Глава седьмая

Несколько минут назад капитан Грибов вернулся в общежитие после работы. Его подбросили на служебной машине. Он распрощался с попутчиками, закурил, стал исподлобья озираться.

Буторин поставил фаэтон в проулке – Грибов его не заметил. Работали с опережением, поэтому к моменту высадки фигуранта Максим уже находился через дорогу, прикрытый темной подворотней, разминал в пальцах папиросу. Мимо прошла женщина на каблуках. Быстро глянула на подозрительного типа в проходном дворе, ускорила шаг. Каблучки цокали по брусчатке, как лошадиные подковы.

Автомобильный транспорт не очень жаловал эту улицу, машины проходили редко. Зато прохожих хватало. Рабочий день закончился, многие гуляли, дышали воздухом. Дома здесь были старые, не выше двух этажей, но добротные – кирпичные, с вычурными пилястрами и карнизами, с небольшими окнами, напоминающими бойницы. Зелень за заборами, много деревьев.

Здание общежития находилось напротив подворотни – облупленное, старое. В нескольких местах кирпичи выпадали из кладки. Грибов был не грузный, но обильно потел. Военная форма его не красила. Он жадно затягивался, смотрел по сторонам. Потом выбросил окурок на проезжую часть и зашагал к ветхому крыльцу. Скрипнула и захлопнулась деревянная дверь, ведомая пружиной.

Максим посмотрел на часы: начало седьмого. Билет у Грибова на семь пятнадцать, пешком до вокзала минут тридцать. Хотелось верить, что Буторин уже занял пост у черного хода и объект не проскочит, даже если превратится в мышь.

Окна комнаты Грибова выходили во двор. Шелестов вышел из подворотни, прошелся по тротуару с постной миной. Зашел в продуктовый магазин в соседнем доме – нельзя все время торчать на виду.

Есть еще Коган с Сосновским, оба неподалеку, должны его видеть. В магазине было людно, народ толпился за хлебом. В отделе, где продавался табак, очередь была втрое меньше. Максим отстоял короткий конец, купил две пачки папирос, рассовал их по карманам. Вышел на крыльцо, стал открывать пачку.

– За тобой хвост, командир, – прозвучало справа. Он скосил глаза. Сосновский прислонился к стене здания – руки в карманах, кепка на глазах, зевал, сплевывал и при этом умудрялся докладывать.

– Не смотри на меня, – буркнул Михаил. – Рви свою пачку.

– Какой еще хвост? – не понял Максим. – Это мы следим за Грибовым.

– А эти типы – за нами. Вернее, за тобой.

– Может, они тоже Грибова пасут?

– Блин, командир, они тебя пасут… – Сосновский начал раздражаться. – Хоть в булошную зайди, хоть в таблетошную… Оба в магазин за тобой сунулись, встали через человека в очередь. Один высокий, худой, с черными усиками; у второго внешность уголовная – плотный, низкий, уши маленькие, к башке прижаты… Они и не думали Грибова пасти, за тобой тащатся… Распоряжения давай, командир, да живее. Они не будут час курево покупать…

Максима толкали входящие и выходящие, пришлось отодвинуться. Он вытряс из пачки папиросу, стал прикуривать.

– Так, все меняется, Михаил… За Грибовым пойдет Буторин – не маленький. В крайнем случае пусть привлекает на вокзале тамошнюю милицию… Пусть Коган ему об этом сообщит и сразу дует за нами. Ты идешь за мной и этими двумя. Проверься, нет ли других. Недалеко окраина города, постараюсь выманить их в какое-нибудь захолустье…

– Ты уверен, командир?

– Да. Сдается мне, что эти двое важнее, чем мелкая сошка Грибов. Они хотя бы знают своих шефов. Все, пошел…

Он затылком чувствовал опасность. Что за дела? Значит, вычислили группу, и ему, ее начальнику, остается расписаться в собственной некомпетентности? Или случайно на них наткнулись левые ищейки, решили проверить, что за компания?

Он шел по тротуару, прижимаясь к зданиям. Навстречу по дороге проехала полуторка. Он сделал вид, что провожает ее глазами. И ведь многое успел заметить! Сосновский что-то бросил Когану, нацепившему очки и прилипшему к афишной тумбе (ага, виолончели под мышкой не хватает), перебежал дорогу перед капотом той самой полуторки – спешил к Буторину сообщать известие. Двое – точно – шли за ним, дымили, как пароходные трубы. В лица он не смотрел, мазнул беглым взглядом. Один повыше, другой пониже. Ладно, разберемся…

Невидимые кошки царапали затылок, немело под лопаткой. Это явно не друзья. Он свернул в подворотню, где удачно скоротал несколько минут, чуть не пулей пролетел арочный свод, потом опять пошел пешком – демонстративно вразвалочку, помахивая рукой. Двое уже свернули за ним, он их не видел, но чувствовал. Возможно, удивились, почему он ушел так далеко. Да плевать!

Максим пересек двор с детской площадкой, надеясь, что в спину не станут стрелять (а если станут, то идущий следом Коган отомстит). Он снова свернул направо, в узкий переулок, лихорадочно ориентируя себя в пространстве. Переулок длинный, навстречу прохожие, это хорошо.

Он кожей чувствовал, как те двое свернули следом. Вроде не тупые – отстали. Он шел, помахивая рукой. Улыбнулся девушке, держащей под руку парня с сержантскими треугольниками в петлицах, перехватил строгий взгляд кавалера – чего это он лыбится моей девушке? Обернуться на женские формы было уместно. Так сделал бы каждый второй мужчина. Максим обернулся. Двое шли за ним на расстоянии семидесяти метров. Один приотстал – как будто они незнакомы.

Навстречу попалась женщина с сеткой. Прошла мимо – он снова свернул. Миновал пустырь, заваленный мусором, прошел мимо пыльного кустарника. Впереди виднелось что-то заброшенное – бетонное строение, рухнувший забор. Окраина города – в стороне частный сектор, дорога, а здесь ничего. Неужели клюнут? Но теперь уже определенно стоило опасаться выстрела в спину…

Шелестов сохранял невозмутимость. Остановился, посмотрел на часы – словно прибыл сюда для встречи. Медленно обернулся, давая преследователям возможность спрятаться. Молодцы, спрятались.

Он неспешно направился к скособоченному строению – то ли складу, то ли заброшенному цеху. Завернул за угол и снова припустил, спотыкаясь о горы мусора. Здесь не было ни одной живой души. Чернел входной проем, дверь снесена – догнивала неподалеку. Он нырнул в здание, испытывая резонные сомнения в своих действиях. В лучшие времена здесь был склад. Пустое пространство с бетонным полом, кирпичные колонны, переломанные стеллажи и антресоли, в стороне валялись ржавые бочки, за ними в полу пролегал глубокий желоб полуметровой ширины. Он двинул туда на цыпочках, распластался внутри желоба, выхватил пистолет.

Стрелять на поражение не стоило – они нужны живыми. Пристрелить этих гавриков можно было и не таким причудливым способом. Максим затаил дыхание, сжал рукоятку.

Повисла тишина. Где-то далеко тявкала собака. Потом что-то скрипнуло, но вроде не там, где вход. Потом еще один звук – в противоположной стороне. Упал камешек – поди пойми, откуда его бросили! Дураками его преследователи точно не были. Поняли, что их водили за нос и теперь пытались исправить ошибку. Про остальных членов группы они могли и не знать.

Шелестов выжидал, обратился в напряженный слух. В проем никто не лез. В здании имелись окна, злоумышленники могли воспользоваться ими. Ожидание становилось невыносимым. Отказались, решили ретироваться? Но нет, здесь кто-то был, он слышал шорох. Максим приподнялся, держа пистолет наготове. В сумрачном пространстве что-то перемещалось. Это был человек, согнувшийся в три погибели. Он крался с дальнего конца строения. В руке пистолет, поза хищная, ноздри бесшумно раздувались. Он двигался почти бесшумно, неторопливо. Точно не уверены, что он здесь. Второго не было, но онемевшая кожа на макушке уверяла, что он никуда не делся. Чего надо-то, мужики?

Первый приближался боком. Жилистый, высокий, черные усики под носом. Вот он вышел на пустое пространство, осмотрел груду бочек, вытянул шею, чтобы убедиться, что за ними никого нет. Желоб, укрывший майора, оказался кстати. Субъект завис в пяти метрах. Теперь он повернулся спиной, словно принюхивался, и не видел, как за его спиной вырастает фигура. Первыми пришли в движение ноги, развернулись, стали приподниматься. Максим уперся в стенку желоба хребтом, пятками коснулся перевернутой бочки, примерился. Уж больно соблазнительно она лежала! Он отставил ноги, потом опять подал вперед, с силой оттолкнул бочку…

Субъект резко обернулся, выбросил руку с пистолетом. Но в кого стрелять? На него катилась бочка, как раз это он рассчитывал увидеть в последнюю очередь! Мужик не успел отпрыгнуть, его сбило с ног, запрыгал по бетону пистолет. Он чувствительно ударился головой, потерял ориентацию.

Максим прыжком вскочил на ноги. Хрустели сухожилия, ныли суставы – как давно он не практиковал подобные упражнения! Выстрел! Словно граната взорвалась в замкнутом пространстве. В оконном проеме слева вырисовывался силуэт – в окно полез, тварь! Пуля опалила висок, он полетел куда-то в сторону, отбивая кости, закатился за подвернувшуюся бочку. Пули били по этой бочке, но не дырявили ее – оружие злоумышленника было слабым.

Пистолет оставался в руке. Максим высунул его поверх головы, сделал наугад два выстрела. Очевидно, мимо, пули сбили со стены вздувшуюся штукатурку.

Второй противник спрыгнул на пол, двинулся вперед, продолжая стрелять. Максим высунулся. Бандит шел на него, скалился – невысокий, крепко сбитый, лицо в тени, только зубы поблескивали. Пуля срикошетила от пола под рукой. Максим снова стрелял, но тот продолжал идти, только корпусом лениво подавался то влево, то вправо.

Майор отпрянул за бочку. Занятное создавалось положение… Он уперся пяткой в пол, чтобы сделать рывок – шансов мало, но не помирать же просто так…

Шум снаружи, кто-то поскользнулся, раздался неслабый тенор:

– Любимый город может спать спокойно! – Максим не поверил своим ушам – Коган, изображая пьяного, ввалился внутрь, оборвал свою песню на полуслове. Надрывно засмеялся, обнаружив постороннего. – Опа, а я отлить зашел… Нельзя, да? Что за шум, мужики?

Бандит оторопел, замешкался… Действительно, как тут не удивиться? Коган улыбался, покачивался, блаженно закатывая глаза. Пауза в несколько секунд, пока тот не пришел в себя. Нет, бесполезно, живым его не взять, слишком велика дистанция… Субъект зарычал, вскинул пистолет, собираясь для начала расправиться с Коганом. Тот держал «ТТ» за спиной и пока не применял, а ведь мог давно пристрелить этого паршивца!

Максим вскочил, они с Коганом открыли огонь одновременно – за миг до того, как преступник нажал на спуск! Шансов у бедняги не было, пули кромсали его, он дергался, махал конечностями, потом повалился навзничь, раскинув руки – словно собрался обнять потрескавшийся потолок. Он и мертвый продолжал скалиться, кровь стекала из всех ран.

Усатый приходил в себя, хрипел, полз к своему пистолету. Коган предостерегающе закричал. Но Максим и сам это видел. Он перепрыгнул через бочку, подлетел и пнул бандита по руке в тот момент, когда тот схватил оружие. Усатый застонал от боли, вцепился в запястье, револьвер упрыгал в темноту.

– Вставай, скотина, отвоевал свое… – Максим схватил мужика за шиворот. Коган остался сзади. Он не ожидал такой прыти от дезориентированного человека! Тот бешено рванулся по спирали, вырвался из захвата, вцепился Шелестову в ногу. Земля качнулась, ушла из-под ног. Майор замахал руками, чтобы удержаться, проревел что-то возмущенное. Коган, не спать! В полете ухитрился махнуть носком ботинка – удар пришелся усатому в подбородок. Оба рухнули на пол, но тут же подскочили и с ревом кинулись друг на друга, будто озверевшие.

Удар в живот, Максима чуть не вырвало, в глазах потемнело. Но он успел ударить противника в челюсть. Усатый отпрянул, мотнул головой, словно сбрасывал оцепенение. Хрустело, как в лесу под ногами в сухой день – хана челюсти! Усатый изнемогал от боли, но рвался в бой, как озверелый фанатик. Физиономия искривленная, в кулаках неслабая тяжесть. Максим отпрянул, поскользнулся. Коган снова решил помочь – понял, что командиру несладко. Подлетел сбоку, отвесил затрещину. Усатый покатился, гремя костями. Максим и Коган молча смотрели, как в трех метрах от них извивается на полу побитое тело.

Бандит медленно поднимался с перекошенным лицом. Волосы растрепались, левая скула съехала набок. В глазах кипела боль. Он пытался говорить, но не мог, испускал из горла невнятные звуки. Но члены его еще работали, он потянулся к голенищу короткого сапога, и в следующее мгновение в руке блеснул нож.

– Уймись, – пробормотал Шелестов. – Усугубляешь свою вину.

Сомнительно, что в этом состоянии усатый смог бы эффективно работать ножом. Он сжал рукоятку, согнулся, расставил ноги, с ненавистью таращился на стволы пистолетов, направленные ему в лоб.

– Странный тип, – пожал плечами Коган. – Тебя не смущает, командир, что сейчас он подвергнет нас психической атаке?

– Ну, все, хватит! – прорычал Максим. – Брось нож, руки за голову. Хочешь остаться без последних зубов?

Лезть под нож не хотелось. Надеялись на сознательность. Шансов у подонка не было ни одного. Он это сам прекрасно понимал. Сразу как-то расслабился, в глазах появилась обреченность. Ослабла рука, сжимающая рукоятку ножа. Но вдруг с ним что-то произошло. Он вскинул голову, хищно осклабился и вдруг с силой провел лезвием себе по горлу. Офицеры оторопели. Усатый усилил нажим, лезвие глубже погрузилось в горло. Кровь хлынула фонтаном. Он закашлялся, выронил нож. Помутнели глаза, он начал падать, выставил ногу, чтобы удержаться, но она подломилась. Усатый завалился набок, вздрогнул, заливаясь кровью.

– Вот черт… – ругнулся Максим, – такого я не ожидал…

– Да, неожиданно, – согласился Коган. – Тебе не кажется, что мы сами себя переиграли?

Спасать самоубийцу было бесполезно, он уже умирал. Бился в конвульсии, стекленели глаза. Офицеры тоскливо смотрели на него. Ладно, не судьба, есть еще Грибов, которого пасет Буторин…

– Герой, мать твою, – сплюнул Шелестов.

– Кто? – не понял Коган.

– Не ты же… – Он чувствовал нарастающую злость. Предстояло еще многое узнать о подготовке немецких агентов, нравах в их среде и преданности своему делу. Значит, у них есть приказ в безнадежных ситуациях сводить счеты с жизнью, чтобы не расколоться на допросе в НКВД. Немцы же друзья, нужно сохранять эту иллюзию. Коган тоже был обескуражен и расстроен. Поглядывал на трупы, кусал губы.

– А ты неплохой артист, Борис Михайлович, – усмехнулся Шелестов. – Такое представление закатил, что даже бандит удивился.

– В школьном драмкружке участвовал, – объяснил Коган. – Хотел актером стать.

– А что же не стал?

– Со сцены упал…

Они рассмеялись, хотя это был смех сквозь слезы.

– Что же ты сразу не убил того, первого? Вполне мог с улицы пальнуть ему в спину.

– Не решился, Максим Андреевич. Откуда мне было знать, какие у тебя на него планы? Решил повременить, под пьяного поработать. Пристрелить ведь никогда не поздно?

На улице кто-то топал, хрустел щебень. Резко повернулись, оперативники вскинули стволы. Влетел взмыленный Сосновский с вытаращенными глазами.

– Эй, не стрелять, свои! Вы здесь… На выстрелы бежал, потом тихо стало, плутал по закоулкам… Вы чего тут натворили, командир? – Он изумленно огляделся вокруг.

– Ты вовремя, – хмыкнул Шелестов, убирая пистолет. – Такая вот канитель, Михаил. Одного прикончили, другой сам себе горло перерезал – разыгрывал тут перед нами душераздирающий спектакль…

– И теперь возникло опасение, что всей группе предстоит возвращение в места постоянной дислокации, читай – за решетку, – утробно вымолвил Коган.

– Да уж… – Сосновский растерянно почесал макушку, – погуляли…

– Ну все, не будем о грустном, – заторопился Максим. – Если Сосновский слышал выстрелы, то и другие могли. Скоро здесь будет шумно и людно. Быстро обыскиваем тела и валим отсюда. У них должны быть документы – хоть какие-то, все же по городу ходят…

– А вот как раз «какие-то» нас и не устроят, – бормотал Коган, обыскивая усача. Нащупал серую книжицу-паспорт, бросил Максиму. Тот бегло просмотрел: Данилевский Максим Егорович, тезка, так его растак… 34 года, штамп о прописке в белорусских Славичах, женат на некой Антонине Ковальчук, детей нет…

– Держи, командир, у второго нашел. – Сосновский протянул ему аналогичную ксиву с гербом СССР. – Решетняк Федор Сидорович, гомельская прописка. Татуировка на запястье, сидевший крендель, да и рожа такая, что в колонии для блатных ему самое место…

– Так, уходим. – Максим засунул документы в карман. Поднял кепку, отряхнул о колено. – Вы уходите с того конца здания, – кивнул он, – а я с этого. Не будем привлекать внимание к нашей тесно сплоченной группе. Встречаемся у Малютина.

Он где-то не там свернул, тропа петляла через кустарник. Перешел на шаг, восстанавливая дыхание. Настроение было среднее. Дела определенно шли не в гору.

Максим вышел из кустов и оказался на дорожке, идущей вдоль холма. Здесь опять был город. Опрятные частные дома теснились на склоне, спускались к подножию под зеленью рослых деревьев, кое-где фундаменты одних зданий были практически крышами других. Кривые улочки петляли между домами, сбегали вниз. Окраина города, людей не видно. Сохло белье на веревках, перекинутых между столбиками.

Пройдя по тропе, он обнаружил крутые ступени, спустился, вышел на улочку. Но добрался лишь до ближайшего переулка. Навстречу вывернул милицейский патруль – два сержанта в светлой летней форме, сильные, мускулистые, перетянутые портупеями. Они спешили, явно получили сигнал о стрельбе в районе. В последний момент Шелестов успел натянуть на глаза козырек кепки.

– Гражданин, ни с места! – потребовал один из патрульных, хватаясь за кобуру. – Предъявите документы!

Он ударил, не задумываясь – снизу вверх, в подбородок. Сержант тряхнул головой, слетела фуражка. Навалился на второго. Тот резко отпрыгнул, тоже схватился за кобуру. Максим провел подсечку, толкнул его, чтобы не задерживался на ногах. Милиционер с криком упал, взвыл, ударившись спиной о каменную брусчатку. Краска залила лицо: стыдоба, майор, своих мутузишь! Они поднимались, он снова ударил – одного в висок, другого в глаз. Кулак уже не выдерживал, содралась кожа до крови. Оба милиционера растянулись посреди узкой улочки без сознания.

– Простите, ребята, – пробормотал он, переступая через лежащих, – но это не я придумал… Ничего, оклемаетесь, еще послужите трудовому народу…

Он натянул кепку, стал осматриваться из-под козырька. В округе было тихо, жители городской окраины не показывались на улицу. А, нет, шевельнулась в окне занавеска, на секунду показался любопытный глаз и тут же пропал.

Снова кто-то топал по проулку, из которого возникли милиционеры. Спохватившись, Максим бросился назад, юркнул в узкую щель между белеными стенами и побежал, видя перед собой лишь голубое небо.

Выскочил на тесную площадку перед зданием. Залаяла собака. Перед носом возникла каменная ограда, под ней горшки с вьющимися растениями, их было много, стояли в ряд. Он перегнулся через ограду. Вниз уходила отвесная стена, полностью заросшая густым вьюном. За спиной шумели мужские голоса. К милиционерам подоспело подкрепление.

Максим перевалился через ограду, вцепившись в растения растопыренными руками, и сразу запутался. Вьюны лезли в лицо, царапали руки. Он отдувался, бормотал ругательства, но как-то ухитрялся спускаться. Горшок перевалился через ограду, просвистел мимо, словно бомба, повис на жестких стеблях. Майор уже срывался, но успел перехватиться за соседние стебли, спрыгнул на площадку.

– Что же ты делаешь, хулиган проклятый! – кричала какая-то женщина, возможно, хозяйка этой поруганной красоты. – Ирод! Скотина! Посмотри, что ты натворил!

Даже смотреть не хотелось! Об этом эпизоде своей нелегкой служебной деятельности он точно никому не расскажет. Максим яростно отрывал от себя остатки веток, стеблей, выплевывал листья, перелез еще через какую-то ограду, выпал в переулок, где никого не было. И их счастье, что никого не было, – убил бы!

Скрипя зубами от злости, он пробежал по переулку, свернул в примыкающий. Потом перешел на шаг, начал приводить себя в порядок. Осталось выяснить, где он находится. Ориентация в пространстве отняла еще какое-то время.

Вскоре он вышел на улицу со странным названием Палубная – от чтений табличек с этим названием уже начиналась морская болезнь…

Через несколько минут Максим завернул в дощатый сруб строительной конторы, сунул под нос растерявшемуся канцеляристу служебное удостоверение.

– Горком ВКП(б). Телефон есть?

– Да, конечно, вот. – Работник конторы на всякий случай не стал спорить, разгреб бумаги, под которыми оказался дышащий на ладан телефонный аппарат.

– Хорошо, спасибо. – Максим снял трубку, выжидающе уставился на канцеляриста. Тот растерянно моргал.

– Немедленно выйдите, – процедил он. – Что непонятного? В той комнате кто-то есть? – кивнул он на открытую дверь.

– Н-нет…

– Вы уверены?

– Д-да…

– Выходите. – Майор раздраженно отмахнулся. – Ждите на улице. Не видите – служебные переговоры?

Он дождался, пока мужчина выйдет на улицу, принялся накручивать диск. Отозвался Малашенко – слава богу, хоть кто-то на месте! Максим говорил негромко, но внятно: группа разделилась, Буторин следует за Грибовым и будет действовать по обстановке. Остальных нелегкая увела в другую сторону. Примерные координаты заброшенного склада на городской окраине; внутри два трупа, это вражеские пособники. Реагировать немедленно, привлечь оперативников особого отдела! Милиционеров гоните прочь, трупы забрать себе, поместить в морг, сфотографировать и начать процедуру опознания. Дело засекретить. Он продиктовал паспортные данные, но сделал поправку, что документы, скорее всего, фальшивые. Все, работать!

Только через четверть часа он добрел до улицы Полевой, где в переулке осталась машина. Сосновский с Коганом курили в салоне. Они добрались сюда без приключений. С интересом смотрели на командира, на его помятый вид. Он не стал вдаваться в подробности, сообщил лишь, что было нелегко.

У здания общежития было тихо. Когда они доехали до дачи Малютина, на город уже надвинулись сумерки. На огороженной территории их поджидал еще один безрадостный сюрприз. Поначалу Малашенко отчитался о проделанной работе. Здесь сюрпризов не было – место нашли, трупы прибрали, милицию послали к чертовой матери (имелся у них один подозреваемый в надвинутой на глаза кепке, но рожу его бандитскую не разглядели). Специалистам уже даны указания начать процедуру опознания. Рассказывая, Малашенко подозрительно косился наверх, сочувственно вздыхал. Сюрприз поджидал именно там. Буторин с мрачной миной сидел у себя в комнате. Вокруг него крутилась Екатерина Черемых и бинтовала ему голову.

– Все в порядке, товарищи офицеры, – бормотала она. – Череп не раскрылся, все, что было в голове, осталось на месте. Вы еще везунчик, Виктор Алексеевич, голова у вас крепкая, как кокос. Да и сами вы мужик хоть куда, хоть сейчас в упряжку…

Буторин злобно стрелял глазами, Екатерина прятала усмешку.

– Ну что еще? – простонал Шелестов.

– Прости, командир, не повезло, – признался Буторин. – Миша сообщил, что вы на другую цель переключаетесь, и этот, Грибов, – целиком мой. А как я разорвусь на две двери? Одна за домом, другая с улицы. Думаю, надо внутри караулить, все же общежитие, народ ходит, мало ли кто я такой. Вхожу с заднего крыльца, там тамбур, коридор узкий, освещения нет. Как дали по голове – аж искры из глаз, и все. Там народу, оказывается, совсем не было, несколько жильцов, и те попрятались…

Прихожу в себя, поднялся, чувствую, кровь с башки течет… Бардак в голове, но ноги ходят. Не поверишь, пока на второй этаж поднимался, никого не встретил. У Грибова дверь приоткрыта, ну, я вошел. А он под дверью валяется на коврике. Уже сумку собрал, сам наполовину был одет. Не ждал посетителя, но открыл. Тот вошел, в живот нож воткнул и вышел. Так этот… еще по полу ползал, кровь размазывал, помереть никак не мог… Я чуть не вляпался… Голову в санузле промыл, бинтом придавил, сверху кепку и – тикать оттуда… Пока добрался до дому, голова кругом, тошнит…

– Не засветился? – мрачно спросил Шелестов.

– Вроде нет, пусто там было. Пока валялся, тоже никто не подходил… наверное. Виноват, Максим Андреевич, готов понести наказание за провал задания…

Сил ругаться уже не было. Все понесут заслуженное наказание – если в кратчайшие сроки не исправят свои ошибки. Он покосился на Когана, соорудившего постную мину: что там по поводу возвращения к «местам постоянной дислокации»?

– Командир, тебе не кажется, что тех хмырей было больше, чем двое? – уныло спросил Сосновский. – И они тоже разделились…

Какое глубокомысленное замечание! Милиция на последний труп просто обязана отреагировать. Будут расследовать, путаться под ногами…

– Да уж, отмочили, товарищи офицеры, – прокомментировал последние известия Павел Егорович Малютин, вернувшись поздно вечером с работы. – Такого наворотили, что без бутылки не разобраться… Ладно, выпутывайтесь сами, не буду вмешиваться в вашу работу, а то выйдет еще хуже.

Куда уж хуже…

– Как вы тогда сказали: «ювелирно и красиво»? – едко заметил майор госбезопасности Платов, выслушав доклад. – Хорошая попытка, Максим Андреевич, но больше так не делайте. Да, согласен, возможно, вы не засветились, хотя как сказать. Честно говоря, вы ставите меня в тупик: даже не знаю, хвалить вас или снять с этого дела, вернуть обратно в камеру. С одной стороны, непростительная неудача, вы оборвали единственную ниточку. С другой – мы имеем уже четыре трупа наших врагов – Михалец, Грибов и эти двое… как их там. Сами при этом потерь не несем, не считая избитых вами милиционеров. С этого дня основную работу должны вести местные органы контрразведки. Их руководству даны указания выполнять все приказы из горкома и поменьше задавать вопросов. Работайте по трупам, чего им лежать без дела.