Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
У восьми из десяти мужчин в моем исследовании была одна общая черта. Подобно Эвану Холту, Питеру Танагаве, Сету Стейну и Рею Джадсону, они не делили с супругами заботы о доме и детях. Из-за этого их жены выполняли дополнительную работу, и в семье часто возникал конфликт. Двое мужчин, которых я описываю ниже, верят в то, что бытовые тяготы надо делить поровну, и заботятся о детях как «первичные родители». Их исходные мотивации различались, и мужья пришли к новым убеждениям окольными путями, однако итог (для их брака и детей) оказался одинаковым.
Майкл Шерман был единственным мальчиком в семье иммигранта, который начал работать с 12 лет и достиг вершины бизнеса по сбору металлолома в Нью-Джерси, и потому отец возлагал на него все свои надежды. Зачитывание аттестата с оценками, полученными Майклом в школе, становилось в семье событием, тогда как отметки старших сестер проходили незамеченными. С детского сада до старших классов школы Майкл всегда был первым учеником в классе. Даже теперь, когда ему исполнилось 30 лет, он с некоторой горечью вспоминает, как отец сажал его к себе на колени и гордо демонстрировал старикам, а потом терял к нему всякий интерес до следующего аттестата.
Итак, Майкл рос в обществе матери, двух старших сестер и горничной. Когда ему было 18 и он уехал учиться в колледж, у отца случился тяжелый нервный срыв, от которого он так и не оправился. После того как его самого в детстве попеременно то превозносили, то игнорировали, Майкл поклялся, что никогда не будет обращаться со своими детьми так, как с ним обращался его отец. Но, по его собственному признанию, поначалу он предполагал, что брак с Эдриэнн повторит родительскую траекторию: муж будет зарабатывать очки на работе, а жена – создавать любящую семью.
Он хотел, чтобы Эдриэнн была образованной и, как было принято говорить в кругу его отца, «блестящей матерью». Но в отличие от его собственной мамы, она «могла бы работать». Ухаживая за Эдриэнн, Майкл недвусмысленно дал ей понять: «Ты можешь работать, но моя карьера важнее». Он планировал заниматься микробиологией.
Эдриэнн была единственным обожаемым ребенком немолодой пары. После ужина, не размениваясь на мытье посуды, отец приводил дочь в гостиную вместе читать энциклопедию. Будучи талантливой студенткой, она предполагала, что сделает «какую-то карьеру», возможно, в антропологии. Прошлые бойфренды из вежливости восхищались ее планами, но, в отличие от них, Майкл проявлял к ним неподдельный интерес. У него были более традиционные взгляды, чем у нее, но по сравнению с другими мужчинами он казался более гибким. Эдриэнн согласилась с тем, что карьера Майкла будет стоять на первом месте. Он – с тем, что у жены тоже должна быть какая-то карьера. И они поженились.
Три года спустя, на последнем курсе аспирантуры Майкл разослал в разные места заявки на поступление в постдокторат, во все был принят и выбрал Дюкский университет. Эдриэнн бросила учебу в Нью-Йоркском университете и подала документы в аспирантуру того же вуза по специальности «Антропология» и еще на две программы. Ни на одну ее не взяли. Эдриэнн приехала в Дарем в качестве жены Майкла и отвергнутой аспирантки. В Нью-Йорке она уже отучилась в аспирантуре два года. На факультете ее считали выдающейся студенткой. Научный руководитель приглашал ее на ланчи обсудить вопросы, связанные с ее работой. Там у нее остались близкие друзья и коллеги. Теперь она целые дни сидела в библиотеке, тупо глядя на нетронутую стопку книг. Она чувствовала себя такой несчастной, что едва могла читать.
После нескольких месяцев такой жизни у нее внутри что-то щелкнуло. Однажды вечером Майкл пришел домой после своей «настоящей» работы в докторантуре. Эдриэнн подгадала прийти в то же время со своей «ненастоящей» работы начинающего ученого, пытающегося читать книги в библиотеке. В пять минут шестого, когда Майкл в ожидании ужина уселся в гостиной почитать газету, Эдриэнн закатила ему истерику. Почему его день давал ему право на отдых? Разве ее день не имел значения? С нее хватало того, что миру наплевать на ее карьерные ожидания. Разве он тоже должен был их игнорировать? Она с радостью поехала за ним в Дюкский университет, но отчаянно нуждалась в том, чтобы он поддерживал ее хрупкие планы и делил с ней вторую смену в знак этой поддержки.
Майкл впал в ступор. Разве они не договорились давным-давно, что его работа стоит на первом месте? С чего жена так разошлась? Несправедливо! Может быть, Эдриэнн до сих пор чувствовала себя уязвленной из-за того, что ее не приняли в аспирантуру. Может быть, это чувство со временем пройдет. Но оно не проходило. Эдриэнн мучилась, и ее решимость не ослабевала. Если Майкл не мог заставить себя уважать ее карьерные амбиции наравне со своими, если он не мог символически выразить это уважение тем, что разделяет с ней работу по дому, она уйдет – так она ему сказала. Майкл отказался, и Эдриэнн ушла.
Что случилось с Эдриэнн? В конце концов она выходила замуж за Майкла добровольно и на условиях, которые они обговорили. Всего год назад, находясь в кругу приветливых коллег и строя планы блестящей карьеры, она и представить себе не могла, что уйдет от мужа. Кроме того, ей в какой-то мере нравилось быть хорошей, гостеприимной хозяйкой. Перед нашим первым интервью у них дома в Сан-Франциско она угостила меня ореховым хлебом, который сама испекла, подала к нему специально размягченное масло и кофе, который только что смолола и сварила. Она была прекрасно одета, у нее была стильная прическа. Эдриэнн не производила впечатление женщины, бегущей от женственности и домашней сферы.
Но пять лет назад, в тот вечер, когда она ушла от Майкла, идея сидеть дома казалась ей невыносимой. Любимая папина дочка, будущий ученый – казалось, дела у нее идут очень хорошо. Это было так приятно. Когда она сидела в библиотеке, отвергнутая и одинокая, и невидящим взглядом смотрела в книгу, ей еще сильнее хотелось, чтобы все снова стало хорошо. Она остро нуждалась в поддержке Майкла – иначе она не хочет с ним жить.
После ухода Эдриэнн Майкл задумался над своим выбором. Он чувствовал, что жена знала и любила его гораздо сильнее, чем могла бы любить любая другая женщина. И несмотря на ее сложное поведение, он тоже любил Эдриэнн. Спустя два месяца в одно прекрасное утро он проснулся и принял решение: пусть его не будут обслуживать, пусть его карьера будет не на первом месте. Но пусть Эдриэнн вернется. Он позвонил жене и сказал, что готов делить вторую смену, и вскоре она возвратилась. Майкл рос избалованным ребенком и раньше ничего не делал по дому, но теперь в их скромной квартирке он взял на себя половину работы. Эдриэнн почувствовала себя гораздо счастливее, и Майкл в итоге тоже. В новых условиях она могла плодотворно работать в библиотеке.
Эдриэнн хотела, чтобы муж делил с ней домашние обязанности не только потому, что считала это справедливым, – она также хотела, чтобы для супруга равенство было столь же важно, как для нее. Майкл участвовал во второй смене, потому что любил Эдриэнн и знал, как это значимо для нее. Так он по крайней мере думал вначале.
В следующем году Эдриэнн подала документы на программу по антропологии в Дюкском университете, и на этот раз ее приняли. На втором году аспирантуры Майкл в знак поддержки пошел еще на одну жертву. Хотя его работа в университете закончилась, он остался еще на год, чтобы Эдриэнн могла завершить сбор материала для диссертации. Она впервые подала заявление на преподавательскую работу. Однажды ей позвонила мать (которая тоже пыталась ее поддерживать, но по-своему). Она сказала: «У тебя полно дел, дорогая. Надеюсь, ты не получишь эту работу». В ответ Эдриэнн разрыдалась. Возмущенный словами тещи, Майкл выхватил трубку: «Как это вы надеетесь, что Эдриэнн не получит работу? Она же хочет ее!».
Закончив подготовку диссертации, Эдриэнн снова поехала за Майклом туда, откуда ему поступило лучшее предложение о работе. Но случилось чудо, и ей предложили отличный контракт в соседнем городе. Посмеиваясь, она рассказывала о том, что на отделении антропологии был вывешен список всех подававших заявки и мест, куда их взяли: ее имя стояло первым. «Сначала меня считали женой с прерванной карьерой, которую просто возят за собой. А потом решили, что я нарасхват, и это Майкл за мной едет!». Теперь подобные повороты судьбы могли показаться забавными.
На шестом году брака – через три года после скандала и через год после начала преподавания – они решили завести ребенка. Когда Эдриэнн забеременела, Майкл стал с гордостью говорить о «нашей беременности». Прикованная к постели последние два месяца перед рождением ребенка, Эдриэнн вела семинары, лежа на диване в собственной гостиной. Майкл в одиночку готовил еду, ходил по магазинам и все планировал. После рождения близнецов он каждый день приходил домой ко времени кормления, в половину шестого. Как он вспоминает: «Мне было очень важно прийти домой к этому часу». Эдриэнн испытывала сложности с кормлением: еще не закончила с одним, как просыпался и требовал есть другой. Через шесть недель малыши перешли на молочную смесь. Майкл кормил одного ребенка, Эдриэнн – другого.
Близнецы росли шумными и неугомонными: могли залезть друг на друга и проникнуть в каминную трубу. Со смехом навалившись на садовую калитку, открывали ее и выбирались на улицу. Один раз они по очереди макали друг друга в ведро с машинным маслом. Если сначала Майкл «согласился» на вторую смену из-за скандала, устроенного Эдриэнн, то теперь она начинала ему нравиться. Он говорил так: «Я сам себе удивляюсь. Я даже представить себе не мог, какие сильные родительские чувства я в себе подавлял». Он стал испытывать гордость: «Я искренне считаю, что среди моих знакомых я – лучший отец. Сам изумляюсь своему терпению – и нетерпению тоже». Близнецы с радостью отвечали на его внимание и включали его в свои игры. Переходя улицу, оба брали папу за руку. По утрам по очереди звали папу и маму. Для того чтобы проводить больше времени с детьми, Майкл попросил отпуск в университете. Какое-то время ему приходилось ездить по конференциям, но жена была не против.
Однако постепенно нагрузка у Эдриэнн в университете увеличилась. Проработав четыре года на отделении антропологии, она столкнулась с жесткой конкуренцией за пожизненную должность с шестью доцентами-мужчинами, каждый из которых очень много работал. Сколько статей она опубликовала в этом году? Сколько на подходе? Когда ожидается ее «большая» книга? Заведующий отделением испытывал извращенную гордость, рассказывая младшим коллегам о том, как «все трудно» на самом деле. Он признавал, что Эдриэнн больше, чем ее коллеги-мужчины, тратит времени на студентов и их исследования, но напоминал, что, «как ей прекрасно известно», для получения пожизненной должности одного преподавания недостаточно.
К тому моменту, когда близнецам исполнилось три года, Эдриэнн проводила вне дома 45 часов в неделю и работала каждый вечер, уложив их спать. Но даже при таком режиме она не успевала за коллегами-мужчинами, чьи жены взяли вторую смену на себя. Как объяснила Эдриэнн:
Я поняла, что меня завалят на аттестации, если я не опубликуюсь. Поэтому той осенью, как сумасшедшая бегая с занятия на занятие и занимаясь внеклассной работой в течение рабочей недели, начала трудиться по выходным. Я отработала пять уикендов подряд – и зареклась так делать. Полная катастрофа. Дети ушли далеко на задний план. Они переживали, что отрезаны от меня, потому что Майкл уехал на конференцию. Сначала я пыталась работать дома в кабинете, но это оказалось слишком тяжело. Тогда я пошла к себе в офис, и тут меня ждал сюрприз. Один из коллег сказал: «Что привело тебя сюда”». А второй добавил: «Мы за четыре года, что ты здесь, ни разу тебя не видели». Это те ребята, что говорили мне (я, наверное, слышала это раз 15 за четыре года): «У тебя есть муж, пусть он тебя содержит». А когда я встречаю их в холле, они всегда спрашивают: «Как там близнецы?».
Примерно в то время няня Шерманов впала в депрессию, запила и однажды вовсе исчезла. Майкл мог выполнять свою часть работы, но не более. Впервые за многие годы он сорвался на жену: «Я счастлив, что у тебя есть карьера, но не думаю, что она должна быть такой. Это предел».
Эдриэнн знала, что муж прав. Она попросила заведующего кафедрой отложить ее аттестацию для получения пожизненной должности, но тот отказался («Сделаю это для вас, придется делать и для всех остальных»). Она чувствовала, что зашла в тупик, и подумывала все бросить. Эдриэнн могла бы заняться лепкой, своим давним увлечением, и детской терапией – работами, далекими от конкурентной гонки. В голове крутилось замечание одного из ее коллег-соперников, о котором она раньше старалась не думать, чтобы было легче двигаться дальше: «Ты действительно чувствуешь себя матерью для своих детей? Или твоя домработница больше мать для них?». Его тон говорил: «Тебе, наверное, трудно», но на самом деле он хотел сказать: «Им, наверное, трудно».
Эдриэнн попросила старшего коллегу о продлении срока аттестации, несмотря на несогласие заведующего отделением. Из симпатии или, возможно, из чувства вины перед своими собственными замученными женами руководство факультета предоставило ей отсрочку. Она попросила о работе на полставки и при поддержке Майкла добилась ее. После более чем года встреч, писем, звонков и долгих бесед с деканами, коллегами и сообществом феминисток с других отделений Эдриэнн стала пятым по счету штатным преподавателем на кампусе, которому позволили работать на полставки на пожизненной должности.
Майкл накинулся на Эдриэнн за то, что она отдалилась от детей, но при этом убедил ее не отдаваться чувству вины и не уходить в занятия лепкой и флористикой. И он не отступал. Если шок, вызванный скандалом по поводу домашних дел, который устроила ему жена, странным образом толкнул Майкла на путь равенства, то теперь он открывал для себя, каким хорошим отцом и мужем он может быть, перестав быть ребенком-вундеркиндом. Он постепенно дорос до этих ролей. Майкл получал больше Эдриэнн, но разрыв в заработной плате, такой важный для других пар, в интервью с Шерманами не возникал до тех пор, пока я сама о нем не спросила, и даже тогда они мало что могли о нем сказать. Ничья карьера не была на первом месте – обе находились на втором.
Майкл не боролся с Эдриэнн: нет, оба супруга теперь противостояли давлению карьеры. Неважно, были у них близнецы или нет, в их профессиональных мирах все ускорилось: коллеги писали книги, получали награды и повышения. Они оба любили свою работу, и им приходилось умерять амбиции. Кроме того, Эдриэнн стала частью крошечного мира женщин-профессоров, которые днем носятся с одного заседания на другое («В этом комитете одни мужчины, нам очень нужна женщина, понимаете?»), удовлетворяют потребности бесчисленных студентов во внимании «неравнодушных» преподавателей, а поздно ночью, налив себе чашку чая, усаживаются за «настоящую» работу – пишут статьи и книги. У некоторых из этих женщин были дети, другие решили с ними подождать. Все они перерабатывали, а некоторые создали собственную субкультуру «трудоголичек», которая в итоге давила на всех.
Если у Шерманов и был «семейный миф», то он состоял в том, что Майклу не пришлось ничем жертвовать в ходе своего преображения. Близнецы преподносили ему сюрприз за сюрпризом. Это было так здорово, что ему хотелось, чтобы они росли помедленнее. В то же время мальчику-вундеркинду и отличнику, продолжателю семейной линии Шерманов было непросто дать задний ход своей научной карьере, когда вокруг него люди, подобные Сету Стейну, просто сбегали от домашних дел. Жертвой было торможение на работе, а также изменение взглядов на мужественность. Это были жертвы, на которые не пошли другие мужчины – такие как Эван Холт, Питер Танагава, Сет Стейн, и в глазах женщин вроде Эдриэнн это делало Майкла редкой и драгоценной фигурой. На сегодняшнем рынке отношений у него котировки были выше, чем у нее. Они ушли с «брачного рынка», потому что не мыслили жизни порознь. Это защищало Эдриэнн от неблагоприятных рыночных реалий. Но в то же время она чувствовала, что в глубоком долгу перед Майклом за его жертвы. Если за их семейным мифом были какие-то крупицы неразрешенных противоречий, то они касались того, насколько Эдриэнн должна быть благодарна Майклу за «честные условия» второй смены.
Между тем они оба отказались от блестящей карьеры, которая могла бы у них быть, ради просто приличной, которую они могли себе позволить с учетом того, сколько времени они уделяют семье. Работающая на полставки Эдриэнн казалась многим коллегам дилетанткой. А в глазах соседских домохозяек, наполовину осуждающих, наполовину испуганных, она была одной из тех женщин с портфелем и галстуком-бабочкой. Майкл, не задерживавшийся допоздна на работе, на которой это было принято, то и дело бравший выходной в неурочное время, чтобы посидеть с детьми, казался еще большей аномалией. Оба чувствовали, что находятся в моральной изоляции от своих более консервативных родственников из северной части Нью-Йорка, продолжавших писать обескураженные письма, и от многих коллег Майкла, которые, возможно, сменили несколько жен, но, казалось, успели больше сделать. Они с трудом вписывались и в старый мир семьи, и в новый мир работы. Но они подходили друг другу и продолжали вместе тянуть лямку, невзирая на социальное давление.
Во время последней встречи со мной Шерманы, смеясь, по очереди рассказывали мне одну недавно произошедшую историю. Прошлым летом, когда они были у родителей Майкла, он начал убирать посуду со стола. Его мать, теперь одобрявшая порядки, заведенные в их семье, заметила отцу: «Смотри, Майкл убирает со стола. Почему ты никогда это не делал?». Отец Майкла важно ответил: «Эдриэнн делает из Майкла гомосексуалиста». «Ох, Якоб! – воскликнула миссис Шерман, – не смеши меня!». Эдриэнн с Майклом переглянулись и засмеялись: мать Майкла начала собственную борьбу за помощь по хозяйству.
Арт Уинфилд, 33-летний лаборант без диплома, был едва знаком с женским движением, а его супруга, в отличие от Эдриэнн Шерман, никогда не требовала помогать по дому. Но Арт отличался врожденной привязанностью к детям: он обожал проводить время со своим пятилетним приемным сыном Адамом. Арт не провозглашал себя «новым мужчиной» – он был мягким и покладистым чернокожим, «новым мужчиной» в образе обычного парня.
Два раза в неделю по настоянию жены он ходил на занятия по лабораторным технологиям в вечернюю школу: она надеялась, что это заставит его поискать более интересную работу. Но когда Арт ехал на машине на работу и обратно, непроизвольно начинал вспоминать радостную улыбку сына, когда тот приветствовал его на пороге детского сада. «Я уделяю сыну всего три часа в день, – объяснял Арт, – поэтому время, проведенное с ним, для меня очень важно». Порой, заехав за ребенком в детский сад, он задерживался на полчаса посмотреть на секретное место, залезть на любимое дерево или устроить эстафету. В течение нескольких месяцев, когда он был в отпуске, он оставался еще дольше.
Уинфилды не могли прожить на одну зарплату, так что Адама пришлось отправить в сад. Но у Арта это вызывало смешанные чувства. «Там лучший друг Адама, главный человек для него. Но иногда он устает от садика. Пятилетнему ребенку нелегко не бывать дома по восемь часов. Иногда я прошу выходной и забираю его, чтобы провести с ним время».
Что бы Адам ни делал в выходные – ездил на велосипеде, навещал любимого дядюшку, собирал камни для коллекции, – всюду рядом с ним был Арт. Друзья и родственники зовут их «близнецами». Погрузившись в тему отношений с сыном, Арт размышляет: «Мы очень любим друг друга. Иногда я спрашиваю себя, а не перебарщиваю ли я. Но мне кажется, что отношения отца с сыном складываются очень естественно».
Некоторым отцам с сыновьями проще, чем с дочерями, но для Арта это явно не так. Они с женой, Джулией (она белая), пытаются завести собственного ребенка, и когда я спросила, как бы он отнесся к дочери, он ответил:
Мне бы очень хотелось иметь маленькую девочку. Девочки – чудо. Мне бы хотелось быть отцом дочки, и думаю, что я несколько нетрадиционен в этом отношении. Что касается спорта или вообще взглядов на жизнь, я бы точно воспитывал ее как мальчика. Моя жена – сильная женщина, и мне бы хотелось, чтобы дочь была на нее похожа. Девочки такие умные! Они и вправду учатся быстрее мальчиков. Это очевидно. К тому же для Адама это было бы нечто особенное – иметь сестру.
Арт также любит чужих детей, и они к нему тянутся. Подростки заходят в дом Уинфилдов в неблагополучном районе Восточного Окленда похвастаться своими питбулями и поболтать. Когда в районе неспокойно, они защищают их дом. Один трудный подросток регулярно приходил к ним на крыльцо. Арт вспоминает:
Я решил с ним познакомиться, потому что знал, что он этого хотел. Его мать в одиночку растила пятерых детей, ему нужно было внимание. Мы с ней вместе работали. Он просто пришел и оказался классным ребенком. У него улучшились оценки. Теперь он отличник. Он знал, что я подхожу к нашим отношениям серьезно, что не пытаюсь показать, что могу завоевать его и сделать исключительным человеком. Он оказался очень хорошим, он таким на самом деле был. Сейчас ему 18, и между нами довольно крепкая связь.
Жена Арта Джулия чувствует, что не умеет обращаться с детьми так, как он:
Я люблю своего сына, но с чужими детьми у меня не получается так, как у Арта. Я из тех, кто не знает, сколько ребенку лет. Я буду спрашивать: «Сколько тебе годиков?». А они отвечают: «А вам это зачем, тетя?». Но Арт знает, как найти подход к малышу. После длинного рабочего дня мне трудно хвалить всех детей в садике за их рисунки, как он это делает.
Арт сосредоточен на детях. Что касается работы по дому, он просто чувствует, что делить ее – «это честно». Как он выразился:
У меня был период, когда я особо не принимал участия в домашнем хозяйстве – как большинство мужчин, должен признать. В этом есть определенная обусловленность, потому что нас воспитывают так, как будто дома мы господа [смеется] – словно есть вещи, за которые мы не должны браться. К тому же я упрям, а это неправильно. В любом случае Джулия трудится столько же, сколько и я, вероятно, даже больше. Она заслужила, чтобы я ей помогал. Так что примерно десять месяцев, с тех пор как ей приходится работать сверхурочно в офисе, я делаю половину работы.
Арт стирает, пылесосит, работает во дворе и в половине случаев готовит еду. Джулия, пышная, добродушная женщина 30 лет, ценит его помощь. Но ей также хочется, чтобы Арт больше любил свою работу. Ее немного тревожит, что она с головой погружена в работу секретаря юриста, а Артур к своей равнодушен. Ее волнуют не деньги: они вдвоем зарабатывают достаточно. Скорее, она хочет, чтобы он чуть больше любил свою работу – потому что это хорошо, когда люди ее любят, особенно мужчины.
Арт в свою очередь чувствует, что 25 000 долларов – вполне приличная зарплата, и что в центре жизни мужчины должна быть семья. Его удивляют амбиции Джулии на его счет. Значит ли это, что с ним что-то не так? Что он кажется неадекватным? Он объяснил мне по секрету, что ее страх может быть связан с желанием угодить своему старшему брату, обыкновенному мужчине, никогда не одобрявшему, что она вышла замуж за чернокожего и поселилась в Восточном Окленде. Арт говорил об этом по телефону со своей матерью и в итоге без энтузиазма согласился на то, чтобы Джулия составила для него резюме и подала документы на вечерний курс по лабораторным технологиям.
Я спросила Арта, почему, как ему кажется, у него такие теплые, легкие и крепкие отношения с сыном. Он начал свой ответ с рассказа о раннем детстве. Его мать растила их с братом, работая поваром в местном детском саду. Как он выразился: «Я мог бы рассказать вам всю эту эпопею – мы жили в убогой квартире, спали с братом и матерью в одной кровати, ночью по нам бегали крысы». Временами в квартире появлялся отец, ругался с матерью, потом исчезал. «Думаю, отец помог мне понять, каким мужчиной я не хочу быть», – сказал Арт. Затем продолжил: «Это был мой биологический отец. И с самого рождения до девяти лет это было все, что я получал от него как отца. У нас не было настоящих отношений, когда я рос. Поскольку моя мать была очень мощной силой, я не понимал, что мне не хватает отца».
Когда Арту было девять, его мать вышла замуж за грузчика, сильного, мягкого, доброго человека, у которого не было своих детей. Он работал в ночную смену, а днем сидел дома, ждал, когда Арт придет после школы. Арт полюбил этого человека и начал ему доверять, и это было самым важным событием в его жизни.
Когда он женился на моей матери, то понял, что ему понадобиться некоторое время, чтобы войти в нашу семью. Помню, что он потратил на это много усилий. Сначала ему надо было нас понять. Я был чувствительным ребенком, к тому же младшим, и им приходилось объяснять мне, что мама никуда не денется, что он вошел в нашу семью, чтобы ей стало немного легче. Он был милый, хороший человек.
Арт с большой нежностью говорил о своем отчиме:
Я не зову его отчимом. Он мой отец. Он – все, чем только может быть отец. Я люблю его так, словно я его биологический сын. Потому что он хороший человек. Мягкий человек. Очень честный человек. Мы всегда были вместе. У меня был отец, который всегда был рядом, когда мне что-нибудь было нужно. Он ничего мне не давал, но показывал, что я должен работать, чтобы получить желаемое. Он научил меня любви… Благодаря ему я понял, что хочу делать со своим ребенком. Я хочу создать такие же отношения. Хочу, чтобы Адам знал, что я реально о нем забочусь.
Его каникулы на ферме у бабушки в Арканзасе были каникулами «с моим отцом». Когда он говорил об этом, у него в глазах появились слезы, как будто ему все еще трудно было поверить, что отчим его любил. «Не хочется лишний раз повторять, но он и вправду был очень теплым человеком».
Возможно, это двойное наследие Арта – отец, на которого он не хотел быть похожим, и отчим, на которого хотел, – стало причиной его дара в обращении с детьми. В своих отношениях с приемным сыном он, возможно, упрочил собственную детскую победу.
Ни Майкл Шерман, ни Арт Уинфилд не шутили «про плоскогубцы», как Грег Элстон, и не ждали, пока упавший девятимесячный ребенок перестанет плакать. У них был собственный практический стиль отцовства. Майкл Шерман и Арт Уинфилд по-разному к нему пришли. Майкл сдал назад, стартовав с работы по дому и переключившись на уход за ребенком. Арт, наоборот, двинулся вперед, начав с теплых чувств к Адаму и постепенно распространив их на принцип честного разделения труда по дому. «50 на 50» значило несколько разные вещи для обоих: для Майкла это был способ «быть справедливым к Эдриэнн», для Арта – быть «супер-папой для Адама». Результаты тоже были разные: Майкл для своих близнецов был такой же важный родитель, как и его жена; Арт, кажется, больше жены заботился о ребенке.
Некоторые мотивы, сформированные еще в детстве, возможно, подтолкнули их стать «новыми мужчинами». Оба выросли среди женщин, оба протестовали против «плохих» отцов и ни один не стал типичным взрослым мужчиной, как они их себе представляли. Еще подростком Арт умел на удивление хорошо обращаться с маленькими детьми, что было необычно для парней в Восточном Окленде. Майкл никогда не чувствовал себя «типичным мальчиком». Он не отвергал мужские ценности, хорошо ладил со сверстниками в школе. Но он не считал, что в мужском мире происходят самые интересные вещи или что там можно встретить самых интересных людей. Майкл не перерос традиционную мужскую идеологию, ее у него просто никогда не было. На уроках физкультуры в школе и позднее во время армейских сборов ему казалось, что он только играет роль мужчины. Как будто он вырос, свободно и без акцента говоря на иностранном языке, но не считал его до конца родным. Как он сам это сформулировал: «Я всегда был тем, кто болтается у края футбольного поля». Взгляд на мужественность обусловлен самыми разными побуждениями, на которые, в свою очередь, влияют другие факторы. Поэтому, когда история распахнула перед ними дверь, культура осветила путь, а требования работающей семьи позвали вперед, они захотели войти в эту дверь.
В истории американского отцовства было приблизительно три стадии, каждая из которых была ответом на экономические обстоятельства. На первой стадии, аграрной, отец готовил своего сына к труду и прививал ему дисциплину, часто потом брал его работать на собственной ферме, а мать занималась воспитанием дочерей (для чернокожих эта стадия началась после отмены рабства). Когда в начале XIX века экономическая жизнь и профессиональное обучение вышли за пределы семьи, отцы стали перекладывать бо́льшую часть заботы о детях на жен. По мнению историка Джона Нэша, на обеих этих стадиях отцы зачастую были отчужденными и суровыми. Только в начале XX века, когда у большего числа женщин стали появляться идентичности за пределами кратковременной работы до замужества – в школах, на фабриках и в офисе, – в культуре впервые появилась идея, что «отец – это друг». В начале 1950-х популярные журналы стали наперебой предлагать статьи с заголовками «Отцы – тоже родители» и «Пора отцу вернуться в семью». Сегодня мы находимся на третьей стадии экономического развития, но на второй стадии отцовства.
Такие мужчины, как Майкл Шерман и Арт Уинфилд, одними из первых вступили в эту третью стадию, но сделали это непублично. Они – образец в мире новых отцов. В отсутствие общенационального общественного движения, которое бы поддержало тот вызов, который они бросают господствующему идеалу мужественности, они действовали в одиночку. Пока не подтянутся другие Майклы Шерманы и Арты Уинфилды, пока подавляющая масса мужчин не станет такими, как они, мы не сможем сдвинуть с места забуксовавшую революцию.
Войти с помощью соц. сетей: