Глава 7

Все получить и от всего отказаться:

Энн и Роберт Майерсон

За столом из орехового дерева в небольшой комнате для совещаний в одной стремительно растущей фирме, занимающейся электроникой, в обеденный перерыв собирается группа работающих матерей. Это «группа мам», часть большой организации женщин-менеджеров крупнейших компьютерных компаний Кремниевой долины. В их кругу, похоже, можно спокойно говорить об антисемейной атмосфере в корпорациях, о том, что дом отвлекает от работы, о том, как растить маленьких детей. Тема увольнения сначала поднимается в виде шутки. «Я могла бы уволиться, – шутливым тоном говорит мать двоих детей. – Но тогда мозги у меня размякнут, и я бы тут же набрала лишние десять килограммов». «Что бы мы делали, если бы сидели дома и у нас не было бы детей? Ели бы конфеты на завтрак и сжигали бы съеденные калории в спортзале после обеда?» Собравшиеся посмеиваются в ответ; если бы не дети, никто бы не хотел сидеть дома. Но первой всерьез заговаривает об увольнении 33-летняя Энн Майерсон, задумчивая, изящная рыжеволосая женщина высокого роста, вице-президент крупной фирмы:

Я уже готова уволиться. Сейчас вот моя 12-месячная дочь совсем не хочет меня отпускать из-за того, что она переболела ушной инфекцией. У нее с самого начала были колики, и теперь, если я не держу ее на руках, она кричит. Я завтра должна ехать в командировку, и у меня сильное желание отказаться. Я сказала мужу, но я не могу сообщить своему начальнику, что у меня болеет ребенок. Худшее, что я могла бы сделать, – признать, что дети влияют на мою жизнь. И это не ирония; я готова уволиться из компании, но я даже не могу сказать боссу, что не хочу ехать в командировку, потому что у меня болеет ребенок.

Многие из собравшихся одобрительно кивают, показывая, что это все совершенно обычное дело. «Вполне нормально отпроситься с работы, чтобы нянчиться с клиентом, лишь бы не ваш ребенок», – говорит разведенная мать двоих детей. Другая рассказывает о том, как однажды начальник пригласил ее вместе с мужем на ужин: «Я спросила, можно ли привести дочь, пояснив, что она тихая и скорее всего будет спать. Он отказал. У него у самого дочь-подросток, он должен знать, что значит иметь ребенка. Но я думаю, что дочь воспитывала его бывшая жена». Женщины снова закивали, как бы говоря: «Господи, что за жизнь». После паузы одна женщина заметила: «Я думаю, что они специально отбирают управленцев с антисемейным настроем».

Когда я посетила Энн дома, я встретила старшую дочь Майерсонов, трехлетнюю Элизабет, общительного ребенка в пышной юбке, с рыжими кудрями и сильной простудой. Она быстро включила меня в игру – готовить курицу с паприкой. У второго ребенка Майерсонов, Норы, которой 12 месяцев, большие глаза и пушок на голове, она училась ходить, постоянно падала и пищала от удовольствия, радуясь тому, что у нее уже немного получается. Зазвонил телефон: оказалось, это женщина, работавшая под началом Энн в офисе. Энн, повесив трубку, прокомментировала: «Она звонит почти через день, примерно к ужину или по воскресеньям, спрашивая о чем-нибудь по работе. А еще она вечно ловит меня на работе где-то в полшестого, когда я как раз собираюсь уходить. И говорит: “Ой, я забыла, вам же нужно детьми заниматься”. Ей 30, мужа и детей нет. Я просила ее перестать звонить мне домой, но она так и не послушала. Может, она и не может перестать. Это раздражает, но это еще и грустно». Взглянув на своих детей, Энн сказала с чувством: «Я бы не променяла свои проблемы на ее».

В то же время забота о двух маленьких детях и работа на полную ставку стали невыносимым грузом. Когда я однажды вечером навестила Энн дома, Роберт был в командировке, как это у него водится (два-три раза в неделю). Энн влетела в квартиру в 17:58. «В шесть моя няня становится сущей ведьмой», – объяснила она, и добавила: «Иногда я заключаю с ней договор: “Я попрошу больничный на четверг, если вы позволите мне на этой неделе приходить домой на полчаса позже”. Но она работает примерно одиннадцать часов в день, и у меня было несколько ужасных нянь, так что приходится держаться за нее».

Готовя ужин, Энн параллельно терпеливо отвечала на множество тревожных просьб Элизабет: «Мне нужна салфетка. Я хочу снять трико. Я обкакалась». После ухода последней няни Элизабет снова стала вести себя как маленький ребенок, пачкаться и просыпаться по ночам. Энн сказала: «За прошлую ночь я насчитала восемь раз. А еще два раза за ночь просыпается другая дочь». Окончательно вымотавшись к концу дня, Энн только и могла, что отвечать на просьбы Элизабет, не затевая игр или разговоров. Чем больше Элизабет это чувствовала, тем больше она придумывала, о чем еще попросить: «Хочу пить. Это не та книга».

Энн была доброй и любящей матерью, и в этот момент она делала все, на что была способна. Однако в эти мгновения она лишь давала обещание Элизабет, что потом все наладится. Их разговор, состоящий из просьб и ответов, напомнил мне о тех почти лишенных эмоциональности часах после рабочего дня, когда уставшая мать старалась побыстрее покончить с купанием детей: «Быстрее! Посмотрим, кто первым выйдет из ванной!». Такие моменты демонстрируют эмоциональные затраты на совмещение семейной жизни со второй сменой в эпоху социальных перемен. Энн пыталась найти способ избежать этих затрат.

Потом, когда маленький ребенок уснул, а Элизабет готовилась допоздна сидеть в кровати, слушая сказку на магнитофоне, Энн поведала о своих мыслях: «Я не знаю, что я сделала не так, но мне не нравится то, что происходит дома. У меня замечательный муж. Он добрый, готов прийти на выручку. Я могла получить любую помощь, какую можно купить за деньги. У меня на дорогу уходило всего 15 минут, но это все равно не сработало. Я чувствую, что потерпела крах. Как только справляются одинокие матери, если у меня это не получается, и это с моими-то возможностями?».

За последние три года Энн опробовала почти все стратегии, которые только могут использоваться работающими матерями. Она работала с 7:45 до 18:00 по будням, а потом нянчилась с Элизабет до 20:30 (стратегия супермамы). Она передоверила значительную часть ухода за ребенком няне, поступившись своим представлением о том, сколько времени нужно проводить с детьми или с мужем (то есть переопределила домашние «потребности»). Затем она сократила свою психологическую включенность в работу (урезав рабочие часы). Она сократила время общения со старыми друзьями, встречаясь с ними только в дружеской неразберихе детской компании (то есть переопределила личные потребности). Но ее жизнь все равно зашла в тупик.

Уволиться ей было непросто; карьера давно стала ядром ее идентичности. Энн, яркая и упорная студентка, работала с 14 лет, к 18 заработала себе язву желудка, а к 26 годам прошла весь путь колледжа и магистратуры. Работа была убежищем от одиночества и важным поводом для гордости. Поэтому, когда Энн ушла в отпуск по уходу за первым ребенком, внезапно ей стало неуютно дома. Она размышляла: «Хотя у меня было новорожденное дитя, я все равно стыдилась того, что не работаю. В доме тогда делали ремонт. Я договорилась, чтобы мне доставляли рабочую почту, потому что не хотела, чтобы строители считали меня обычной домохозяйкой».

Когда я снова пришла к ней через месяц, Энн уже уволилась, но так и не призналась своему работодателю в том, что ей было нужно время на детей. Она пояснила: «Я бы потеряла всякий остаток уважения в глазах коллег-мужчин, если бы сказала им об этом. В их мире, если тебе нужно время на детей, это не может считаться причиной для какого-либо решения касательно работы. Поэтому я сказала, что мужу сделали выгодное предложение в Бостоне. Это им было понятно. Они сказали: “А, Бостон, ну отлично”».

РОБЕРТ: «ДОМА 50 НА 50», ВРЕМЯ ДЛЯ ЧТЕНИЯ И ИГРУШЕЧНЫХ ПОЕЗДОВ

На нашей первой встрече в группе мам Энн сказала другой женщине: «Роберт легко берет на себя половину работы по дому, но с одним исключением – планирую все я. Я люблю держать все под контролем. Однако он постоянно занимается разными делами, когда я поручаю ему что-то. Он очень необычный мужчина».

Однако когда я впервые встретилась с Робертом, он описал заведенную у них практику иначе и, как мне кажется, точнее. «Мы достигли равновесия: три-два в пользу Энн просто потому, что я часто в разъездах по работе. Но когда я дома, я беру на себя даже не половину готовки, а больше».

Но даже это описание не вполне верно представляло то, в какой мере Энн работала во вторую смену. Роберт – красивый мужчина среднего роста с быстрой походкой и выразительным голосом. Когда я впервые его увидела (я как раз сидела возле кукольного домика с Элизабет, которая снова готовила «курицу с паприкой»), он засунул руки в карманы зеленых брюк, начал раскачиваться с пятки на носок с собственническим видом и сказал: «Как насчет того, чтобы добавить к курице шоколадного соуса?». После утренних дел и небольшого отдыха он дал мне такое объяснение:

Если вычесть командировки, у меня немного больше свободного времени, чем у Энн, в том числе потому, что я меньше сплю, а она больше делает по дому. Два или три дня в неделю я провожу в разъездах. Когда же я дома, я встаю в четыре часа, чтобы час повозиться с моделями поездов. Затем я час тренируюсь. Завтракаю в шесть. В шесть тридцать просыпается Нора, потом Элизабет. К семи тридцати приходит наша няня-швейцарка, а мы уходим на работу. Вечером я стараюсь прийти домой одновременно с Энн в шесть тридцать, хотя иногда прихожу позже. Иногда я мою посуду или занимаюсь счетами, а спать иду в пол-одиннадцатого или в одиннадцать. Но бывает, что так устаю, что ложусь раньше.

Роберт тратил больше времени на работу, чем Энн, и его работа значила больше для них обоих. Энн больше работала по дому. Каждый вносил свой вклад в общее благосостояние семьи, но по-разному. Роберт находил больше времени для моделей поездов и больше занимался физическими упражнениями, чем Энн, к тому же он больше читал. «Иногда, – рассказала Энн, – Роберт может найти какую-нибудь хорошую книгу, унести ее в туалет, а выйти минут через 45, поскольку не мог оторваться от чтения». У Энн есть список книг, на которые ей не хватает времени. Однако она нисколько не обижалась на Роберта – по крайней мере в свои счастливые дни.

По мнению Энн, она несет главную ответственность за хозяйство благодаря своей врожденной приметливости:

Еще до того как появились дети, у меня было чувство, что наш дом должен быть в порядке, еду надо готовить вовремя, то есть жизнь должна быть более размеренной. Мы не стали покупать тогда мебели. Роберт будет счастлив независимо от того, сидит ли он в гостиной на полу на подушках или на купленных мною прекрасных креслах. Он просто не будет заморачиваться по этому поводу. То же самое с едой. Он мог бы с удовольствием есть тунца из банки каждый вечер. Это я хочу готовить настоящую еду.

Хотя Энн и Роберт прожили в этом двухэтажном доме, увитым плющом, два года, казалось, что они въехали лишь на прошлой неделе. На стенах – несколько картин. В гостиной почти нет ламп, кресел, комнатных растений. Они не стали покупать мебель – взяли в аренду диван и два кресла. «Мне от этого не по себе, но Роберта не раздражает», – пояснила Энн. Однако Энн была настолько занята детьми и работой, что, например, заказала шторы, но не следила за швеей. Дом поведал мне историю дружелюбной отстраненности Роберта и постоянной перегруженности Энн. Энн, которая в детстве часто переезжала с места на место, теперь хотела «уютный» дом, в котором она могла бы прожить долго. Она даже называла этот почти пустой дом «домом для жизни на пенсии». Она хранила свое чувство настоящего дома, настоящей еды почти так же, как какая-нибудь этническая группа, которой грозит растворение в доминирующей культуре, пытается сберечь свой язык или кухню от угрозы исчезновения. Мобильная городская жизнь и сложная карьерная система заставили эту старомодную женскую культуру уйти в глубокую оборону. Тем временем Майерсоны намеревались по-настоящему поселиться в этом доме – обжиться в нем, обустроиться, – когда у Энн будет на это время.

Заведенная у них практика была распространенной и вполне достойной, однако не включала совместное участие во второй смене. Я начала задаваться вопросом о том, почему Энн считает, что они с мужем делят вторую смену. Сама картина домашней жизни не показалась мне необычной: странным был лишь тот факт, что Энн думала, будто Роберт на самом деле участвует в домашних делах наравне с ней.

Такое представление является распространенным семейным мифом, менее ярким и проработанным, чем миф Нэнси и Эвана Холт о справедливом распределении работ «наверху и внизу». Энн считала, что муж участвует в бытовых заботах, поскольку хотела быть частью «передовых» семейных пар, освободившихся от традиции. Но также она считала вполне «естественным» то, что, будучи женщиной, она занимается домом, а потому больше страдает от конфликта между работой и семьей, чем ее муж.

Несмотря на то что у Роберта было время на модели поездов и чтение, которого у Энн не было, Энн действительно чувствовала, что Роберт участвует во второй смене, уже по другой причине: она испытывала благодарность к супругу за то, что во многих других отношениях он был более «продвинутым», чем остальные мужчины.

Во-первых, когда Роберт приходил домой, не будучи уставшим, он в полной мере участвовал в семейной жизни. Однажды в субботу я пошла с Майерсонами за покупками – они собирались приобрести прогулочную коляску, письменный стол и кроссовки для Роберта. Я наблюдала, как они танцевали в своей почти пустой гостиной под «Rock Me Amadeus», как варили эспрессо на кухне, играли в парке и ужинали с близкими друзьями, у которых тоже были маленькие дети. Все это время Роберт активно и увлеченно общался с каждым ребенком. Когда он вел семейный джип от одного магазина к другому, каждый раз, когда машина останавливалась на светофоре, он протягивал назад руку, чтобы похлопать детей по плечу. Весь день он тискал их, ласкал, занимался ими, оставаясь при этом добродушным и энергичным. Когда Энн сказала, что Роберт делает 50 % работы по дому, среди прочего она имела в виду то, что, когда он был с семьей, он полностью в нее вкладывался.

Из двух родителей Роберт был к тому же менее строгим, возможно, потому, что часто был в отъезде. Когда он стоял в очереди в кассу со своими кроссовками, Элизабет принялась возбужденно носиться вокруг вешалки с юбками. Сначала это его забавляло, затем он немного забеспокоился, когда другие покупатели начали обращать внимание на девочку, выглядывавшую то из-за одной юбки, то из-за другой. Только когда покупатели демонстративно уставились на ребенка, Роберт побежал за ней. Вернувшись в очередь, он признался: «С матерью она бы так себя не вела».

Если говорить о родительских привычках, то Роберт отличался немного иным стилем выполнения родительских функций. Когда они покупали стол, он шутил с Норой: «Я запру тебя в этом ящике и так оставлю там». Когда Элизабет начала взбираться на лестницу, чтобы добраться до палатки над двухъярусной кроватью (они были в магазине с детской игровой зоной, так что могли совмещать покупки с развлечениями), Роберт раскрыл палатку и пошутил: «Мы тебя здесь закроем!». Энн же сказала Элизабет снять обувь, улыбнулась ей, когда та залезла в палатку, сравнила цены столов и решила, какой именно стол покупать. Потом, когда они были в гостях у друзей, Роберт с Элизабет пошли изучать задний двор, тогда как Энн заметила ветрянку у соседского ребенка, который забрел в дом их друзей, чтобы присоединиться к игравшим детям.

Еще одна причина, по которой Энн, вероятно, думала, что Роберт участвует наравне с ней во второй смене, заключалась в том, что он был прогрессивнее таких мужчин, как Эван Холт или Питер Танагава, когда дело касалось проникновения женщин в высшие карьерные эшелоны. И он гордился тем, что он не «типичный мужчина». Как-то раз он сказал мне, подмигнув:

Когда жена начала зарабатывать больше меня, я решил, что нашел золотую жилу. Однажды, когда мы только-только сюда въехали, мне надо было подождать, пока привезут мебель для спальни. Когда я сказал своему офис-менеджеру, что должен посидеть дома, чтобы дождаться мебели, он сказал мне: «А почему жена не может?». Я ему ответил: «Рассуди сам. Если оценить потерянный доход в час, то это я должен ждать мебель». Мой начальник такой позиции не понимал.

Роберт очень гордился карьерой жены. «Теперь, когда я уволилась с работы, – призналась Энн на третьем интервью, – боюсь, что Роберту это не понравится. Он не хочет, чтобы я была типичной женой. Я уверена, что, когда мы приедем в Бостон, он будет представлять меня так: “Это моя жена, сейчас она не работает, но раньше была вице-президентом большой компании, занимающейся электроникой, а до этого…”».

И если Роберт не хотел, чтобы Энн была «типичной женой», точно так же он не хотел, чтобы Элизабет была типичной девочкой. Когда Элизабет случайно забрела в подвал, где он занимался своими моделями поездов, он дал ей поиграть с локомотивом. Когда Элизабет стала играть с куклами и говорить о Белоснежке, он купил ей конструктор. Как-то в субботу я присоединилась к ним, когда они пошли в книжный магазин. Элизабет принесла книгу «Мадлен и цыгане». Роберт нетерпеливо пролистал ее, а потом протянул ей книгу о поездах, сказав – в совершенно формальном тоне, словно бы исход спора уже предрешен, – «А почему ты не интересуешься книгами о поездах, как у папы?».

Роберт был необычен в своем желании разделить традиционный мужской мир с женщинами, предложить женщинам мужские «преимущества». Но ему было не так интересно сохранить традиционный мир женщин, и он не особо хотел в нем участвовать. Роберт предпочитал заплатить домработнице и няньке, чтобы они все делали. Он участвовал в домашних заботах, прежде всего чтобы снять их груз с жены (по крайней мере, по ее мнению).

Роберт обожал Энн и хотел угодить ей, а желание брать на себя бытовую нагрузку – один из способов доставить ей радость. Роберт не был каким-нибудь Эваном Холтом. Не был он и Питером Танагавой. Участвовать в работах по дому – для него это на самом деле не было проблемой. Независимо от того, какое именно решение принимала Энн – делить домашний труд или нет, – у нее все равно был «щит обожания», который защищал ее от многих невзгод, с которыми сталкиваются женщины. В результате супруги делили не что иное, как власть.

Однако Энн не хотела, чтобы Роберт участвовал наравне с ней во второй смене. Она предпочитала думать, что он выполняет половину работы по дому. Она хотела знать, что он будет участвовать, если ей это понадобится. Но даже если бы ему не нужно было столько ездить по работе, Энн на самом деле не хотела, чтобы Роберт выполнял половину домашних забот.

СИНДРОМ РЕЗКОЙ СМЕНЫ НАСТРОЕНИЯ У ЭНН

Когда вставал вопрос разделения работ по дому, Энн прислушивалась к двум противоположным внутренним голосам. В «лучшие моменты», как она это понимала, Энн хотела освободить Роберта от быта, чтобы заниматься им самостоятельно. Когда этот голос звучал особенно громко, Энн одобрительно высказывалась о сложных требованиях, связанных с карьерой мужа, и о том, что ему нужно расслабляться: «Роберт – настоящий умелец. Он так увлекается своими поездами, а еще он собирает радиоприемники. Это отличное хобби. Когда после командировки он совершенно вымотан, он все равно поднимается в четыре утра, чтобы потренироваться и поработать часок со своими поездами».

В свои «худшие моменты» Энн хотела, чтобы Роберт занимался домашним трудом наравне с ней. Она обычно говорила так: «Со временем Роберт расслабился и перестал помогать в быту». Рассказывая еще об одном «худшем моменте», она сказала: «Порой я говорю, что он распоряжается своим временем, как эгоист. Он часами возится со своими поездами, а мог бы помочь мне с детьми». Однако постепенно она стала считать такую трактовку «эгоистичности» и «расслабленности» предательством по отношению к более «истинной», то есть жертвенной точке зрения.

Энн постоянно мотало от «лучших» моментов к «худшим», что ее саму изрядно раздражало. Она рассказывала об этом так:

Меня постоянно бросает из стороны в сторону. Один день я хочу любить его всем сердцем. Я искренне считаю, что Роберт может сделать больше, чем я. Он образованнее. И просто умнее. Он по-настоящему одарен, а когда он может во что-то вложиться, он на самом деле способен чего-то добиться, может сделать себе имя. Мне важно, чтобы у него было время подумать. Одна из вещей, в которых я могу посодействовать, – дать ему возможность сделать что-то ценное, прежде чем я выгорю. Я говорю: «Хочу снять с тебя груз. Тебе не нужно больше волноваться насчет того, чтобы приходить домой в шесть часов или нянчиться по вечерам с детьми. Тебе нужно больше времени, чтобы возиться с поездами». Я исполняю всю эту длинную партию. Я собираюсь играть эту невероятную роль.

Потом, когда я прихожу домой в шесть тридцать, занимаюсь детьми, готовлю ужин, иду в кровать, просыпаюсь от плача дочери, я чувствую себя совершенно вымотанной. Я так больше просто не могу. И тогда я обрушиваюсь на него за то, что он не выполняет свою половину работы, а потому я чувствую себя такой загнанной. Теперь он знает, что это просто одна из фаз. Тогда он честно старается приходить домой в шесть, помогать с ужином, купанием детей, берет на себя половину звонков по семейным делам. Потом я начинаю чувствовать себя виноватой.

Но порой моя фаза, когда я хочу его защищать, длится всего один день. После этого настроение снова падает. Я говорю: «Мне хорошо платят. У меня есть авторитет. То, что я не отношусь к своей работе так же серьезно, как ты, еще не значит, что другие не относятся к ней серьезно. Поэтому я должна выполнять по дому только 50 % работы».

Когда у Энн была стадия «подъема», она занимала точку зрения Кармен Делакорте. Когда же она была на стадии «спада», она переходила на позицию Нэнси Холт. Однако точка зрения Кармен казалась ей в конечном счете более привлекательной, и, хотя она не могла придерживаться ее долго, она стремилась к этому. Энн измучилась именно из-за невозможности отказаться от мифа. А еще она удивлялась самой себе: «Я бы никогда не подумала, что захочу играть вторые роли при Роберте с его карьерой. Раньше у меня никогда не было такого взгляда на брак».

БЛЕСТЯЩИЙ МУЖ И РАБОТА, КОТОРАЯ КАЖЕТСЯ НЕНАСТОЯЩЕЙ

Почему Энн считала, подобно Кармен Делакорте, что работа ее мужа – и, по сути, его жизнь – должны иметь первоочередное значение, тогда как Фрэнк и Роберт, хотя и были любящими супругами, о своих женах в таком духе не высказывались? Убежденность Кармен в превосходстве мужчин понять легче – как вариант культурной детерминации: если учесть ее строгое католическое воспитание, отсутствие образования и карьерных возможностей, в ее взглядах не было ничего удивительного. Однако Энн всегда поощряли добиваться успеха и делать карьеру. По такому пути она в итоге и пошла, так что убежденность в превосходстве мужчин не так-то легко соотнести с обстоятельствами ее жизни.

Когда я задала этот вопрос, Энн предложила два ответа. Во-первых, Роберт просто умнее. Он был первым в своем колледже. Да и теперь, надо думать, Роберт умнее Энн. Даже в наши дни большинство женщин выходят за мужчин образованнее и успешнее себя, тогда как мужчины женятся на уступающих им партнерах. Женщины выходят за мужчин, которые «выше» их, и мужчины женятся на женщинах, которые «ниже» их, что в итоге образует паттерн, который социолог Джесси Бернард назвала «градиентом брака». В силу действия этого паттерна образуется два множества не состоящих в браке людей – высокообразованные и успешные женщины и необразованные мужчины с низким социальным статусом. Возможно, тот же самый паттерн работает и в сфере интеллекта: если Роберт – гений, тогда в силу этого «градиента брака» он не мог жениться на женщине-гении.

С другой стороны, возможно, Энн была такой же умной, как и Роберт. В конце концов, в колледже она получала одни пятерки, даже когда работала по 30 часов в неделю. А чего она могла бы достичь, если бы каждую неделю у нее было по 30 дополнительных часов на учебу? Может быть, Энн не решилась реализовать свой собственный потенциал.

Вторая причина, которую привела Энн, объясняя, почему время Роберта важнее ее собственного, состояла в том, что ее работа казалась ей ненастоящей:

Я обманываю людей, заставляя их думать, что принимаю свою карьеру всерьез. Дело не в том, что я считаю, будто мужчины вокруг меня способнее или что у них более осмысленная работа. Я просто считаю, что удивительно как раз то, что они относятся к своей деятельности настолько серьезно. На самом деле работа никому не приносит пользы. Это просто стопка бумаги с цифрами.

Я завидую людям, которые настолько включены в то, чем заняты. Это почти то же самое, что завидовать верующим: они кажутся счастливее. Это странно. Я жду, что мужчины будут принимать свою работу всерьез, но, когда встречаю женщину, которая относится к своей бизнес-карьере как к чему-то настоящему, мне это непонятно.

Так что дети стали для меня удобным выходом. Мне нужно относиться к чему-то серьезно. И для меня серьезно то, что мы делаем в эту субботу [покупаем стол]. Я не ставлю это под вопрос. Я бы испугалась, если бы это ощущение нереальности проникло и в семейную жизнь.

Возникшее у Энн ощущение того, что только дом является чем-то настоящим, привело к тому, что она даже захотела завести больше детей, чтобы превратить их в собственное достижение. Она пояснила: «Если я буду родителем, который сидит дома, тогда, конечно, мне нужна реальная задача. Если у меня будет полдюжины детей, я смогу показать, что на самом деле хорошо с этим справляюсь. А двоих детей любой может вырастить».

Я спросила ее, почему ее карьера казалась ей чем-то ненастоящим. В детстве Энн часто переезжала с места на место. Поскольку в средней школе ей каждый год приходилось жить в новом городе, ей было сложно завести друзей. С 14 лет отдушиной, спасавшей от отсутствия друзей, стала работа. Ее увлеченность работой стала признаком неудачи в личной жизни. Возможно, чувство, что ее труд – ненастоящий, было связано также и с ее страхом того, что она «недостаточно женственна». С 20 лет, и даже когда ей перевалило за 30, Энн не хотела заводить детей. Когда она призналась в этом своему отцу, католику и отцу шестерых детей, он выбежал из комнаты, хлопнув дверью и бросив ей в ответ: «Может, ты просто не женщина». «Я отнеслась к этому очень серьезно. И сказала себе: “Может быть, дело и правда в этом”». К тому же, возможно, что ее работа представляла собой попытку обогнать отца, с которым она себя в значительной мере идентифицировала и который в той же профессии добился меньшего успеха. Если работа означала неспособность завести друзей, если она означала попытку превзойти отца, но в то же время нехватку женственности, тогда, вероятно, она просто боялась видеть в своей работе нечто настоящее.

Какой бы ни была причина, сложившееся у Энн ощущение того, что интеллект и работа Роберта важнее, заставило ее трудиться во вторую смену, пока она была на полной ставке, а впоследствии и просто уволиться. Здесь очень показательным представляется один эпизод. Как-то раз, зайдя в гости к Майерсонам, я увидела, что Энн с Элизабет сидят в чулане для одежды и играют в бакалейный магазин. Энн передавала несколько пустых банок из-под пряностей через «прилавок», а Элизабет говорила «бакалейщику», что именно в каждой банке – маринованные артишоки, приправы, венгерская паприка, сушеная малина. Поскольку роль бакалейщика уже играла мать, а я как бы сидела без дела, Элизабет определила меня в няни. «Надеюсь, ты сможешь подержать моего малыша», – бодро сказала она. Но Энн, возможно потому, что она видела в дочери саму себя, тут же взволнованно вмешалась: «Но ты же мать. Ты должна держать ребенка».

Так или иначе, Энн было не так важно, чтобы муж участвовал в домашней работе, как Нэнси Холт, Нине Танагава или большинству других женщин-героинь этой книги. Большинство из них хотели бы, чтобы мужья занимались домашней работой наравне с ними, однако не делали из этого желания приоритета или не осмеливались проводить его в жизнь. В силу сложного комплекса мотивов муж Энн Майерсон не отлынивал от второй смены. Она просто не подпускала его к ней.

К концу нашей последней беседы я спросила Энн, может ли она дать какой-нибудь совет молодым женщинам, вступающим в брак, в котором работают оба супруга. Она немного подумала, а потом сказала, что, поскольку она отказалась от того, чтобы иметь и работу, и семейную жизнь, никаких советов у нее на самом деле нет. Затем она перечислила несколько формальных пунктов программы либеральных реформ – частичная занятость, гибкий график, разделение труда – благодаря которым можно было бы тратить больше времени на дом. Но на прощание она поделилась такой мыслью:

Очень грустно, что у меня две девочки. Они попадут в тот же мир, с которым пыталась справиться я. Они должны будут заниматься тем, чем я занимаюсь. И у них никогда не будет возможности сделать что-то серьезное, разве что они будут постоянно идти наперекор. Неважно, насколько они умные и энергичные, в конечном счете они почувствуют тот же самый конфликт. Я не думаю, что все изменится настолько, что моим дочерям не придется разрываться. Возможно, они добьются успеха, если откажутся от идеи завести детей и семью. Однако тогда им будет чего-то не хватать. Да и общество будет реагировать на них негативно. Но если они заведут детей, они не смогут справляться со всем и не разрываться. Я в конечном счете думаю, что мой муж – необычайно одаренный человек, и жаль, что у него не родился сын. Было бы прекрасно, если бы у нас родился мальчик, которому не пришлось бы сталкиваться с этим конфликтом. Он бы просто выигрывал от своего статуса и в полной мере пользовался бы своими мозгами. Наверно, грустно, что я так думаю.