Глава 16

Работающая жена

как урбанизированная крестьянка

Вступление женщин в сферу экономики – главная социальная революция нашего времени. Она охватывает поколения Нэнси Холт, Нины Танагава, Аниты Джадсон, их матерей и бабушек. Нэнси Холт, мать Джоуи – социальный работник. У ее матери-домохозяйки в Небраске было четверо детей, а бабушка вырастила пятерых детей на ферме, производившей пшеницу. Нина Танагава (двое детей) – менеджер. Ее мать управлялась по дому, воспитывала троих, и помогала со счетоводством в отцовской скобяной лавке, а бабушка разводила кур и коров на ферме. Анита Джадсон (также двое детей) – сотрудник бухгалтерии. Ее мать работала служанкой в двух домах и вырастила четверых детей, а бабушка трудилась на ферме в Луизиане. Если отсчитывать от сегодняшнего поколения, часто выявляется такой паттерн: работающая мать сегодня, городская домохозяйка 30 лет назад, фермерша 50 лет назад. Иногда за женщиной, занятой крестьянским трудом, следует два поколения домохозяек, иногда – ни одного. Новизна сегодняшнего момента заключается в том, что, занимаясь оплачиваемым трудом за пределами дома, множество женщин начинают жить жизнью, разделенной между двумя конкурирующими системами неотложных дел, двумя сталкивающимися друг с другом ритмами жизни – семьи и работы. Новым социальным явлением (по крайней мере в количественном плане) стали платные детские сады, массовое распространение двойной нагрузки, борьба внутри брака за то, чтобы уравновесить домашние обязанности. Таким образом, новым оказывается повсеместное влияние этой борьбы на, казалось бы, несвязанные события – как в случае «проблемы Джоуи».

Ситуация изменилась в результате предшествующего социального сдвига. До промышленной революции в Америке большинство мужчин и женщин жили на частных семейных фермах – выращивали урожай, а ремеслом занимались в основном для домашних нужд. В силу индустриализации все больше сельскохозяйственных культур и товаров стали производиться и распределяться на более масштабных рынках. Однако индустриализация сказалась на мужчинах и женщинах в разные моменты и по-разному. В определенном смысле у истории индустриализации в США есть две части – «ее» и «его».

Если описывать ситуацию в самых общих чертах, то растущие фабрики и промышленность в американских городах стали притягивать к себе значительные массы мужчин и женщин, изымая их из сельской жизни, примерно в 1830-е годы. Многие одинокие девушки работали на первых текстильных фабриках в Новой Англии по четыре-пять лет, пока не выходили замуж, однако фабричные девушки представляли лишь незначительную долю женского населения и менее 10 % работниц, получавших зарплату. В 1860 году большинство пролетариата составляли мужчины. Только 15 % женщин работали за плату, большинство из них – в качестве прислуги. Когда мужчины вступили в мир фабричного труда, они постепенно изменили основной уклад своей жизни. Они перешли от работы на воздухе к закрытым помещениям, от нечеткого распорядка сезонных работ к жестко фиксированному промышленному графику, от жизни в тесном кругу соседей и родственников к общению с самыми разными людьми. Можно сказать, что поначалу мужчины пытались «получить лучшее от обоих миров». Например, на первых сельских фабриках Новой Англии мужчины часто трудились днем, а вечером возвращались домой, чтобы поработать в поле. Или же они то устраивались на фабрику, то увольнялись в зависимости от сезона и близости урожая. Однако со временем крестьянин превратился в городского рабочего.

На первых порах индустриальное развитие, судя по всему, сильнее и более непосредственно сказывалось на жизни мужчин, чем на жизни женщин, у большинства из которых сохранилась первичная идентичность, связанная с домом. Конечно, у женщин жизнь тоже изменилась. В начале столетия молодая мать сбивала масло и ухаживала за курами и свиньями. Ближе к середине века молодая мать могла уже жить в городе, покупать масло и яйца в продуктовой лавке, брать квартирантов, вести активную деятельность в церкви и разделять то, что историк Барбара Велтер назвала «культом истинной женственности», который был основан на особой моральной чувствительности, приписывавшейся слабому полу. На протяжении всего этого периода большинство женщин, которые состояли в браке и воспитывали детей, связывали свою роль и идентичность с домом. «Дом» менялся. Но, как утверждает историк Нэнси Котт в своей работе «Узы женственности», на протяжении всего XIX века женщины, в отличие от мужчин, ориентировались на «старомодную» жизнь. В период индустриализации мужчины поменялись сильнее.

Сегодня же темп преобразований затрагивает именно жизнь женщин. Увеличение числа рабочих мест в сфере услуг открыло для них новые возможности. Если учесть нынешние низкие показатели рождаемости (в 1800 году у женщины в среднем было восемь детей, из которых совершеннолетия достигали пять-шесть, в 2010 году – два ребенка), а также то, что их зарплата все более востребована дома, настал их черед вступить в промышленную экономику. Именно женщины отказываются теперь от прежнего домашнего образа жизни.

В начале XIX века благодаря мужчинам деньги сменили землю в качестве основы социальной власти. Именно тогда «мужественность» впервые стала массово связываться с наличием денег. Поскольку мужская покупательная способность получила большее значение, современный культ потребления – который Маркс критиковал как «товарный фетишизм», – стал ассоциироваться с «настоящим мужчиной».

Сегодня же именно женщины закладывают новый фундамент власти и идентичности. Если раньше их власть основывалась на привлекательности для мужчин или на влиянии на детей и родственников, то сегодня она связана скорее с зарплатой или профессиональным авторитетом. Так, Анита Джадсон, бухгалтер, состоящая в браке с водителем погрузчика, отметила: «Когда я начала зарабатывать деньги, мой муж больше меня зауважал». В силу разрыва в оплате труда и большего влияния развода на женщин современная женщина, возможно, имеет не намного больше власти, чем раньше, однако та власть, что у нее есть, получила иное основание.

Оплачиваемый труд стал казаться привлекательным, а жизнь дома – тусклой. Хотя наиболее подходящим мотивом работать для женщин остается принцип «потому что надо», большинство моих информанток трудились не только ради денег. В этом смысле они приобщились к системе ценностей, которая ранее была исключительно мужской, и выработали мотивы, в значительной мере напоминающие мужские. Многие информантки по собственному почину рассказывали, что они будут «скучать» или «сойдут с ума, если будут просто весь день сидеть дома», то есть они не могли постоянно играть роль хранительницы очага. Это чувство оказалось распространенным даже среди занятых на низкооплачиваемых офисных работах. В ходе общенационального опроса компании Harris and Associates, проведенного в 1980 году, у женщин поинтересовались: «Если бы у вас было достаточно денег, чтобы жить так, как вам хочется, что бы вы предпочли делать – работать на полную ставку, на неполную ставку, заниматься волонтерским трудом или работать дома, занимаясь семьей?». Из числа работающих женщин 28 % ответили, что хотели бы сидеть дома. Из всех участниц опроса, включая домохозяек, только 39 % ответили, что готовы сидеть дома, даже если бы у них было достаточно денег, чтобы вести сколь угодно комфортную жизнь. На вопрос о главной мотивации к оплачиваемому труду 87 % работающих женщин назвали «чувство успеха и личной удовлетворенности», 84 % – «возможность свести концы с концами» и 81 % – «повышение уровня жизни семьи». Я полагаю, что работа нужна женщинам в силу примерно того же сложного комплекса причин, по которым крестьяне в модернизирующихся экономиках переезжают в города.

Во многих отношениях приток замужних женщин в промышленную экономику, случившийся в XX веке, отличается от произошедшего ранее притока мужчин. Во-первых, начиная со второй половины XIX века и вплоть до настоящего времени бытовые тяготы женщин сокращались. Покупные товары постепенно заменяли собой домотканые ткани, домашнее мыло и свечи, домашние мясные консервы и хлеб. Затем женщины получили возможность покупать разнообразные полуфабрикаты, «еду навынос» или, если они могли себе это позволить, обедать в ресторанах и кафе. Некоторые отдают одежду, чтобы ее «постирали и сложили», в прачечные, а также платят за ремонт дома и его перестройку. Детские сады для детей, дома престарелых, исправительные колонии для несовершеннолетних, психиатрические больницы и психотерапия – все это в определенном смысле коммерческие заменители для работ, которыми раньше мать занималась дома.

Товары и услуги на рынке часто превосходят все то, что матрона может сделать дома, как бы она ни старалась. Следовательно, хозяйственные навыки женщины теряют в цене. Одна мать отметила: «Иногда, когда я расстраиваюсь и хочу настоять на своем, я отказываюсь готовить. Но это не срабатывает. Муж просто уходит и покупает какую-нибудь жареную курицу, и детям она нравится». Другая сказала: «Когда я заявила своему мужу, что хочу, чтобы он тоже занимался стиркой, он просто сказал: “Давай отдадим белье в прачечную”». Современные промышленные версии многих товаров и услуг все чаще оказываются предпочтительнее старомодных домашних – точно так же, как технологии западных колонизаторов взяли верх над «туземными средствами». И если первый мир насадил свою культуру в ущерб традициям народов третьего мира, точно так же покупные продукты и услуги вытеснили «местные ремесла» домохозяйки.

ДВЕ КУЛЬТУРЫ

Дело не только в том, что многие домашние товары и услуги стали повсеместно доступными и дешевыми, но и в том, что понизился сам статус домохозяйки на полный рабочий день. Жены, которые «просто» сидят дома, приобрели оборонительные черты, свойственные тем, чей социальный статус падает. Как сказала Энн Майерсон, подумывавшая об уходе с работы: «Если вы хотите понять, на что похож остракизм, сходите на вечеринку. Люди будут спрашивать вас, чем вы занимаетесь. Попробуйте сказать: “Я домохозяйка”». Бедственное положение таких женщин было замечательно отображено в одной карикатуре в журнале True за ноябрь 1970 года: в электричке толпа бизнесменов, читающих свои утренние газеты и рабочие записи. Испуганная домохозяйка среднего возраста в халате, мягких тапках и бигуди, бредет по проходу, пытаясь найти своего мужа, которому она несет забытый им портфель. Муж прячется за спинкой своего сиденья, устыдившись того, что жена выглядит так смешно, так неуместно. Мужчины в электричке, в костюмах, с блокнотами и газетами, которые куда-то едут, – вот кто определяет, что смешно, а что нет. Они представляют городской стиль жизни, а она – просто затерявшаяся среди них крестьянка.

Работающие матери часто ощущают, что они застряли между культурами домохозяйки и работающего мужчины. С одной стороны, многие женщины из среднего касса становятся предметом острой критики со стороны родственников или соседок, которые сидят дома. Последние, ощущая все большую угрозу и стремясь защитить свою собственную позицию, которая теряет в глазах общества, задают вопрос: «Разве ты должна работать?». Нина Танагава чувствовала, что на нее неодобрительно смотрят матери подруг ее дочери, которые сами были домохозяйками. Джессика Стейн ощущала тот же самый взгляд состоятельных соседок. Нэнси Холт и Эдриэнн Шерман замечали, что их пристально изучают их свекрови. Впрочем, некоторые из этих настороженных родственников и соседей позднее сами преодолевают эту важную проблему. Когда мать Энн Майерсон была домохозяйкой, она осуждала Энн за ее чрезмерный карьеризм, но когда сама нашла работу, усомнилась в правильности решения дочери уволиться.

Многие работающие матери, судя по всему, считали себя выше домохозяек и в то же время завидовали им. Кэрол Элстон, которой пришлось изрядно потрудиться, чтобы получить степень аудитора, не хотела, чтобы ее путали с «обычными» женщинами, которые ничего не производили. Однако, понаблюдав за тем, как домохозяйки медленно толкают тележки в магазине, она тоже усомнилась в своей суматошной жизни.

Женщины, которые остались в «деревне», то есть были домохозяйками, часто несли бремя некоторых дополнительных обязанностей – получали посылки, встречали ремонтников, сидели днем с детьми занятых на службе соседок. Одна из них пожаловалась, что на собраниях бойскаутов волонтерами выступают только домохозяйки. У их работающих соседок редко бывает время остановиться и поболтать или даже просто ответить услугой на услугу.

Их традиционный источник гордости оказался под угрозой, как и у крестьян. Неоплачиваемая работа стала казаться «ненастоящей». Сидящая дома женщина превратилась в «простую домохозяйку», а ее труд – в «обычные бытовые заботы». В своей книге «Ради ее же блага» Барбара Эренрайх и Дейдра Инглиш описывают, как в начале века «Движение за домашнюю экономику» боролось с кризисом социального статуса домохозяйки, пытаясь систематизировать и повысить ее роль до уровня профессии. Лидеры движения утверждали, что женщины могут получить статус «профессиональных работников» в своих собственных домах. Ирония в том, что, по их мнению, домашний труд почетен не потому, что он ценен сам по себе, а потому, что он такой же настоящий, как и оплачиваемый труд – эта уступка показала, что битва за умы и сердца уже проиграна.

КЛАССОВЫЕ РАЗЛИЧИЯ

Хотя работающие матери являются современными урбанизированными крестьянами, существуют важные различия между одними «крестьянами» и другими. Социальная революция увеличивает разрыв не только между домохозяйками и трудящимися женщинами, но также между способными оплачивать няню, и теми, кто вынужден самостоятельно заниматься детьми и выполнять другие обязанности по дому. Кармен Делакорте, которая нянчила малышей из двух других семей моих информантов; Консуэла Санчес, родом из Сальвадора, сидевшая с дочерью Ливингстонов, пока ее собственная мать растила ребенка Консуэлы на родине; нянька-филиппинка в семействе Майерсон, у которой дома осталась восьмилетняя дочь; домработницы четы Стейн – все эти женщины относятся к растущей по численности группе, формирующей все более широкий нижний эшелон женщин, выполняющих за определенную плату различные элементы традиционной роли домохозяйки.

По всей вероятности, тремя поколениями раньше бабушки этих женщин – работающих женщин-профессионалов, нянек и домработниц – были домохозяйками. Поскольку от принадлежности к определенному классу не так-то просто освободиться, вполне возможно, что внучки домохозяек из рабочего класса вступили в экономику в качестве в основном прислуги, воспитателей детского сада, прачек и других работниц в сфере услуг, где они занимаются низкооплачиваемым «женским» трудом, тогда как внучки домохозяек из высшего среднего класса и высшего общества вступили в нее в качестве юристов, врачей, преподавателей и менеджеров. Внучки из среднего касса, вероятно, попали в расширяющийся мир «офисных работ», занимающих промежуточное положение. И Кармен Делакорте, и Энн Майерсон составляют часть нового «крестьянства», однако, как и во времена промышленной революции XIX века, одним новичкам освоиться в городе оказалось сложнее, чем другим, так что у последних возникло искушение вернуться домой.

СОХРАНЕНИЕ ДОМАШНЕЙ ТРАДИЦИИ?

Однако женщины из любого социального класса и на любом рабочем месте сталкиваются с одной общей проблемой: как сохранить домашнюю культуру матери и бабушки в эпоху занятости с девяти до пяти и с восьми до шести? В некоторых отношениях жизнь мексиканок отражает в себе опыт всех работающих женщин. Они перенесли тяготы трех сдвигов – от сельской жизни к городской, от мексиканской жизни к американской и от домашней жизни к наемному труду. В своем исследовании работающих мексиканок социолог Беатрис Пескуэра выяснила, что многие информантки считали своей женской задачей сохранить la cultura, то есть научить детей испанским песням, рассказам, религиозным ритуалам; научить дочерей делать тортильи и чили верде. Эта культура, как утверждала Пескуэра, разрушается телевидением, а в американских школах она игнорируется. Так что мексиканки стали культурным мостом между прошлым и настоящим, решая в свою вторую смену еще одну задачу. Когда у них нет времени на то, чтобы самим играть роль такого моста, они часто ищут «бабку», которая бы сидела с детьми и учила их la cultura. Многие белые работающие матери вели – и тоже часто проигрывали – похожие битвы, пытаясь передать потомкам домашние традиции: культуру яблочного пирога, костюмов для Хэллоуина, отутюженных рубашек. И если они не занимались этим по будням, то принимались за такую работу по субботам.

Многие традиционные женщины полагают, что должны передать потомкам всю домашнюю культуру и что только они могут сделать это. Мужчинам, которые нашли для себя надежную опору в промышленной экономике, женщины стали нужны для поддержки связей с уходящим образом жизни. В работе «Память о вратах» Барбара Берг утверждает, что когда американцы покинули фермы, ценности сельской жизни переместились в дом. Домохозяйка стала своего рода городской крестьянкой – той, что хранит ценности оставшегося в прошлом деревенского уклада, но при этом живет в городе. «Оставшись в прошлом», она, в этом смысле, упрощала сложный переход мужчинам, которые шли вперед.

Но кто упрощает сегодня переход для женщин? Хотя хранительницы традиций желают сохранить «домашнее наследие», большинство моих собеседниц относятся к нему с некоторым сомнением. «Нужно ли мне на самом деле каждый вечер готовить сложное блюдо?» – спросила одна информантка. Другая пустилась в рассуждения: «Я не из тех, кто начищает полы до блеска. Я не соблюдаю этого стандарта повседневной уборки, который был у моей матери, и никаких проблем. Однако я не даю своему ребенку столько же, сколько мне давала мать. Вот почему я хочу, чтобы мой муж тоже участвовал – чтобы как-то это компенсировать».

Некоторые мужчины ответили на упадок домашней культуры примерно так же, как колонизаторы – на вытеснение местных традиций. Имея надежную прописку в современном мире, колонизаторы, бывало, собирали керамику, украшения или песни, культивировали вкус к туземной кухне. Сегодня некоторые состоявшиеся профессионалы-мужчины, точно так же защищенные своими современными карьерами, могут поднять на щит определенные символы традиционной женской культуры. По субботам они пекут хлеб или пироги, а раз в месяц готовят какое-нибудь гурманское блюдо. Но очень немногие мужчины становятся настоящими «туземцами»; для этого им понадобился бы один дополнительный месяц в году.

НЕРАВНЫЕ ЗАРПЛАТЫ И ХРУПКИЕ БРАКИ: ПРОТИВОПОЛОЖНАЯ ТЕНДЕНЦИЯ

Приток женщин, выступающих в роли нового городского крестьянства, в экономику – основная революция нашего времени, и в целом она значительно укрепила их власть. Но в силу других реалий эта власть снижается. Хотя труд за пределами дома увеличивает потребность в мужской помощи внутри него, два факта – тот, что женщины зарабатывают меньше, и тот, что браки стали менее устойчивыми, – не позволяют многим принуждать мужчин к большей помощи по дому.

Сегодня, хотя женщины в среднем зарабатывают до 80 центов на доллар, их зарплаты для семейной жизни важнее, чем раньше, а поскольку они составляют половину всей рабочей силы, их значение для национальной экономики как никогда велико. Однако так или иначе женщины по-прежнему больше нуждаются в семье, чем мужчины, и с большей вероятностью впадают в нищету после развода.

В то же время изменился уровень того, насколько женщины могут положиться на брак. Процент разводов устойчиво рос на протяжении всего XX столетия, а в период 1970–1980-х годов удвоился. По оценкам экспертов, сегодня 43 % всех первых браков, 60 % всех вторых и 73 % всех третьих – заканчиваются крахом. Каковы бы ни были причины развода, его последствия, как указывает социолог Терри Аренделл в своей работе: «Развод: женщины и дети в последнюю очередь», для женщин намного тяжелее. Обычно развод сталкивает их вниз по социальной лестнице, иногда на самое дно. Большинство разведенных мужчин на удивление мало помогают своим детям деньгами. По данным Бюро переписи населения за 1985 год, 81 % разведенных отцов и 66 % отцов, живущих с женами раздельно, имели судебные постановления, предписывающие выплатить алименты. 20 % этих отцов выплачивают сумму полностью; 15 % дают деньги нерегулярно. При этом величина алиментов статистически не связана с платежеспособностью отца.

Кроме того, количество эмоциональных контактов между отцами и детьми после развода удручающе мало. Согласно данным Национального опроса по детям, проведенного в 1976 и 1981 годах и проанализированного социологом Фрэнком Фурстенбергом, 23 % всех разведенных отцов не общались со своими детьми в течение последних пяти лет. Другие 20 % – в течение года. Только 26 % опрошенных провели со своими детьми за последний год в сумме три недели. Две трети отцов, разведенных более десяти лет назад, не имели никаких контактов больше года. Социолог Терри Аренделл, анализируя эти результаты, обнаружила, что более чем в половине случаев разведенные отцы не навещали своих отпрысков и не звонили им на протяжении последнего года; 35 % этих детей не видели папу в течение пяти последних лет. Кем бы ни работали их матери, им приходилось играть также и роль самого важного человека в жизни своих детей.

Пугающая правда состоит в том, что, стоит им скатиться по социальной лестнице, разведенные женщины вместе со своими детьми застревают там. Им сложно найти работу с адекватной зарплатой; кроме того, большинство из них несет на себе основную ответственность за детей. Разведенные женщины вступают в повторный брак реже мужчин, особенно если они в возрасте и с детьми.

В XIX веке, прежде чем женщина смогла получить право собственности, голоса, иметь высшее образование или профессию, ей нередко приходилось жить в браке с мужем-тираном, от которого ей некуда было деться. Сегодня мы называем таких женщин «угнетенными». В наши дни женщина может стать полноправным собственником, голосовать, получить образование, устроиться на работу и уйти из угнетающего ее брака, чтобы приобщиться к кажущейся «свободной» форме неравенства.

Развод – это упразднение экономического порядка, заведенного между мужчинами и женщинами. Традиционный брак, если свести его к голому экономическому основанию, – это то, что экономист Хейди Хартман называет «механизмом перераспределения». Посредством такого механизма мужчины поддерживали женщин, чтобы те растили их детей и занимались их домами. В конце XIX и начале XX века профсоюзы добились более высокой «семейной зарплаты» для работников, поскольку тем нужно больше денег (чтобы содержать жен и детей). В те времена казалось вполне разумным, что мужчины должны получать больше коллег женского пола за тот же труд, поскольку «женщины не содержат семью». Такой порядок ставит представителей двух полов в абсолютно неравные финансовые условия. Большинство женщин могли найти средства для существования только за счет брака. На рынке труда отношения между мужчинами и женщинами были такими же, как между высшим и низшим классами, а брак выступал способом выровнять эти отношения.

Но когда брак – как механизм перераспределения – стал более хрупким, разведенные мужчины продолжили зарабатывать свою «семейную зарплату», но перестали «перераспределять» ее своим отпрыскам или бывшим женам, занимающимся детьми. В прессе подчеркивается, что теперь оба пола имеют право на развод, и, конечно, эта возможность является важным шагом вперед. Но чем больше мужчин и женщин живут вне брака, тем больше они разделяются в отдельные классы. Три фактора – убежденность в том, что забота о детях должна быть обязанностью женщин, нежелание бывших мужей содержать детей и высокая зарплата мужчин – выбили экономическую почву из-под ног разводящихся женщин.

Патриархат не исчез, он просто приобрел новую форму. Раньше женщины были вынуждены терпеть мужа-тирана в частном пространстве своего несправедливого брака. Сейчас они свободны, но общие условия остаются неравными. Раньше женщины были заперты дома, но экономически они были в нем на содержании. Сейчас они зарабатывают на бекон, но они же его и готовят.

Угнетение женщин за пределами брака сужает также и их возможности внутри семьи. Замужние женщины начинают осторожничать, как Нина Танагава или Нэнси Холт, которые, насмотревшись на своих разведенных подруг, сказали: «Лишний месяц работы в году или развод? Уж лучше первое».

В разговорах и мужчины, и женщины выражали сочувствие своим разведенным друзьям, испытывающим душевную боль. Однако женщины пересказывали эти истории с большей тревогой и заботой о подругах, попавших в беду. Однажды за ужином мать двоих детей, машинистка, вступила в разговор со своим мужем, менеджером магазина, и своим бывшим начальником:

Одна моя хорошая подруга проработала секретаршей шесть лет, чтобы муж мог отучиться на стоматолога. Она пахала как лошадь, выполняла все дела по дому, а еще занималась ребенком. Она не хотела на работе повышения, поскольку думала, что семья будет жить на доходы мужа, и что она уволится, как только он откроет свою практику. А муж взял и влюбился в другую женщину, а с женой развелся. Теперь она работает все так же секретаршей и растит сына. А у него уже двое детей от другой женщины.

Супруг информантки прокомментировал: «Да, все так, но с ней тоже было непросто, у нее были проблемы с алкоголем. И она постоянно жаловалась. Я не говорю, что это легко для нее, но у этой истории есть и другая сторона».

Жена, удивившись, ответила: «Да, но ее же поимели? Ты так не думаешь?».

Муж ответил: «Ну, не знаю. У каждого из них своя правда».

В начале нашего столетия наиболее важной назидательной историей для женщин выступала страшилка о «падшей» женщине, которая, потеряв девственность до свадьбы, плохо кончила, поскольку ни один мужчин не взял ее в жены. Среди работающих матерей с маленькими детьми, особенно более традиционных, современной версией «падшей» стала «разведенка». Нет нужды говорить, что не все боятся развода. Однако когда жизнь «снаружи» кажется такой холодной, такие женщины, как Нэнси Холт и Нина Танагава, пытаются порой согреться внутри неравных браков.

ИМУЩИЕ И НЕИМУЩИЕ: ЗАКУЛИСНАЯ ПОДДЕРЖКА ТРУДА

Образуется своего рода циклическое движение. Поскольку мужчины больше вкладываются в свою идентичность на работе, их рабочее время оказывается ценнее женского – и для мужа, и для семьи. В результате их досуг тоже оказывается ценнее, поскольку именно он позволяет восстановить силы, укрепиться в амбициях и двигаться вверх по карьерной лестнице. Выполняя меньше работы по дому, мужчина может дольше засиживаться на работе, доказывая свою лояльность компании и быстрее продвигаясь по службе. Его амбиции растут вместе с зарплатой, и в итоге муж зарабатывает освобождение от второй смены.

Параллельно развивается другой цикл. Женская идентичность меньше связана с работой. Поскольку труд жены имеет второстепенное значение, она выполняет бо́льшую часть второй смены, обеспечивая, таким образом, мужа закулисной поддержкой. Поскольку она поддерживает его усилия на работе в большей степени, чем он поддерживает ее, личные амбиции уменьшаются, а заработки, и без того низкие, сокращаются еще сильнее. Дополнительный месяц домашних тягот в течение года оказывается вкладом не только в успех мужа, но и в увеличение разницы в заработной плате между ними, так что цикл наращивает обороты.

Неравенство в закулисной поддержке незаметно. Нельзя сказать, просто посмотрев на рабочее место, кто идет домой, чтобы ему подали ужин, а кто – чтобы этот ужин приготовить, точно так же как сегодня невозможно отличить богатых от бедных просто по тому, как они одеваются. Работники и того и другого пола на службе выглядят примерно одинаково. Однако одни «беднее» других в плане закулисной поддержки. Один супруг гладит другому костюм, готовит еду, стирает одежду, печатает резюме, редактирует рабочую записку, принимает телефонные звонки или же беседует с клиентами. Другой получает отутюженный пиджак, вкусный обед, выстиранную одежду, распечатанное резюме, за него принимают звонки и развлекают клиентов.

Существует любопытная иерархия, которую можно оценить по этому закулисному «благосостоянию». Богаче всех руководитель высшего звена с неработающей женой, которая развлекает его клиентов и заведует домохозяйством. Также у него есть секретарша, которая следит за его встречами, организует командировки и заказывает цветы жене на годовщину свадьбы. Больше всех обделена закулисной поддержкой одинокая мать, которая работает на полную ставку и растит детей безо всякой сторонней помощи. Между двумя этими крайностями находятся все остальные пары с двумя работающими супругами.

В одном проведенном мною исследовании семейной жизни служащих крупной корпорации я выяснила, что, чем выше по корпоративной лестнице, тем большей домашней поддержкой пользуется работник. Руководители высшего звена обычно были женаты на домохозяйках. Менеджеры среднего звена – на работающих женщинах, которые выполняли определенную (если не бо́льшую) часть работы по дому и ухода за ребенком. Тогда как офисная работница, обычно это именно женщина, была незамужней или одинокой матерью, которая сама выполняет всю работу по дому. На каждом из трех этих уровней положение мужчин и женщин различалось. Среди женщин-руководителей высшего звена 95 % были замужем за мужчинами, которые тоже работали, а 5 % были не замужем или одинокими матерями. Среди мужчин-руководителей высшего звена 64 % были женаты на домохозяйках, 23 % – на работающих женщинах, а 5 % были неженатыми или одинокими отцами. В сравнении с мужчинами руководительницы высшего звена располагали меньшей закулисной поддержкой. Одна менеджер заметила: «На моем уровне одни мужчины, и большинство из них женаты на домохозяйках. Но даже у тех, у кого супруги работают, больше времени в офисе, чем у меня». Начальницы часто замечали: «На самом деле мне нужна жена».

На среднем уровне четверть мужчин были женаты на домохозяйках, почти половина – на работающих женщинах, а треть были одинокими. Среди женщин среднего уровня половина состояли в браках, в которых оба супруга работают, причем женщины выполняли бульшую часть второй смены. Другая половина – не замужем или воспитывали детей в одиночку. Среди офисных работниц нижнего звена большинство оказались незамужними или одинокими матерями.

«Богатство» или «бедность», оцениваемая в категориях закулисной поддержки, вероятно, влияет на формирующиеся у людей черты. Мужчины, которые поднялись на вершину пирамиды, воспользовавшись помощью «с тыла», обычно считаются «упорными», амбициозными и «преданными» своей карьере – и действительно являются такими. Женщины с меньшей поддержкой уязвимы перед обвинением в «недостаточной лояльности». Порой они в самом деле теряют интерес к работе. Однако такие женщины, как Нина Танагава, не испытывали дефицит амбиций и не страдали от того, что психолог Матина Хорнер называет «страхом успеха». Скорее, их «закулисная бедность» поднимает эмоциональную цену такого успеха, делая его слишком дорогостоящим.