Вторник
* * *
Возле спорткомлекса, где пропали Мирра и Милена, камер наблюдения было куда больше, чем возле предыдущих мест преступления (Арина была уверена, что девушек похищали сразу после работы, значит, места преступления — не только подвал-гараж-дача, где их убивали, но и эти обычные участки обычных питерских улиц). Как Киреев добывал записи — без постановления об изъятии, на чистом обаянии — Арина предпочла не задумываться. Добыл же! Еще и в общую картинку свести успел: монитор компьютера теперь выглядел как монитор с какого-нибудь пункта охраны: весь экран состоял из квадратиков — по квадратику на запись.
— Синхронизировать я не стал, нам это пока не надо, выставил примерно на то время, когда профессорша с детьми подъехала. Хорошее место, — констатировал опер. — Хоть какую точку ни возьми, найдется камера, которая на нее смотрит. Как же это наш маньяк так прокололся?
— Значит, ему была нужны именно эти жертвы. Одну Мирру он мог и в другом месте подловить.
— Или все-таки она…
— Или они, — в тон ему сказала Арина. — Давай работать.
Она распечатала фрагмент карты — крупно, чтобы отмечать передвижения «объектов». В закоулке, где Мирра припарковалась, положила скрепку. Камера, в поле зрения которой попадала машина, была всего одна и глядела она издали. Но это было, разумеется, лучше, чем ничего. Значительно лучше.
— Вот мальчишка подходит к дверям комплекса, а дамы, видишь, чуть поодаль, машут ему, — Кир развернул на полный экран квадратик, в котором двигалась запись с камеры, висевшей на фасаде спорткомплекса. — А вот, — он переключился на другое окно, — они возле торгового центра. Смотреть внутри?
— Черт его знает! — Арина пожала плечами. — Лучше сперва найдем, как они выходят. В смысле одни или нет. Если с ними кто-то будет, тогда внутренние камеры станем смотреть.
Вместо того, чтоб тупо пялиться в запись «входной» камеры торгового центра, Киреев прокрутил ее ускоренно.
— Опа! Чуть не прозевал.
На улицу Мирра и Милена вышли одни, проведя в торговом центре почти полтора часа.
— Шопинг? — с легким, типично мужским высокомерием, оценил Киреев.
— Какая разница. Главное, они вышли и, похоже, идут к машине. Эх! — сокрушенно воскликнула Арина: две фигурки ушли за пределы кадра.
— Не боись, у нас все под контролем, — опер переключился на другую камеру. — Вот они. Точно к машине идут. Ну-ка, ну-ка… ну да… ах ты, черт!
Разочарование Киреева имело куда более веские основания, чем недавнее Аринино. Пока Мирра и Милена гуляли по торговому центру, неподалеку от их машины остановился грязно-белый фургон, теперь перекрывавший поле зрения единственной глядящей в нужную точку камеры.
— Ну отъезжай же, придурок! — бормотал Киреев, когда Мирра и Милена скрылись за фургоном. — Чего тебе тут, медом намазано?
— Не медом, Кир, — обреченно вздохнула Арина. — Смотри.
В поле зрения камеры появилась мальчишеская фигурка. Камера была из самых дешевых, черно-белая, изображение выдавала скверного качества, но это был, безусловно, Чарли. Значит, они пялились на перекрывший картинку фургон уже почти час. Мальчик подошел к фургону, скрылся за ним — и сразу вернулся.
— Кой черт этого дурака принес? — продолжал бушевать Киреев.
— Не черт, Кир, — мертвым, без интонаций голосом перебила Арина. — Это он.
— Ты думаешь…
— Чего тут думать? Если Чарли, подойдя к месту, где они вышли из машины, сразу вернулся, значит, машины там уже нет.
Арина подняла с карты скрепку, подержала ее на раскрытой ладони — и сжала кулак.
— То есть водитель фургона, пока его колымага перекрывала обзор, отогнал профессоршину машину?
— Других вариантов я не могу придумать. Если бы Мирра выезжала оттуда сама, мы ее увидели. Хотя колымага действительно перекрывает обзор.
— Не так уж сильно, кстати, и перекрывает.
— Угу, — согласилась Арина, водя пальцем по распечатке. Скрепку, обозначавшую Миррин «рено», она вернула на место, камеру обозначила другой скрепкой, красной, фургон — третьей, белой. И еще положила линейку, отмечавшую направление «взгляда» камеры. — Видишь? Камера далеко, поэтому слепой сектор совсем узкий. Только вот сюда если.
— Да я те дворы все облазил!
— Дворы, говоришь? — задумчиво протянула Арина, двигая скрепку так, чтобы она оставалась в слепой зоне. — Думаю, если бы это было дурацкое совпадение, то есть если бы Мирра с Миленой, как сперва считал ее муж, просто, так сказать, загуляли, к настоящему моменту они уже вышли бы на связь. Какой бы богемный ветер в увлекающейся профессоршиной голове не гулял, но почти двое суток прошло. Нет, Кир, это он. Он их забрал.
— Ладно, допустим, брызнул какой-то химией, сунул в фургон — мы ж ту сторону не видим — но машина-то их куда делась?
— Он ее по слепому сектору отогнал. Думаю, в один из соседних дворов.
— Да говорю же, я там все осмотрел!
— Когда? — и ответила сама себе. — Вчера. Когда записи с камер добывал. К этому моменту «рено» там уже не было. Он Мирру с Миленой отвез куда-то — ну где-то он предыдущих девушек держал? — а потом вернулся и машину их куда подальше отогнал. Той же ночью. И, конечно, старался подальше от камер.
— Черт! И, главное, не понять, какой этот фургон на самом деле! Я даже модель в этом ракурсе толком не определю. Про цвет и говорить нечего. Камера-то черно-белая. Он может быть голубым, желтым, светло-зеленым, светло-серым — да хоть розовым!
— Розовым — вряд ли, слишком приметно. — усмехнулась Арина. — Много ты в Питере видел розовых фургонов? Машинка-то рабочая. И погоди расстраиваться, другие-то камеры цветные.
— Думаешь, найдем?
— Нам, Кир, деваться некуда. Давай дальше смотреть, пока фургон не уедет.
Долго ждать не пришлось — фургон покинул свое место минут через пятнадцать после появления Чарли.
— Понимаешь? Он действительно поставил Миррину машину где-то поблизости, а после выжидал удобного момента.
— Он?
— Не знаю. В предыдущие разы была девушка. Сейчас не знаю. Давай посмотрим, как фургон прибыл. Может, водителя разглядеть удастся. Или хоть понять, с какой стороны он приехал, пошукать его на других камерах — марку, цвет…
— Номер, — усмехнулся Кир.
— Это вряд ли. Осторожный он, мерзавец! Давай назад, с момента, когда Мирра парковалась.
— Сам не догадался бы! — почти зло буркнул опер.
В другой раз или на кого-то другого Арина, может, и обиделась бы. Но сейчас было ясно: Кир злится не на нее, не на ее «неуместные» замечания, его бесит собственное бессилие. Тут Арина его понимала.
— Слушай, он за ними следил, что ли? — выдохнул Киреев, увидев, как через минуту после того как Мирра с детьми ушла в сторону спорткомплекса, возле ее «рено» появился тот самый фургон.
— Очень может быть, что и следил. Прокрути на ускоренной до Чарли. Убедимся, что фургон единственный.
Кир молча сделал все необходимое.
Фургон был тот самый.
За несколько минут до этого он засветился еще на двух камерах и действительно оказался грязно-белым.
— Кир, а это не тот же фургон, который нам перекрыл обзор на самых первых записях?
— Из «Шестого колеса»? Где Фанни?
— Помнишь, там тоже была белая «газель»?
— Помню, вот она, — он вывел на экран запись с первой жертвой.
— По-моему, одна и та же машина.
— Похожи. Только знаешь, таких «газелей» без опознавательных знаков в городе миллион.
— Но все-таки!
— Да, если учесть русоволосую девушку, то совпадение любопытное.
Арина прикусила костяшки пальцев:
— Что, если фургон этот — все-таки случайный? Может, мы зря к нему прицепились?
— Может. Хотя очень уж все сошлось. И другой ниточки у нас нет.
— И уже вторые сутки заканчиваются. Так что пока считаем, что это он. И будем надеяться, что он не сменил модус операнди.
— Если бы сменил, убил бы прямо в машине, — буркнул Киреев.
— Верно. Раз увез, значит, действует по тому же протоколу. Обычно он держит своих жертв у себя неделю или немного меньше — ровно столько, сколько занимает смерть от обезвоживания.
— Гм. Разве смерть от обезвоживания не на третьи сутки наступает?
— В условиях более-менее активной жизнедеятельности — да, примерно на третьи. Если, не дай бог, в жару и вообще в пустыне — там вообще суток довольно, чтобы жажда тебя убила. А вот если нет надобности или возможности двигаться и все такое — тогда дольше. Если еще и помещение достаточно сырое — тогда тем более. Есть документально подтвержденные случаи про шестнадцать и даже восемнадцать дней без воды. Одного австралийца забыли в тюремной камере, так он через восемнадцать дней еще живой был.
— Как можно забыть заключенного? Даже в карцер еду носят.
— Ну, строго говоря, это не в тюрьме было, а в полицейском участке. В Австралии. Закрыли мужика в камере предварительного заключения, не успели почему-то в журнал записать и в итоге все про это забыли. Камер, я так понимаю, хватало, до этой добрались только через восемнадцать дней. Камера была не то в подвале, не то что-то в этом роде, сырая, холодная. Он росу или как это называется со стен слизывал. Не знаю, сколько там той росы было, но мужик выжил.
— Восемнадцать дней?
— Зато другого всего на неделю хватило. Это уже в настоящей тюрьме. Заключенный был очень, как бы это помягче, проблемный, каждый день тюремщикам какую-нибудь гадость устраивал. Однажды забил одеяло в сток, устроил наводнение. Охранники разозлились и воду ему перекрыли. Кормили или нет, не знаю, не помню уже подробностей, но дядька умер через неделю. Скандал был жутчайший, правозащитники из штанов выпрыгивали, призывали тюрьму закрыть.
* * *
Шпенек, посаженный Киреевым на неведомый суперклей, держался мертво. Кубик собирался, разбирался и снова собирался почти без участия разума. Арина столько раз его крутила, что делала это автоматически. Алгоритмы-то простые. Гораздо интереснее получится, если в момент изготовления кубика — сперва-то он весь черный, потом на него цветные квадратики приклеивают — парочку цветных квадратиков поменяют местами. И хоть наизнанку вывернись — собрать кубик уже не получится. В принципе! Что, если она сейчас собирает именно такой «кубик»? Ну или не кубик. Паззл, где вместо одного из элементов — посторонний, от другой головоломки. А она старается, втискивает желтый глаз светофора в Янтарную комнату. И еще удивляется дикости результата.
Давно надо было всех рассортировать. Систематизация — великая вещь. Носки к носкам, галстуки к галстукам. И окажется вдруг, что одного носка не хватает, а носовой платок в этом натюрморте вовсе лишний.
Собственно, все убийства с точки зрения движущих мотивов делятся на две большие части. Те, к совершению которых подталкивает корысть. Желание получить кошелек солидного прохожего, наследство, выгодную должность, стремление скрыть проступок или преступление — и прочее в этом духе. Бесчеловечно, но вполне рационально. Когда говорят, что умный человек изыщет способ добиться своих целей, не прибегая к убийству: каков бы ни был выигрыш, риск слишком велик. Утверждение спорное, но в целом разумное. Рациональное. Потому что убийства «из выгоды» сами по себе рациональны.
Другое дело — преступления страсти. Любовь, ревность, зависть, ненависть — и так далее, и тому подобное. Страсть — любая — суть чистая химия. Каким-то рецепторам не хватает каких-то гормонов — или наоборот, избыток — и вот оно, безумие страсти. Любой риск оправдан, лишь бы ненавистное лицо исчезло с лица Земли. Собственно, убийства, совершаемые безумцами — начиная от Джека Потрошителя и заканчивая каким-нибудь Уна Бомбером — это все оттуда же. Сам безумец может считать свои мотивы сугубо рациональными: ну вот миссия у него такая — очищать мир от женщин с низкой социальной ответственностью. Но как только мы видим слово «миссия», сразу ясно: вот она, та самая страсть, которая убийцей движет. Многим из «миссионеров» просто нравится убивать, а якобы рациональные мотивы — уловка подсознания, стремление выглядеть в глазах собственного «я» хорошим и правильным. Некоторые, впрочем, и без рационализации обходятся: делают, как тот же Чикатило, то что нравится — насилуют и убивают. Некоторым же и убивать вовсе не нравится и не хочется, но что делать, если «голоса в голове» приказывают? Не выключишь, уши не заткнешь.
Беда в том, вздохнула Арина, что череда черных трупов может относиться как к первой, так и ко второй категории. Убийцу может вести «миссия» (пусть пока не ясно, какая), а могут — и сугубо рациональные мотивы. Во втором случае лишь одна из жертв — истинная, остальные — дымовая завеса. И даже не обязательно истинные жертвы — именно Мирра и Милена. Да, это весьма и весьма вероятно — хотя бы потому что их двое.
Но, пусть даже Арина и уверена на девять десятых, что дело именно в неведомой «миссии», этот «фильтр», никакого результата, никакого золотого порошка на дне не дает. Слишком много всего. Как хочешь, так и складывай детали. Потенциальные мотивы то есть. И получишь в итоге — все что угодно.
Но, с другой стороны, есть же и чисто физические данные. Тот же скамеечник Мироненко отпал не только из-за бессмысленности, но в итоге — по причине совершенно железобетонного алиби.
Алиби или не алиби, но попытаться стоит. Может, хоть какой-то порядок в голове наведется.
Арина вытащила из пачки несколько чистых листов и принялась писать.
Профессор Васильев: потенциальный мотив, технические возможности, алиби… Безутешный муж: мотив, возможности, алиби… Домработница Оксана: мотив, возможности, алиби… Харитон Седых, Юлий Минкин, его сестра-близнец, Стефан Подолянский… Литвиненко, Рачковский… Мирра Михайловна?..
* * *
С длинными волосами отражение выглядело гораздо лучше. Красивее и… значительнее, что ли. Без них — даже если просто забрать их в хвост — лицо было каким-то невнятным, как будто непрорисованным. А с распущенными по плечам — совсем другое дело!
Так удачно, произнес где-то за спиной голос матери, так удачно все сложилось. Все началось со Славы, правда? Тебе ведь так хотелось чтобы Слава была с тобой? Не в том своем воплощении — глупом, слюнявом, бессмысленном, а — прекрасная, победительная, сверкающая. Настоящая Слава. Ты можешь забрать ее себе. Именно сейчас.
Потому что все сложилось так удачно, что все замыкается — как в фуге.
Или в рондо. Но в фуге — богаче, мощнее, ярче.
Кольцо.
Те, первые, ничего уже не значат.
Но эти две — сейчас — это больше, чем заключительные ноты основной темы.
Кольцо.
Про Кольцо Всевластья он читал когда-то давным-давно. Книжка была длинная — собственно, целых три книжки, кажется — нудная и, если честно, очень глупая.
Что за дикость — двадцать колец? Девятнадцать «простых» и одно — которое всеми властвует. Девятнадцать — еще ничего, Но двадцать — это вообще ни в какие ворота! Примитивное, круглое, плоское число.
И что всего хуже — почему главное кольцо — отдельное? Ведь девятнадцать «простых» колец — это уже кольцо, разве нет? Хотя девятнадцать — это слишком много. Вот семь — идеально. Семь нот-«колец», объединенных в еще одно кольцо — главное. А то, видишь, девятнадцать, да еще плюс одно — ужасно глупо. Впрочем, что он мог понимать, этот английский профессор, сочинивший историю про Великое Кольцо?
То-то и оно, что — сочинивший. Он никогда не видел, как время, разлетевшись сверкающими брызгами, взметывается, возвращаясь — или хотя бы стремясь возвратиться — к исходной точке?
Есть, есть разница: писать о том, что видишь — или видел — и… сочинять. Сочинять кто угодно может. А вот видеть — видеть! — дано не всем.
Вот если бы вместо Славки была эта девочка… все было бы по-другому.
Ведь если один из близнецов ущербен, то и второй, значит… нет, нельзя так думать. Ничего это не значит!
Должно быть наоборот! Конечно, наоборот, подсказал из-за плеча голос матери, звучавший непривычно ласково. Если вся сила — ум, талант и вообще все — достается одному из близнецов, второму приходится довольствоваться жалкими крохами, правда?
Но все-таки, если бы рядом была эта девочка…
Одно звучание ее имени завораживало. Оно переливалось богаче и звучнее даже, чем сокрытая в нем нота. Их общая нота!
* * *
— Мам, я пить хочу!
Мирра подышала, стараясь придать голосу твердость:
— Будешь смеяться, заяц, я тоже.
— Чего смешного-то? — обиженно заявила Милена. — Я серьезно.
— Я тоже. — Мирра вздохнула. — Куда уж серьезнее. Есть два варианта. Либо пописать в горсточку, либо перегрызть запястье, чтобы напоить тебя кровью.
— Мам, ты что? С ума сошла?
— Если бы! Одно утешает. Тебе все же не три годика. Вот тогда было бы совсем ужасно. Ты бы только плакала и требовала, и что бы мы тогда делали?
Дочь промолчала.
Мирра поползла в ту сторону, откуда раздавался ее голос. Цепь зазвенела, натянулась…
— Мил, ты тут?
— Куда я денусь? — ответила та совсем рядом — кажется, только руку протянуть.
Но нет. Неизвестный похититель даже это рассчитал! Даже вытянувшись до боли в плече, Мирра не могла коснуться дочери. Проклятье!
— Мил, у тебя руки связаны?
— И ноги, — донеслось из темноты.
— Попробуй подтянуть ноги к животу и протащить руки вперед.
В темноте послышалось звяканье — значит, девочку тоже посадили на цепь, какие же сволочи! — шипение, возня…
— Мам, я вытащила руки, но тут еще цепь какая-то мешается, я не могу ее отодвинуть.
— Руки ко рту можешь поднять?
— Зачем? А! Ясно… — пробормотала девочка и после паузы, показавшейся Мирре бесконечной, сообщила. — Разгрызла. Так, теперь ноги… Готово.
Еще через мгновение, полное звяканья и скрежета, к плечу Мирры прильнуло тонкое тело.
— Ты моя умница! — она обняла дочь, провела ладонями от плеч к ногам.
На второй ремень похититель поскупился, вделанная в стену цепь, застегнутая на такой же замок, обвивала талию Милены без всяких дополнительных «устройств». Туго обвивала., под нее едва можно было подсунуть ладонь.
— Мам, больно, что ты делаешь?
— Пытаюсь понять, можно ли это как-то ослабить.
— Поняла?
— Пока нет. Ничего, заяц, я что-нибудь изобрету.
— Он нас убьет и посадит на скамейку в парке? — спросила вдруг девочка после недолгого молчания.
Господи, она… бредит? Что с ней?
— Что ты несешь, какой парк, какие скамейки?
— Ну нас же похитили, так?
— Похоже на то. Только я не понимаю, о чем ты говоришь, о каких скамейках.
— Мам, ты что, правда не в курсе?
— Милена, девочка моя, может, тебе поспать немножко? А я пока что-нибудь попробую что-нибудь придумать.
— Мам, не, ну ты правда что ли ничего не знаешь?
— Чего я не знаю?
— Да весь интернет гудит про маньяка.
— К-какого еще маньяка?
— Обычного маньяка, который убивает девушек, — деловито сообщила дочь. — Ну или женщин, но все молодые. Уже четырех убил. Последняя вообще журналистка, которая про него писала. А трупы он оставляет на скамейке в каком-нибудь парке.
— Это ты мне сериал пересказываешь?
— Какой сериал, мам? Тут, у нас, в Питере. Примерно каждые десять дней. И, главное, никто не знает, как они убиты. Каким способом. В полиции, наверное, знают, но ни в блогах, нигде ничего. Кто пишет, что застрелены, кто — горло перерезано, кто-то про уколы какие-то, но больше все-таки, что задушены. Фотографии чуть не под микроскопом разглядывают, ищут раны.
— И фотографии есть?
— Ну конечно! На места полиция никого не пускает, но можно ведь и издали снимать. Только все равно никто там ничего толком не разглядел. Они же все черные, с головы до ног.
— Негритянки, что ли?
— Какие негритянки, ты чего? Он их красит. Красит, понятно?
— Бред какой-то.
— Я думаю, лучше, если бы он укол какой-то делал. Или даже стрелял. Если душит — это очень страшно.
И только тут до Мирры дошло: дочь вовсе не кино ей пересказывает!
— Милена, погоди. За новостями я не слежу, поэтому ничего не знаю. Расскажи мне все, что тебе известно.
— Ну… Какой-то псих убивает девушек и оставляет трупы в парках, — повторила девочка. — Голые! Только выкрашенные в черный цвет. Уже четверых так нашли! Сперва он их похищает. Как нас. Несколько дней где-то держит, потом убивает.
— Как убивает?
— Ну как, как, до смерти!
— Да нет, как — это каким способом? Стреляет, бьет по голове, душит?
— Н-не знаю. Везде по-разному пишут.
— Значит, до способа убийства журналисты пока не докопались.
— И эта, которая к тебе на работу приходила, следовательша, она тебе ничего не говорила?
— Она даже про убийства не говорила.
— А если бы говорила, ты стала бы осторожничать?
— Ты права. Отмахнулась бы. Даже не подумала бы, что это может иметь какое-то отношение ко мне. Ладно, чего жалеть о том, чего изменить нельзя. Значит, говоришь, от момента похищения до появления трупа в парке проходит несколько дней?
— Это не я говорю, так пишут.
— Если все пишут одно и то же, значит, похоже, на правду. Несколько дней — это сколько?
— По-разному. Не меньше трех, не больше недели. Вроде бы.
Мирра вдруг почувствовала себя собранной и даже сильной. Раскисать было нельзя, это на себя можно рукой махнуть, сказать, что все безнадежно, но Милена! Нет, господа хорошие, за свою девочку она кому угодно горло перегрызет! Когтями перервет! Да, прямо своими тонкими музыкальными пальчиками! Ничего, мы еще поглядим, кто кого!
— Милена, ты помнишь, мы, когда Чарли на тренировку проводили, пошли мороженое есть? Ты еще кошку там рисовала?
— Ну… помню, — в голосе девочки звучало изумление — при чем тут какое-то мороженое?
— Когда я очнулась, меня стошнило. Сладким! Не очень, чуть-чуть сладким, но все-таки.
— Думаешь, времени совсем немного прошло?
— Думаю, да. Не больше суток, уж точно.
— Значит, прямо сейчас он нас не убьет?
— Да. Сколько-то времени у нас есть.
— Думаешь, нас спасут?
— Конечно, спасут.
— Хорошо бы… Тех девушек не спасли.
— Нас ищут. Не знаю, когда начинали искать тех девушек, но нас начнут искать сразу. Мы же Чарли не встретили, а машина брошена. И эта следователь… она… наверняка она сейчас весь город уже на уши поставила.
— Питер большой, — почти прошептала Милена. — А мы даже не знаем, где мы. Может, и не в Питере уже.
— И про главное не забудь — нас двое, а он один.
— Может, их тоже двое, — вздохнула невидимая в темноте Милена. — Там же девушка была. Или, может, она и есть маньяк?
— Не знаю. Но нас уже ищут, это важно. И еще важнее, что нас двое. Видишь, руки мы уже освободили. Так что мы что-нибудь придумаем. Мы справимся. Береги силы.
* * *
Киреев ворвался в кабинет так стремительно, что распахнувшаяся дверь ударилась в торец стоявшего за ней стеллажа. Тот скрипнул, но устоял, только по стене вдруг побежал паук, видимо, устроивший гнездо за задней стеллажной стенкой и теперь страшно перепуганный.
Пауков Арина недолюбливала, но сейчас было не до того:
— Неужели нашел?
Вид у опера был торжествующий.
— Почти.
— Почти — это как?
— Если ты ждала, что я тебе адрес, куда он приезжает, назову, то увы, порадовать нечем, — сияющая физиономия явно противоречила словам. — Но не все так плохо, Вершина! Гляди! — он вывел на монитор кадр с одной из камер наблюдения.
— Видишь? Все-таки прокололась наша красавица!
На стоп-кадре вполне отчетливо был виден прямоугольник госномера. И цифры не залеплены грязью, не смазаны, не бликуют, не в тени…
— Ну наконец-то! — обрадовалась Арина. — Чья машина? Ты же наверняка уже выяснил.
— Выяснить-то я выяснил, но владелец, именуемый Станиславом Алексеевичем Паниным семьдесят девятого года рождения, разведен, детей нет, так вот, он третий год на Гоа загорает.
— Может, кому-то по доверенности машину одолжил? Другу, родственнику, любовнице…
— Может, и одолжил. Особенно мне нравится идея про любовницу. Вот его скайп, вперед, товарищ следователь, тебе и карты в руки.
Арина и сама не отказалась бы так позагорать. Белобрысый и, видимо, изначально белокожий, Панин напоминал негатив, серо-голубые прищуренные глазки казались на коричневом лице неправдоподобно светлыми.
«Негатив» то застывал, то дергался, превращаясь в набор цветных квадратиков — связь была, мягко говоря, так себе. Скажи спасибо, мысленно утешила себя Арина, что она вообще есть.
— Здравствуйте, Станислав Алексеевич.
— Просто Стас. Вы кто?
— Меня зовут Арина Вершина, я следователь…
Изображение опять застыло, в динамике квакнуло — кажется, господин Панин что-то спросил. И Арина, боясь, что связь вообще пропадет, заговорила быстро-быстро, не отвлекаясь на формальности:
— Вы владелец белой «газели».
— Какой еще газели? — перебил ее «просто Стас» совершенно нормальным голосом.
— Автомобиль «газель», госномер, — она терпеливо перечислила буквы и цифры.
— А я и забыл. Его еще не угнали? — он засмеялся, отхлебнул из стакана что-то прозрачно-зеленое.
Значит, ни родственникам, ни друзьям, ни любовницам «просто Стас» машину не оставлял, заключила Арина. И, боясь, что связь прервется окончательно, вместо положенного «у нас есть предположение, что машина могла быть использована подозреваемым» она быстро спросила:
— Вы позволите машину осмотреть?
— Да сколько хотите! Только ключи от гаража я не помню где. Сами вскроете? Только потом как-нибудь закройте, можно?
— И вскроем, и закроем, вы нам только скажите, где этот гараж. И хорошо бы подтверждение вашего согласия на осмотр, — просительно добавила она. — Просто от руки напишите. У вас факс есть?
— Фа-акс? — Панин изумился так, словно Арина спросила, нет ли у него третьей руки. — А фотография не подойдет? Скажите, чего написать, я сфотографирую и вам на почту пришлю.
Арина закивала — годится.
— А чего случилось-то? — несколько растерянно спросил «просто Стас», когда она продиктовала ему примерную форму «согласия» и адрес своей электронной почты.
Ответить Арина не успела — связь «сломалась» окончательно.
Загорелый дядька оказался отзывчивым. Не прошло и получаса, как почтовый ящик «уведомил» о новом сообщении.
— Ты гляди, какой молодец! — восхитилась Арина, открывая приклеенные к нему файлы. — Он еще и схему расположения гаражного бокса нарисовал, такой милый, прямо зайчик!
— Так скучно ему там, должно быть, — усмехнулся Киреев. — Море, солнце и… и все. Ну девочки еще…
— Какие девочки?
— Красивые, наверное. Там на заднем плане тако-ой бюст появлялся, у-у! Девица к спине этого Стаса прижималась, а он ей рукой эдак — мол, погоди, сейчас-сейчас.
— Кир, ты все это выдумал?
— Вот еще! Поехали в гараж, наблюдательная наша!
* * *
Гаражный массив, адрес которого дал загорающий на Гоа Панин располагался в получасе неспешной ходьбы от дома Минкиных, и был не особенно велик: не больше сотни выстроившихся кривоватой «Н» боксов. Несколько кирпичных, но в основном — металлические коробки. На некоторых стояли черные трафаретные номера, но все-таки без объяснений владельца нужный пришлось бы отыскивать опросом соседей, ни одного из которых Арине с Киреевым так и не встретилось. Тридцать седьмой бокс располагался с самого краю, даже как будто на отшибе: между ним и соседним растопырил усеянные багровыми кистями ветки старый кривой боярышник. И стоял тридцать седьмой не в линеечку, как прочие, а наискось, словно отвернувшись от соседей. Между ржавыми железными створками отчетливо выделялась черная полоса. Узенькая, скорее линия, чем полоса.
— Назад! — прошипел вдруг Киреев.
Арина послушно отпрянула, шагнула вбок, за боярышник, спросила шепотом:
— Подмогу вызывать?
Кир мотнул головой. Похоже, он видел что-то, чего сама Арина не заметила. Она пригляделась повнимательнее. Дверь как дверь, железная, ржавая, между створками черная линия. Нет, ясно, что будь гараж заперт, никакой черной линии бы не было. Но почему Кир не велел вызывать подмогу?
Он стоял почти вплотную к разделявшей железные створки щели и напряженно прислушивался.
— Он там? — прошептала она едва слышно.
Опер опять мотнул головой.
Рука нырнула под куртку и моментально вернулась назад — уже с пистолетом.
Арина прикусила губу, затаивая дыхание. Почему он не велел вызывать подкрепление?
Кир выпрямил руку с пистолетом, коснулся дулом края той створки, что была от него дальше, толкнул, отшатнувшись одновременно назад, почти за угол… Дверь, скрежеща, качнулась. Черная линия превратилась в полосу.
Только заметив в левой руке опера фонарик, Арина поняла: раз между створками чернота, значит, внутри темно! И, значит, там наверняка никого нет! Ну… почти наверняка. Потому Кир и выжидал, и прислушивался, и вглядывался в эту чертову гаражную дверь!
Нет, все-таки наверняка. Дверь скрежетала так, что если бы внутри кто-то был, уже как-то проявил бы себя. Если может, конечно. Может, там кто-то без сознания лежит. Но это уже не опасно.
Киреев толкнул створку еще раз — посильнее.
Скрежет… Тишина… Черная полоса расширилась до двух ладоней.
Свет фонарика скользнул внутрь, как будто был живым самостоятельным существом.
— Пусто, — выдохнул Киреев, заглянув внутрь. — Заходим. Только держись за мной, мало ли какие тут сюрпризы.
Никаких сюрпризов там, впрочем, не обнаружилось. Как и белой «газели».
— Я так и думал, — сообщил Киреев, обводя лучом фонаря гулкое пустое пространство.
— Почему?
— Дверь монтировкой вскрыта. Петли замковые и край погнуты и поцарапаны.
— Это поэтому ты не захотел подмогу вызывать?
— Угу. Представил, как группа захвата врывается в пустой гараж…
— Но мне-то велел не отсвечивать?
— Говорю же — мало ли какие сюрпризы могут быть. Растяжка, например.
— Ты думаешь, наша хрупкая девушка по совместительству еще и террорист?
— Я не думаю. Но прежде чем наступать на веселенькую зеленую лужайку, имеет смысл проверить, не болото ли там. Потратишь пару секунд, зато не вляпаешься. Да ладно, это так, мелкие рабочие моменты. По крайней мере ясно, что владелец и его окружение не при делах. Они ключом бы открывали. Нет. Тут просто вскрыли гараж, машину перегнали в более удобное место.
— Но откуда она знала, что владелец не поднимет тревогу? Как определить, что он тут не появляется?
— Значит, бывала тут зимой или ранней весной, когда сразу видно, какие двери расчищены, а к которым месяцами никто не подходил.
— Хочешь сказать, убийства планировались давно? Не вяжется, Кир.
— Да нет. Просто когда дело дошло до планирования, она вспомнила про этот гараж. Вот ты, когда по улицам ходишь или по собственному двору, ты же запоминаешь детали. Сама не замечаешь, но запоминаешь. И если тебе понадобится, оно само вспомнится. Никто ничего никогда не планирует на пустом месте. Человек так устроен. Нужная конструкция всегда собирается из тех деталей, которые уже имеются. Чтоб после только совсем уж недостающее добавить. Принцип минимизации усилий, тебя этому в университете не учили на лекциях по психологии?
— Значит, — вздохнула Арина, пропустив шпильку мимо ушей, — все, что мы узнали, это убедились, что она ездит именно на этой машине. И ставит ее не здесь. Ладно, возвращаемся, тут ловить нечего.
— Искать потенциальных свидетелей не будешь? — он повел рукой в сторону закрытых гаражей.
— Вот ты и поищешь, сейчас середина рабочего дня, никого нет и вряд ли скоро появятся.
— На часы посмотри, трудоголик ты наш! Середина — это если до полуночи пахать. А так-то вечер на носу, скоро местные автовладельцы начнут подтягиваться.
Но Арина была непреклонна:
— Даже если кто и заметил эту русоволосую невидимку, сомневаюсь, что смогут сказать больше, чем нам уже известно. Тем паче мы не знаем, кто этот чертов фургон отсюда угнал. Может, сам мальчик Юлий!
— А если дама? И если кто-то из местных к ней клинья подбивал?
— Угу. А она вся такая — меня зовут Сибилла Миллер, вот мой телефончик и адрес, заходите чайку попить. Короче, забросишь меня в комитет, а после хоть ночуй тут.
Когда они подъезжали к комитету, Арина вдруг вспомнила:
— Киреев, а ты, когда номер фургона срисовал, дальше его уже не отслеживал?
— Отслеживал, — буркнул тот. — А толку? Ладно, пойдем к тебе поднимемся, покажу на нормальном мониторе, а не на этой фитюльке, — он щелкнул себя по куртке, во внутреннем кармане которой покоился планшет.
Дело было, конечно, не в размерах монитора, подумала Арина, просто Кир хотел попить кофе в спокойной обстановке. Не на бегу, не на лавочке под начинающейся моросью, а в относительно теплом кабинете, в удобном кресле. Кресло было только одно — Аринино — и он его моментально занял. Ей пришлось глядеть в монитор через его плечо.
— Все. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.
Киреев щелкнул мышью по крестик в углу окна, в котором прокручивал нарезку из записей камер, развернул на весь монитор карту, где красной линией вился маршрут белого фургона. Линия кое-где прерывалась и в конце концов, уткнувшись в небольшое серое пятно неправильной формы, так больше и не появилась.
— Как — все?
— Я глядел камеры вот тут, тут и тут, — он потыкал курсором в карту, — где выезды. «Газелька» больше не появлялась. Либо мимо камер проскочила, либо вовсе не больше не выезжала.
— А что тут? Что за пятно?
— Промзона. Причем такая… нерабочая практически, мы там когда-то бандюка одного ловили, мрачное место. Брошенные мастерские, гаражи, несколько складских зданий, боксы ремонтные, развалины кое-где. Тлен и запустение, в общем.
— Надо осмотреть.
— Так не сегодня же! Вечер на носу, как-то не манит меня в темноте по этим графским развалинам шарится, мало ли кто там шарашится.
— Ну… да. Пожалуй.
— Ты сама-то домой собираешься? Подвезти?
— Кто-то, кажется, хотел в гаражном массиве погулять, ценных свидетелей поискать. Не помнишь, кто это был? Короче, иди, я еще посижу, подумаю.
* * *
Думать было особенно не о чем, но ехать домой «на Кирееве» Арине не хотелось. То есть хотелось, но что, если у Витальки опять приступ «аллергии» случится? Зачем человеку лишний раз нервы трепать. Посижу немного, решила она, и поеду своим ходом.
Но минут через десять, когда она уже почти собралась на выход, позвонил неизменный Пилипенко:
— Арина Марковна! Не ушли еще?
— Ушла, давно ушла. Это дух мой тебе отвечает. Чего надобно?
— Да мне-то ничего, тут девушка к вам рвется.
— Девушка?
— Некая Мария Долгова, говорит, у нее важные сведения.
— Ну давайте вашу Машу.
— Только я не Маша, а Мишель, — заявила посетительница, плюхнувшись на свидетельский стул и принявшись разглядывать Арину так придирчиво, словно это она была хозяйкой кабинета. — Меня еще в школе так называли.
Арина примиряюще улыбнулась:
— В школе так в школе. А в паспорте у вас какое имя?
— Мария, — процедила гостья. — Но это потому что я еще не успела его поменять. Какая вам разница?
— В протоколе пишут то, что в документах…
— В протоколе? — девушка недовольно нахмурилась.
— Вы сказали дежурному, что у вас есть важная информация. Я должна занести эту информацию в протокол…
— Ну я не зна-аю… — протянула Мария-Мишель. — Ой, ладно, пишите, что хотите. Мне Нина Геннадьевна сказала, что вы к ней заходили, Юльку искали. Я там рядом живу, только в нормальном доме.
— И вам известно, где он сейчас?
— Не, не видела. Мы с ним в одном классе учились, то есть я типа свидетель.
— То есть вам известно о нем что-то важное? Вы ведь дежурному сказали…
— Откуда ж я знаю, что важное, что неважное. Это уж вы сами глядите.
Арина вздохнула.
— Рассказывайте.
— А я думала, вы меня спрашивать станете, следователи же всегда вопросы задают?
— Вы сперва сами расскажите, что считаете нужным, а там поглядим.
— Короче, я сразу поняла, что с ним не все в порядке. Странный такой. Ни потусить, ничего. После школы сразу домой топал. Как детсадовец. И в школе тоже. Его вызывают, а он уставится в потолок и зависнет, типа не слышит ничего.
Девушка распиналась в таком духе минут десять. Понятно, что мальчик, по маковку увлеченный музыкой, казался ей «странным». Ничего удивительного. И, увы, ничего полезного.
— Где он может жить, если не дома?
— Без понятия. Может, кантуется у кого-то?
— У кого? Может, он дружил с кем-то? Или девушка у него была?
После вопроса про гипотетическую девушку посетительница явно оживилась:
— Да вы что? Какая еще девушка?! Даже последняя идиотка… — тут она как будто замялась и продолжала уже поспокойнее. — Ну то есть он не то чтобы… Он так-то ничего был, симпатичный и без этих закидонов — не пил, не курил, таблетками не баловался. Но с другой стороны… может, лучше бы баловался. Расслабляться-то надо, а он как будто кол проглотил.
— Так была у него девушка или нет? Или вы просто предполагаете, а на самом деле не в курсе?
Девушка, казалось, обиделась:
— Чего это я не в курсе? Короче. Может, на свидания он и ходил когда, но никого постоянного у него не было, это точно!
— Друзья?
Та лишь помотала головой.
— А сестра? У него ведь сестра была.
Девушка удивилась:
— Сестра? Он никогда… Не знаю. Про сестру я не слышала.
Маша-Мишель как будто растерялась, услышав про сестру, засуетилась, заглянула в телефон и заявила, что ей срочно-срочно нужно бежать, ее, оказывается, ждут.
Арина глядела ей вслед с чувством странного дежавю. Худенькая, длинные русые волосы заплетены в асимметричную, над левым ухом, недлинную косу, правильное, но неяркое лицо… Как та домработница, снимок которой показывал Арине Чарли. И даже… Нет, что за паранойя? Но почему, собственно, нет?
Почему бы этой Маше не оказаться той девушкой, которую запечатлели камеры слежения?
Мишель, подумать только! А если Мишель — это не выпендреж? Если Мишель — это «ми»? Фамилия-то у нее Долгова, тоже «нотная»…
И вполне похожа на те кадры с камер наблюдения… Ну похожа ведь!
И рост подходящий!
На себя погляди, саркастически фыркнул внутренний голос. Что ты каждый день в зеркале видишь? Правильно, худенькую русоволосую девушку с правильным, но неброским лицом. Волосы, правда, короткие, вот и вся разница.
Таких девушек — в узких, подвернутых так, чтобы открывать тонкие щиколотки, или наоборот просторных, фасона «штаны моего бойфренда», джинсах, в коротеньких или метущих брусчатку юбках, в ветровках и жилетках — их таких в Питере миллион!
Непонятно было одно: зачем она вообще приходила? Пощекотать нервы? Похвастаться перед приятелями — а я нынче у настоящего следователя была?
За окном полыхнуло, громыхнуло, завыла чья-то сигнализация, точнее, сразу несколько, целый оркестр. Опус «Ночная гроза» в исполнении небесных фанфар с аккомпанементом автомобильных сирен, хмыкнула Арина. Вот ведь досиделась! И что? Ждать, пока дождь закончится? Вызвать такси? Воодушевиться классическим «не сахарные, не растаем»?
Когда она, изрядно промокшая, несмотря на предусмотрительно прихваченный утром зонтик, добралась наконец до дома, Виталик уже спал. В квартире было тихо, темно и как-то непривычно. Ни посуды в раковине, ни ботинок посреди прихожей. Даже пакет, торчащий из помойного ведра, был девственно чист.
Только на кухонном столе почему-то лежал старенький плед, скрученный в узел. Она осторожно потрогала мягкую ткань, потянула за угол, потом за другой… Внутри обнаружилась кастрюлька, а в ней — борщ. Арина варила его в воскресенье, перед тем как позвонить Мирре Михайловне, Варила большую кастрюлю, чтоб хватило хотя бы до среды, эта, литровая, с отколотой немного ручкой, служила у них только «на разогрев».
Кастрюлька была еще теплая.
К горлу вдруг подкатил комок. Казалось бы — пустяк какой: муж позаботился, чтобы замученная работой жена не забыла поужинать. Не сварил ведь этот самый борщ, всего лишь разогрел. Но главное ведь — забота! Причем без всяких просьб! А если кто этого не понимает, он ничегошеньки не понимает в человеческой жизни!
Виталькина мама наверняка скорчила бы презрительную, а то и гневную гримасу: это ведь жена должна обеспечить усталому после работы супругу горячий ужин, а не наоборот! Но она далеко, а они с Виталькой здесь, и какая разница, что там считает свекровь!
Слезы продолжали течь, но Арина упрямо черпала ложку за ложкой, прямо из кастрюльки, пока та не опустела.
* * *
Рядом кто-то был. Нет, не рядом, но — здесь, в той же тьме, в которой тонула Мирра. Она не могла понять, откуда взялось это ощущение, но была абсолютно уверена — тут кто-то есть. Это не галлюцинация, не бред, не сон. Минуту назад она действительно спала, но ее что-то разбудило!
Звук? Свет? Движение воздуха? Запах?
Тишина, во весь голос кричащая о чужом присутствии, тянулась бесконечно долго. Почему он не двигается? Примеряется, как ему будет удобнее убивать сразу двоих?
Или… Или он ждет, когда они с Миленой умрут сами?! Но Милка говорила, что он держит своих жертв максимум неделю. А без пищи человек может и месяц прожить, неделя — слишком мало, чтобы взять и умереть.
В горле что-то царапнуло. Без пищи. А без воды?
Вспомнилось «правило трех троек»: без воздуха человек умирает через три минуты, без воды — через три дня, без пищи — через три недели. Значит, три дня? Нет, это какое-то неправильное правило. Без пищи человек может прожить уж точно больше трех недель. А без воды? Есть же разница, лежит он, одинокий, посреди Сахары или — в промозглом средневековом подвале, где стены сочатся сыростью? Мирра провела ладонью по стене, на которую опиралась. Нет, здесь не настолько влажно, чтобы текло по стенам, но ведь и не пустыня Сахара! Они продержатся!
Тьма на мгновение побледнела — и вновь сгустилась.
Ощущение чужого присутствия пропало.
Нет, это не морок, не галлюцинация. Он был здесь. Слушал их дыхание. Или, быть может, он видит в темноте. И проверяет, живы ли они?
Мирра еще раз подергала обхватывавший талию ремень. Безнадежно. Пошарила вокруг — не попадется ли кирпичный осколок, которым можно было бы этот проклятый ремень перепилить? Но осколков не было, только мелкая крошка.
Часы — с отличным стальным браслетом, с острыми углами звеньев — и заколки, у которых тоже внутри были острые стальные пластинки, похититель забрал.
Если бы Мирра поехала в туфлях! Можно было бы сейчас сломать одну из них, у каждой приличной туфли вдоль подметки идет стальной супинатор. Но она выбрала балетки. Тонкая, мягкая, почти резиновая подметка — и ничегошеньки твердого. Юбка шелковая, на эластичном сборчатом поясе, на тенниске даже пуговиц нет, не говоря уж о каких-нибудь пряжках. Джинсовая курточка… Мирра ощупала ее всю: пуговицы на курточке имелись, да что толку с пуговиц? Она даже попыталась поскрести ремень краем одной из них — но нет, тут нужно было что-то потоньше, поострее. А у нее — ничего. Только трусики и лифчик. Совсем простые, она любила «спортивное» белье.
Стоп.
Мирра залезла рукой под футболку, пощупала нижний край бюстгальтера — жесткий. Точно, там же внутри такие «косточки», чтобы лучше форму держать. Косточки… Они только называются косточками, а на самом деле они… пластмассовые, наверное? Нет, не пластмассовые! На старом белье откуда ржавые пятнышки появляются?
Задрав футболку, она щелкнула крючками на спине, стянула с плеч лямки, пощупала — да, под чашечками круглые, как будто пружинные вставки. Зубы справились с плотным хлопковым трикотажем легко, всего-то и нужно было — в подходящем месте прогрызть маленькую дырочку, потом нажать, подвигать, еще нажать… Минут через десять Мирра держала в руках две тонкие и, судя по пружинистости, металлические дужки шириной миллиметра по два. Лифчик без них сидел как-то странно, но терпимо, да и что делать, если других вариантов нет?
Кончики у дужек были закругленные, но если долго царапать, может, ремень поддастся?
Минут через двадцать она подумала, что можно попробовать эти самые кончики немного наточить. Кирпичная стена, однако, оказалась не слишком подходящим точильным камнем, но Мирра упрямо шваркала и шваркала по ней.
— Мам, ты чего там?
— Пытаюсь наточить косточки от лифчика.
— Чтобы зарезать убийцу?
— Пока всего лишь чтобы попытаться перепилить ремень.
— Какой ремень?
— У меня цепь к поясному ремню крепится. Цепь стальная, но ремень-то кожаный.
— И ты распотрошила лифчик, чтобы этими штуками… Ты серьезно?
— Все равно ничего другого под рукой нет, — довольно сердито огрызнулась Мирра.
— Он джинсы с меня не снял… — задумчиво сообщила дочь, ничуть не обидевшись.
— Джинсы? При чем тут джинсы?
— При том, что они на молнии!
— Господи! Это же готовая пила!
— Полагаю, бессмысленно спрашивать, не приносил ли наш похититель чего-нибудь съедобного или еще лучше жидкого? — от слишком длинной фразы Милена закашлялась, но все-таки добавила. — Разбудите меня, когда ванна будет готова…
Мирра прикусила палец, чтобы не разрыдаться. Бедная моя мужественная девочка! Не жалуется, пытается изобразить бодрость, а у самой даже голос стал как будто жестяным, и говорит невнятно, и кашель терзает пересохшее горло…
Молния в джинсах была короткая, но вскоре Мирра нащупала на том ребре, по которому водила зубцами, отчетливое углубление. С миллиметр в глубину примерно. Ремень был в ширину почти с ладонь, то есть сантиметров восемь… Нет, плакать нельзя. И не потому что нечем, а просто — нельзя. Нельзя унывать, нельзя впадать в отчаяние, оно оставляет без сил быстрее, чем что бы то ни было. Надо улыбаться, даже если больно. И еще можно помогать себе музыкой. Равелевское «Болеро» подойдет как нельзя лучше. Нет ничего более… упрямого, чем этот неостановимый ритм: безжалостный, увлекающий за собой, заставляющий дышать и жить! Жить, несмотря ни на что!
Она снова задвигала молнией по ребру ремня. Пилите, Шура, пилите, они золотые!
