия Гамлета в нашей постоянно текущей жизни подобен реальности присутствия, скажем, Понтия Пилата, обреченного Булгаковым на трагическое бессмертие и постоянную бессонницу… Так каков же Гамлет? Что следует брать в учет? Может быть, стоит все-таки прислушаться к словам Офелии и поверить ей, пусть и неравнодушной к принцу, но далеко не глупой и глубокой натуре:

 

Какого обаянья ум погиб!

Соединенье знанья, красноречья

И доблести, наш праздник, цвет надежд,

Законодатель вкусов и приличий,

Их зеркало…

 

Как это все совместить в себе любому из нас, берущихся за эту роль? Не ведаю… Но ведь не носки же нюхать, произнося «Быть иль не быть» этому «законодателю приличий»… А мы видели на столичной сцене и такое. Современная сцена все вытерпит, как и белая бумага… Только зачем?

Однажды на сцене Театра им. Маяковского, где шли репетиции по моему вводу в этот знаменитый спектакль, которые осуществлял помощник Охлопкова Алексей Васильевич Кашкин, с балкона неожиданно раздался голос Охлопкова: «Алёша! Пусть он (он – это я) репетирует роль в валенках. Что он мне тут балет развел! Мне не нужен второй ухудшенный Самойлов». На следующей репетиции Алексей Васильевич пожелал увидеть меня на сцене в кирзовых солдатских сапогах, что, безусловно, исключало балетную романтическую пластику самойловского толка. Появились другие интонации, иная тяжесть и даже глубина произносимого мной.

Я начал репетировать эту роль весной 56-го года, затем был летний перерыв, и фактически репетиции продолжились лишь в конце сентября в репетиционном зале. Репетировал со мной все тот же А. В. Кашкин, иногда вызывая на репетиции моих будущих партнеров, с недоверием относящихся к пробам юнца и сомнительному эксперименту своенравного Охлопкова…

Но свершилось чудо, может быть, главное чудо в моей жизни. Уже в ноябре того же 56-го года Охлопков сам на сцене и в декорациях со светом и в костюмах предоставил мне две репетиции-пробы, подобие двух прогонов с остановками на его показы и замечания.

И вот 25 ноября 1956 года в воскресенье на утреннике… Я, двадцатидвухлетний, впервые сыграл эту роль, ставшую для меня точкой отсчета всему, что последовало за этим в последующие полвека игры на сцене театра, точнее разных театров.

Почему Гамлет вот уже 400 лет есть имя нарицательное? Мы говорим: влюблен как Ромео, безумен как Лир, обжорлив как Фальстаф, ревнив как Отелло, коварен как Яго, жесток и злобен как Ричард Третий. А Гамлет? О, тут возможны самые разнообразные эпитеты! Благороден. Философичен. Рыцарски смел. Изящен как изящнейший из принцев. Трагически раздвоен; Меланхоличен, порой депрессивен, нерешителен. Противоречив. Что только о нем не говорят и в самой пьесе и за ее пределами.

О «Гамлете» только в одной русской литературе понаписано во всех жанрах, что всего не только не перечислишь, но даже не упомнишь. Белинский, Тургенев, Гончаров излагали иногда прямо противоположное.