Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Питер Танагава, темноволосый мужчина 33 лет с блестящими карими глазами, выражающими радостное возбуждение, наклоняется вперед в своем кожаном кресле в небольшом кабинете в магазине технической литературы. Он говорит низким голосом, рассказывая об одной небольшой, но важной подробности: «Нина хочет, чтобы я больше занимался с детьми, больше интересовался их образованием и развитием, больше был семейным человеком. Но я и есть семейный человек! Но не в такой мере, как она».
Вопрос о том, в какой мере он должен быть «семейным человеком», для Питера был не нов. Еще на ранних этапах своего бурного романа, когда они катались на велосипедах и говорили часами напролет, Питер и Нина проверяли представления друг друга о «мужчинах» и «женщинах», как делают многие пары. Нина желала привязать свою идентичность к семье и оставить на долю работы только то, что психологически в домашнюю жизнь не укладывалось. В этом плане она занимала промежуточную позицию между Кармен Делакорте (которая хотела сидеть дома, чтобы во внешнем мире бывал лишь Фрэнк) и Нэнси Холт (которая хотела, чтобы они с Эваном в равной мере делили свою жизнь между домом и внешним миром). Когда Нина и Питер впервые встретились, их привлекло друг в друге то, как они представляли себе роли мужчин и женщин. Они оба соглашались с тем, что карьера Питера в книготорговле будет важнее любой работы, которую выберет Нина, но она, скорее всего, какую-то работу выберет. Супруги подходили друг другу, поскольку оба занимали переходную позицию.
Однако со временем возникло определенное напряжение. Подобно Нэнси Холт, Нина Танагава заставляла Питера больше заниматься домашней работой, и, подобно Эвану, Питер сопротивлялся. Но поскольку Нина начинала с более традиционной позиции, она должна была указать на соблазнительное предложение по работе как на причину, по которой она стала больше бывать во внешнем мире и по которой ему следовало больше заниматься домом.
Питер вырос в сплоченной японской общине на Гавайях. У мамы он был любимчиком, но держался в стороне от отца, который много работал и домой приходил уставшим и рассеянным. Теперь же, когда он сам стал отцом (двум дочерям – Александре и Диане – было пять лет и три года), он чувствовал себя больше погруженным в жизнь детей, совсем как мать, и был недоволен своим книжным бизнесом в большей степени, чем позволяли его взгляды на мужественность. Ему казалось, что, чтобы вещи встали на свои места, между ним и детьми должна быть Нина.
Нина, красивая изящная блондинка 33 лет с голубыми глазами, немного застенчива. Когда я проводила с ней интервью как-то вечером у них дома, казалось, что она все еще на работе. На ней была белая юбка и пиджак – настоящая офисная принцесса в бизнес-костюме. Как и ее отец, Нина изобретательна и практична. Ее мать, которая всю жизнь была домохозяйкой и активным волонтером, временами протестовала против решения своего мужа, который не позволил ей работать. Нина всю жизнь мечтала стать центром домашней жизни. Однако она невольно увлеклась своим собственным успехом, захотев стать основным звеном отдела кадров компании Telfac. Постепенно она начала отказываться от женской идентичности, которая у нее была, когда ей было 20, но весь вопрос в том, действительно ли у нее это получалось.
Питер считает, что Нина должна заниматься домом не потому, что ее анатомия – это ее судьба, не потому, что Бог завещал мужчинам властвовать над женщинами, и не потому, что муж зарабатывает больше денег. Он думает, что жена должна заниматься домом, поскольку она больше заинтересована и компетентна в этом и потому, что она по собственной воле решила посвятить быту свое время и силы. Нина с этим согласна. Соответственно, она выполняет 70 % ухода за детьми и около 80 % домашней работы. (С этой оценкой они оба тоже согласны.) Нина остается дома, если дочери болеют, ей приходится забирать куртку ребенка и другие вещи, если он забыл что-то в гостях у друзей, она остается дома ждать доставки нового дивана. Хотя Питер называет своих дочерей «папиными дочками», и, как мне кажется, дома бывает часто и делает много, оба супруга соглашаются с тем, что ежедневный уход за детьми лежит не на нем.
Однажды вечером, когда я была у них в гостях, Нина отвела дочек наверх, чтобы прочесть молитву и уложить их в кровать, а Питер прошептал мне, с удовольствием и гордостью: «Вот теперь у них качественное время». Затем, когда я попросила обоих родителей вести себя так, как они обычно себя ведут вечером, он уселся читать газету. Он считал, что его родительская роль в том, чтобы поддерживать роль Нины. Он выступал для Нины матерью, а Нина была матерью для их детей.
Это не означало, что Питер не был компетентным и заинтересованным отцом. Оба они признавали то, что он лучше понимает чувства детей. Например, он может быстро почувствовать, из-за какого именно знака благосклонности к Диане надулась Александра. Он знает, когда Александра на самом деле обижена, а когда просто притворяется. Часто он говорит об этом Нине, а жена как-то решает проблему. Нина занимается физическими потребностями детей, организует их социальную жизнь, ненавязчиво управляя ими. Отсутствие теплых отношений со своей собственной матерью привело к тому, что Нина слегка волнуется из-за того, получается ли у нее самой быть хорошей матерью, так что ей очень нужна поддержка Питера, а Питер действительно одобряет то, как Нина выполняет свои материнские функции.
Взаимодействуя с дочерями через Нину, Питер все равно живо интересуется ими. Когда он рассказывает мне о себе, он вставляет в разговор внешние отсылки к жене и детям. В отличие от большинства мужчин, в рассказе об обычном утре буднего дня он говорит о неких условных «мы» – например, «Мы встаем в шесть часов». В описании его типичного дня работа представляется интерлюдией между более насыщенными в эмоциональном плане периодами, которые он проводит с семьей:
Нина встает первой и принимает душ. Когда дверь закрывается, для меня это сигнал, что надо вставать. Я спускаюсь вниз и варю нам кофе, а пока вода греется, приходит газета. Я пробегаю первую страницу, спортивную страницу, затем читаю деловые новости, делаю кофе, отношу газету и две чашки кофе наверх, пока она выходит из ванной. Мы пьем кофе вдвоем. Затем Нина приводит Диану, нашу младшую дочь. Я принимаюсь менять ей одежду, усаживаю ее на горшок. Затем я ее вытираю полотенцем и одеваю ее в дневную одежду. Александра встает, и я надеваю на нее школьную форму – ей нужно внимание, ведь она видит, что я делаю это для Дианы, но на самом деле в помощи не нуждается. Я делаю это с полным пониманием.
Зато описание рабочего дня у Питера краткое и формальное: «На работу я прихожу в восемь тридцать или в девять. На месте это просто обычная ежедневная рутина. Ухожу около пяти или в пять тридцать». Придя домой, Питер сразу поднимается наверх, чтобы переодеться в джинсы (Нина остается вечером в своем белом деловом костюме). Он описывает время еды, время купания и качественное время как нечто спонтанное, ценное, со всеми подробностями, вспоминая, что именно Нина положила в ланчбокс Александре и какую именно одежду она приготовила для Дианы.
Судя по тому, как свой типичный день описывает Нина, утро много времени не занимает – это просто активная и четко выполняемая рутинная операция. Подробности появляются, когда она доходит в нем до первого утреннего совещания, звонков и встречи по поводу кризиса, надвигающегося на компанию. Она подробно останавливается на сложных проблемах, которые будут рассматриваться на следующей неделе одной важной комиссией, или же разгоревшемся соперничестве между двумя работниками ее отдела. И если Питер живет в своем офисе не такой бурной жизнью, как он сам надеялся, Нина в своем кабинете живет, наоборот, активнее, чем собиралась.
Питер мог четко представить, в чем именно заключается совместная работа по дому, – гораздо лучше, чем большинство мужчин, которые не принимали в ней участия. Вспоминая о подготовке к пятому дню рождения Александры, он рассказывает об обширном списке задач, которые он не выполнил:
Я ничего не сделал для вечеринки по случаю дня рождения Александры в те выходные, разве что упаковал несколько подарков. Нине пришлось писать приглашения, заказывать торт, покупать все вещи для Александры, придумывать, куда мы пойдем, какое будет детское меню. Все это было на ней, и я думаю, ей бы хотелось, чтобы я в этом участвовал побольше. Я делал украшения, надувал шары, разбросал везде конфетти. Я сделал все двадцать два сэндвича и установил видеомагнитофон. Однако Нина все равно делает 70 %, а я только 30 %.
Подобно Фрэнку Делакорте, Питер, вероятно, делал больше для того, чтобы дети хорошо проводили время, чем сам был готов признать. Однажды вечером, когда я ужинала с ними, Диана начала хныкать и внезапно ее вырвало какой-то пурпурной жевательной резинкой. Родители тут же вскочили. Питер бросился к Диане, а Нина побежала за шваброй. Питер успокоил ребенка: «Все в порядке, Диана, животик в порядке». Вытерев пол, Нина сняла с Дианы одежду, чтобы постирать ее. Нина казалась домработницей – она загружала стиральную машинку, меняла лампочки, упаковывала завтраки, звонила бебиситтеру. Питер же был няней, понимающей и успокаивающей. Чтобы снять конфликт между их взглядами на мужчин и женщин и внутренней реальностью их личных качеств, они выработали семейный миф: Нина «по своей природе больше интересовалась детьми и лучше с ними ладила».
В 1973 году Нина Танагава стала одной из пяти женщин на всем курсе в своем колледже, которые продолжили обучение, чтобы получить степень магистра по деловому администрированию. В начале 1970-х годов, когда некоторые компании только-только начинали понимать выгоду от найма способных женщин, закончивших лучшие бизнес-школы, Нину взяли в отдел кадров Telfac, большой и быстро развивающейся компьютерной компании. Работа доставляла ей удовольствие, была сложной и достаточно высокооплачиваемой, чтобы Питеру хватило денег на бизнес-школу.
Нина с ошеломительной скоростью перепрыгивала с одной ступеньки в управленческой иерархии на другую, пока ее зарплата не достигла такого уровня, что она оказалась в верхней половине одного процента женщин в масштабе всей страны. Она была на пять лет моложе самого молодого сотрудника того же уровня в своей компании и одной из трех женщин в высшем руководстве компании, причем у двух других женщин детей не было. И по женским, и по мужским меркам она достигла баснословного успеха.
После того как Нина проработала пять лет в компании, в семье Танагава родился первый ребенок – Александра. Нина взяла отпуск на год, чтобы сидеть с ребенком дома. Вспоминая об этом периоде, он считала, что поступила верно. Она пела Александре песни, наклеила обои в полоску и шила дочери крошечные комбинезоны. Однако Нина признавала то, что ей тоскливо сидеть дома одной и заниматься ребенком. Она думала, что ей не должно быть скучно, но ничего не могла с этим поделать. Также она думала, что наскучила Питеру. Так что, как Нина сама мне сказала, она вернулась на работу, чтобы «быть лучшей женой». Поэтому когда начальник позвонил ей и спросил, не хочет ли она устроиться на неполный рабочий день, Нина наняла сиделку-домработницу и, несмотря на все свои сомнения, ухватилась за этот шанс.
Когда на компьютерном рынке начался спад, Нину обязали заниматься программой «сокращения персонала» в нескольких офисах компании, и ей пришлось работать больше. По вечерам, когда Александра была уже в постели, она частенько читала доклады и писала записки о своих «сокращенных клиентах». Чтобы поддерживать свой собственный имидж менеджера, она приходила на работу на полчаса раньше других сотрудников и на полчаса задерживалась по вечерам. Когда сотрудники тоже задерживались, она переступала через свою гордость и уходила первой. Под присмотром добросовестных сотрудников и подчиненных ее рабочие часы постоянно росли. Нина вспоминает об этом так: «Я стала ходить на работу три дня в неделю, потом четыре дня в неделю. Однако работа росла слишком быстро. Я просто не могла угнаться за ней. Бывало, я падала ночью на кровать и понимала, что отработала за день семнадцать часов».
Так прошло два года, и тут родился второй ребенок – Диана. На этот раз она просидела дома полгода, прежде чем ей снова позвонил начальник и она снова вышла на работу. Но на этот раз дома фронт задач вырос, и выделять время и силы на работу стало труднее. Как выразилась Нина: «Стало больше бардака. С двумя детьми было намного больше стирки, больше готовки и шума».
Она наняла домработницу, которая сказала: «Окна не мою, полы тоже, мой рабочий день заканчивается в 17:30». Так что после долгих авралов в течение рабочей недели по субботам Нина выполняла роль идеальной домохозяйки и матери. По утрам в воскресенье, когда Питер играл в теннис, Нина мыла детям головы, стригла ногти и убирала дом. Она саркастично говорит об этом: «Питер позволяет мне многое брать на себя». Но в определенном смысле это приносило облегчение.
Все начальники в компьютерной компании Нины были трудоголиками и не состояли в браке – либо состояли в нем лишь формально. Сначала она делала вид, что вовлечена в офисную жизнь наравне с ними. Но однажды, как раз тогда, когда Нина почувствовала, что больше не может притворяться, ее начальник влетел в ее кабинет, улыбаясь во весь рот: «Поздравляю! Тебя только что повысили!». В кабинет устремились сослуживцы с поздравлениями, и Нина почувствовала себя довольной и польщенной. Но когда вечером она ехала на машине домой, ее начало охватывать то, что впоследствии разовьется в затяжную депрессию. Она вспомнила, как на рабочем семинаре по проблеме труда и семьи один из выступающих заявил: «Я не знаю ни одной работающей матери, которая могла бы уравновесить карьеру, детей и брак. Чем-то нужно пожертвовать». Нина вспомнила, что подумала тогда про себя: «Я докажу, что это не так». Но теперь она уже не была столь уверена.
Питер поддерживал карьеру Нины, в том смысле, в каком это обычно делают мужчины, занимающие переходную позицию. Он говорил с ней о проблемах на работе, успокаивал по ночам. Он беспокоился о ее здоровье. Делал то одно, то другое по дому. Однако даже для этого ему требовались напоминания. Нина отмечает: «Я говорю ему: “Ты сегодня вечером будешь купать детей или убирать на кухне?”. Ведь если я не скажу, он просто пойдет смотреть телевизор или читать газету».
Нина давала понять, что ей нужна помощь. Однако она выражала это так, как будто этот запрос исходит от ее работы, а не от нее самой. В отличие от Нэнси, она и слова не сказала о «справедливости». Она ухватилась за предложение на работе: ей не хотелось соглашаться, но как она могла отказаться?
Питер улавливал эти намеки, однако он толковал их как признаки «проблемы Нины». Так что со временем за Нину с ним стала говорить ее усталость. У нее образовались круги под глазами. Она страшно похудела. Она даже стала двигаться как тень и говорить невпопад. Наконец она призналась Питеру, что близка к эмоциональному срыву. Однако вместо нервного срыва она заработала пневмонию, что позволило ей целых десять дней ничего не делать – это был первый отпуск со времени рождения Дианы. Казалось, что ее болезнь говорит то, что сама она сказать не может: «Помоги, тоже побудь “матерью”». Хотя Питера волновало состояние Нины, он считал, что проблема в конфликте между ее карьерой и ее ролью матери.
Нина менялась. Но изменилось ли ее мнение о нем как мужчине? По правде говоря, Питер не хотел меняться, да он и не осмеливался теперь, когда Нина зарабатывала намного больше него. Нине казалось, что ей повезло с тем, что она приносит столько денег в домашний бюджет. Она отмечала: «Благодаря моей зарплате Питер мог бы бросить свою техническую литературу и заняться психологией. Иногда он говорит, что хочет стать терапевтом. Это бы у него отлично получилось. Я напомнила ему, что он на самом деле может так поступить. Мы можем себе это позволить». Нина предлагала стать на время главным добытчиком, чтобы муж мог заняться работой, которая ему нравилась, – то есть делала Питеру подарок.
Питер оценил смысл подарка, предложенного Ниной. Ее зарплата позволила им купить новый дом, новую машину, устроить Александру в частную школу – даже когда у него было не все в порядке с карьерой. Однако Питеру было несколько не по себе от того, сколько получала Нина. Он определенно не чувствовал себя настолько благодарным Нине, насколько бы чувствовала себя она, если бы это у нее зарплата была намного меньше, чем у него. Дело не в том, будто Питер думал, что Нина с ним соперничает. Он объяснял это так: «Нина успешна, но не амбициозна. Я амбициознее ее. Нине чужд соревновательный дух, ну разве чуть-чуть, мне тоже – чуть-чуть». То есть проблема заключалась не в амбициозности или желании Нины с ним соперничать, а в том, что более высокий заработок Нины унижал его как мужчину. Друзья и родственники – особенно пожилые мужчины – стали бы меньше его уважать, если бы узнали, что жена зарабатывает больше, а их одобрение многое для него значило.
Так что он не мог просто благодарно принять дар Нины. В действительности, супруги относились к ее зарплате как к постыдному секрету. Их родители ничего не знали; если бы размер заработка Нины стал известен отцу Питера, то, по словам сына, «он бы скончался на месте». Супруги ничего не сообщали и отцу Нины, поскольку «Нина зарабатывает и больше него тоже». И точно так же они не рассказывали об этом старым школьным друзьям Питера, поскольку, как сказал сам Питер, «потом разговоров не оберешься». Однажды за обедом Нина сказала мне почти шепотом: «У меня взяли интервью для статьи в Businessweek, но мне пришлось позвонить журналисту и попросить его, чтобы он не указывал в статье размер моих доходов. Когда он брал у меня интервью, я гордилась тем, что сказала ему, какая у меня зарплата, однако потом подумала, что мне не хочется, чтобы о ней говорилось в публикации, и все дело в Питере».
Нина предлагала Питеру подарок того рода, который, если следовать старым правилам, мужчина должен предложить женщине: освобождение от необходимости зарабатывать деньги. Питер хотел дать Нине «выбор – работать или не работать». Он хотел, чтобы она хотела работать – конечно, почему нет? – но не чтобы ей было нужно работать. Однако Нина не нуждалась в этом конкретном даре: благодаря навыкам и возможностям, которые у нее появились, она бы в любом случае выбрала работу.
Теперь, когда его представление о мужественности оказалось под угрозой, Питер выполнил один из тех полубессознательных «маневров», которые помогают мужчине сохранить принадлежность к мужской сфере, как и свое представление о подобающем объеме власти в браке. Он призвал на помощь чувство, что это не Нина делала ему подарок своей высокой зарплатой. Это он, Питер, делал ей важный подарок. Люди в мире, в котором Питер вырос и который был ему важен, высмеивали мужчин, чьи жены зарабатывали больше. Качали головами. Закатывали глаза. Чтобы жить с зарплатой Нины, он должен был выдержать атаку на свою собственную мужественность. Как сказал Питер, глядя мне в глаза, «только один мужчина из ста может это стерпеть». Нине повезло, что она вышла за такого необычного мужчину. И Нина платила ему уважением: она тоже считала, что Питер – мужчина необычный. Ее зарплата – вот что было трудно вынести. Так что ей повезло.
Любопытно, что именно родители, друзья Питера по офису и старые приятели, все общество в целом, а не только сама пара, – вот кто определяли ценность даров, которыми обменивались супруги, ведь Питер и Нина позволили им ее определять. Что в конечном счете принизило заслуги Нины в глазах Питера и сократило ее вес в их балансе благодарностей? В том числе их совместная оценка ущерба, нанесенного мужской гордости супруга, – то есть оценка, основанная на их общем представлениио том, что мужчина должен иметь возможность обосновывать свое достоинство традиционными резонами. И достоинство это зависело от отношения к нему других. Иными словами, внешнее проникло внутрь. Получалось, что Нина обязана Питеру.
На первый взгляд казалось, что Питер свыкся с ее зарплатой. Все с ней было «замечательно». Жене он желал только добра. Однако, учитывая уступку его представлениям о мужественности, Питер ожидал от нее благодарности. В конце концов, именно она переносила на него и на семью груз возможностей и предложений от Telfac, от которых нельзя было отказаться.
Благодаря этому невидимому «маневру» – теперь он ожидал, что Нина будет ему благодарна, – Питер бессознательно переложил бремя больших социальных перемен (одним из признаков которых стал наем женщин-менеджеров в Telfac в начале 1970-х годов) обратно на Нину, средством для чего послужила их супружеская экономика благодарности. Теперь она должна была испытывать признательность за то, что муж «готов принять это». Подобно большому чулану, заваленному вещами, которые иначе захламили бы весь дом, долг Нины перед Питером позволил выровнять все остальные отношения. Питер поддерживал работу Нины и гордился ею – но лишь за счет того, что прятал в этом потайном эмоциональном чулане противоречие между его неизменным представлением о самом себе и новой зарплатой Нины. Он смирился с обидой, но не перестал ее ощущать.
Нина чувствовала, что Питер оказывает ей любезность, выступая «одним исключением из сотни», что сказывалось также и на работе по дому. Она рассказывала мне:
Мне было интересно, раздражает ли его моя зарплата. Поскольку, когда мы о чем-то спорим, он иногда говорит, что я веду себя заносчиво и властно: «Кем ты себя вообще воображаешь». Я как-то ему сказала: «Ты никогда раньше так не говорил», на что он ответил: «Я думаю, ты стала намного более самоуверенной, чем раньше». Питер, возможно, связывает мою самоуверенность с моим доходом. Я не знаю, играют ли деньги какую-то роль, или же я просто устала делать всю работу по дому.
Питер в разговорах со мной ясно указал на то, что зарплата Нины его раздражает. Он чувствовал, что не может быть мужчиной, которого Нина будет любить и через 30 лет, если будет зарабатывать меньше ее и будет к тому же отрабатывать вторую смену. В глубине души Питера на самом деле не волновал его карьерный успех. Его волновал брак с Ниной, и чтобы между ними все было в порядке, ей нельзя было настолько вырываться вперед на работе и так отстраняться от дома. Питер хотел участвовать в семейной жизни, но только при условии, что Нина участвует еще больше. Теперь он трудился по дому больше, чем когда они поженились. Он требовал уважения за все те изменения, на которые пошел. Он чувствовал, что приблизился на опасное расстояние к границе, обозначавшей предел его готовности меняться. Однако границу он не нарушал, выполняя свой маневр, принесший ему благодарность за честь, которой он поступился, благодарность за то, что он смог приспособиться, ведь обычно, как говорила Нэнси Холт, приспосабливаются именно женщины.
Один из признаков этой границы неожиданно дал о себе знать во время интервью. Я попросила Питера просмотреть длинный список рутинных домашних обязанностей – стирка, шитье, ремонт автомобиля и т. д. – и сказать мне, что из этого списка он делал. Ожидая несколько формальных ответов, я была поражена – как, впрочем, и он сам, – когда мы перешли к стрижке газона. «Стрижка газона», – выпалил он внезапно. «Я стригу газон!». Он ткнул в страницу пальцем и разразился следующей речью:
Мы вместе его пропалываем, но стригу газон я! Мне не хочется, чтобы стрижкой занималась женщина. Я думаю, что отец, если у него есть время стричь газон, не должен позволять делать это дочери или жене. Думаю, это все от лени! Мне это не нравится. Мне не нравятся родители, которые заставляют своих детей делать вещи, когда они либо могут, либо должны делать сами. Мне бы не хотелось, чтобы моя жена стригла газон. Логический вывод состоит в том, что я не хочу, чтобы люди видели, как моя дочь ухаживает за лужайкой! И еще – я не считаю, что девочки должны сами ездить на машине в школу. Я не позволю Александре или Диане ездить на машине в школу. Ни в коем случае!
В женщине, которую он искренне любил, в доме, который больше всего для него значил, и в мире труда – везде в этот момент происходила гендерная революция. Однако старомодные обычаи все еще были в силе на лужайке Питера Танагавы и в его гараже.
Нина чувствовала, что ей «повезло». Питер был «единственным мужчиной из ста». Но за чувством везения скрывалась страшилка. Так же как Кармен Делакорте вразумляла память о непростой судьбе ее матери-одиночки, а Нэнси Холт преследовала депрессия ее матери, Нина пугалась рассказов о разводе среди друзей-одногодков. У некоторых коллег-женщин семейная жизнь разбилась о рифы второй смены, так что они скатились до нижних ступенек социальной лестницы. Некоторые там и застряли, а другие всеми силами пытались подняться наверх, пренебрегая, как понимала Нина, своими детьми. Недавно двух близких подруг, ровесниц Нины, работавших на полную ставку и имевших детей того же возраста, что Александра и Диана, внезапно бросили мужья – или по крайней мере Нине и Питеру так казалось. Одна из этих женщин прожила у супругов целую неделю, рассказав совершенно обескураживающую историю. В реакции Нины было сочувствие, ужас и какая-то зачарованность. «Моя подруга на самом деле роскошная женщина. Но она говорит, что была недовольна собой, – пересказала Нина, – поэтому сделала себе подтяжку. А она моложе меня! Муж от нее ушел и нашел женщину моложе, еще роскошнее». За пределами любовного гнездышка, такого безопасного, лежал холодный рынок любовных партнеров, на котором мужчины выбирают женщин в зависимости от молодости, внешности и отсутствия детей. Это пугало.
Как раз в то время, когда супруги строили предположения о том, что же разладилось в браке их подруги, отец Питера ошарашил их неприятной новостью. После 40 лет брака он объявил, что разводится с женой и собирается жить с белокожей блондинкой на 20 лет моложе себя. Что произошло? Значит ли это, что брак родителей всегда был несчастливым? После этого потрясения Питер и Нина начали вести успокоительные разговоры о том, какой замечательный у них был роман и насколько глубже стали их чувства после свадьбы.
Однако Нина смутно чувствовала важную связь между разводами во внешнем мире и тем, что она требовала от Питера в семье. Из-за вьюги за стенами дома родной очаг стал казаться теплее. Она рассуждала об этом серьезным тоном:
Эти разводы оказали интересное влияние на наши отношения, поскольку, конечно начинаешь в таком случае присматриваться к тому, что связано с домом. Я думаю, что женщины – я должна была бы упомянуть и мужчин, но на самом деле имею в виду женщин, – постоянно пилят своих мужей по мелочам, например, чтобы они не разбрасывали одежду. Я понимаю, что такие мелочи могут накапливаться. Отец Питера вывалил на меня груду вещей, которые копились годами. Его жена постоянно придиралась к нему из-за всякой ерунды, например, из-за того, что он не вешал свой костюм на ночь на вешалку. Я выговариваю Питеру за то, что он не помогает мне с детьми. Его надо попросить, прежде чем он на самом деле поможет, а мне не нравится, что его об этом приходится просить. Я постоянно его пилю, но, может быть, мне надо что-то с этим сделать.
Она могла просить его мягче или не так часто. Они могли обратиться за сторонней помощью. Она могла сократить свои часы работы, больше брать на себя второй смены. Воображаемый мир разводов, в который Питер и Нина попали бы, если бы развелись, на каком-то подсознательном уровне понижал статус Нины в доме. Она была красивой, состоятельной и имела все шансы повторно выйти замуж (что само по себе необычно). Однако такой женщине, как Нина, все же страшнее оказаться «там», чем такому мужчине, как Питер, – для нее жизнь в разводе была бы тяжелее и менее выгодной. Развод стал страшилкой для них обоих, но для нее – в большей степени.
Нина, получившая таким образом предупреждение, начала компенсировать Питеру то, что зарабатывает больше его и наносит урон его мужскому самолюбию (так ей пришлось отрабатывать один дополнительный месяц в году). Питер участвовал в семейной жизни как человек, который с любопытством заглядывает за забор соседа, но не стремится вмешиваться в его дела. Он заходил в «сферу Нины», однако оставался при этом на безопасной позиции активного свидетеля, полезного консультанта.
Проблемы возникли с их темноволосой Александрой, внимательным, не слишком веселым ребенком, который выглядел старше своих пяти лет. Сначала эти проблемы были названы «проблемой Нины и Александры». Питер свои чувства к Александре выражал через Нину. Александра однажды мрачно объяснила мне: «Меня в школу возит мама Энни, мама Сары, мама Джил. Моя мама не возит». Александра проводила различие между школьными друзьями (с которыми она играла в школе) и домашними друзьями (которых приглашают домой). У нее были школьные друзья, но не было домашних. Она объяснила, что, чтобы приглашать друзей домой, нужно, чтобы дома присутствовала мать. Все они втроем – Нина, Питер и Александра – считали, что девочка не может завести домашних друзей, если матери нет дома.
Если у Питера и возникало желание больше погрузиться в обыденную жизнь детей, он сдерживал его. Если же у него возникало противоположное желание, а именно передоверить это Нине, он следовал ему. Он помогал Александре учиться писать. Он читал ей книги Доктора Сьюза и застегивал по утрам платье. Но остальная часть «качественного» времени приходилась на долю Нины, о чем Питер сам говорил с тревожной почтительностью. Таким образом, он снова пестовал свою склонность снимать с себя полную ответственность за вторую смену и вместо этого эмоционально идентифицировался с каждым эпизодом семейной жизни, пользуясь своей женой как посредником.
Чувствуя, что взгляд отца направлен на мать, Александра обратилась к Нине. Когда Александра стала сравнивать свою участь с положением своих школьных друзей, у которых матери сидели дома, свой молчаливый протест она адресовала матери. И именно Нина почувствовала себя виноватой.
Казалось, что, раз мамы дома не будет, Александры тоже не «будет дома», то есть она не будет участвовать ни в разговорах, ни в играх на выходных. Однажды Александра пришла домой с запиской в своей коробке для завтраков, написанной Нине ее учительницей. Нина вспоминает: «Учительница сказала, что, хотя Александра учится в школе уже второй год, у нее все еще нет друзей».
В следующую субботу, за неделю до дня Св. Валентина, случилось кое-что похуже. Нина отвела Александру в канцелярский магазин, чтобы купить валентинки для одноклассников. Александра выбрала самую красивую открытку для себя и объяснила это вполголоса так: «Не думаю, что кто-нибудь в школе подарит мне открытку».
Иногда чей-то образ жизни рушится из-за какого-нибудь небольшого, но ошеломляющего события. Именно это и случилось с валентинкой. Тем вечером Нина сказала Питеру: «У нас кризис». Происшествие было, возможно, небольшим, однако оба они согласились с тем, что оно не является маловажным. Питер сказал: «Попробуй с этим разобраться, как только ты можешь, дорогая. Я тебя на сто процентов поддержу».
Неделю спустя Нина спросила своего начальника, можно ли ей сократить зарплату так, чтобы она работала только три дня в неделю, и он сказал, что можно. Она поспешила рассказать об этих хороших новостях Александре за ужином, надеясь, что та обрадуется. Три дня Александра ничего об этом не говорила. Затем как-то вечером невзначай спросила, можно ли ей в следующую пятницу пригласить домой одну подругу. Когда Питер отвозил Нину на следующее утро на работу, он сказал ей в своем мягком и одновременно воодушевленном тоне: «Разве это того не стоило, дорогая?».
Сказав Нине, что она может делать «все что нужно», и отказавшись при этом заниматься Александрой больше, Питер на самом деле лишил Нину выбора, который он с такой любовью предоставил ей, а именно выбора работать полный рабочий день или не полный, как ей будет удобно. Ирония в том, что он стал еще упорнее заниматься расширением рынка технической литературы, то есть работой, которая была ему скучна, тогда как Нина сократила работу, которая ей нравилась. И ни один из них не увидел в этом ничего странного.
До этого момента Нина была образцовой женщиной в высшем руководстве компании, гордившейся своей кадровой политикой, позволявшей матерям работать, – гибкий график, работа на неполный рабочий день, совмещение позиций и т. д. Теперь же Нина могла показать всему миру, что сотрудники могут быть хорошими матерями и что у людей, работающих на неполную ставку, может быть настоящая карьера. Ее непосредственный руководитель успокоил ее: «Не бойся, мы тебя поддержим».
Однако проблемы начались почти сразу. Нина вела четыре отдела, от трех она теперь отказалась. По слухам, менеджеры говорили: «То, чем занимается Нина, не может быть таким важным, раз она работает всего три дня в неделю». Ее начальник стал бо́льшим «реалистом». «Я защитил тебя от вышестоящего начальства, пока я их сдерживаю, – сказал он ей. – Но теперь я хочу от тебя только одного – чтобы ты работала полный рабочий день». Они обучали ее и пестовали, и теперь хотели, чтобы она приносила прибыль.
Коллеги шептались о том, насколько она «серьезна». Они рассуждали так: чем длиннее рабочий день, тем ты серьезнее и преданнее делу. Мужчины, чья жизнь шла по накатанной колее, могли пройти этот тест на серьезность гораздо успешнее, чем такие женщины, как Нина, считавшая, что ей повезло уже в том, что она живет с мужчиной, который «со многим смирился». Несмотря на свою формально прогрессивную политику, компания неявно поощряла традиционные браки и «наказывала» все остальные. Нина вкратце описала свое незавидное положение следующим образом:
Если работаешь три дня в неделю, вряд ли они от тебя отстанут. Я думала, что, возможно, если перейти на четырехдневную неделю, я смогу по крайней мере выполнять свои обязанности и подвозить соседских девочек в школу на машине. И у меня было бы больше времени на Александру. Если я быстро вернусь к полному графику, у меня будет все в порядке. Но если просижу с нынешним графиком еще какое-то время, возникнут проблемы. Возможно, я уже не у дел. Начальник сказал мне: «Сейчас ты сама по себе. Ты здесь ни во что ни вкладываешься». Но это не так. Я предана компании – но на неполный рабочий день.
Нину все больше наказывали за то, что она не предана работе в достаточной мере. Сначала ее перевели из большого кабинета, окна которого выходили на залив Сан-Франциско, в маленький кабинет без окон. Затем сказали, чтобы она отчитывалась перед коллегой такого же ранга, как и у нее, а не перед вышестоящим лицом, – «пока она не вернется на полный рабочий день». Ее участие в бонусной программе компании, служившее ей своего рода гарантией, было аннулировано. Один мужчина старше ее по возрасту, который многие годы завидовал успеху Нины и чей собственный брак с женщиной-карьеристской закончился тяжелым разводом, в конце концов признался ей: «Когда ты перешла на неполный рабочий день, я понял, что ты несерьезный человек».
Некоторые из ее коллег на высшем уровне управления компанией успешно женились заново – на женщинах, для которых это тоже был второй брак и которые теперь проявляли больше осторожности, посвящая себя семье. У других жены были вечными студентками или занимались волонтерством, которое удовлетворяло их личные фантазии об общественной жизни, но никак не мешало профессиональному успеху их мужей. Некоторые из этих жен сидели дома и, казалось, жить им было легче. У некоторых мужчин на высшем уровне управления компании жены делали карьеру, но даже у них, похоже, не возникало дилеммы вроде той, что встала перед Ниной с Александрой.
Нина остро осознала то, что ее коллеги-мужчины были, как и Питер, защищены от кризиса, с которым она столкнулась. Жертвовали ли они хоть чем-нибудь, чтобы у детей было все то, что им нужно? Она заметила, что коллеги-мужчины с готовностью пришпиливали к ней женскую идентичность, когда, например, встречаясь с ней в коридоре, часто спрашивали: «Привет, Нина, как дети?». Обычно она с радостью им отвечала. Но теперь она заметила, что к мужчинам они с тем же вопросом обращались очень редко.
Однажды, когда я посетила Нину на работе, я обратила внимание на то, что она разглядывает семейные фотографии у себя на столе. Она сказала мне, что впервые чувствует себя чужой в собственной компании. Она попыталась трезво взглянуть на свои обязанности: «На работе я увольняю людей. Я вынуждена этим заниматься. Мы провели программу сокращения кадров. Я консультирую людей и помогаю им решать проблемы. До этого года мне не приходила в голову мысль: они хорошие люди. Вовсе не плохие работники! Люди, с которыми я могу себя соотносить, люди, которые много работали. Это не их вина, что пришлось лишиться места. Просто их подразделение сократили».
Теперь, когда я смотрела на Нину, я могла понять, как ее изящная и невинная наружность, почти как у Золушки, в сочетании с острым умом и высоким уровнем эмоционального интеллекта могли убедить начальство в том, именно она способна принести сотрудникам дурные вести и не разозлить их. Ее отзывчивость и понимание корпоративных целей, возможно, сэкономили этой компании миллионы, которые она могла бы потерять на судебных исках. Разве стал бы уволенный сотрудник подавать в суд на такого доброго и участливого человека, как Нина? Я подумала, что Нина играет роль мягкой бархатной перчатки на жесткой руке принципа корпоративной прибыли. И теперь, отстранившись от полного погружения в работу, она и сама поняла это.
Нина ничего не сказала компании, когда начала искать вакансии с неполным рабочим днем на стороне. Вскоре другая компьютерная фирма предложила ей стать вице-президентом на полную ставку. Узнав об этом, компания Нины внезапно тоже предложила ей пост вице-президента, с более высокой зарплатой, невероятно щедрыми бонусами (но тоже на полную ставку). Она мучилась из-за Александры и бесконечно говорила об этом с Питером.
Затем Нина приняла предложение своей компании. Она сказала начальнику, что не сможет работать допоздна в будни или выходить по выходным, но будет трудиться пять дней в неделю. Как и в случае ее последнего успеха, у нее возникло тревожное чувство. Но она сказала себе, что это «на время»: она сможет уйти с работы, если проблемы Александры обострятся.
И они на самом деле обострились. Вскоре после того как она согласилась на новую должность, она открыла ланчбокс Александры и нашла в ней еще одну записку от учительницы: «Дорогая миссис Танагава, я хотела сообщить вам, что у Александры в школе появились друзья. Однако я должна сказать, что кое-что меня все еще волнует. Недавно я дала детям задание написать рассказ, и Александра написала странную историю о том, как она убивает сестру и ненавидит мать». Нина поговорила с учительницей Александры и в течение двух недель после разговора наняла семейного терапевта. Когда я видела их в последний раз, Питер продолжал поддерживать Нину в «ее» кризисе.
Круг друзей и родственников Нины не смог предложить ей никакого решения. Ее «прогрессивная» работа не приносила облегчения. Она начинала в качестве женщины с переходной позицией, мягко перешла на позицию Нэнси Холт и, как и она, столкнулась с сопротивлением. Семейный миф Холтов состоял в том, что оба супруга участвуют во второй смене. Миф семьи Танагава скрывал то, что у Питера была определенная гендерная стратегия. Его маневр состоял в том, чтобы заставить жену изображать из себя супермаму. Частично он пытался таким образом сохранить брак, обезопасив традиционную мужскую роль, от которой, как ему казалось, зависел. Решение Питера и стало реальной проблемой. В настоящее время примерно в 20 % супружеских пар с обоими работающими супругами в масштабах всей страны (хотя в моем исследовании доля оказалась чуть ниже) женщины зарабатывают больше мужей. Хотя тональность проблем в каждом случае может немного отличаться, общая мелодия остается одинаковой, причем проблема эта вряд ли решается. Брак Нины и Питера повторяет историю забуксовавшей революции в целом – и его история так же остается незавершенной.
Войти с помощью соц. сетей: