Глава 15

Мужчины, которые помогают,

и мужчины, которые не помогают

Один из каждых пяти мужчин, попавших в фокус моего исследования, наравне с женой занимался домашним трудом. Одни, как Грег Элстон, участвовали «по-мужски», например, что-то мастерили. Другие, как Арт Уинфилд, – на «женский» манер, как это принято представлять. Поскольку мужчины, разделявшие работу по дому, жили более счастливой семейной жизнью, я задалась вопросом – откуда они берутся? Чем мужчины-помощники отличаются от остальных?

У них не было более «правильных» отцов, помогавших по хозяйству. Совсем необязательно родители учили их выполнять домашние обязанности, когда они были маленькими. И у Майкла Шермана, и у Сета Уинфилда были отцы, проводившие с ними немного времени и мало что делавшие по дому. Но Майкл Шерман с головой погрузился в заботы о своих близнецах, а Сет только говорил детям «привет» и «пока», когда уходил на свою увлекательную юридическую работу и возвращался с нее. Точно так же матери тех, кто делил вторую смену, и тех, кто ею манкировал, с одинаковой вероятностью могли быть и домохозяйками, и работающими женщинами.

Жены мужчин-помощников охотно пускались в сложные объяснения того, почему их мужья были такими «необычными». Но истории у всех были разные. Так, например, одна женщина объяснила:

Джонатан всегда очень любил детей. Думаю, это оттого, что он был из семьи евреев, выживших во время Холокоста и иммигрировавших в Канаду после Второй мировой войны. Он никогда не чувствовал себя частью канадского общества, всегда ощущал себя чужаком. Полагаю, поэтому он так никогда и не принял привычных гендерных ролей. Его мать день и ночь работала, занимаясь продуктовой лавкой, поэтому он редко ее видел. Да и детей она не любила. Его вырастила бабушка, поэтому он знал, что за детьми могла ухаживать не только мать.

Другая информантка предложила такую версию:

Дуайт необычайно любит дом, потому что его отец всегда был в отлучке – служил на флоте, а мать одна занималась детьми. Думаю, насмотревшись на то, как она крутится в одиночку, он решил, что тоже будет участвовать в домашних делах. Я благодарна его матери за то, что она его этому научила.

Часто в центре «историй воспитания», которые рассказывали эти женщины, было влияние матери мужа. Но единственной повторяющейся темой, которую мне удалось выделить, было стремление сына не походить на далекого, отсутствующего или слишком властного отца. Отец Джона Ливингстона, по его словам, был отшельником и игнорировал собственного сына. Отец Майкла Шермана попеременно то хвалил, то забывал о нем. Родной отец Арта Уинфилда исчез. У многих мужчин остались плохие воспоминания о своих отцах, но те мужчины, которые в итоге стали наравне с женами заботиться о детях, подчеркивали свое отличие от них. Считая отцов дурным примером, они поклялись не быть такими. Самый любящий папа – Арт Уинфилд, игравший с чужими детьми в детском саду своего приемного сына, – одновременно и разочаровался в своем родителе, «отрицательном» примере отцовства, и страстно обожал своего доброго отчима («положительный» пример). По-видимому, важно было сочетание того, как мужчина идентифицировался со своим отцом, и личность последнего, а не его помощь по дому.

Но большинство людей полагали, что значение имеет «воспитание» – то, сколько мужчина помогал по дому в детстве. Эван Холт, занимавшийся своими хобби «внизу», пока жена возилась с детьми «наверху», говорил, что его так «воспитали». Но Эван не делал многого из того, к чему его приучали в детстве: не ходил в церковь, не отказывался от пользования кредитными картами, не стал дожидаться свадьбы, чтобы заняться сексом. В этих сферах жизни он все решал сам. Но по дому он делал, по его словам, только то, чему его научила мать. История о «воспитании» казалась материалом для психологических уловок.

Казалось, что мужчин вроде Арта Уинфилда и Майкла Шермана объединяют две вещи: они оба реагировали на отсутствующих или слишком эгоистичных отцов и в то же время в достаточной степени идентифицировались с каким-то другим мужчиной, чтобы без опаски сочувствовать своим матерям и не бояться стать «слишком женственными».

Любили ли делившие вторую смену супруги своих жен больше? Были ли они более чуткими? Да, у мужчин-эгалитаристов более гармоничные браки, но я не берусь утверждать, что Питер Танагава или Рэй Джадсон любили жен меньше, чем Арт Уинфилд или Майкл Шерман, или были менее чуткими. Один информант, очень мало помогавший по дому, сказал: «На прошлой неделе я вдруг понял, что жизнь моей жены намного ценнее моей, потому что мой сын нуждается в ней больше, чем во мне». Те, кто много работал по дому, часто были преданы своим женам, но не меньше верны были им и те, кто ничего не делал.

Два внешних фактора также никак не отличали мужей, деливших вторую смену: то, сколько часов они тратили на работу, и сколько зарабатывали. Как правило, «полный день» у мужей длиннее. Но в семьях, которые я изучала, мужчины, работавшие по 50 и более часов в неделю, лишь немногим меньше могли делать по дому, чем занятые на службе по 45, 40 или 35 часов в неделю. Кроме того, женщины, трудившиеся по 50 часов в неделю, выполняли гораздо больше домашних дел и занимались уходом за детьми, чем мужчины, отрабатывавшие то же самое время. Другие общенациональные исследования также показывают, что количество часов, которые мужчина работает за плату, никак не связано с тем, сколько времени он уделяет домашним заботам.

Поначалу я также предполагала, что важным фактором будут деньги. Я думала, что мужчины, занимающиеся домашним хозяйством, будут больше нуждаться в зарплате жены, чем другие мужчины, будут ценить ее работу, а также ее время.

В 1989 и 2006 годах американские женщины в парах с обоими работающими супругами в среднем получали один доллар на каждые три, полученные их мужьями, и то же среднее соотношение преобладало среди семей, которые я изучала.

В 1980 году жена в работающей паре, подобной тем, что представлены в этом исследовании, получала 33 цента на каждый мужнин доллар. Сегодня такие женщины зарабатывают 76 центов на доллар. Раньше многие браки отражали работу: летчик женился на стюардессе, секретарша выходила замуж за начальника, медсестра – за врача, тогда как сегодня больше пар состоит из людей, трудящихся на сходных позициях. Но если у супругов разные должности, как это до сих пор случается, то хуже оплачиваемая, но более стабильная работа чаще бывает у жены, тогда как у мужа – наоборот. Мужчины скорее трудятся в автомобильной промышленности или в строительстве, то есть в отраслях, более уязвимых для вывода производства за границу, автоматизации и экономической рецессии. А если брать мужчин и женщин, занятых полный рабочий день в 2010 году, женщины зарабатывали 81 цент на каждый доллар, полученный мужчиной.

Я предполагала, что муж, разделяющий вторую смену, не будет зарабатывать больше жены; что, раз его работа стоит на первом месте, то его досуг тоже важнее; что мужчины, зарабатывавшие столько же или меньше своих жен, будут делать по дому больше, учитывая, что эта деятельность ценится меньше. Женщине, желавшей делить вторую смену пополам, но вышедшей замуж за мужчину с высокой зарплатой, придется смириться с тем, что семья больше нуждается в работе супруга, и что ей нужно трудиться лишний месяц в год. Точно так же традиционному мужчине, чья жена зарабатывает больше, придется поступиться своей гордостью и вносить свою лепту дома. Я считала, что деньги окажутся красноречивее идеалов.

Но если бы финансы объясняли, кто и что делает по дому, это означало бы, что, сколько бы усилий женщина ни вкладывала в свою работу, ее более низкая оплата подразумевает меньше помощи по дому от мужа. Согласно исследованию стресса на работе, сфера обслуживания низкого уровня, в которую в основном вовлечены женщины, вызывает больше стресса, чем квалифицированный и неквалифицированный труд, которым чаще занимаются мужчины. Хотя матери работают меньше часов, чем отцы, они тратят на зарабатывание денег ничуть не меньше усилий, и многие женщины получают меньше за работу, вызывающую больше стресса. Таким образом, используя свою более высокую зарплату на то, чтобы «купить» себе больше досуга дома, мужчина, сам того не желая, заставляет жену косвенно расплачиваться за неравенство в экономике, которое обрекает ее на хуже оплачиваемый труд. Если деньги – главный организующий принцип в отношениях в браке, остается посочувствовать мужчинам, потому что их роль дома оказывается во власти слепых колебаний рыночной конъюнктуры, и женщинам, потому что, если деньги дома важнее, все выгоды от этого получают мужчины. Лишний месяц в год косвенным образом становится способом заставить женщину расплачиваться дома за экономическую дискриминацию за его стенами.

ПРЕДЕЛЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ

Деньги играли свою роль в браках, которые я изучала, но они не были мощной «невидимой рукой», дергавшей за ниточки мужчин, деливших вторую смену. Это было ясно уже из портретов семей. Майкл Шерман получал больше жены, но его труд не был важнее. Энн Майерсон годами зарабатывала больше мужа, но все равно ставила его профессию на первое место. Джон Ливингстон ценил работу жены не меньше своей, но дома она брала на себя больше обязанностей.

Ряд исследователей пытался проследить связь между разрывом в доходах работающих родителей и разрывом в досуге, и результаты были неоднозначными. Для пар, представленных в данном исследовании, эти два фактора не были связаны статистически значимым образом.

Однако появилась интригующая зацепка, когда я разделила всех мужчин на три группы: зарабатывающих больше жен (таких оказалось большинство), столько же и меньше. 21 % мужчин, зарабатывавших больше, делили вторую смену. Из представителей второй группы женам помогали 30 %. Но из мужчин, зарабатывавших меньше жены, никто не делил работу по дому.

Логика кошелька, по идее, должна одинаково работать, независимо от того, кто сколько получает. Однако в реальности она действовала до тех пор, пока мужчины зарабатывали больше или столько же. Деньги часто «работали» для мужей (оправдывая их неучастие в домашнем хозяйстве), но не для жен (не избавляли их от необходимости заниматься бытом).

А вот другой принцип, принцип «сведения счетов», казалось, работает: если мужчины в каком-то отношении теряли власть над женщинами, они компенсировали ее в другом отношении, например, тем, что уклонялись от второй смены. Так они могли сохранять господство над женщинами. Доля их ответственности за дом, кажется, связана с более фундаментальным вопросом о мужской власти. Получавшие больше жен уже располагали властью над последними, потому что контролировали дефицитный и важный ресурс. Чем сильнее финансовая идентичность мужчины оказывается под угрозой, например, из-за более высокого заработка жены, тем меньше он может позволить себе и дальше ею рисковать, выполняя «женскую работу» дома.

Мужчины, делившие вторую смену, не пытались компенсировать потерю власти в других областях брака, у них не возникало потребности «свести счеты». Майкл Шерман отказался от идеи своего превосходства над Эдриэнн. Арт Уинфилд шутливо рассуждал о «мужчинах, которых воспитывают, как господ». Но Питер Танагава чувствовал, что у мужчины должно быть больше власти, и видел, что уже расстался с огромной ее долей, когда Нинина карьера резко пошла вверх. Он свыкся с тем, что меньше зарабатывает, но для мужчины с его представлениями это была огромная жертва. Нина расплачивалась тем, что больше делала по дому.

Важнее культурных представлений о мужской и женской сферах оказались позиции супругов относительно правильной меры мужской и женской власти. Женщины, которые «компенсировали» мужьям недостаток власти, чувствовали, что имеют ее «слишком много». Ощущая, что они задели больное место супруга, что у того хрупкое эго, и не желая, чтобы мужчины отчаивались или впадали в депрессию, такие женщины возвращали мужьям утраченную власть за счет того, что обслуживали их дома.

Жены соглашались на такую компенсацию по разным причинам. Один эксцентричный англичанин, отец троих детей, имел пожизненную должность в штате филологического факультета небольшого колледжа. Он вел занятия и принимал студентов, но забросил науку, минимизировал внеклассную работу, избегал разговоров с коллегами в коридоре и давно расстался с мыслью просить о повышении. Он утверждал, что «делит» домашнюю работу и уход за детьми, но под домашней работой он понимал строительство нового дома, а под заботой о детях – «Пока я возвожу дом, они развлекаются сами с собой». Он болезненно относился к своим достижениям и, как казалось, нервно воспринимал якобы «непомерные» амбиции жены-трудоголички. Не прося супруга помогать по дому, жена, видимо, взяла на себя основную бытовую нагрузку, расплачивалась за свои профессиональные успехи.

Один архитектор, младший из четырех крайне успешных братьев из процветающей чернокожей семьи, лишился должности во время экономического кризиса конца 1970-х годов, утратил веру в себя, стал соглашаться на случайные подработки и вообще зажил жизнью полубезработного. Его жена объяснила: «В конечном счете нам придется жить на одну мою зарплату. Но сейчас моему мужу очень трудно: иметь диплом архитектора и сидеть без работы. Я это учитываю». Ее муж ничего не делал по дому и занимался сыном, когда ему вздумается. «Я очень мало делаю по дому, – честно признался он, – но Беверли, слава богу, не жалуется». Тем временем они жили почти в нищете, а Беверли работала на полставки, занималась ребенком и домом и посещала вечерние курсы по ветеринарии. Как она вскользь заметила в конце интервью: «Иногда я спрашиваю себя, сколько еще я так протяну».

Другие мужчины меньше зарабатывали и меньше делали дома, но не «сводили счеты». Они снова пошли учиться, чтобы получить диплом, а жены временно предоставляли им время и деньги на это. Профессиональная переподготовка мужа имела в их моральной бухгалтерии такой вес, как если бы он уже получил более важную работу. Например, один мужчина не работал, пока учился на медбрата в области педиатрии. Его жена, трудившаяся администратором полный день, заботилась об их девятилетнем ребенке. Ритм их домашней жизни определяли даты экзаменов мужа. Жена объяснила: «Обычно Джей готовил для Стиви пюре из моркови в блендере. Он ходил за покупками и пропалывал сад. Теперь он каждый день занимается до десяти вечера. Его экзамены на первом месте. Ему важно получить высший балл. С ребенком он играет, чтобы отдохнуть от занятий». Она была не против делать работу по дому и расстраивалась только тогда, когда он жаловался, что в доме не прибрано. Она сказала: «Я поддерживаю себя тем, что говорю, что это все временно, пока Джей не получит диплом».

Я не слышала ни об одном мужчине, который бы работал и занимался семьей, пока его жена учится. Для женщины получение диплома не является настолько почетным делом. Не было традиции «отправить жену в колледж», аналогичной традиции «отправить мужа в колледж». Супруга может думать, что, когда муж получит диплом, он будет ее содержать или у них увеличатся доходы. Мужья обычно не могут себе представить подобную ситуацию. Один муж делил работу по дому поровну, когда супруга работала, но страшно обиделся и перестал помогать, когда она бросила службу и вернулась в университет писать диссертацию. Работа имела значение, а учеба нет. Чувствуя себя лишенным внимания и заботы, один мужчина гаркнул мне в диктофон – наполовину в шутку, наполовину всерьез: «Ее не съешь. Не поговоришь с ней. На нее не поедешь в путешествие или не купишь новую машину. Я ненавижу диссертацию моей жены!». Женщины, помогавшие мужьям учиться, могли обижаться на эту ношу, но не чувствовали, что у них есть такое же право жаловаться.

Если брать в целом, данная группа мужчин – полубезработных, отлынивающих от работы или проходящих обучение – ни зарабатывала на хлеб, ни пекла его. И из всех жен их супруги были самыми несчастными. И тем не менее, либо потому, что они сочувствовали своим мужьям и надеялись, что положение улучшится, либо потому, что не видели способа его изменить, либо чтобы поддерживать «правильный» баланс власти, эти женщины работали лишний месяц в год. Между тем их низко оплачиваемые мужья часто считали своих жен умными, сильными, чувствовали себя за ними, «как за каменной стеной». Они тешили себя иллюзией: если даже на работе они не цари, дома им все равно греют трон.

Некоторые женщины каким-то иными путями получали больше власти, чем им «хотелось бы» иметь. Одна женщина-врач вышла замуж за бывшего пациента, нищего музыканта, и полностью отрабатывала вторую смену. Как выразился ее муж: «Она никогда не просит помочь». Еще одна женщина, учительница, тайком сдвинула баланс власти в свою пользу благодаря тому, что у нее была длительная внебрачная связь, почти ничем не уступавшая настоящему браку. Дома все шло своим чередом, за исключением того, что она без лишнего шума компенсировала свою тайную жизнь тем, что «блестяще» выполняла свои домашние обязанности.

Во всех этих браках деньги не были определяющим фактором в том, помогали мужчины по дому или нет. Даже те мужчины, которые получали намного больше жен, не отлынивали от бытовых дел из-за этого. Один профессор колледжа и отец троих детей объяснил, почему брал на себя половину работы по дому и ухода за детьми:

Моя жена зарабатывает треть того, что зарабатываю я. Но, как учительница в государственной школе, она делает такую же важную работу, что и я. Она необыкновенно одаренный учитель, и мне довелось узнать, что она вкладывается в преподавание не меньше, чем я. Поэтому домой мы оба приходим уставшими. Мы поровну делим домашние обязанности и уход за детьми. Но [раздраженным тоном] если бы она нашла работу в страховой отрасли или в агентстве недвижимости, она бы просто работала, как все. Не вносила бы тот вклад, который вносит сегодня. Мы об этом не говорили, но в этом случае я, вероятно, не стал бы так напрягаться. Ей бы пришлось нести домашнюю нагрузку.

Как ни смешно, если бы его жена получала больше в профессии, которая ему нравилась меньше – работала бы только из-за денег, – он не стал бы делить с ней вторую смену.

Есть и еще один факт, опровергающий логику кошелька. В докладе 1985 года Джозеф Плек указал, что за последние десять лет мужчины с женами-домохозяйками увеличили свой вклад в домашний труд почти так же, как мужчины, чьи жены были заняты на оплачиваемой работе. Такие домохозяйки ничего не зарабатывали десять лет назад и ничего не зарабатывают сейчас. Но их мужья стали больше помогать в быту. Это не вопрос денег или «сохранения превосходства» мужчинами. У них есть власть, но они ею немного поступились.

Супруги жен-домохозяек могли помогать из-за изменившихся стандартов мужской чуткости. Подобно тому как в некоторых отраслях пытаются избежать создания профсоюза тем, что поддерживают заработную плату на уровне «профсоюзных профессий», мужья домохозяек могли бессознательно реагировать на женское движение тем, что стали больше помогать по дому. Сами того не зная, некоторые женщины «вне профсоюза» (не феминистки) могли воспользоваться завоеваниями «профсоюзных» агитаторов. И снова то, насколько мужчины помогают по дому, определяется политической борьбой, стоящей за культурными сдвигами, а не логикой кошелька. Если продолжить аналогию, женщины, борющиеся за то, чтобы их мужья больше делали по дому и в результате получившие развод, напоминают тех неудобных работников, которые воюют с компанией и побеждают (но в итоге их увольняют). Раздражающее всех меньшинство добивается улучшения ситуации для «хороших работников», не поднимающих шума.

Все вышесказанное не означает, что деньги никак не влияют на вторую смену – напротив, они воздействуют двумя путями. Во-первых, парам приходится задумываться о финансовых нуждах и строить планы с их учетом. У большинства мужчин, деливших домашние обязанности, жены вносили свой вклад в семейный бюджет. Мужья получали несколько больше, но ненамного. И сколько бы ни зарабатывали их жены, пролетариям вроде Арта Уинфилда все равно приходилось рассчитывать на доход супруги. Во-вторых, будущие изменения в экономике могут побудить пары еще чаще «сводить счеты». Некоторые эксперты предсказывают, что в США усилится разрыв между элитой, состоящей из высокооплачиваемых, высококвалифицированных кадров, и растущим пулом низкооплачиваемых, неквалифицированных работников. Позиции, находящиеся посередине, вытесняются, когда компании проводят автоматизацию или начинают искать более дешевый труд в странах третьего мира. Состав персонала в так называемых перспективных отраслях, быстро растущих высокотехнологичных компаниях, уже отражает этот раскол. Фирмы с большим числом рабочих мест на среднем уровне относятся к неперспективным отраслям (скажем, автомобильной). Вот пример, приведенный экономистом Бобом Каттнером: «В индустрии быстрого питания занято небольшое число руководящего персонала и сотни тысяч кассиров и кухонной обслуги… Несмотря на некоторые вариации, операторы, нажимающие на кнопки, горничные и продавцы розничной торговли имеют дело с одной и той же карьерной лестницей, которая не дает возможности роста». Кроме того, профсоюзы в перспективных отраслях часто сталкиваются с угрозами переноса производства за рубеж и поэтому менее настойчиво борются за увеличение заработной платы.

Сокращение ставок на среднем уровне в основном наносит удар по мужчинам на рабочих позициях, защищенных профсоюзами. Если они не пройдут профессиональную переподготовку, которая позволяет конкурировать за высококвалифицированные работы, таким мужчинам придется выбирать между безработицей и низкооплачиваемой занятостью в сфере услуг.

Таким образом, «сокращающаяся середина» может стать истоком экономического кризиса для многих мужчин. Одних кризис заставит думать, что делить работу по дому «честно». Другие, наоборот, станут делать меньше, чтобы «поквитаться».

По всей видимости, мужчины, участвующие в работе по дому, случайным образом распределяются по классовой лестнице. Есть Майклы Шерманы и Арты Уинфилды. Среди пролетариев больше мужчин помогали по дому, даже не будучи убежденными в том, что они обязаны это делать. В среднем классе больше супругов не принимали участия в домашнем хозяйстве, хотя и считали, что должны это делать. При прочих равных условиях мужчины, чьи жены имели высшее образование и профессиональные карьеры, то есть то, что социолог Пьер Бурдье называл «культурным капиталом», с большей вероятностью делили работу по дому, чем те мужчины, чьи жены не имели такого капитала. Все это становилось социальным фоном для гендерной стратегии работающего мужчины, которой он придерживался дома.

Следующий фактор – влияние жены. Почти у каждого мужчины, участвовавшего в домашних делах, была супруга, которая призывала к этому и радовалась усилиям мужа. Такие жены не присваивали себе детей, в отличие от Нэнси Холт. Когда Эван был готов отправиться с Джоуи в зоопарк, как отец с сыном, Нэнси отодвинула его в сторону, решив в последнюю минуту отправиться вместе с ними, якобы чтобы «помочь» им общаться друг с другом. Поначалу не умевший обращаться с детьми Майкл Шерман мог бы отступить «вниз, в подвал», если бы Эдриэнн не позвала его внести свою лепту. Порой простой жест матери, которая держит ребенка так, чтобы он «посмотрел на папу», указывает на попытку поделиться. Эдриэнн Шерман не просто оставляла близнецов с отцом, она им рассказывала, чем папа мог бы с ними заняться. Она устанавливала связь. Не изображала из себя эксперта. Уступала место.

В результате подобные мужчины были – или стали – чувствительны к нуждам детей. В отличие от других отцов, они более реалистично оценивали пределы того, что давали их жены, и того, в чем реально нуждались их дети.

ОГРАНИЧЕННАЯ ИДЕЯ ОТЦОВСТВА

У вовлеченных отцов, по сравнению с теми, кто мало занимается детьми, намного более сложное представление о том, что значит быть папой. Они говорили об отцовстве примерно так же, как матери – о материнстве. Более равнодушные мужья ставили перед собой узкие задачи – приучить ребенка к дисциплине или заниматься с ним спортом. Когда его спросили о том, что означает, по его мнению, быть отцом, один чернокожий бизнесмен и отец двоих детей ответил:

Дисциплину. Я не стану терпеть плач. Он мне мешает. Я вспыльчив, а моя жена более терпелива. Я частенько шлепаю детей. Я привык к тому, что меня шлепали. Когда это случалось, я отлично знал, что заслужил. Я не бью их ремнем. Хорошенько отшлепаю и отправляю к себе в комнату. Никогда не бью кулаком. И я шлепаю их как на людях, так и наедине.

Для него наказание и означало отцовство. В результате его дети больше тянулись к матери. На удивление будничным тоном она заметила, что ей «не хочется» оставлять детей с отцом надолго. «Если я в субботу иду в парикмахерскую, по возвращении могу обнаружить, что он не приготовил им обед. Я не слишком часто оставляю детей с ним». Воспитание в себе терпения, по мнению этого мужчины, не входило в его задачи.

Когда я просила менее вовлеченных отцов дать определение «хорошей матери» и «хорошего отца», они давали очень подробные ответы по первому, и более короткие и расплывчатые – по второму пункту, иногда связывая его со специфической задачей – например, рассказать ребенку об автомобилях, футболе, бейсболе.

Я спросила одного информанта: «Что такое хорошая мать?», и он ответил: «Хорошая мать терпелива. Это главное. Это сердечный, заботливый человек, которые видит, в чем нуждается ребенок физически, стимулирует его интеллектуально и помогает ему справляться с эмоциональными вызовами». «А хороший отец?», – спросила я. «Тот, кто проводит время со своими детьми». Другой мужчина сказал просто: «Хороший отец находится рядом».

Дело не в том, что у этих мужчин есть некоторое детальное представление о том, что значит быть отцом, но у них не получается ему соответствовать. Начнем с того, что у них зачаточное представление об отцовстве. Они зачастую ограничиваются сравнением только со своими собственными отцами, в отличие от более вовлеченных мужчин, которые соотносят себя с матерями, сестрами и отцами других детей. Как сказал один сальвадорец-курьер: «Я даю своим детям все, что давал мне мой отец». Майкл Шерман давал своим близнецам то, что давала ему его мать.

УРЕЗАННОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О НУЖДАХ РЕБЕНКА

Мужчины, целиком вовлеченные в воспитание своих детей, протестуют против двух культурных идей: одна исключает заботу о ребенке из определения мужественности, другая ограничивает представление о нуждах ребенка. В первом случае главное, с чем борются вовлеченные отцы, – это сомнения в том, что они правильно поступили, пожертвовав всем ради своего нового призвания. Но даже после победы над сомнениями у них на пути часто встает другая идея – что их ребенок «уже вырос», что он «взрослый» и не очень в них нуждается.

Подобно тому как архетип супермамы – женщины, которая все успевает, – минимизирует реальные потребности женщины, так и архетип «вундеркинда» минимизирует реальные потребности детей. Он позволяет обращаться с ребенком так, как будто он уже взрослый. Часто недостаточно вовлеченные родители с гордостью заявляли, что их дети «самодостаточны» или «очень независимы».

Я спросила учительницу пятого класса частной школы, как, по ее мнению, шли дела у учеников из семей с обоими работающими родителями. Вначале она сказала, что так же, как и у тех немногих в ее классе, чьи матери сидят дома. Но после этого вдруг заговорила о сложностях: «Проблема в том, что дети так много времени проводят одни, рано становятся независимыми. Я думаю, это даром не проходит. Они подавляют свои чувства, как будто говоря: “Это последний раз, когда я был таким уязвимым”. Я читаю это у них на лицах, особенно у мальчиков-шестиклассников».

На всем протяжении второй половины XIX века, когда женщин все больше вытесняли с рабочих мест, представления о потребностях ребенка менялись – и все более важная роль отдавалась матери. Как замечают Барбара Эренрайх и Дейдра Инглиш в книге «Ради ее же блага», доктора и священники проповедовали, что место женщины дома, там она нужна ребенку. Как только экономический ветер переменился, тут же изменилось и представление о месте женщины – и реальных потребностях малыша. Теперь все чаще считается, что ребенку необходимо общение с другими детьми, что ему следует «учиться самостоятельности», нужно не «количественное время», проведенное с родителем, но только небольшая доля «качественного времени». Как заметил один работающий отец: «Детям нужно побольше играть со сверстниками. Это их стимулирует. Нельсон бывал с другими детьми примерно с шестимесячного возраста».

Если в первой половине столетия дети страдали от чрезмерной опеки матерей из-за того, что были «мамочкиным единственным достижением», сегодня они могут страдать по причине заниженной оценки их потребностей. Наше представление о том, что нужно ребенку в каждом случае, отражает то, что нужно родителям. Потребности детей – это культурный футбол в экономической и брачной играх.

Чтобы укрепить это чувство нормальности, стал использоваться почти что оруэлловский язык «суперребенка». В сентябре 1985 года в статье New York Times «Новая программа приходит на помощь детям с ключом на шее» Дженет Эддер процитировала слова специалиста по уходу за детьми: «Подобно другим специалистам в этой области, миссис Зелигсон предпочитает использовать выражение “дети на собственном попечении”, а не “дети с ключом на шее”, термин, появившийся в эпоху Великой депрессии, когда многим мальчикам и девочкам приходилось одним возвращается домой, повесив ключ на веревочке на шею». Термин «дети на собственном попечении» создает впечатление, что о детях заботятся они же сами. В отличие от «ребенка с ключом», грустного и заброшенного, этот термин указывает на счастливого суперребенка.

В другой статье, вышедшей в августе 1984 года в Changing Times под названием «Если не можете остаться дома, научите ребенка, как себя вести», родителям рекомендуют все проверять, чтобы не лопнула труба, не перегорел выключатель или не произошло возгорания проводки. Родители должны посоветовать детям не держать ключи на виду и не сообщать звонящим в дверь, кто в квартире. В ней также говорится о «теплых линиях» – номеру телефона, по которому мальчики и девочки могут позвонить, когда они дома одни, и получить совет (или просто слова утешения). Раньше такие рекомендации давали нищим вдовам или работающим женам с мужьями-инвалидами или безработными, а средний класс только сочувственно кивал. Теперь уже у родителей среднего класса дети оказались «на собственном попечении».

Ни у кого из родителей, с кем я разговаривала, дети не были «на собственном попечении». Те ребята, к которым я приходила домой, были веселыми и крепкими. Но участники моего исследования не ощущали поддержки общества. Как и Энн Майерсон, многие родители, работающие в бизнесе, чувствовали, что должны скрывать свои тревоги о детях. Женщинам в офисах не рекомендуется слишком часто звонить домой. Многие мужчины боялись, что, если они делают что-то в интересах семьи – переезжают в другой город, не приходят на офисную вечеринку, отказываются от повышения, – это будет воспринято как недостаток амбиций или мужественности. Как и у коллег Джона Ливингстона, правило было такое: не уходи домой, пока не позвонила жена.

Несмотря на все разговоры о важности детей, культурный климат стал чуть менее благоприятным для родителей, у которых дети на первом месте. Не потому, что папы и мамы меньше любят детей, но потому, что культура работы расширилась за счет семейной.

По мере того как материнство в качестве «частного предприятия» исчезает и все больше женщин начинают использовать труд низкооплачиваемых специалистов, ценность материнского труда для самих матерей падает, из-за чего мужчинам становится сложнее брать его на себя.

ЭТО ДЕЛАЕТ МОЯ ЖЕНА

Каждый день Арт Уинфилд знал, что Адам ждет его в детском саду. Майкл Шерман знал, что около шести вчера один из близнецов назовет его «папой». Джон Ливингстон знал, что Кэри рассчитывает, что он поможет ей избавиться от дисциплины, навязанной матерью. Эти мужчины были достаточно близки со своими детьми, чтобы знать, что те получают и недополучают от своих матерей.

Невовлеченные отцы этого не знали. Они воображали, что жены давали их детям больше, чем они сами. Например, один служащий продуктового магазина хвалил супругу за то, что та помогает дочери читать по выходным, – а его жена жаловалась как раз на то, что муж не уделяет времени таким задачам. Выяснилось, что все выходные заняты у нее работой по дому, посещением церкви и визитами к родственникам.

Иногда у меня было такое чувство, что отцы переложили заботу о детях на матерей, а те, в свою очередь, – на нянь. Перекладывая свои обязанности на другого, каждый хотел не чувствовать угрызений совести и был склонен отрицать проблемы. Подобно тому как мужья часто хвалили жен за то, что они «прекрасные матери», матери часто называли «прекрасными» нянь. Даже женщины, привычно жаловавшиеся на детский сад, в итоге говорили, что работники там «замечательные». Детский сад был так важен для родителей, что они сами почти начинали верить в то, что «там все замечательно». Не только забота о ребенке передавалась от родителя няне, но и иллюзия того, что ребенок – «в хороших руках».

Те же причины, которыми мужья объясняли «удивительность» своих жен, указывая, например, на их терпение, упоминались женщинами в характеристиках нянь. Как и невовлеченные отцы, часто говорившие, что не хотели бы оказаться на месте жен, женщины стали говорить, что не хотели бы поменяться местами с работницами детских садов.

Как заметила одна бизнесвумен и мать трехлетнего мальчика: «У нас просто фантастическая няня. Она сидит с малышами с семи утра до шести вечера. А некоторые дети остаются с ней еще дольше. Не представляю, как она справляется. Я бы не смогла». Другая работающая мать сказала: «Я бы не смогла быть такой терпеливой, как Элизабет [воспитательница]. Я люблю своего ребенка, но я не из тех, кто хорошо ладит с детьми».

Воспитательница и сама часто оказывалась в сложной ситуации. Она экономически зависела от родителей, потому боялась сказать что-нибудь обидное, что могло бы заставить забрать у нее детей. А у родителей не было времени ее слушать. Как заметила Кэтрин Уилсон, проработавшая воспитательницей 15 лет:

Один из пяти родителей просто бросает ребенка и убегает. Трое других подойдут и коротко переговорят с вами. Затем придет последний и будет долго с вами говорить. Мало кто звонит в течение дня. Они доверяют тому, что мы делаем.

В некоторых детских садах даже ввели практику отметок в журнале: родители должны были каждое утро заходить и отмечать своих детей, чтобы не было таких, кто просто высаживает ребенка из машины возле детского сада.

Когда детей забирают из сада, все спешат, и это не подходящее время для разговоров. Как заметила одна воспитательница:

У родителей тяжкая жизнь. Всякий раз, когда я их вижу, они в спешке. Утром и вечером. Они почти не спрашивают меня, что Дэнни ел на обед или как он сегодня себя чувствует. Думаю, что они бы расстроились, если бы увидели его около четырех часов дня. В это время он места себе не находит. Он ждет. Видит, как за другими детьми приходят родители, и всякий раз, как звонят в дверь, думает, что это за ним. Но они приходят последними – в половине седьмого.

Иногда воспитательница или няня начинают волноваться о ребенке. Как призналась Алисия Фернандес:

Эмили у меня уже полтора года. Она никогда не была по-настоящему открытой со мной, да и со своей матерью, думаю, тоже. Думаю, Эмили было больно, что ее прошлой няне пришлось от нее уйти. Ей было нелегко привыкнуть, что теперь она ходит ко мне, и не думаю, что она приспособилась. Однажды она вытащила у меня из кошелька деньги, которые ее мать дала мне, и порвала их. Я была потрясена. Это была моя оплата. Я отшлепала девочку по попе. Она не плакала. Мне было неприятно, что я ее ударила, но еще неприятнее, что она не заплакала. Я подумала: что-то не так.

Я спросила, рассказала ли она об этом родителям Эмили. Она ответила быстро и тихо: «О нет. Об этом сложно говорить. Мы не сообщаем о таких вещах. С одной стороны, я расстроилась, что не рассказала, но с другой, если бы я поделилась, ее мать могла бы ее забрать от меня».

Няня, которая могла лучше всех судить о том, как у Эмили прошел день, боялась рассказывать о своей озабоченности родителям девочки, которым в действительности обязательно нужно было об этом услышать. Другие няни и воспитательницы тоже старались помалкивать. Как заметила одна из них: «Их можно пожалеть. Тим бывал со мной по девять часов. Джессика оставалась на десять с половиной – теперь ее мать стала матерью-одиночкой. В конце дня они плачут». «Вы рассказываете об этом их родителям?» – спросила я.

Они не спрашивают, а я первая не заговариваю. Поймите меня правильно. Дети приспосабливаются. Они гибкие. Пока они чувствуют любовь и пока я их кормлю, они знают, что я – та, кто удовлетворяет их нужды. Вот что я для них. Некоторые маленькие дети меня любят, как Нельсон, например, и не хотят уходить. Сейчас ему три года, но он у меня с семимесячного возраста. Стефани три, ее принесли, когда ей было шесть недель. Но мне жалко этих детей. Я знаю, что бывают дни, когда им не хочется сюда идти, особенно по понедельникам.

Если воспитательницы и няни испытывают жалость к детям, за которыми присматривают, значит, что-то не так. Эта женщина, которой был 31 год, чернокожая мать троих детей, была милой и доброй. Дело не в ней. Проблема, как мне кажется, заключалась в том, что дети проводили у няни слишком много времени, что каналы коммуникации были заблокированы, а отцы воображали, что у их жен «все под контролем».

ВЛИЯНИЕ ОТЦА

Во времена забуксовавшей революции, когда женщины пошли на службу, но рабочие места, культура и мужчины не приспособились к новой реальности, жертвами часто становятся дети. Большинство работающих женщин уже и так делают все, что в их силах. Если кто-то и может делать больше, так это мужчины.

То, что от отцов многое зависит, видно по малышам. Я не давала детям в семьях, которые посещала, тестов и не занималась систематическим сбором информации об их развитии. Я спрашивала нянь и воспитательниц детских садов, как, по их мнению, различаются дети родителей-одиночек, дети из семей с работающими родителями, в которых отец не участвует в воспитании, и из семей, где отец активно вовлечен в воспитание своих чад. Все ответили, что дети из семей с активными отцами казались им «более уверенными» и «менее тревожными». Их жизнь казалась более размеренной. По понедельникам им было о чем рассказать: «Угадай, что мы с папой делали…».

Но влиянию отцов на детей уделялось до смешного мало внимания. Нынешние исследования почти целиком сосредоточены на влиянии матерей. Комиссия выдающихся социологов, собранная Национальной академией наук для оценки предыдущего исследования детей работающих матерей, в 1982 году пришла к заключению, что занятость матери не оказывала устойчивого негативного воздействия на успехи ребенка в школе, его коэффициент интеллекта или социальное и эмоциональное развитие. Другие исследования дали похожие, но несколько более сложные результаты. Например, делая обзор исследований детей работающих матерей за 50 лет, Лоис Хофман, социальный психолог из Мичиганского университета, пришла к выводу, что девочки из всех социальных слоев и мальчики из рабочих семей, чьи матери были заняты на службе, были увереннее в себе и получали более высокие оценки, чем дети домохозяек. Но она также выяснила, что по сравнению с сыновьями домохозяек мальчики из среднего класса, воспитанные работающими матерями, были менее уверены в себе и хуже учились в школе. А что же влияние отцов? Исследование документально подтвердило факт, который можно было предположить интуитивно: чем больше папа вовлечен в воспитание, тем лучше ребенку. Профессор Норма Радин и ее коллеги из Мичиганского университета провели ряд исследований, показавших, что при прочих равных условиях дети отцов, активно участвующих в воспитании, лучше развиваются социально и эмоционально, и лучше учатся. Согласно доктору Радин, «вовлеченные отцы» – те, что входят в верхнюю треть индекса, составленного на основе вопросов об ответственности родителя за физический уход (например, кормление детей), социализацию ребенка (например, установление границ), о полномочиях в принятии решений, «доступности» отца и общей оценке участия папы в воспитании ребенка-дошкольника. В одном исследовании 59 семей среднего класса с детьми в возрасте от трех до шести лет Радин выяснила, что сыновья отцов, принимающих активное участие в воспитании, лучше адаптированы и имели лучшие социальные компетенции, чаще считали себя хозяевами своей судьбы и демонстрировали более высокий психологический возраст в тестах на вербальный интеллект. Исследование 1985 года, проведенное в Израиле Абрахамом Сэджи, показало, что отпрыски более вовлеченных отцов проявляют больше эмпатии, чем другие дети.

На основе исследования 1985 года Кэролин и Фил Кован, психологи из Калифорнийского университета в Беркли, выяснили, что дети в возрасте трех с половиной лет, чьи отцы активно занимались их воспитанием, показывали более высокие результаты в некоторых игровых заданиях (классификация предметов, раскладывание вещей по сериям, задачи с выполнением ролей). По наблюдениям Кованов, когда родители дольше работали за пределами дома, дети демонстрировали бо́льшую тревожность. Дочери пап, подолгу задерживающихся на работе, кроме того, оказались более холодными и хуже ориентировались в выполнении заданий в игровой комнате, хотя у них и было меньше проблем с поведением. Когда отцы трудились допоздна, матери в качестве компенсации устанавливали более теплые отношения с сыновьями. Но когда подолгу работали матери, отцы «не компенсировали» это дочерям. Несмотря на это, девочки показывали хорошие результаты в игровых заданиях. Когда отцы или матери дольше работали вне дома, родители устанавливали более близкие отношения с мальчиком.

Активное отцовство, по всей видимости, приносит долгосрочные результаты. В одном исследовании двое психологов попросили студентов мужского пола Массачусетского университета в Амхерсте ответить на утверждения вроде «Мой отец понимал мои проблемы и тревоги и помогал мне решать их, обнимал меня или целовал по вечерам в детстве, умел успокоить, когда я расстраивался, давал мне много любви и внимания». Их также попросили описать, насколько отцы были им доступны («иногда его не бывало дома целыми днями… не бывало по вечерам, по крайней мере два раза в неделю… был дома после обеда, когда дети возвращались из школы» и т. д.). Молодые люди, оценивавшие отцов как очень – или даже умеренно – поддерживающих или доступных, гораздо чаще описывали себя как «верящих людям, дружелюбных, верных и надежных, трудолюбивых и честных».

Влияние того, как мужчина заботился о своих отпрысках, с большой вероятностью будет проявляться снова и снова в течение долгого времени – в детстве, в подростковом и взрослом возрасте, а также, скорее всего, в подходе возмужавшего мальчика к своему собственному отцовству, и в последующих поколениях отцов. Исключительно сердечный человек, такой как отчим Арта Уинфилда, мог осветить путь в будущее. За последние 40 лет многие женщины совершили исторический переход в экономику. Пришла пора для поколения мужчин совершить второй переход – в работу по дому.