32

Знакомство с одной семьей

В отсутствие мужа Маргарет Пастон решила напасть на тех, кто выгнал ее из поместья в Грэшеме, – об этом преступлении было упомянуто в предыдущей главе. Она обратилась к мужу, чтобы он прислал пистолеты, арбалеты, луки и топоры; ее слуги надели доспехи. В том же письме она просит фунт (450 граммов) миндаля, фунт сахара и какой-нибудь материи, чтобы сшить накидки для детей. Обычная жизнь продолжалась, даже когда люди сталкивались с насилием. Или можно сказать, что насилие было таким же обычным и незначительным, как миндаль или сахар.

Иногда предполагают, что в XV веке эмоции выражали иначе по сравнению с тем, как это делают в наше время. Но где проходит граница, если она вообще существует? В письмах Пастонов мы можем обнаружить утонченную выразительность, которую не всегда можно обнаружить в записях современной речи. О слугах Пастонов мы узнаем, что «они грустные [серьезные] и благоразумные люди, правда, один из них, лысый по имени Уильям Пенни, настолько же хорош, насколько бывает любой человек, пришедший на землю, если не считать того, что он немного – как я понимаю, совсем немного – выпивает. Но он не дебошир и очень вежлив…». Очевидна также огромная практичность и проницательность. «Джон Осборн льстит мне, – писал Джон Пастон, – потому что занял у меня денег. Так что теперь при продаже леса трудно будет ему доверять. Он нуждается». В другом письме мы узнаем, что один человек «сказал всего несколько слов, но я почувствовал, что он злобно настроен по отношению к пастору и к вам, но следит за своим языком».

Во многих отношениях этот мир был жесток и полон угроз. «Я молюсь, чтобы вы были осторожны, когда выходите из дома, если он будет здесь, потому что он жестокосердечен». О значении последнего слова можно только гадать, оно навсегда вышло из употребления. Один муж был уверен, что у его жены ребенок не от него. «Я слышал, как он говорил, что, если она придет к нему просить прощения, он должен отрезать ей нос, чтобы она поняла, кто она такая, а если он увидит ее ребенка, то, как он сказал, убьет его». Разумеется, вполне возможно, что все эти слова были пустыми угрозами. В тот период можно обнаружить склонность к преувеличениям. Джон Пастон пишет о графе Арране, что «он самый храбрый, благородный, мудрый, добрый, дружелюбный, независимый, великодушный и щедрый рыцарь».

Также можно найти в этих письмах и юмор, и иронию. Когда один из сыновей Пастона подхватил простуду в сыром Норвиче, он писал: «Я никогда не был так хорошо вооружен для войны, как сейчас вооружился против своей простуды». Смирение и безропотность были знакомой темой. «Стало быть, если это продолжится, то я не погублен, как и мы все, а при ином обороте дела…» Все это означает только одно: если мы все погибнем, то пусть так и будет. Были в письмах и эффектные фразы, такие как «Я знаю, какое у тебя доброе сердце», и саркастические выражения, например: «Эта страна великолепно расположена», «И вот стою я перед тюремщиком, закованный в кандалы», «О, это просто тошнотворный мир!». О несдержанном человеке говорили, что «он может ужалить». Хвалить своего врага иногда было просто необходимо, потому что «человек должен порой ставить свечку дьяволу». Towards me писали как to me-wards.

Синтаксис часто был сложным и перегружен такими выражениями, как «сего ради», «настолько, что» и «в вышеуказанном»; предложения сплошь и рядом были длинными и витиеватыми, но в них чувствовалась энергия или искренность выражений, которая вела рассказ вперед. Замысловатые конструкции, снабженные на каждом шагу двойными отрицаниями, позволяют сделать предположение об очень формализованном мире, оживленном настоящей борьбой за выживание. Это придает переписке срочность и безотлагательность.

Сам статус семьи Пастон указывает на социальные изменения. Клемент Пастон был женат на крепостной женщине (хотя из-за некоего средневекового парадокса она стала наследницей своего брата, который был поверенным), ему принадлежала только маленькая ферма в Норфолке; благодаря своим сбережениям, а также займам Клемент сумел послать своего сына Уильяма в Итонский колледж. В свою очередь, Уильям Пастон стал юристом и был назначен судьей в суд общих тяжб. Хотя официально его мать была из вилланов, он женился на девушке из семьи джентри. Следующее поколение Пастонов само превратилось в джентри, а мужчины стали рыцарями шира. За три поколения семья изменилась. Это можно считать характерной чертой английского общества.

Собранные вместе подробности из переписки Пастонов открывают перед нами целый мир. «Я прошу тебя, чтобы Пит привез сундук, который я оставил в твоей комнате в Лондоне, мое темно-желтое верхнее платье, подбитое черным мехом, камзол из пурпурного атласа, камзол из черного атласа, мой кипарисовый ящик для письма и книгу о встрече герцога и императора…»

Можно даже услышать, как люди говорят.

– Воистину, когда я вошел в комнату, первым, что я услышал, было то, что вы сказали моему хозяину Джону Пастону: «О том, кто так скажет, я скажу, что в голове у него ложь».

– Да. Вам, должно быть, сказали, почему я так говорил.

– Я не могу сказать о том, чего не слышал.

– Вы должны были изучить дело.

– Сэр, я не должен изучать дело, поскольку я очень хорошо знаю, что не должен быть судьей по делу, ибо только судья изучает illam Sacre Scripture clausam, где святой Иов говорит: «Causam quam nesciebam diligentissime investigabam».

Таким образом, мужчины были способны вставить в разговор латинское выражение и были склонны это делать.

Латынь также использовалась и в разговорах о более грубых материях. Про двух мужчин, состоящих в тесном союзе, писали: «Singuli caccant uno ano», что означает: «Они испражняются из одного зада». Очень много говорилось о worship (в современном английском – поклонение, почитание), причем имелись в виду личная честь и бесчестье (disworship). Предполагалось, что те, кто находится у власти, «покажут себя хорошими хозяевами» или поведут себя иным образом по отношению к своим просителям. Это был мир сплетен и слухов, когда по всему Лондону «летали» слова. Также это был мир заговоров и махинаций, удобных альянсов и случайных событий, бесконечных тяжб и просьб о покровительстве.

По деталям из частной жизни, отмеченным в переписке Пастонов, можно предположить, что природа человеческой жизни не слишком-то изменилась. Беременная Маргарет Пастон пишет мужу: «Молю тебя прислать мне фиников и корицы так быстро, как только сможешь… Твоя стонущая женушка». В предыдущем письме она написала: «Молю тебя отвечать мне побыстрее; я была бы так рада получать от тебя по письму каждый день». «Простите меня, – написал один мужчина, – я пишу, чтобы развеселить вас».

Письма часто начинались словами: «Шлю вам приветствие». Обычно последние фразы носили религиозный характер: «Да окажет вам покровительство Святая Троица» или «Пусть Господь хранит и оберегает вас!».

Как бы то ни было, одно из достоинств переписки Пастонов состоит в том, как она демонстрирует жизнь тех далеких дней. События, записанные в истории, могут быть занятными или угнетающими – в зависимости от восприятия читателя, – но благодаря происшествиям, отмеченным в анналах и хрониках, можно услышать живое биение пульса человеческого существования. Настоящая жизнь и дух времени скрываются в бесчисленных замечаниях и встречах с людьми, которые занимаются своим делом на рынке и в городе, в деревне и в поле. Те, кто следует по своему жизненному пути, – это миллионы людей, неприметно творящих историю и традиции страны; они формируют язык и сохраняют стабильность государства.

Итак, в период войны и волнений внутри Англии ее экономика росла очень быстро. Сокращение численности населения во время Черной смерти в 1348 году означало, что теперь на меньшее количество людей приходилось больше земли и больше работы. Уже это само по себе создало обстановку, в которой стал возможен относительно новый опыт процветания. Все отмечали, что английский сельскохозяйственный работник питается и живет лучше, чем французский крестьянин. В 1497 году венецианский дипломат отметил, что Англия – страна, где не хватает населения, но «богатств в Англии больше, чем в любой другой европейской стране, о чем я могу судить по разговорам с самыми старыми и опытными купцами, а также из того, что я сам видел. Этой стране принадлежит первое место по плодородности почвы, что означает: ее жителям, чтобы прокормиться, не приходится ничего импортировать из-за границы, за исключением вина… Любой, кто приедет на этот остров, скоро оценит его великое богатство».

Приходские церкви этого периода, которые все еще можно заметить на английских просторах, – самые заметные признаки изобилия. Приходы соревновались друг с другом своими храмами; художественная ковка и резные украшения кровли были высочайшего качества. Это была великая эпоха церковных башен, начиная с Фулхэма в Лондоне и заканчивая церковью Сент-Мауган-ин-Пайдар в Сент-Маугане, в Корнуолле. В XV веке большинство каменных мостов в стране было улучшено и перестроено; даже Лондонский мост реконструировали и расширили. В первой половине века можно отметить моду строить библиотеки в соборах, а также в колледжах двух университетов. Прекрасные примеры этого можно найти в Мертон-колледже и в Новом колледже в Оксфорде, а также в соборах Йорка, Линкольна, Уэльса, Кентербери и соборе Всех Святых в Бристоле. Здание факультета богословия в Оксфорде начало возводиться в 1424 году, а в 1466-м его покрыли крышей.

По всему королевству строились школы, странноприимные дома и больницы. Наступила эпоха крупных и никак не укрепленных деревенских резиденций графов, где постепенно все больше использовались кирпичи, а не каменная кладка. Стена, сооруженная вокруг города Гулля во второй половине XIV века, была первым городским укреплением, построенным целиком из кирпичей. Здания общественных институтов больших и малых городов перестраивались или строились заново; к примеру, между 1411 и 1440 годами было воздвигнуто то здание ратуши, которое сегодня стоит в Лондоне. Ратуша Йорка была построена в 1450-е годы. Мы уже упомянули неустанные заботы Генриха о строительстве Итонского колледжа и Королевского колледжа в Кембридже; первый камень необыкновенной часовни Королевского колледжа был заложен королем летом 1446 года. Архитектура могла наиболее полно выразить дух страны, запечатленный в камне. Она как бы уравновешивает исторические описания, почти всегда неизбежно изобилующие насилием и ненадежностью. Бо́льшая часть тех строений, которые сейчас считаются «средневековыми», появилась в XV веке и позднее, и мы можем с уверенностью сказать, что они остаются нам близкими физически. Церкви и библиотеки, ратуши и мосты все еще используются.

Периоды высокой экономической активности сменяли периоды застоя, так что уже знакомый нам круговорот чрезмерной уверенности и тревоги всегда находился в движении, тем не менее тот показатель, который мы сейчас называем валовым национальным продуктом страны, существенно вырос. Корабль из Дьепа, вставший на якорь в гавани Уинчелси в 1490 году, был гружен атласом и бочками с вином, клинками и дамасскими кинжалами, иглами и мантиями из шкур леопардов, пятью гроссами (12 дюжин) игральных карт и восемью гроссами пластинок с изображением Агнца Божьего. Процветала торговля обезьянами из Венеции, которых описывали как «мартышки, попрыгунчики и хвостатые прыгунки». Опись предметов повседневного спроса сэра Джона Фастольфа показывает, что он купил ткани из Зеландии (часть современных Нидерландов), серебряные кубки из Парижа, кольчуги из Милана, горшки с патокой из Генуи, ткани из Арраса и корсеты из Германии. В старинном стихотворении говорится:

 

Хмель и пиво, карпы, вино

Прибывают в Англию очень давно.

 

На самом деле к концу XV века пиво экспортировали из Англии. Когда-то оно ввозилось из Пруссии, но английские купцы вскоре стали поставлять лондонское пиво во Фландрию.

Экономическая деятельность развивалась во множестве различных сфер. В Ромси, в Гемпшире, появилось небольшое местное производство росписи по стеклу, а также мастерские, изготавливающие ковры. Крупные торговцы теперь соперничали со своими конкурентами в Генуе и Венеции. В 1461 году Уильям Каннингс из Бристоля владел десятью кораблями и нанимал 800 моряков и 100 ремесленников. Купеческие корабли часто использовали в королевских военно-морских силах, чтобы патрулировать морские просторы и защищать берега. Большие и малые города, участвовавшие в морской торговле, такие как Бристоль и Саутгемптон, естественным образом процветали. Джон Кэбот в поисках новых торговых рынков отплыл из Бристоля в Новый Свет в 1497 году. Коммерческие интересы приносили успех и в другом смысле: самые богатые купцы города теперь могли бывать в парламенте и требовать исключительных прав в торговле, которая не обязательно была честной.

Железо из Уилда в Кенте и леса из Дина в Глостершире пользовались большим спросом; разрабатывались и другие лесные массивы – древесина использовалась для получения древесного угля, необходимого для плавки руды. Только в лесу Дин стояло семьдесят два горна. В церкви Всех Святых в деревне Ньюленд на западном краю леса имеется медная гравюра шахтера. Его кожаные бриджи перевязаны под коленями, а на плече он держит деревянный ящик для переноски железной руды; в правой руке у него мотыга или небольшое кайло, а в зубах он держит подсвечник. Разумеется, за пределами шахты он работал и одевался как мелкий фермер. Серебряные шахты Корнуолла и Девона, Дорсета и Сомерсета расширялись. В то время говорили, что «королевство располагается больше под землей, чем на ее поверхности». Росло производство на корабельных верфях, в оружейных и колокольных мастерских.

Во время правления Генриха VI и его преемника господство шерсти достигло новых высот. Годовой экспорт шерсти немного снизился по сравнению с его пиком в XIV веке, но это возместило соответствующее повышение экспорта сукна. Вместе они составляли приблизительно 80 % всего экспорта страны. Английские ткани добрались до берегов Черного моря и продавались как на ярмарках в Новгороде, так и в квартале Риальто в Венеции; их везли в Данию и Пруссию. К концу столетия купцы-авантюристы, контролирующие торговлю тканями, экспортировали примерно 60 000 рулонов в год.

В этом бизнесе была занята значительная часть населения страны; деревенские женщины чесали и пряли шерсть до того, как она попадала к ткачам; по сей день незамужнюю женщину называют пряхой. После того как шерсть превращалась в ткань, ее передавали красильщикам для окраски, а затем – ворсорезчикам. Именно из-за такого господства шерсти лорд-канцлер Англии до 2005 года сидел в палате лордов на мешке с шерстью. Города, которые участвовали в торговле тканями, – в особенности Колчестер – становились больше и сильнее. Сукновальни в Вест-Райдинге и на западе Англии работали все быстрее. Тонкое черное сукно поставлялось из Котсуолда и долины Страуд. Йорк и Ковентри приходили в упадок, при этом богатели такие деревни, как Лавенем в Суффолке, где широко известная церковь была построена на доходы с продажи шерсти.

Шерсть и обработка шерсти были в самом деле основой экономики Англии XV века, и в результате все больше и больше земли отводилось под разведение овец. Это, в свою очередь, привело к огораживанию участков для этой цели. Деревни меняли свое местоположение или даже уничтожались, чтобы освободить место для овечьих пастбищ, выращивание зерна уступило место разведению овец. Овчары жили в домиках на колесах, в которых следовали за отарами. В конце XV века хранитель древностей из Уорвикшира Джон Роуз жаловался в своей «Истории английских королей» (Historia Regum Angliae) на «современное разрушение деревень, что приведет к гибели общего благосостояния. Корень этого зла – алчность… Как рыдал Христос в Иерусалиме, так и мы будем рыдать над разрушениями нашего времени». В его графстве было более сотни заброшенных деревень, большинство из которых было опустошено в XV веке. Права свободных землевладельцев и наследственных арендаторов были защищены, но тех, кто селился на земле по традиции, могли безнаказанно выселить. Бо́льшая часть населения откочевывала на несколько миль и продолжала работать на земле. Некоторым так не везло. Этот феномен безземелья, известный как «здоровяк-попрошайка», впервые был упомянут в 1470-х годах.

Все находится в движении, неустанно образуя бесконечные сочетания. В истории человечества действует закон контрастов, по которому одно изменение становится причиной противоположного. Многие страдали от скорости экономических преобразований, но другие получали от них выгоду. Успешный мелкий фермер теперь не выполнял трудовую повинность, а платил за свою землю как арендатор; также более заметную роль стали играть мелкие землевладельцы, которых называли йоменами. Класс вилланов или сервов сменили получающие жалованье работники. Феодальная экономика в значительной мере была замещена товарно-денежным хозяйством.

Богатства Англии ни в коей мере не распределялись равномерно, и важно не забывать о невообразимых противоположностях бедности и ощутимого процветания некоторых городов и регионов. Контрасты жизни обострились, и хрупкость существования стала более ощутимой, и это делало людей более страстными и несдержанными. Их жизнь была более трудной и напряженной по сравнению с нашей.