Глава четвёртая

«Здравствуй, мой друг Отто. Правда, я не знаю, можно ли тебя называть другом. И не потому не знаю, что мне интересно твоё мнение, а потому, что не уверен теперь в том, что ты вообще хоть когда-то был моим другом. Но черт с ним, с другом, могу ли я тебя называть теперь учителем, несмотря на то что считал таковым? Нет, конечно нет. Я – твой учитель. Я всё тебе дал и всему научил. Кем бы ты был, славный Отто, если бы я тебе не передал практику? Вундеркинд? Да, просто вундеркинд, без цели, без смысла существования. А сейчас посмотри на себя, кем ты стал благодаря мне! И что ты сделал, великий Отто? Что ты сделал? Ты предал меня, ты предал всё, за что мы бились, предал то, в чём и был единственный смысл. Мы с тобой должны были пробудить человечество, пускай насильно с помощью горя и смерти, ведь только горе и смерть могут что-то изменить в людях, но ты испугался, ты спрятался, ты якобы нашёл другой путь. Ты, мой Отто, – трус, просто трус, самый никчёмный трус, что только может быть. И трусость твоя не в том, что ты был не способен довести дело до конца, а в том, что только ты и был способен, но испугался. Ровно так же испугался, как боится любой, кто живёт в нашей стране. Только бы за тобой не пришли, да? Только бы быть на свободе – вот что ты выбрал. Но, конечно, ты оправдываешь свой скотский поступок тем, что выбрал путь чище, но это значит только, что ты боишься испачкаться, хочешь быть чистеньким, а так не бывает, если собрался изменить мир. Я, мой дорогой Отто, испачкаться не боюсь, я теперь вообще ничего не боюсь, я – шаман, я всегда им был и навсегда им останусь. Моё лицо обезображено в битве со зверем, на моих плечах шкура зверя, которого я уничтожил своими руками, и я иду за тобой, мой драгоценный Отто. Я иду за тобой, слышишь! Я иду с севера, и ты ответишь за своё предательство, ты увидишь, что я – твой учитель, я знаю истину, а ты – паразит, который высасывает последние соки из моей истины. На этом месте мне нужно было бы закончить своё письмо, но я знаю, о да, конечно, ты не такой как все, великий Отто, ты не устрашился и не выбросил письма, ты ждёшь истории. Как ты говорил: „В любых словах есть истина, если перестать придавать значение словам и научиться видеть образы там, где любой другой видит только буквы“. И сейчас в моих словах ты видишь не только буквы, но и образы, так ведь? Если ты ещё хочешь выслушать мою историю, я расскажу тебе, даже несмотря на то, что тебя я теперь презираю, мой бестолковый ученик. А история моя удивительна. Моя история рождается в битве, и не в такой битве, как ты себе сначала выдумал, а выдумав, поверил в её реальное существование и сбежал с поля боя. А в настоящем сражении с диким зверем, который изуродовал своими когтями моё лицо, своими зубами моё тело, но не смог изуродовать мой дух, как изуродовала тебя твоя вымышленная битва. Теперь шкура этого зверя на моих плечах, а его клык – кулон на моей груди. И это не первая моя битва, я с таким же остервенением дрался за свою жизнь в тайской тюрьме, я победил. Я имею право носить звериную шкуру на плечах! И, может быть, „шаман Лейба“ звучит несуразно, пускай так, но теперь я – тот, кто есть, и называюсь тем именем, которое полностью меня характеризует, я – воин, моя история – история воина. В сражении со зверем я познал, что есть путь, что есть смысл, если хочешь – истина. Истина в том, что не должен такой человек, как ты, человек, так легко предающий свои идеалы, становиться во главе глобальных метаморфоз, что уготованы миру. Люди заслуживают истинного учителя. Этот учитель я – шаман Лейба.

После моей встречи с яростью природы, с бесконечной злобой зверя я, как ты теперь понимаешь, выжил и, восстановив своё здоровье, решил вернуться к корням. К тому себе, каким я был ещё на Алтае, пока не повстречал тебя. Как же я теперь ненавижу этот день! Как же я ненавижу тебя, Отто!»

Когда самолёт приземлился, я написал Отто сообщение: «Прочитал. Эка разобрало. Двинулся». В ответ Отто отправил смайл. Уже в такси из аэропорта я написал ещё одно сообщение: «У меня остался вопрос по поводу полученного мной опыта. Как ты и говорил, теперь я мало что помню, но одна мысль крепко засела в голову: получается, смерть – это конец? Тогда где я был, если есть только жизнь и смерть?»

Я никогда не верил на полном серьёзе, что смерть – конец всего в буквальном смысле. Несмотря на то что я не был искренне верующим человеком, всё же где-то в самом дальнем уголке сознания было место, куда прятались надежды, которые невозможно объяснить разумно. И там же было про смерть. Это было похоже на: «Может, рая с адом и нет, может, и Бога нет, но что-то после смерти есть: реинкарнация, например, или вечная жизнь по Циолковскому, – и после смерти мы все распадёмся на атомы и соединимся с остальными атомами вселенной. А затем с каким-нибудь мимопролетающим метеоритом будем снова занесены на молодую планету, и из нас опять получится жизнь. И эти атомы, по моему мнению, должны быть разумны. Но чтобы вот так конец. Вообще ничего. Господи, как же страшно жить без надежды. Как же я всегда любил сказки про загробную жизнь, да пусть хоть ад за все грехи мои. Но даже ад в тех сказках только лишь до Страшного суда, а значит, не бесконечен. Ну ничего, я готов потерпеть. Пускай мне черти в глотку расплавленный металл заливают. Привыкну, в конце концов. Но только не конец. Грубо это как-то! И бессмысленно! Всё бессмысленно, вообще всё, если там ничего нет. Тогда, получается, главное только сейчас, пока тело ходит, дышит и живёт. Я, кажется, понял всю сокрушительную мощь поговорки – один раз живём. Кто-то, видимо, это уже знал. А как же бессмертие души?»

Такси остановилось возле подъезда, но прежде чем войти, я написал Отто ещё одно сообщение, повторив вопрос: «А как же бессмертие души, Отто?» Войдя в квартиру, я тут же достал из холодильника бутылку водки и залпом из горла опустошил половину. Признаюсь, впервые я выпил водку, как в хреновом кино.

Я упал на диван перед телевизором. Щёлкал кнопками пульта, пока не нашёл выпуск новостей. «Шаман, шедший из Якутии изгонять зло из Москвы, арестован и помещён в психиатрическую больницу», – сказал ведущий и как-то странно усмехнулся, словно хотел дать понять зрителю, что вся ситуация с шаманом – сплошная фантасмагория. Показали сюжет, где Костю Лейбу аккуратно под ручки сажают в автозак. Затем – больница, Лейба отмыт и причёсан. Репортёр спрашивает: «Почему вы решили, что зло именно в Москве?» Костя молча смотрел в камеру. «По вашему мнению, зло в самом городе или в ком-то конкретно? Что вы думаете о правительстве и президенте?» Костя молчал. В следующем сюжете рассказали про Америку и тамошнего президента. Затем репортаж с военного завода и после него прогноз погоды.

Мне стало немного обидно за Лейбу. И не только потому, что Отто возлагал на него надежды, как на человека, способного быть злом, но и оттого, что Костя был даже не в курсе, что Отто не в Москве. Да и вообще, бесславно закончилась история шамана Лейбы, когда-то лучшего по итогам года менеджера в компании «Мегафон».

Телефон завибрировал и пополз по журнальному столику у дивана. Я схватил его, надеясь, что это сообщение от Отто. Так и оказалось. Отто написал в Телеграме: «А нет, Андрей Михайлович, никакого бессмертия души. По крайней мере, в том смысле, как это принято понимать: дескать, душа – отдельная от разума субстанция. Душа и есть разум, точнее та его часть, что постоянно находится в осознанности, несмотря на заточение в тюрьме бесконечных мыслей, что подобны язвам на теле разума и в тюрьме тела физического. Если хотите, понимайте так: душа – осознанный разум. А жизнь земная, Андрей Михайлович, как вы любите говорить – стало быть – это тюрьма для души, и не просто тюрьма, где можно отсидеть срок и выйти на свободу, нет, это тюрьма для ожидающих смертной казни, к которой приговорены все люди, а значит, все души. А способ казни ожидается самый страшный, самый изощрённый из всех возможных – небытие. Конец, как вы сказали. Конец всему, всем и вся. А то, что вы увидели, хотя нет, слово не совсем подходит, то, что вы познали – это естественное состояние души-разума, тот мир, что является для души-разума домом и из которого она была изъята, дабы понести наказание человеческой жизнью и в конце её – небытием. Но, как вы уже поняли, спасение есть. Как из любой тюрьмы для смертников. Нужно бежать, спасаться бегством, и нет такой тюрьмы, из которой невозможно было бежать. И вы, Андрей Михайлович, увидели, куда нужно бежать. И пусть вам не кажется странным, что спасение – банальное бегство, а что делать, если так всё устроено? Думаю, теперь вы понимаете предмет моей работы и осознаете, зачем мне это. Не мне, Андрей Михайлович, всем нам. Как я смог бы объяснить всем людям на земле, что я делаю, зачем я делаю и для чего? Как, чтобы они поняли? Они в тюрьме смертников, чей приговор отложен на неопределённый срок. Они надеются, что будет амнистия, что, может, рухнет само государство, что обрекло их на казнь, они научились жить в тюрьме, они в ней нашли способ получать удовольствие, они привыкли и уже не видят стен, не видят коридора, в конце которого им в затылок будет пущена пуля. Но значит ли это, что их не нужно спасать даже против их воли? Просто людям нужно объяснить, что побег не так уж невозможен, а приговор, вынесенный им, несправедлив. Такое вот бессмертие души, Андрей Михайлович».

В ответ я спросил: «Новости смотрел? Смотрел сюжет про Лейбу? Мне кажется, ты всё-таки в нем ошибся». Отто ответил: «Видел. У меня такое ощущение, что вы чересчур большое значение придаёте всему, что видите, и никакого тому, что вроде бы понимаете».