Шаг пятый. Новая жизнь

После разгрома школы насильственного просветления я решил на время отправиться в Сочи переждать бурю у Марианны Думкиной. Конечно, я нисколько не сомневался, что женщина меня примет. Я знал, что она провела какое-то время с худощавым после того, как я выгнал её с Алтая, но и не винил за это. Чтобы испытывать негативные эмоции по этому поводу, мне нужно было чувствовать в себе ту странную привязанность к женщине, которую я задавил в самом начале, но ни привязанности, ни каких-либо иных чувств во мне так и не обнаружилось.

Была у меня ещё одна цель, кроме необходимости скрыться на время. Мне хотелось переспать с женщиной. Такого опыта у меня ещё не было, а мне нужно было разобраться. Надо же мне понять, что люди в этом находят.

Ну что я могу сказать по этому поводу? Опыт оказался интересным, но ничего бы не изменилось для меня, если бы его не было. Больше всего меня поразило удовольствие, которое я находил в самом процессе, и отвращение к себе и женщине, как только всё закончилось, когда тело получило свою порцию наслаждения. На мгновение после мне показалось, что я навсегда останусь с мерзким чувством внутри, но уже через десять минут отвращение прошло. Какой я сделал вывод? Самое отвратительное, что приходится делать людям – заниматься сексом и принимать пищу. В такие моменты они меньше всего похожи на людей, и мне даже кажется, что никакой ясности им ни за что не постичь. Животные и только.

Через несколько дней после нашей с женщиной близости я уловил в ней незнакомую доселе энергию. Она концентрировалась в Думкиной, как нечто чуждое, ей не принадлежащее. Но уже было ясно, что тело Марианны принимает эту энергию и начинает впитывать её в себя. Женщина забеременела, я видел. Открытие, с одной стороны, неожиданное, с другой стороны, что тут неожиданного – разве не так это случается? Меня беспокоила не беременность, меня начали тревожить изменения, которые стали происходить со мной. Я перестал воспринимать женщину как нечто отдельное от меня. Нет, никаких чувств у меня к ней так и не возникло, но я был полностью захвачен происходящим внутри неё. Я чувствовал неразрывную связь с зарождающейся в женщине жизнью. Иногда мне казалось, что Марианна Думкина как моя могила, из которой я появился. Я почувствовал необходимость заботиться о женщине. Мне хотелось, чтобы она чувствовала себя счастливой, потому что её счастье обязательно напитает счастьем новую жизнь в ней. Мне было тревожно, что новый человек родится в тюрьме. Без ясности, лишённый свободы и не сознающий, что он в тюрьме. Я решил, что ещё до рождения ребёнка я должен найти способ сбежать из этой тюрьмы. Но теперь всё должно быть наверняка. Никаких больше школ и семинаров. Никаких надежд на то, что людям, дескать, нужно дать толчок, а дальше они сами. Нет, сколько уже таких толчков было дано человечеству. Кто только не пытался вразумить, и что люди сделали, чего достигли? Своих учителей они предавали мучительной смерти, а на месте их учения строили высоченные стены заблуждения, за которые невозможно выбраться. И такое происходило не только в доисторические времена и не только в Средние века, но и в наше время, каждого, кто смеет открыть рот и рассказать, как всё устроено на самом деле, объявляют в лучшем случае сумасшедшим, а в худшем, как в старые добрые – добро пожаловать в ад. Людей не нужно учить, не нужно подталкивать, не нужно ничего объяснять – только подвести к краю пропасти и столкнуть. И либо они обретут ясность и, расправив крылья дремлющей в них осознанности, воспарят над своей тюрьмой, либо сдохнут. Пусть так и будет!

Иногда по ночам, когда сон не шёл ко мне, я укладывался головой на живот женщины и мысленно разговаривал с новой жизнью, что уже вовсю бурлила в Думкиной. Я пытался выяснить, возник ли там разум, а значит, и заблуждения – непременные спутники разума. Но разума я не находил и не находил заблуждения. Я чувствовал всепоглощающий свет ясности, которым обладало это существо внутри женщины. Я был благодарен женщине за то, что она устроена именно так, что может творить подобное чудо. Пускай это умение не её заслуга, но всё же. Я закрывал глаза, лёжа вот так головой на её животе, и чувствовал, как во мне теплотой разливается любовь. Не к женщине, даже не к ребёнку, а к жизни, к жизни, в которой возможно достичь освобождения. Я наконец полюбил человека, любого человека, всех людей вообще. Полюбил за способность создавать новую жизнь и за то, что это не их заслуга. Когда я осознал любовь, я впервые заплакал. Слёзы были спокойными, и я знал их природу, они лились потому, что я чувствовал всё волшебство и всю боль жизни. Марианна наверняка принимала их за счастливые отцовские слезы, и у меня не было никакого желания объяснять ей, что происходит на самом деле.

Через какое-то время Марианна Думкина познакомила меня с ДМЗ. Опыт поразил меня. Я не буду описывать здесь сам трип, скажу только, что ощущения намного сильнее, чем практика размягчения макушки, да что там сильнее – это было именно то, что я искал. Под препаратом меня перенесло в абсолютную сферу истины и свободы, из которой я возник. Получалось, что у людей есть ещё один способ, но причина, почему они этого не сделали, находилась всё там же – в их невежестве, но в какой-то мере в самом препарате. Слишком мало времени он предоставлял. Не мог человеческий разум за столь короткий промежуток обрести ясность. Зато теперь я точно знал, что мне делать. В одну секунду вырисовался весь план – план мертвеца. Ведь кто я, если не мертвец, выбравшийся из могилы? Мертвец, который живее любого из живущих на земле.

Когда к нам приехал Андрей Михайлович Цапкин, по женщине уже было заметно, что она беременна. Я не подтверждал это и не отрицал, да он и не спрашивал. Мне казалось, будто он рад за нас. Видимо, мою заботу о Марианне, мою созревшую любовь ко всей жизни он принял за любовь к женщине. Что ж, я уже решил не прояснять ничьих заблуждений.