Глава 32. Молитва

Три года спустя Ян отмечал Рождество вместе со своей женой в Париже.

Мерседес организовала ему четыре выступления в местных клубах. Все они прошли с аншлагом: французская публика оказалась чувствительной к пронзительной музыке Ворона со шрамом. Поговаривали, что его саксофон выплавлен из чистого золота, награбленного в России. Давая интервью таблоиду «Closer», Ян намекнул на криминальное прошлое. Мерседес хохотала, читая статью. Она понятия не имела, как близко он когда-то находился к опасной черте, а мог бы и вовсе ее переступить, не случись ареста Султана.

Теперь парижские выступления остались позади, на столике их крошечного, но уютного номера лежали билеты на утренний рейс в Мюнхен. Это был их последний день в Париже и первый – в череде новогодних праздников.

Обнимаясь, Ян и Мерседес брели по солнечным улочкам, не сверяясь ни с картой, ни с указателями. Балагурили уличные музыканты, Ян щедро им подавал. Его плечо потягивал рюкзак с сувенирами, купленными Мерседес на рождественском рынке. Из рюкзака просачивался аромат лавандовых подушечек из Прованса и марсельского мыла.

Утром на Елисейских полях они съели с десяток блинов, запивая их горячим вином и шоколадом. А теперь день подкатывал к обеду, и легкий голод заставлял Яна внимательнее всматриваться в витрины кафе, спорящих друг с другом за звание самой сказочной. На одной из них северные олени везли сани, груженные подарками: большая алая коробка, перевязанная белым бантом, вероятно, соскользнула к стеклу при резком повороте. На другой – Арлекино раскачивался на огромной елочной игрушке. На следующей – Оле-Лукойе, зажимая в руке спринцовку с молоком, тихо-тихо входил в комнату, где засыпали в кроватках дети.

Мерседес перевела взгляд с ребятишек на Яна и сжала его ладонь.

– Я должна сказать тебе кое-что очень важное. Это изменит твою жизнь. Возможно, очень сильно.

Она медлила, и по ее взволнованному лицу Ян не мог понять, хорошая новость или плохая.

– Я беременна, – вкрадчиво произнесла Мерседес.

Ян остановился.

– Но ты же хотела этого, правда?

Мерседес заулыбалась, не мило и робко, как обычно, а широко, забыв о крупных передних зубах, которых стеснялась.

– Я не знаю… Но так случилось, и я очень, очень счастлива! Это такая замечательная новость! – она приложила к улыбке сведенные, как в молитве, ладони.

– Тогда я тоже счастлив, – Ян крепко обнял ее. – Давай отметим это! Прямо здесь, в кафе с Оле-Лукойе. Но больше никакого алкоголя…

Он открыл перед Мерседес дверь, но не сразу вошел следом. Это, действительно, была замечательная новость. И она действительно сильно изменит его жизнь.

* * *

– Ты скоро уже? – донесся ленивый голос Валеры.

Катя не ответила. Она ходила из угла в угол ванной комнаты, которая вдруг показалась крошечной. Лоб горел от волнения. Это были самые длинные пять минут в ее жизни.

Она знала, что нельзя обращаться к Богу по пустякам. Особенно – по таким. Особенно – в Рождество, пусть и католическое. Но руки сами складывались в молитве.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Боженька, не дай… Пожалуйста, Боженька…

Наконец, минутная стрелка на ее наручных часах в очередной раз сдвинулась на деление, и Катя схватила с полки тонкую бумажную полоску. Всхлипнула. Шмыгнула носом. Машинально растерла по щеке слезу.

– Спасибо, Боженька… – прошептала она галогеновой лампочке.

Потом сползла по стене и обхватила руками колени.

Рядом на полу лежал тест на беременность. На нем была отчетливо видна одна красная полоска. Только одна.

Странное дело, ее испугала вовсе не возможность беременности. Катя не хотела, чтобы отцом ее ребенка стал Валера. Она жила с ним сейчас, на данном этапе. Могла представить их совместное будущее через год. Даже через два. Но через пять лет… Через десять… Старичками на крылечке, как ее бабушка и дедушка? Не с ним, не с Валерой. Она с ужасом думала о том, что отцом ее ребенка мог стать мужчина, которого она не любила.

Катя открыла дверь ванной – и наткнулась на Валеру.

– Я уже собирался тебя спасать.

– Меня не надо спасать, – холодно ответила она.

И тогда, после вечеринки, ее тоже не надо было спасать. Она запуталась. Свернула не там, и теперь приходилось расхлебывать.

Катя села за стол, который сама и накрыла. Валера открыл бутылку шампанского, запустив пробку в потолок. Катя вздрогнула, словно услышала настоящий выстрел. Взяла наполненный бокал – и отставила. От волнения ее подташнивало.

– Что с тобой, Катюша? – спросил Валера, забрасывая в рот ломтик ветчины. – Ты бледная.

Катя медленно подняла на него виноватый взгляд. Она понимала, что следующая фраза прозвучит слишком банально, недостойно мужчины, который столько для нее сделал. Волнение мешало сосредоточиться.

– Валера… – Катя набрала в легкие побольше воздуха. – Ты замечательный. Самый лучший. Но я люблю другого мужчину.

Валера перестал жевать, отложил вилку на край тарелки.

– Вот как… И кто он?

Сгорая от стыда, Катя не могла заставить себя посмотреть Валере в глаза.

– Ты не знаешь его.

– Ты изменяла мне с ним? – от леденящего спокойствия его голоса тошнота только усилилась. – Это важный вопрос, Катюша. Возможно, мне нужно провериться.

Ну почему мужчина не может оставаться джентльменом до конца?..

– Нет, не изменяла, – потухшим голосом ответила она.

– Ты жила со мной, спала со мной, но любила другого мужчину? – Похоже, это и в самом деле не укладывалось у него в голове.

– Я думала, пройдет, – она, наконец, подняла голову.

Ответный взгляд Валеры был красноречивым. Катя догадалась, каким словом он назвал ее в мыслях. Щеки снова зардели, но взгляда она не опустила.

– Ладно, Катюша. Давай, выпьем. За тебя. За меня. За Рождество.

Чокнулись. Катя – лишь протянула бокал. Валера – сильно, со звоном, пролив шампанское в салат «Оливье». Она пригубила. Он выпил залпом.

– Слушай, Катюша, – Валера как ни в чем не бывало принялся нарезать буженину. – Ну скажи, чего вам, бабам, не хватает? Шикарная квартира. Хорошая должность. Машину подарил. Домработницу оплачиваю. Ты же как у Христа за пазухой! Ну что тебе еще нужно?! – Валера со звоном опустил на блюдо нож с вилкой, так и не дорезав последний кусок.

– Он, – тихо ответила Катя. Валера злился, не понимал, но по тону его голоса было слышно: смирился, принял. – Можно, сегодня я здесь переночую?

– Оставайся. Рождество как-никак.

Валера откинулся на спинку кресла и стал нажимать кнопки на пульте от телевизора, методично, резко, словно вбивал гвозди.

Он все щелкал пультом, не останавливаясь и даже, казалось, глядя поверх телевизора. А Катя, то ругая себя, то благодаря, неотрывно смотрела на мельтешащие картинки экрана. Наверное, со стороны они выглядели довольно странно.