Глава пятая

После возвращения в Москву я почти не выходил из дома. Несколько раз перечитал первую часть этого текста и поймал себя на мысли, что испытываю тот же страх, что наш автор. Поначалу мне казалось, что парень чересчур впечатлительный, но теперь я больше стал понимать и его, и природу его страха. Похоже на то, когда участвуешь в чём-то, что не можешь контролировать, но будешь нести ответственность, будто сам всё придумал и осуществил. Как если бы компания моих друзей грабила банк, а я стоял на шухере, и первым прибывшая вовремя полиция забрала именно меня. А я, может, и не знал, что они там банк грабят. Я, может, думал, что они бедных собачек из приюта-живодерни освобождают? Ещё меня удивляло, с какой лёгкостью я взялся продолжать эту книгу. Меня даже немного стала мучить совесть, будто я украл чужую идею, хотя, если подумать, ничего я не воровал, я – сам участник событий, но нужно ли мне становиться не просто персонажем на страницах этой книги, а тем, кто решает, как она должна закончиться и что в ней должно быть написано? Может, я должен помочь нашему автору? Вызволить его? Я снова захотел вернуться на страницы этой книги. Снова стать тем, кто ничего не решает и весь принадлежит автору. Так легко быть персонажем, о котором пишут историю, героем, чья жизнь – всего лишь одна из линий сюжета. Здесь как бы и ответственности никакой нет. Разве в таком случае я управляю своей жизнью? О нет, стало быть, во всем виноват останется автор. Всё как в жизни. Мы же с вами автора нашей с вами человеческой жизни так же заключили в тюрьму из букв и слов; наш автор томится в мифах и легендах, в толстых книгах, в куполах церквей и блеске минаретов, в золочёных статуях и деревянных идолах, а мы вместо него тут пытаемся сочинять роман о своём существовании. Или я всего лишь струсил, что не смогу написать эту книгу, и решил переложить ответственность? Жалко, что здесь, в книге, нельзя дать возможность комментировать, как в каком-нибудь Инстаграме.

Я решил, что нужно вызволять нашего автора, а самому возвращаться на страницы книги одним из персонажей, если он, конечно, захочет её продолжать. Тем более идея, как это сделать, появилась в голове сама собой, даже напрягаться не пришлось благодаря последним новостям, обсуждаемым в интернете и по телевизору. Я понял, как мне вызволить Костю Лейбу из психушки, хоть ещё и не решил, зачем мне это нужно, но если бы Отто попросил, я бы Лейбу вытащил максимум через неделю. Но Лейба подождёт. Займусь-ка я автором.

Для претворения моего плана по вызволению мне нужен был Миша-мент. Миша-мент – удивительный человек. Моё знакомство с ним состоялось на Арбате в доме-музее. Миша-мент оказался племянником одного из моих товарищей, и, если честно, когда тот товарищ пришёл ко мне со своим племянником, я, скажем, был не очень доволен, но в то время несколько нуждался в дяде Миши-мента, поэтому решил не рефлексировать по поводу незваного гостя. Что поразило меня в первую минуту знакомства, так это хватка Миши-мента. Он тут же протянул мне визитку: дорогую чёрную визитку на пластике, где красовалось «Михаил – решение вопросов». Зная, насколько люди такого влияния, как дядя Миши-мента, не любят огласки или открытого намёка на его покровительство, я тем более удивился визитке. Но Миша-мент нисколько не стеснялся, и я решил ничего не спрашивать у моего товарища про его племянника. К моему и так немалому недоумению, оказалось, что Миша-мент ещё и в звании подполковника полиции. Я его и записал в телефон «Миша-мент». Одним словом, через дефис. Уж сколько у меня знакомых и друзей в силовых структурах, но никогда я не позволял себе таких вольностей даже в записной книжке телефона. Какого бы влияния те люди ни были, никто из них не кичился своим положением. У всех был негласный кодекс, такая себе солидарность, они понимали, что текущее положение не вечно, что сегодня ты «Миша-мент», а завтра тебе дают пожизненное. Понимание это держалось на том, что не верил никто из них на самом деле в то, что он делает что-то неправильно, скорее, воспринимали как неизбежность, что порождена существованием в определённой экосистеме. Миша-мент, вопреки негласному кодексу, вёл себя так: представьте, будто вы пришли давать взятку чиновнику, подготовились, упаковали денежки в коробку конфет, выучили речь, чтобы не провоцировать человека на негатив, чтобы, не дай бог, он не решил, что вы думаете о нём как о продажной твари, коей он, в принципе, и является, но какая тварь станет думать о себе как о твари? И вот вы заходите к чиновнику в кабинет, смущаетесь и не знаете, как бы так правильно «дать», а он говорит: «Ну что, где моя взятка?» Вы недоуменно протягиваете ему коробку конфет. Он в раздражении потрошит её, достаёт оттуда деньги и с недоверием начинает их пересчитывать. Возможно ли такое? Вот и я о чем. А Миша-мент вёл себя именно так. После того, как он протянул мне визитку, заговорщически подмигнул, взял за локоть и доверительно просопел на ухо: «Решаю вопросы, обращайтесь». Я посмотрел на его дядю и по взгляду понял, что Миша-мент не в первый раз исполняет подобные кульбиты. Дядя отвёл племянника в сторонку и что-то сказал ему, после этих слов Мишамент посмотрел на меня извиняющимся взглядом, даже заискивающе, такой бывает у сотрудников ГИБДД, когда им суют в рожу удостоверение ФСБ. Думаете, Миша-мент хоть немного сконфузился? Нисколько, наоборот, он стал ещё активнее и влезал почти в любой диалог, который, несмотря на непринуждённый характер встречи, его совсем не касался.

Всей успешной карьерой Миша-мент был обязан своему дяде генерал-лейтенанту. И пусть так, мало ли случаев, когда протекция открывала перед человеком двери, и он оказывался на своём месте, и даже можно было бы сказать спасибо тому, кто посодействовал. Но в случае с Мишей-ментом было с точностью до наоборот. Ему на судьбе написано стать тем, кого он в силу своей должности обязан был сажать в тюрьму. И даже несмотря на то что почти в самом начале службы Мишамент был пойман на таком преступлении, что ему не то что служба в органах должна была быть закрыта, но и срок пришлось бы отсидеть, Миша-мент остался при своём благодаря дяде. Наш доблестный полицейский работал тогда участковым, ещё во времена, когда наркоту можно было купить только с рук, а не как сейчас, зайдя на правильный сайт через правильный браузер. Миша-мент начал с того, что продавал сначала только знакомым, затем совсем обнаглел, нарколыги стали приходить к нему прямо в кабинет. На подобную наглость уже трудно было закрывать глаза, и Мишу-мента приняли. Когда его машину остановили, он привычно достал удостоверение и очень был удивлён, когда удостоверение порвали и бросили ему в лицо со словами: «Тварь ты конченая». После вмешательства дяди Миша-мент уехал служить участковым в славный город Норильск с глаз подальше, но через пять лет вернулся, и его дела с тех пор шли всё лучше и лучше. На момент нашего с ним знакомства, как я уже сказал, Миша-мент был подполковником. Редкий человек. Человек-стереотип. Вся анекдотичность профессии, все домыслы, вся правда и неправда о полиции, всё худшее, что может думать гражданин о стражах правопорядка – это Миша-мент. Не скрою, когда я после знакомства с ним слышал от кого-нибудь «мент», я тут же невольно представлял рыхлый мякиш лица Миши-мента. Его жидкие рыжие волосёнки вокруг свободной от волос макушки. Нос, усыпанный жирными веснушками. Мне кажется, Миша-мент – единственный человек на планете, которого не может украсить даже парадная форма. Видел его один раз при параде, и тогда на мгновение решил, что он убил настоящего полицейского и снял с него мундир.

Я всегда был уверен, что Миша-мент не способен решить по-настоящему серьёзного вопроса, оттого никогда не случилось ситуации, чтобы я к нему обратился. Миша-мент – для чего-то примитивного и грязного, и его номер я хранил именно на такой случай. История с нашим автором как раз была из тех, что для Мишимента. И, конечно, не потому, что наш с вами общий знакомый настолько плох, но плоха статья, по которой он сел. Я сомневался в том, что Миша-мент сможет всё сделать сам, поэтому мне были нужны только его грязные ручки и способность входить в нужные кабинеты, а что делать, я ему сам расскажу. План был прост.

В последние месяцы общественность очень сильно возбудилась из-за различных неправомерных задержаний: громко бунтовали фейсбук и ютьюб, зачинались одни митинги, затем другие в протест того, что арестовали участников прошлых митингов и, что удивительно, это работало. Сначала с помощью соцсетей вытащили уже практически из камеры какого-то журналиста, затем ещё одну жертву спасли от реального срока, правда, жертва осталась со сроком условным. У меня этому было только одно объяснение – есть некая команда сверху по спуску пара с раздутого от давления самовара народного гнева. Толпе иногда нужно давать иллюзию, что она чем-то там управляет и вообще имеет значение. И наверняка после того, как были пересмотрены дела тех, кто должен был сесть, шум на местах был поднят немалый. Там точно перетрясали документы, пытаясь понять, из-за кого ещё может прилететь. Есть такая особенность людей на службе у государства – пытаться предугадать, предусмотреть заранее, попытаться выслужиться и угодить, не попасть под раздачу. Да и не только утех, кто на службе, это вообще особенность современного общества. Даже в офисе какой-нибудь компании, вообще никак не связанной с государством, подчинённые ведут себя точно так же. Они пытаются угадать настроение начальника в день, когда решили написать заявление на отпуск. Есть люди, что научились настроение начальника предсказывать по походке, как собака узнаёт, что хозяин не в духе, только по звуку проворачиваемого в замке ключа, когда тот возвращается домой. Пёс перестаёт лаять и не бросается с радостью, а аккуратно подходит поджав хвост. Да что там офисные, достаточно включить телевизор, чтобы увидеть всё своими глазами. Посмотрите юмористические шоу. Нет же никакого специального отдела, откуда спускают инструкцию, о чём и как шутить, но шутят ведь правильно, в рамках. И кто, по-вашему, это контролирует? Да сами и контролируют. Как псы, они прислушиваются к ключу в замке, чтобы угадать настроение. Но вернёмся к Мише-менту. Мне нужно было, чтобы он подсунул дело нашего автора в ту стопку, что наверняка сейчас перетрясается чьими-то судорожными руками в надежде предугадать. Подсунуть – не значит сделать незаметно, наоборот, убедить и разъяснить, что в этом деле есть потенциальный гнев начальства.

Мне не хотелось лично встречаться с Мишей-ментом, я воспользовался его визиткой и позвонил. Я обрисовал ему мой взгляд на мероприятие, и он согласился взяться за его осуществление. После того как я положил трубку, от Миши-мента пришла эсэмэс, где была только цифра. Я удивился его аппетитам, но в таком деле, стало быть, торг не к месту. Миша-мент перезвонил через неделю и сообщил, что дело нашего автора будет рассмотрено в Верховном суде по кассационной жалобе вместе с ещё десятком подобных.

Миша-мент попросил ещё денег, так как, по его словам, всё оказалось сложнее, чем он думал, и даже несмотря на то, что суду придётся удовлетворить кассацию, потому что на это есть чёткое указание, спущенное «сверху», нюанс в том, что судья Делин, который будет рассматривать жалобы, человек чересчур принципиальный и честный. Слово «честный» Миша-мент произнёс так, словно это самое мерзкое и грязное ругательство.

Когда я узнал фамилию судьи, то невольно улыбнулся и подвился тому, как удивительно иногда плетёт узоры жизненных линий судьба. Я знал судью Делина.

Член судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда Российской Федерации Максим Делин, как мне кажется, судьёй не стал, а родился. Что на самом деле так и было. Не секрет, что судьи – это каста. Случайных людей там не бывает. И Максим Делин, конечно, родился в семье потомственных судей, но семейных традиций продолжать не собирался и вместо того чтобы, как полагается подростку, чья судьба предопределена, быть сдержанным, общаться только с теми, с кем надо общаться, и вообще следить, какие люди вокруг, связался не с самой удачной для его карьеры компанией, в которой вращался и я. Нам было по семнадцать лет, и Максима Делина мы опасались, ведь все знали, из какой он семьи, но, скажем так, и наши родители не были людьми простыми. И если, общаясь с нами, Делин выражал свой протест против родителей, в нас никакого протеста не было. Спустя какое-то время Делин стал в доску своим и был признан нами негласным лидером. Он не был физически силён, не был нагл или бесстрашен, не было в нём этих качеств, которые больше других ценятся в юношеском возрасте, но Делин оказался необычайно умён и рассудителен. Любой конфликт, даже, казалось бы, такой, что решить можно только с помощью кулаков, Делин решал мирным путём и с такой лёгкостью и изяществом, что быстро заработал авторитет. Его приобретенный авторитет, в конце концов, и стал причиной того, что Макс Делин решил пойти по стопам родителей. Так подростковый протест оказался не протестом, а подготовительным этапом к реализации своей же судьбы. Делин тогда так сказал: «Получается, что судить и решать конфликты – единственное, что я умею, тогда зачем сопротивляться?»

С Делиным я никогда не терял связь. Он не пропадал из моей жизни, как пропал, например, Сева, хоть и появился потом. Максим был человеком последовательным и рациональным. Если он решил, что какой-то человек ему друг, мало что могло произойти такого, чтобы он перестал считать его другом. Мы часто виделись, и не только по праздникам или в честь каких-то событий, но и просто так. Что я больше всего любил в Делине, даже когда он стал судьёй, – он не пользовался своим положением в личных целях. Я знал точно, что его нельзя купить, я знал точно, что никогда он не воспользуется своим положением. Ты, читатель, может, подумаешь, что я тут сочиняю, стало быть, а таких людей и быть не может, слишком какой-то у меня Делин хороший получается, но это так на самом деле. И даже я, я – Андрей Михайлович Цапкин, тот, кто не особо верит в человеческую безгрешность, могу сказать с полной уверенностью, что Максим Делин – редкой порядочности человек. Хочешь верь, хочешь не верь, но я тебе рассказываю, как оно было на самом деле.

Я гордился дружбой с таким человеком. Мне нравилось наблюдать, как меняется с годами Максим Делин. Он старел, как стареют хорошие старые советские или голливудские актёры. Черты его лица не размякали, а наоборот заострялись, становились жёстче, и оттого казалось, что в молодости человек выглядел хуже, чем выглядит теперь, в старости. Хотя Максим Делин был человеком невысокого роста, мне казалось, что он будто становился выше, хоть я и не слышал, что люди растут после двадцати пяти лет. Растут обычно до старости только нос и уши, а вот Делин, кажется, умудрялся становиться выше. Единственное, что не менялось, так это его худоба. Что в молодости, что теперь. Седина коснулась его всегда темных волос с осторожностью – только висков.

Никогда, ни разу я не воспользовался дружбой с Делиным. Никогда ни о чём не попросил, что касалось бы его работы. Во-первых, я знал, что наша дружба не может быть причиной помочь мне, если я действительно виновен. Во-вторых, как вы уже поняли, подкупить Делина было невозможно. Когда в моей жизни были ситуации, в которых Делин мог помочь, я совестью чист не был и попросить помощи у него мне в голову не приходило.

Я совсем не удивился, когда Максим Делин позвонил и сказал:

– Привет, Андрей, как насчёт усугубить сегодня?

– Я только за, Макс, – ответил я.

Делин всегда говорил «усугубить», когда предлагал встретиться и выпить. Пил он на самом деле очень редко, и никогда это не было попойкой. У Делина был немного извращённый вкус в выборе закуски и напитков. Например, больше всего он любил закусывать текилу сгущёнкой. Причём не сгущёнкой с хлебом или каким-нибудь печеньем, а прямо так – ложкой. Пил он немного, буквально три стопки, и под них уничтожал банку сгущёнки.

– Ты по-прежнему на Арбате обитаешь? – спросил Делин.

– Нет, сейчас на Воробьёвых, приедешь?

– Да, напиши адрес.

Я написал сообщение и стал ждать.

Макс Делин приехал через пару часов с бутылкой текилы и, как полагается, с банкой сгущёнки. Для себя я выбрал коньяк и порезал яблоко.

– У тебя всё нормально, Макс? – спросил я, когда он выпил первую стопку.

– Не то чтобы, просто, знаешь, Андрей, кажется, я начинаю уставать.

– От чего?

– От работы.

– Ты же никогда не считал, что суд – прям работа. Призвание же, нет?

– Да, но сегодня я почувствовал, что это именно работа. Скажу тебе, потому что знаю, что между нами останется. Знаешь, такое не в первый раз, конечно, но сегодня опять пришлось делать не по закону, а потому что надо.

Мне было интересно услышать, что думает Делин по поводу того, в чём и я замешан напрямую.

– Мне стало противно и тошно оттого, что приходится так делать. Разве таково моё призвание? Нет, Андрей, это работа. А если работа, то на такой работе я работать не хочу.

Мы проговорили до полуночи. И, скажу вам, я никогда не видел его до этого в смятении и в настолько подавленном состоянии. Когда Макс собрался домой, в дверях он сказал:

– Наверное, не скоро свидимся, Андрей. Я уехать из страны хочу.

– Куда? – спросил я.

– Не знаю пока. Это не так, что, дескать, я какой-то справедливости хочу в другом месте найти, везде одинаково, везде, где есть государство, и у нас ещё не самый худший вариант. Куда-нибудь туда хочу, где от самого себя спрятаться получится. Понимаешь?

– Понимаю, – ответил я. – Я тоже иногда об этом думаю.

Я закрыл за Максом Делиным дверь и набрал номер Отто:

– Наш общий знакомый скоро выйдет на свободу, – сказал я, когда Отто ответил.

– Это хорошо, – сказал он. – У меня тоже есть новость. Костю Лейбу отпустили.

Не знаю почему, но у меня возникло неприятное чувство – тревога, ощущение опасности, что ли. Старею, наверное, стало быть.