Глава седьмая

Обратно мы ехали молча. На Москву уже спускалось утро. Поток машин начинал уплотняться, и свежий утренний воздух в городе понемногу смешивался с выхлопными газами. Я смотрел в окно и так много хотел спросить у Отто, но знал, что он сам всё расскажет, да и что конкретно хотел спросить, понять я пока не мог.

Машина остановилась на светофоре, и с нами поравнялся внедорожник нежного молочного цвета. На заднем сиденье в детском кресле сидел краснощёкий малыш. Я скорчил ему рожу и показал язык, он засмеялся и показал мне язык в ответ. Наша машина поползла вперёд, как бывает, когда нетерпеливый водитель никак не может дождаться зелёного света. Я посмотрел на водителя белого внедорожника, тот посмотрел на меня с безразличием и достал из бардачка зубочистку. Я уж думал, воткнёт в макушку, но он начал ковыряться в зубах. Мелко заморосил дождь. Дворники махнули по лобовому стеклу. Мы тронулись, едва отмигал жёлтый свет светофора.

– Давай заедем позавтракаем где-нибудь, – прервал молчание Отто.

Я почувствовал, что прилично проголодался.

– Давай, – согласился я.

– Мак?

– Отлично, – я сглотнул слюну.

Я жадно съел бургер и запил несколькими приличными глотками колы, кое-как сдержав отрыжку. Отто откусил от своего бургера немного и больше к нему не притрагивался. Он терпеливо ждал, пока я доем.

– Как мне понять то, что произошло? – спросил я, когда доел.

– Ты совсем ничего не понял?

– Что-то понял.

– И что? – спросил Отто.

– Если честно, всё это очень похоже на секту. Само твоё выступление я, если честно, пока не могу осознать, но в конце, как я понимаю, ты говорил, что пришло время действовать. Отто, скажи мне, в чем суть плана мертвеца?

– Знаешь, когда школа насильственного просветления только была создана, я наивно полагал, что мягких макушек будет достаточно, чтобы дать людям полное понимание возможности их собственного пути до свободы, но как же я заблуждался, ты не представляешь. Ты читал, наверное, что я уже объяснял Цапкину – Отто со смешком добавил: – Стало быть.

– Читал.

– Не буду повторяться. Но вот какой интересный побочный эффект оказался у мягких макушек – я понял, что могу в их головы вложить любую мысль и они сделают так, как я скажу.

– Звучит жутковато.

– Когда стало ясно, что их макушки быстро зарастают и ни к чему они не приходят за редким исключением, но исключение настолько редкое, что можно не брать его в расчёт. Будучи в Сочи – это ты тоже читал у Цапкина, – я провёл серию опытов, в чём мне помог, если так можно сказать, Заворотнин.

– Кстати, чем его история закончилась? Он вылечился?

– Нет, после того как я перестал в нем нуждаться, я вывел его из комы, и приблизительно через месяц Заворотнин скончался.

– А смысл-то был? – спросил я.

– Ещё бы, – ответил Отто и вытащил из кармана банку кока-колы. Он поставил банку на стол передо мной.

– Кола?

– Кола. Ты понял, что все, кто был сегодня на поляне, в обычной жизни большие начальники?

– Догадался, когда ты намекнул в самом конце.

– Один из них – начальник производства на заводе кока-колы. На крупнейшем заводе в России. Основная идея опыта с Завортниным заключалась в том, чтобы продлить действие препарата, как ты знаешь, но получилось ещё лучше, я выделил новое вещество. Без цвета, без запаха, в несколько раз сильнее и, что самое главное, действие которого не заканчивается никогда. И, что ещё важнее, для эффекта нужны микроскопические дозы. Например, если вылить сто грамм вещества, допустим, в городское водохранилище, любой, кто будет пить воду из-под крана, даже если пропустит её через фильтр, вскипятит и попьёт чайку, получит такой же эффект, как если бы ему ввели препарат внутривенно.

И тут я понял его замысел.

– Как я понимаю, человек, отвечающий за водохранилище, на поляне тоже был?

– Ты всё правильно понимаешь. Но не все же используют воду из-под крана? Да? Кто-то пьет не воду из-под крана, а кока-колу, например.

– Начальник производства? – Я с опаской посмотрел по сторонам, испугавшись, что нас кто-нибудь слышит.

– Кто-то любит «Макдоналдс», кто-то пьёт бутилированную воду, конфеты и печенье, сгущёнка и тушёнка, в общем, почти всё, что употребляют сейчас люди. Вряд ли кто-то сможет избежать теперь свободы, – Отто звонко рассмеялся.

– Послушай, Отто, это же терроризм.

Отто замолчал, словно задумался, но я понимал, что он подбирает слова, чтобы объяснить мне.

– Можно называть как угодно, а формулировки из уголовного кодекса меня точно не интересуют. Дело вообще не в словах и объяснениях. Дело только в том, что, если нужно по-настоящему изменить мир, ни у кого ничего спрашивать не требуется. Тем более если собираешься всех освободить. Да и при чём тут терроризм, я же не выдвигаю никаких требований, и это будет не смерть, по крайней мере в её привычном понимании.

– Да от чего освободить, Отто?!

– От самих себя. Ты узнаешь, когда попьёшь кока-колы. Не переживай, в ней ещё первый вариант препарата, отпустит где-то через час.

– Я так понимаю, что тебя моё мнение не интересует. Так почему ты тогда хочешь, чтобы меня отпустило?

– Ты должен понять, куда я хочу привести людей, но тебе ещё нужно дописать книгу. Когда придёт время, ты всё равно, мой друг, не сможешь избежать путешествия к истине.

– Ладно, а как же остальной мир, или тебе важны только те, кто живёт в нашей стране?

Отто посмотрел на меня снисходительно:

– Южной и Северной Америкой занимается младший Фот. Европой – старший.

– Старшего я видел на поляне.

– Так и есть, сегодня он возвращается обратно. Остальных людей ты не знаешь, но поверь мне, всё будет происходить одновременно во всём мире.

– Тогда зачем моя книга? Кто будет её читать?

– Уверен, я что-нибудь да упустил, и, если так, если кто-то останется прежним, он должен знать, что произошло. Об одном прошу тебя, когда закончишь, когда скажешь всё, что хотел сказать, отправь мне файл, я хочу кое-что дописать от себя.

– Хорошо, – ответил я.

– Тебя до дома подбросить? – спросил Отто.

– Нет, я прогуляюсь.

– На связи тогда.

– Да, Отто, слушай, а что с Костей Лейбой? – спросил я, когда уже встал из-за стола.

– А что Костя? С Костей, полагаю, всё в порядке.

– Ты не будешь его искать или что-то в этом роде… Цапкин, ну ты понимаешь.

– Не надо его искать, сам найдётся.

– Так ты же вроде можешь вложить мысль в мягкую макушку, как ты говорил, вложил бы ему, что надо, пускай идет сдаётся.

– С Костей не сработает. Во-первых, макушку он сам себе размягчал, ещё до меня, а во-вторых, слушай, не лезь в это пока, хорошо? – сказал Отто.

– Хорошо.

Я взял со стола банку колы и вышел на улицу. Отто остался за столом. Он смотрел на недоеденный бургер, словно в нём скрывался какой-то удивительный смысл.

Оказалось, что «Макдоналдс», где мы были, находится на Тверской улице. Странно, что я этого не только не заметил, но даже не задумался, в какой части города мы находимся. Дождь уже закончился. Октябрьское небо было безоблачным. Пока ещё тёплое солнце побеждало утреннюю прохладу. Я решил спуститься до Охотного ряда, дальше пройти Александровским садом, затем направо и к Новому Арбату мимо Библиотеки имени Ленина. Нырнуть в арку в самом начале Нового Арбата, от центра по правой стороне дойти до дома писателя, где жил Цапкин, и домой.

Несмотря на ранний час, людей было много. К Красной площади поднималась цепочка туристов. Люди уже толпились у Вечного огня, ожидая смены караула. Я попытался вспомнить, какой сегодня день недели, и не смог. Пришлось посмотреть в телефоне. Оказалось – воскресенье. Уже на Новом Арбате я остановился перед аркой. Машины нервно дёргались со светофоров. Люди, несмотря на выходной день, шли плотным потоком. Лица у всех были серьёзны, почти никто не смотрел по сторонам, они все куда-то спешили. Так много разных людей, так много разных глаз. Мне стало не по себе от мысли, что скоро для них всё закончится. Да, я верил Отто, верил в то, что это не совсем смерть, что там будет настоящая свобода, но ведь люди даже не подозревали, что их планам не суждено осуществиться. Не случится ничего из того, о чём они мечтают. Их дети не окончат школу и не выучатся в университетах, не родят своих детей. Кто-то не достроит дом, кто-то так и не купит жене или мужу подарок на день рождения. В этом свете план мертвеца мне показался бесчеловечным, но, с другой стороны, я ведь не знаю, что за пределами человеческого, где, по словам Отто, первозданная истина – подлинная свобода. Да что я вообще в этом понимаю? Разве я сверхчеловек, разве я могу хоть немного приблизиться к пониманию, что есть у Отто? Не нужно ли мне просто слепо довериться тому, кто знает, возможно, всё? Я прошёл через арку. Здесь стало тише, намного тише, и почти не было людей. Редкие прохожие. «Что ж, апокалипсис так апокалипсис. Время и история рассудят. Да и, в конце-то концов, история, если и должна с кем-то считаться, так только с тем, кому было предначертано определять её ход и развитие. А кто ещё может, если не Отто? Чего они стоят, людские надежды и чаянья, да вся человеческая мораль – какой в них смысл? И вообще, отдать мораль на откуп человечеству – то же самое, как обречь его на гибель, то же самое, что разрушить мир, и кто ещё может этот мир спасти, если не Отто? Кто, кто, кто? Все мои сомнения – только разум, а Отто выше разума», – подытожил я для себя.

Задумавшись, я не заметил, как прошёл мимо дома-музея. Я оказался у баскетбольной площадки, что располагалась чуть дальше. Я вернулся немного назад и понял, почему прошёл мимо. Теперь дом писателя был обнесён высоким забором. За ним урчала техника. Я ухватился за край забора и подтянулся. Во дворе вовсю шли строительные работы. Видимо, после смерти Цапкина дом писателя всё-таки решили превратить в нормальный музей и открыть его для посещений. «Ну что ж, резонно», – подумал я, но всё же почувствовал лёгкую грусть от того, что это место стало чужим. Странно, что я загрустил именно от ощущения чужого дома, а не потому, что Андрей Михайлович Цапкин умер. Интересно, что почувствовал Отто, когда узнал о его смерти, и почувствовал ли вообще хоть что-нибудь? Стало бы мне грустно, если бы умерла Марианна Думкина? Я не смог дать себе ответ на этот вопрос. Сейчас мне казалось, что оба они – и Думкина, и Цапкин – совсем чужие мне люди, и дело было не в них, а исключительно в Отто. На самом деле только он всегда был мне интересен. Как я умудрялся ревновать Думкину к Отто? Теперь я удивлялся своим прежним теплым чувствам. Как вообще понять, когда чувствуешь что-то по-настоящему, а когда чувства – всего лишь своего рода душевный и телесный комфорт. Вот злость, досаду, печаль точно ни с чем не спутаешь и не скажешь потом, что не злился в прошлом, не досадовал и не печалился. Всегда знаешь точно в таком случае, что было, когда и по какой причине. Может, только негативные чувства в человеке и есть настоящие, а всё остальное – только приятные промежутки, когда не испытываешь разрушительных эмоций? Черт его знает, как оно на самом деле, но это открытие оказалось для меня мучительным. В этот момент я во всём, что есть во мне как в человеке, усомнился. Кто я вообще такой? Когда я есть я, а когда я – только тот, кем хотел быть? С такими мыслями я дошёл до своего дома, открыл дверь и вошёл в квартиру.

Я плюхнулся на диван с банкой колы в руке, не решаясь её открыть. Что, если Отто обманул и я уже не вернусь? Разгадать его замысел невозможно, пока он сам обо всём не расскажет. Но, с другой стороны, если будет так, как он сказал, мне этой участи всё равно не избежать, тогда какая разница – сейчас или потом? Что это меняет? Книга – а что мне эта книга, если меня не будет. Я, в отличие от Цапкина, на вечность никогда не претендовал и не мучился от того, что после меня ничего не останется. По крайней мере, не так я был озадачен вечностью, как Андрей Михайлович. Да и что это вообще такое – оставить после себя след? Все следы когда-нибудь заметут пески времён.

Потянул за колечко, из банки пшикнуло. Я залпом опустошил её, не почувствовав никакого постороннего вкуса. Обычная кола. Расположившись удобнее на диване, я закрыл глаза. По рукам и ногам побежали мурашки, как бывает от холода. Затылок потяжелел, словно налился свинцом, и мне показалось, что я не смогу оторвать голову от дивана, если захочу. Несмотря на то, что глаза были закрыты, я увидел, как что-то ослепительно вспыхнуло, будто я посмотрел на сварку, и тут же стало темно и глухо. Я почувствовал, что падаю, проваливаюсь куда-то и…

Очнулся я, как и обещал Отто, через час.

Я не стану описывать, что со мной произошло, потому что мой рассказ полностью совпадёт с тем, что уже описывал выше Андрей Михайлович Цапкин, когда попробовал препарат. Я специально убедился в этом, открыв в телефоне файл моих заметок и пролистав его до нужного места. Могу рассказать только, о чём думал и что чувствовал после возвращения. Я был разбит. Нет, не так, я был уничтожен, раздавлен, разорван на части. Никогда до этого я не испытывал такого всепоглощающего отчаяния. Его нельзя сравнить ни с чем, по крайней мере, у меня нет такого опыта. Сначала я подумал, что похоже на то чувство, когда меня посадили, но нет, такое даже близко не сравнится с тем мраком в моем сознании, в котором я оказался после возвращения. Наверное, подобное могли чувствовать Адам и Ева, когда были изгнаны из рая, если допустить, что эти двое существовали на самом деле. Но если они – всего лишь метафора, значит, она как раз об этом моем состоянии. Я подумал, что самое уместное, что я сейчас могу сделать – это выброситься из окна. Останавливало, что это не вернёт меня туда, где я только что был. Я отчётливо понял весь замысел Отто, весь план мертвеца. Больше никаких сомнений, никаких – «может быть, он неправ». Конечно – прав! Безусловно – прав! И ни о каком выборе для людей здесь речи быть не может. Нельзя объяснить или описать в полной мере то, что там – за пределами всего. Что такое когда повержена необходимость, что такое настоящая истина, благодаря которой возможна подлинная свобода. И как же теперь ясно, что наша привычная жизнь – это тюрьма. Самая страшная тюрьма из тех, что могут быть. Да, в этой тюрьме много тех, кто привык, кто будет сопротивляться, если его попробовать освободить, потому что не знает, что делать со своей свободой. Но нужно ли спрашивать таких? Нужно ли вообще брать их в расчёт?

Понемногу становилось легче. Я встал с дивана и вышел на балкон подышать воздухом. На город уже спустилась ночь, я не знал, который час, и мне это было неинтересно. Полная луна была настолько яркой, что не было видно звёзд. Мысль о том, что скоро осуществится задуманное Отто, привела меня в восторг и выдернула из мрачного состояния. Я не просто почувствовал себя лучше, теперь я был вдохновлён и заново потрясён величием Отто. Теперь у меня не осталось ни толики сомнения, что мне повезло быть знакомым со сверхчеловеком. И это не какой-нибудь философский вопрос о сверхчеловеке, не книга, не идея и не миф – это то, что происходит на самом деле. И происходит не только со мной – со всеми нами, просто я об этом знаю, а остальные – нет. Всем, не только мне, всем повезло, что именно в наше время появился сверхчеловек. Счастье, что он оказался выше и мудрее всех, кто был до него. Он не взялся создавать новую религию, он не пытался творить чудеса и тем самым побуждать к действию. Он не собирался страдать сам и заставлять страдать других ради эфемерного отпущения грехов. Он не ищет истины только для того, чтобы найти путь, а потом изложить её так, что ещё тысячи лет придётся разбираться, чтобы понять, как сделать правильно. Отто! Великий Отто просто берёт и делает. Потому что может, это в его силах. У меня больше не было никаких вопросов по поводу его появления. Сверхчеловек может появиться в нашем мире только так, чтобы появление нельзя было понять умом. А если теперь говорить о вере, значит, нужно, для начала, понять, кому верить, и я точно знаю, что теперь верую, потому что знаю – кому верю. Я верю Отто.